Текст книги "Ведьма в Царьграде"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Малфрида тоже развернула свою лошадку несшимся навстречу печенегам, при этом она вскинула руки, стала шептать наговор, но еще задыхавшаяся после скачки, сбивалась, поэтому просто отправила посыл, будто отталкивая кого. Сбить печенегов не успела, однако стрелы их попáдали, не долетев, словно натолкнулись на невидимую преграду. Хорошо, что расстрелять своих не позволила, но копченые уже были рядом, их оказалось гораздо больше, и они на ходу повыхватывали сабли. Святослав только успел подумать, что на каждого из его воинов придется по пять-шесть степняков, ну да повоюем!
Его обуяло то странное чувство в бою, когда ты и в горячке поединка успеваешь все примечать, когда распаленное тело повинуется рассудочному уму. И как только к нему подскакали сразу три печенега, молодой князь успел уклониться, прижавшись к холке лошади, от рубящего удара справа, подставил щит под размах выпада слева. «Отменные воины у Куркутэ, вон как лихо рубят. Но и русичи не лыком шиты», – промелькнуло в голове Святослава, когда он резко опустил изогнутый клинок на голову третьего из нападающих.
Все же он более привык рубить мечом, печенежская сабля Кури сейчас показалась непривычно легкой, от резкого размаха едва не мимо пошла, только мазнув по лицу противника, однако тот вскрикнул, зашатался, хотя из седла и не выпал. Святослав в пылу просто спихнул его косым ударом щита, только звякнуло щитовой окантовкой по округлому шлему копченого. И тут, разворачиваясь, Святослав заметил, как несколько печенегов насели на Малфриду. На ведьме не было стеганой куртки, ее зацепить легко, однако отчего-то до сих пор не зацепили. Стрелы вокруг так и вжикали, но князю показалось, что острия, будто горох, рассыпаются от взмахов ведьминой руки. Было похоже, что она обеими руками толкает перед собой что-то невидимое. Может, от этого подскочивший к ней печенег рухнул прямо с лошадью и теперь барахтался, пытаясь выпутаться из упряжи, а лошадь уже поднялась, прочь поскакала, таща за собой по земле наездника, так и не успевшего высвободить ногу из стремени. Второго всадника ведьма оттолкнула куда сильнее – надо было видеть, как он почти взлетел вместе с конем, пронесся над только успевшими подскакать людьми Куркутэ, свалился где-то за ними. А печенеги даже стали сдерживать ход коней, пораженные, оглядывались, как их собрат рухнул невесть где за ними. И хоть в пылу скачки раж заменяет все остальные чувства, копченые тем не менее сообразили, что происходит невиданное. И если первые еще сражались, наседали на отбивавшихся русов, то последние уже не спешили, изумленно глядели, как растрепанная женщина размахивает руками, а их собратья так и валятся с лошадей, кони падают, встают и мечутся с диким ржанием.
Сперва это была просто заминка, никто еще ничего не понял толком, однако успевшие подняться печенеги бежали кто куда, ловили повод коней, скакали прочь, почти сшибаясь с теми, которые еще не разглядели чародейства.
А Святослав восторженно кричал:
– Ай да чародейка! Давай, вали их, как снопы! Да не всех, позволь и нам душу потешить!
И теперь уже русы направили коней на печенегов, погнались за ними.
Но тут случилось непредвиденное. Из-за лесочка, где они намеревались укрыться, появился новый отряд степняков. И хоть на шапках у них не было волчьих хвостов, вновь прибывшие сразу поняли, что русы бьются с их соплеменниками. Раздался пронзительный, дребезжащий визг, взметнулись сабельки, стрелы засвистели, все смешалось. Печенегов теперь было намного больше, их крик заставил развернуться убегавших копченых, вокруг все смешалось, опять закипела сшибка.
Ведьма и опомниться не успела, только развернулась, только стала наговаривать заклинание, как наскочивший на нее печенег почти столкнулся с ней, их лошади вздыбились, заржали и стали опрокидываться вместе с всадниками. Но если печенег тут же начал подниматься, то оглушенная ударом о землю чародейка задыхалась, царапая вмиг ставшими длинными ногтями землю. Видно, в ее внешности что-то изменилось, отчего подскочивший степняк, который уже выхватил клинок, вдруг замер, занеся оружие, потом закричал, попятился. Правда, в следующее мгновение опомнился, опять замахнулся.
Клинок сверкнул на солнце. Малфриде казалось, что он опускается неимоверно медленно. Но тут стремительно пронеслось какое-то темное тело, свалило печенега, и только рык прозвучал громкий и гортанный, когда неожиданный спаситель рванул неприятеля так, что тот, почти разорванный, отлетел прочь. Это было последнее, что заметила чародейка, проваливаясь в небытие…
Очнулась оттого, что кто-то хлопал ее мокрыми ладонями по щекам.
– Эй, Малфрида, ты жива? Это я, Святослав. Взгляни на меня.
Она узнала его продолговатое лицо с высокими скулами, синие глаза под насупленными бровями, небольшой, чуть вздернутый нос. Видя, что чародейка приходит в себя, князь улыбнулся.
– Ну вот, слава богам. А я уже переживал, что погубили тебя поганые.
Малфрида привстала и огляделась. Сначала еще ошалело, потом озадаченно.
– Видишь, что тут у нас. – Князь широко повел рукой. – И это все он подсобил.
Святослав указал на сидевшего немного в стороне полуголого рыжего богатыря. Тот на миг оглянулся, и ведьма узнала это суровое лицо с белесыми, глубоко посаженными глазами. Это тот, кого русичи называли Волком. Она и ранее видела его, еще до их прибытия в становище, когда катала в глухих дебрях по блюдцу яблочко, и уже тогда поняла, кто он.
Волк отвернулся, сидел ссутулившись, весь окровавленный, но это была не его кровь, хотя и забрызган он ею был изрядно, темные потоки покрывали почти все его большое, иссеченное шрамами тело. Застарелые шрамы… От таких ран обычно не выживают, как и не выживают, получив в грудь острие шаманского копья. Этот же выжил. Если был жив и ранее…
Святослав же о том особо не задумывался. Восхищенно рассказывал, что поведал ему Волк: как он ночью выбрался из могилы в кургане, уполз подальше от стана печенегов, потом долго бежал по степи, пока не укрылся в этом непроходимом леске. Как пролез туда? Да такому удальцу все нипочем. Вот и отлежался. А когда услышал шум да увидел, какая схватка идет на опушке, то, будто таран, выбросил сильное тело из зарослей, валил печенегов голыми руками, рвал, грыз, вырвал у кого-то саблю, рубил, крошил. При его неожиданном появлении и русы, и степняки поначалу будто остолбенели, но копченые опомнились первыми, хотели умчаться, а Волк – ну чисто десять сил у него! – кинулся следом, несся так, что последнего всадника настиг на своих двоих, повалил толчком вместе с лошадью, копченого разрубил, а на его лошади погнался за остальными. И никто от Волка не ушел, все полегли. Вот какой витязь! Недаром Претич о нем так похвально отзывался.
– Я так понимаю, – склонился к ведьме князь, – это ты его оживила живой и мертвой водой, когда ночью ходила к кургану. Я ведь заприметил у тебя на поясе калиту, в которой что-то хоронишь. Да и не думал я, что такая разумная женщина, как колдунья моей матери, отправилась на столь опасное дело с малой дружиной без чародейской водицы.
Малфрида сидела, опустив голову. Разумная женщина – так сказал о ней князь. Она же чувствовала себя дура дурой, и восхищение Святослава вызывало в ней потаенный стыд. Ну не говорить же ему, что в калите ее бабьи тряпки хранятся, а никак не водица волшебная. Как и не скажешь, что Волк не храбрец, а упырь, живой мертвец из тех, кого простым копьем ясеневым не убьешь, да и стрелой не поранишь. А если он и поляжет, то потом встанет, пойдет искать кровушку, чтобы вновь сил набраться. Но как о таком сказать восхищенному Святославу, особенно учитывая, что все они обязаны упырю своим спасением?
На своем веку ведьма со многой нечистью общалась, никого не боялась… кроме упырей. Хвала богам, раньше ей с ними и встречаться не доводилось. Страшные это существа, всегда себе на уме. И, думая об этом, Малфрида поглядела на Волка, к которому как раз подошел Святослав, сел рядом, едва не обняв за плечо. Ведьме жутко от этого сделалось, холод в душе родился, пошел по телу, даже иней на ладошках выступил. Да, порой странное с ней случалось, сама не ведала, почему в некоторые моменты она лютым холодом исходит. Но не об этом сейчас думать надо, а решить, как с нежитью в облике рыжего витязя поступить.
Итак, Волк – упырь. Да не простой упырь, а из тех самых сильных, какие и при свете дня появляться могут. Печенеги, похоже, о его странной сущности знали, уж такой шаман, как Мараачи, точно все понял. Теперь становилось ясно, отчего копченые его опасались, страшный враг он был для них, и ранее, когда на порубежье служил, и когда их пленником стал, но не умирал. И вот печенеги задумали убить его и положить в курган. Да, видать, не знали, как это понадежнее сделать, рассчитывали, что дух их мертвого хана удержит подле себя упыря, служить себе заставит и оградит от его зла соплеменников. Но ошиблись, не ведали люди степей, что такого, только осиновым колом проткнув, погубить можно. Вот он и встал, когда время пришло. А Святослав думает, что это ведьма рыжего витязя водой чародейской оживила. И как им теперь быть? Вроде спаситель им Волк. А злость его упыриная – тут дивись, не дивись, – основная лють Волка направлена именно на степняков. С русами он вон сколько жил, даже прославился, Претич тоже его хвалил. Знать, было в прошлом упыря нечто, что обиду он на степняков затаил. Но кто знает, что придет ему на ум, если он с русами останется? И Малфрида содрогнулась, расслышав, что Святослав зовет Волка к себе на службу, обещается пояс гридня дать за свое спасение. Этого только не хватало! Да чтобы такую нежить подле князя держать! Упыри ведь не живые существа, у них свое понимание, особое… если оно вообще есть. Но что они хотят непрестанно – это пожирать живых, кровь горячую пить. И этот голод у них никогда не иссякает.
В этот миг Малфрида не думала, что и к ней самой многие относятся как к нежити, что часто плюют вслед да за обереги хватаются. Однако в себе ведьма была уверена, а вот как поведет себя упырь Волк, если его вековечный голод и жажда крови помутят его разум?
Волк словно угадал ее сомнения, оглянулся, посмотрел пристально. Сам наделенный особой силой, он сразу понял, что и она непростая баба.
К князю, прихрамывая, подошел Инкмор. Будучи самым разумным и предусмотрительным в дружине князя, он и теперь стал говорить, что нечего им тут оставаться, где сеча недавно случилась, что, не ровен час, Куркутэ или какой иной хан, тот же Куря, отправят доглядников проверить, куда это гости запропали. Вот и надо уезжать, хотя тела своих павших оставлять нельзя. Поэтому русы подобрали погибших сотоварищей, уложили на доставшихся от печенегов лошадок и поехали восвояси. И Волк с ними. Лошадь под ним шла нервно, храпела, становилась на дыбы. Ясное дело, нежить почуяла. Но Волк крепко сжимал ее бока, рвал мундштуком рот, так что несчастное животное, взмыленное и дрожащее, вынуждено было подчиниться.
К вечеру они добрались к месту, где Самарь впадала в Днепр. Вечер выдался тихий, солнце еще не село, но луна уже всплывала – бледная и прозрачная. Пока совсем не смерклось, дружинники занимались похоронами павших товарищей. Сложили поленницу, поместили на нее тела погибших. Святослав очень убивался по Семецке; как-то ранее и отгонял настырного новгородца, и журил за непомерную любовь к возлияниям. А вышло… Собой закрыл князя Семецка…
Волк со стороны мрачно наблюдал за происходящим. Ведьма неслышно подошла к нему из-за спины.
– Жалеешь, что мало крови хлебнул?
– Отчего же мало, – невозмутимо ответил упырь. – Битва получилась хорошая, а глотнуть кипящей крови во время схватки – что может быть лучше?
– Ну, раз наглотался, то теперь прочь убирайся! Пока я все про тебя князю не поведала.
Она смотрела строго и непреклонно.
– Уходи! На тебя печенегов в степи хватит.
Волк слегка скривился – от его ухмылки упыриной у Малфриды волосы на затылке встали, дохнуть трудно было.
– Меня князь покликал, – глухо произнес живой мертвец. – Отпустит – уйду. Позовет – отказываться не стану. Но если ты скажешь ему, кто я…
Его подбородок подался вперед, нижние клыки удлинились, в глубине зрачков полыхнул белесый мертвенный отлив.
Но и у Малфриды полезли клыки, когти выступили, пряди вдоль лица, будто змеи, зашевелились. Казалось, миг – и они сцепятся. Но все же у ведьмы было сил поболее, и упырь отступил первым. Только повторил, что против воли князя не пойдет. Но если тот отпустит его… Волку ведь все равно, чью кровь пить – степняков ли, русичей ли.
Малфрида направилась к сидевшему у воды Святославу. Села рядом, молчала, все не решаясь сказать, что их спаситель нелюдь. О другом заговорила: спросила, о чем это князь толковал с шаманом в стойбище?
И неожиданно Святослав просиял.
– Да про дочку твою рассказывал, как люба она мне… и как отворожили ее от меня, сторониться заставили. А шаман этот… Он ведь сильный. И он согласился помочь мне. Или думаешь, у одной тебя достаточно чародейства, чтобы колдовством влиять на Малушу? Нет, милая. И вот что скажу: выпросил я зелье любовное у Мараачи. И зелье сильное, приворотное, страстью наполняющее. Вот дам ладе моей испить его – враз любовью ко мне воспылает, несмотря на все твои отговоры.
Малфрида с трудом проглотила подступивший к горлу ком. Не хватало еще, чтобы ее девочку опаивали колдовским зельем! А ведь зелье шаман сделал правильное, сильное. Когда Святослав показал ведьме стеклянный пузырек, ведьма вмиг заметила в нем тот же розово-желтоватый отлив, какой бывает от приворотного снадобья. Но опаивать Малушу она не позволит! Незачем родную ей душу ломать чародейством. Малфрида и сама на подобное не пошла. Ведь это Ольге и Святославу она сказала, что опоила дочку отворотным зельем, а на деле просто поговорила с ней, настояла своей волей родительской, а потом и просто убедила Малушу, что плохо ей от любви князя будет. Ольга милостей ее лишит, а Святослав поиграет ее любовью, натешится, а там и иную себе возьмет. Малуша же с разбитым сердцем одинокой и никому не нужной останется, кручиной горькой изойдет.
Когда такое предрекает чародейка, трудно не поверить. И хоть расплакалась тогда Малуша горько, но нашла в себе силы отказаться от молодого князя. Малфрида видела, как она держалась потом, и восхитилась силой дочери. Пусть и нет в ней материнского чародейства, но воли и гордости Малуше не занимать. И она вела себя так, что, казалось, без волшебного отворотного зелья тут не обошлось. Потому Малфрида и сказала, что это она чарами отвратила Малушу. Ну, чтобы люди поверили, чтобы Святослав понял, что не сладится у них теперь.
Но говорить князю, что ключница просто отшила его по материнскому наказу, Малфрида пока не решалась. Ее иное заботило: как забрать у него приворотное зелье для Малуши? Вот и стала говорить, что привороженная любовь никогда доброй силы не имеет, ведь само это чувство светлое и свободное, а кто силком любить заставляет, только бедой грозит, счастья не дарит, тяжелой болью оборачивается. И Малфриде это доподлинно известно, навидалась уже подобного. Но от речей этих Святослав только обозлился.
– Как отвратить Малушу – это, выходит, к добру. А приворотное зелье подать – несчастная любовь выйдет? Нет, хитришь ты, чародейка. Жалеешь дочку, думаешь, что позабавлюсь с ней и ушлю с глаз подалее? Так вот я скажу тебе: никакой другой мне и не надобно. Это мать мне все о цесаревнах заморских твердит, а что я сам испытываю, ни тебя, ни княгиню не волнует.
Ну что тут скажешь? Малфрида терялась. Но мысли о том, что Святослав отравой приворотной опоит Малушу, не отпускали ее… Нет, надо что-то придумать, забрать зелье.
Пока же Малфрида предпочла о Волке переговорить. После тревоги за дочку это уже не казалось особо сложным. Так и сказала – отпусти ты спасителя нашего восвояси. Пусть едет, куда сам пожелает, но подле князя Руси ему не место!
Святослав смотрел удивленно. Да как она может такое советовать? И это после всего, что Волк для них сделал! Да и раньше как славно он служил на заставе пограничной!
– Да, мы ему обязаны, – соглашалась ведьма. – Волк и впрямь себя на порубежье хорошо проявил. Там ему самое и место. Может, отправишь его на какую из застав? А я за это… Обещаю, что вновь полюбит тебя Малуша. И зелья никакого приворотного не понадобится.
Святослав был озадачен, вертел в руках продолговатый посверкивающий пузырек, говорил, что даже отдал за него шаману свой браслет с чеканкой. Но браслет что – его не жалко. А с пузырьком-то теперь что? Ведьме отдать? Она вон уже и руку тянет. Однако Святослав отстранился.
– Ты все же ответь, пошто Волка невзлюбила?
Ну как тут скажешь? Не может она сказать, кто на самом деле рыжий богатырь. Существовало у таких, как они с Волком, негласное правило – не оповещать простых смертных о том, кто они. Вот и стала говорить, что есть у нее предчувствие недоброе, ведь она ведьма все-таки, может предугадывать неладное. Поэтому пусть князь ей на слово поверит, а уж она ему поможет с Малушей сойтись.
– Так снимешь с дочери чародейство? – настаивал Святослав.
А как услышал, что ведьма просто своей родительской волей отвратила от него красавицу, даже задохнулся от обиды. Да что он для Малуши в одной цене с огневицей или мором, раз им так застращать можно? Ведь он для Малуши… Кто бы ни стал при нем княгиней, ключница его матери всегда первой для него будет. И он самим Перуном готов в том поклясться, Ладу пресветлую в свидетели призовет, что не обидит милую Малушу. Ибо без нее… У него и слов не нашлось сказать, что без нее. Даже всхлипнул обиженно, как дите малое, какое ни за что обидели.
– Но послушает ли меня Малуша, если скажу, что ты освобождаешь ее от зарока, от наказа родительского?
Ведьма вздохнула. Вспомнился их долгий разговор с девушкой, когда Малфрида, ранее особо и не интересовавшаяся дочерью, вдруг материнской волей своей стала наказы отдавать. Но теперь все надо было назад повернуть.
Малфрида поглядела на князя. Он казался взволнованным, глаза блестели напряженно. И чародейка решилась:
– Святослав, скажешь Малуше, что я ошиблась в тебе, что зря на нее давила. А дабы она поверила, что не обманываешь, что даю я благословение на вашу любовь, напомнишь ей, что, когда мы сговаривались с дочкой, на коленях у нее сидел рыжий котенок. И Малуша плакала, прижимая его к себе. О том только нам двоим известно, никого рядом не было. Вот и передашь ей, скажешь, что не запрещаю вам любиться. А за то, что не стану более чинить вам препятствий, ты пообещаешь мне не оставлять при себе богатыря Волка.
Видать, сильно жаждал любви ключницы Святослав, раз сразу согласился услать понравившегося ему витязя. Сам с ним переговорил, сам проводил, наказывая, куда тому ехать, на какую заставу отправиться. А затем, вернувшись к реке, просто отдал Малфриде склянку с приворотным зельем. И даже руки о штаны вытер, не желая знаться ни с каким чародейством, когда самая красивая девушка на Руси его и так любит!
Глава 5
По прибытии на остров Хортица молодой князь едва ли не первым делом побрил голову, оставив на макушке длинную русую прядь, – после схватки с копчеными он имел право это сделать.
Ольга как увидела сына, только и вымолвила:
– Ну, ты чисто хазарин, сыне.
Святослав поморщился: хазар он не любил. Зато очень ждал похвалы от матери за заключенный с ханом Курей договор. Но княгиня перво-наперво высказала ему за то, что оставил дружину, рисковал жизнью, носясь по степи. Князь не должен так поступать, не должен на рожон лезть! Что было бы, если бы его поход к печенегам закончился не так удачно? Кому бы она Русь оставила? И Малфриде Ольга тоже высказала: мол, ведь уже не девочка, а все мутит головы молодцам, все подрывает их невесть на что.
Святослав насупился, смотрел исподлобья. Неужто мать думает, что он будет только с боярами в думе заседать да дела смердов судить-рядить? Нет, он прежде всего воин, глава дружин, как и его отец Игорь! Он так и сказал: «Я витязь, и княжье дело без тебя знаю». Мать должна быть довольна, что он повел себя как истинный правитель, сговорив ряд с печенегами. А иначе и она, и ее визгливые спутницы еще бы покудахтали, когда засвистели бы с берега стрелы копченых.
Ольга позже подумала, что и в самом деле погорячилась. Но Святослав был для нее дороже всего, именно ему она собиралась передать дело всей своей жизни, для него готовила Русь как великую державу, ради этого и к ромеям ехала. Ему ведь надо не только править, но и защищать то, что уже достигнуто. И если о Святославе и впрямь пойдет молва, что он великий витязь, то разве это не будет на пользу Руси?
Оба они были горячи – и мать, и сын. Но были и отходчивы. Святослав вскоре развеселился, встретившись со своими воинами, выпил с ними медовухи за успешное его возвращение из степи, а там по хорошей погоде стал с ними купаться в Днепре, прыгать в воду с высоких гранитных круч на Хортице. Вынырнув, завидел наблюдавшую издали за ним княгиню и помахал ей рукой приветливо. Ольга улыбнулась. Какое же он еще дитя, ее сын-князь! Ибо для матери он всегда останется ребенком, которого она будет воспитывать, пока сама жива.
Сейчас княгиня со свитой отдыхала после утомительных переходов через днепровские пороги. Остров был окружен водами могучей реки, с одной его стороны поднимались огромные скалистые берега, с другой, низинной, – покрывали дремучие леса и глубокие затоны. Исстари на возвышенности Хортицы располагалось святилище Хороса – божества света и самого солнца. И, как сказывали, поклонялись ему тут люди еще со времен, когда почитали только солнце, полагая, что иные боги, даже грозный Перун Громовержец, не так важны для них, как податель тепла, солнцеликий Хорос. Известно было, что место тут обладает особой силой и здесь исстари несут службу волхвы, о которых говорили, будто они великие чародеи, черпающие мощь от древнего святилища, где веками накапливалась волшебная сила. Даже лихие степняки не смели напасть на Хортицу, ибо опасались волхвов и их древнего колдовства. К тому же сам остров, окруженный рекой и взметнувшийся скалистыми берегами, смотрелся как крепость на Днепре. А на горе, окруженная засекой, к тому же еще мощно рубленная, деревянная крепостица имелась. Подле нее раскинулось селение, где жили обслуживавшие и кормившие волхвов селяне, которые вспахивали на обширном острове поля, сеяли жито, охотились в островных лесах, рыбачили. А еще принимали и обслуживали прибывавшие на Хортицу суда, останавливающиеся здесь после преодоления порогов, – дабы привести в порядок и подлатать ладьи, отдохнуть после тяжелых переходов, принести благодарственные требы на капище, одарить местных волхвов, чтобы наколдовали им удачный путь.
Вот и теперь с прибытием каравана княжеских судов на острове было людно. Но и весело. Местные вышли поглядеть, кто приплыл, да так и остались с гостями: не каждый день столько нарочитых людей прибывает, да еще и сама княгиня-правительница Ольга в сопровождении именитых женщин. Корабелы были довольны, что провели суда без убытка, дружинники – что предстоит передышка, свита княгини и ее спутницы рады были ступить с палубы на твердую землю, отдохнуть в раскинутых для них шатрах. Да и поглядеть на волхвов с Хортицы, на их обряды и принесение жертв под великим дубом, называемым дубом Хороса, было любопытно. Странно только, почему Хороса? Всем ведь известно, что дуб Перуна древо. Но со своими взглядами к местным волхвам не подступишься. Даже сама Ольга перед ними оробела: уж больно те спесивы, требы от русской княгини принимали, будто великое благодеяние ей оказывали. Да и смотрелись они важно, таких даже на капищах в Киеве не встретишь: все как на подбор рослые, никто не сутулится, хоть головы белы от седины, а волосы их длинные удерживают украшенные хрусталем очелья, обереги поверх длинных бород и на поясах все больше серебряные, а то и чистого золота попадались.
А вот Малфриду волхвы с Хортицы разочаровали. Да, смотрятся величаво, не то что иные старцы-чародеи в глухих чащах, у кого и руки покорежены, и спина горбится, и шрамы на лице, а все же знаний у них поболее, чем у этих. И чародейке даже весело сделалось, когда услышала, о чем они с княгиней разговаривают. Оказывается, гадали, возлагать ли им поднесенного в капище для жертвы петуха или отпустить. Сказали, что они сперва птицу дубу Хороса покажут, послушают по шуму его листвы, резать ли петуха или отпустить до следующего раза. Послушали и отпустили. Малфрида подавила смешок, понимая, что не Хороса то воля, а просто служители не куриным мясом надеются сегодня подкормиться, а ждут, что княгиня их на трапезу к себе позовет. А там и дичина будет, и масленые каши, и пироги с ягодами на пару. Вон уже дымы над кострами поднимаются, куховарят люди, готовятся. Ну а петуха служители в другой раз съедят.
Что ж, обычные люди. И силы в них никакой Малфрида не улавливала. А вот подле самого Хоросова дуба волшебство ощущалось, но легкое и словно бы растворявшееся в воздухе. Чуяли ли это служители? Может, и так, но, похоже, не ведали, как удержать его, как управлять им и себе служить заставить.
Поэтому, когда вернулись от святилища, Малфрида и заметила Свенельду:
– Сдается мне, что истинных кудесников с тех пор, как древлянских разогнали, и не осталось больше на Руси. Встречала я несколько раз умелых чародеев, но они за почетом и славой, как эти, не гонялись, а постигали волшебство в дальних пределах, где оно еще не замутненное и сильное. Эти же… Ведь есть здесь чародейство, чую я, да как-то не справляются с ними волхвы. И будто утягивает силу волшебную куда-то.
Свенельд ответил почти равнодушно: мол, ей, ведьме, такое лучше ведомо. Его другое волновало: есть ли на священной Хортице живая и мертвая вода? Малфрида пожала плечами. Будь тут вода – она бы учуяла.
Они с варягом сидели над рекой на выступающих из буйных трав гранитных глыбах, а перед ними разливался могучий Днепр, выступали из вод каменные гряды-острова, сплошь обсиженные стаями чаек. Свенельд расстелил на камне свое корзно, расположился подле чародейки, щурясь от яркого солнечного сияния. Легкий ветер трепал его светлый чуб, бросал на зеленые глаза длинные пряди, а сам варяг казался разнеженным на солнышке ленивым котом. Но Малфрида уже успела заметить, сколько он сделал по прибытии на остров. По его наказу суда свернули в более узкий и спокойный рукав Днепра, там причалили к отмелям, стали в тихих заводях, а свиту княгини Свенельд разместил в стане из раскинутых в безопасном месте шатров, прислугу же отправил рыбачить, а сам еще и с волхвами сговорился, чтобы не мешали людям поохотиться, дабы было чем такую ораву кормить. К тому же пообещал часть добычи отдать волхвам, а пока подарил им бочонок меда стоялого, чтобы выпили, подобрели и не так надменно принимали гостей. Уладив с волхвами, еще и дозоры расставил. И все-то у него было учтено, все он упомнил и отметил – и Ольга хвалила ведьме варяга своего, говорила, что без его опыта походного так быстро и умело они бы тут не управились. Малфрида опять намекнула: если так хорош для тебя воевода Свенельд, если сама отмечаешь, что польза от него, пошто не взглянешь на него не как правительница, а как женщина? Одной-то плохо. А Ольга ответила ей странное: зачем ей связываться с варягом, когда тот, пока Малфриды не было, о ней волновался, ждал, повторял все время, что опасно было Малфриде с малой дружиной отправляться в полные опасностей степи. И как сказала княгиня! Как зыркнула! Или по старой памяти взревновала Свенельда к чародейке?
Малфриду это только позабавило. И все же приятно было узнать, что былой ее ладо о ней печется, переживает. Хотя при встрече повел себя не как возлюбленный, а как старый, закадычный друг. Даже пожурил за своевольство, но было все же видно, что рад ее возвращению. И от этого Малфриде с ним было хорошо, тепло, можно сказать, даже уютно. Ибо что опасаться с таким, как варяг? Пусть он сейчас и кажется расслабленным, но и в его небрежной позе чувствуется сила, готовность ко всему. Ведь любой тревожный знак – и Свенельд опять будет начеку, вмиг все оценит и решит, как поступить. Но пока тревожиться вроде нечего. Сияет над Днепром ласковое солнышко, шелестят травы на ветру, взлетают и садятся чайки на каменистые гряды. Вон и спутницы княгини гуляют вокруг святилища по натоптанной за века тропинке, принарядились все, затосковали небось за время пути по своим расшитым жемчугом и самоцветами уборам. У самой воды, на песчаном берегу, гомонят собравшиеся у костра воины Святослава, молодой князь и сам там, так еще непривычно выглядит его оголенная голова с длинным клоком русых волос на темени. Да, хорошо тут, спокойно. Может, еще так хорошо и потому, что рядом сидит Свенельд. Малфриде казалось, что век бы так с ним оставалась, ни о чем не тревожась, доверив все сильному, умному и надежному воеводе Свенельду.
Она так и сказала, что нравится ей тут с ним. Даже придвинулась, склонила голову на сильное плечо варяга. Расслабилась.
Свенельд тоже потерся щекой о ее лоб. Потом вздохнул, отбросив изжеванную травинку.
– Хорошо, говоришь? А ведь сама от меня ушла. И позови я назад – пойдешь ли?
Важное спрашивал, но спокойно, без трепета. И она так же ровно ответила: а зачем? Вот они рады свидеться, рады побыть вдвоем, да только оба понимают, что судьбы у них разные, нравы не подходящие, желания не похожие. Поэтому и не сладилось бы у них, останься вместе. Так что пусть все будет как есть. И им спокойнее, и Ольга не разгневается, не возревнует.
– Это Ольга возревнует? – переспросил Свенельд. Он мягко отстранился от ведьмы, откинулся на спину, заложив руки за голову. И вздох глубокий – так о чародейке никогда не вздыхал. – Да что я Ольге? Она вообще последнее время равнодушная какая-то стала. Посмотрит, бывало, словно и не на человека, а на цацку какую блестящую: иметь приятно, да поднадоела уже. А то, что у меня оттого еще больше тоски, ей-то что? Все ее заботы ныне о посольстве своем. О том день и ночь говорит, только это ее и тревожит. А что собирается сделать то, что для нее никто не совершал, ей даже задора прибавляет. Ибо если Ольга решила, то кажется ей, что и Днепр повернуть вспять в силах. И откуда в ней уверенность такая?
Малфрида улавливала в его голосе восхищение и почтение, а еще нежность затаенную. И подумалось чародейке: как разумница Ольга не поймет, что, сойдись она со Свенельдом, лучшего помощника в делах и более преданного друга ей и не сыскать. А вот самой отчего-то грустно на душе сделалось.
