355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Симона Вилар » Ведьма в Царьграде » Текст книги (страница 6)
Ведьма в Царьграде
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 04:20

Текст книги "Ведьма в Царьграде"


Автор книги: Симона Вилар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Первый из порогов – Не спи – уведомил о себе еще издали шумом и ревом воды. Река в этом месте суживалась, серые гранитные скалы вставали из пенящегося потока, как острые зубы. Корабелы стали сворачивать к берегу, сгружаться. Княгиня сама снесла по сходням деревянный, обшитый кожей ларец, в котором хранилось самое ценное – живая и мертвая вода. Охраняемая двумя могучими гриднями, Ольга с берега наблюдала, как иные суда причаливают, как спутницы ее знатные сходят на землю, с ними челядинки их, свита. А мужики уже стягивают рубахи, подворачивают порты, готовясь тянуть вдоль берега корабли на канатах, чтобы не увлек их на острые камни поток, чтобы не бросило на скалы.

Пока наблюдали да ахали, когда лопнул один из канатов, отвлеклись от берега. А печенеги тут как тут. Их заметили лишь после того, как стрелы засвистели, а еще громко вскрикнула княгиня черниговская Долхлеба. Пронзенная стрелой навылет, она в своем ярком алом платье рухнула с крутого берега прямо в воду. И пока спохватились, печенеги прошли мимо с криком да гиканьем, увлекли на арканах несколько коней тех из дружинников, какие помогали удерживать на канатах корабль.

Набег был стремительный и дерзкий. Святослав бы даже восхитился удалью печенегов, если бы не переживал так о смерти Долхлебы. Как-никак княгиня его друга Претича, тот о ней с почтением отзывался, говорил, что она первые роды у его жены принимала.

Ольга тоже расстроилась. Долхлеба едва ли не первой поддержала ее почин ехать в далекий Царьград, другим пример подала. Поэтому, когда Святослав уже намеревался снарядить погоню за дерзкими печенежскими набежчиками, Ольга резко окликнула его, поманила к себе.

– Погонять копченых ты еще успеешь. А ныне, сынок, помощь мне твоя нужна.

И приказала выловить из воды тело княгини черниговской, отнести подальше, где никто их видеть не сможет.

В небольшой низине Святослав уложил на траву бездыханное тело Долхлебы, сломал торчавший из ее груди наконечник стрелы и вырвал из тела древко. Выжидательно взглянул на мать. Его обычно румяное продолговатое лицо с высокими скулами, такое решительное и выразительное, несмотря на юный возраст, побледнело. Ибо понял уже, что сейчас произойдет. Догадался, как увидел, что верный гридень несет за княгиней ларчик с чародейской водой. Да и Малфрида рядом стоит, а ее родительница так просто не позовет.

Гридень осторожно положил свою поклажу подле мертвой княгини, отошел и остался стоять в стороне, озираясь и держа лук со стрелой наизготове. Ольга приказала ведьме:

– Сними запоры.

На ларце не было ни замка, ни замочной скважины, ни ременной петли. Но попробуй открыть – зря стараться будешь. А вот на слово колдовское отозвался, стал медленно открываться. Святослав заглянул. Так вот какая она, вода чародейская! В бутылях дорогого византийского стекла, проложенных мягким ястребиным пухом, она мерцала на солнце подобно обычной. Но обычной не казалась. То голубым сполохом отразится, то розоватым светом зари. И каждый пузырек был запечатан воском, обернут тонким плетением ремешков.

– Не заслоняй, сыне, – приказала княгиня.

Она провела рукой с мерцающими перстнями по воде, выбирая. Бутылей-склянок было не более семи. Да, раньше у Ольги ее больше бывало. Теперь же каждую каплю приходилось беречь, как чудо невиданное.

Святослав по наказу матери разрезал алую крашенину на груди княгини, оголил тело едва ли не до пупка, так чтобы матери было удобно видеть темную с начинавшей буреть кровью ранку от стрелы. Княгиня Долхлеба особо молодой не выглядела, девятерых детей родила мужу, прежде чем и она смогла прибегнуть к тому средству, каким могли уважить себя правители Руси, – жить долго и младость сохранять под воздействием чародейской воды. И хоть смотрелась молодухой ядреной, все же следы былых родов на теле имелись. Тело же еще и холодеть не начало, поэтому надо было поспешить, пока душа еще рядом, еще не улетела за кромку.

Ольга спешно сорвала восковую печать с пробки одной из бутылей, пролила осторожно жидкость прямо на ранку. Вода стала синеть на глазах, впитываться. И ранка посинела, а потом почернела и начала светлеть. Святослав только заморгал длинными, как и у матери, ресницами, когда отверстие затянулось, исчезло. Так же княгиня велела оголить и спину Долхлебы, тоже брызнула мертвой водой на выходившее со спины отверстие, больше пролила, чтобы глубже вода ушла.

Никогда ранее такого князь не видывал. Подумал только: скольких добрых воинов он мог бы спасти в своих походах, если бы имел при себе такое чудо! Но ведь родимая не даст, все твердит, что исчезает вода, что каждая капля ее драгоценна. И уж совсем заволновался Святослав, когда после мертвой воды княгиня прибегла к живой, после чего бездыханная только что черниговка вздохнула глубоко, застонала, а там и глаза открыла.

– Я спала, княгинюшка?

– Долго бы ты спала, Долхлеба, если бы меня рядом не было.

Мать казалась спокойной. А вот Святослава била крупная дрожь. Он отошел, когда Долхлеба засмущалась своей растерзанной одежды, отвернулся, смотрел по сторонам – на синее, с легкими размытыми облаками небо, на пахнущие под солнцем сочной зеленью травы, на блестевший в стороне серебристый Днепр-Славутич. Какая же жизнь красивая! Как горько, должно быть, потерять ее. Однако, владея таким чудом, как живая и мертвая вода, можно жить вечно. Но… О Перун великий! Как может княгиня отдавать такую силу каким-то ромеям чуждым? Почему не сбережет для себя, для сына, для ближних своих?

В тот вечер Святослав был непривычно задумчив. Даже отказался хлебнуть медовухи, какую умудрился невесть где раздобыть неугомонный новгородец Семецка. А тот и сам хлебнул, и товарищей угостил. В одиночку кто ж пьет? А с веселым напитком и на душе легче, и жизнь не кажется такой уж сложной. Вон корабелы после того, как провели суда мимо острых зубов порога Не спи, сообщают, что уже завтра минуют еще один – Улворси, или Сурский, как называли его по реке Суре, за устьем которой он пенился. А там еще один, и еще – всего девять порогов на Днепре. До самого острова Хортица, там и передохнут они у ведунов древних, какие оберегают свой остров одним колдовством, так что даже печенеги лихие опасаются туда проникнуть.

Да, путь предстоял непростой, но сейчас, когда медовуха ходила по рукам, а на вертелах жарились уточки, набитые под вечер в заводях, да ушица поспевала (ух и рыбины же водились за порогом Не спи, только успевай бить острогой!), думать о плохом не хотелось. Наоборот, весело было. Что те пороги? Пройдем! Что те колдуны? Что те печенеги копченые? Разве устоят они перед русской удалью!

Семецка даже стал приплясывать, размахивая ножами, ухал, крутился перед костром, поводил бритой головой. Он, как и Претич, думал по-хазарски обриться, да во хмелю перестарался – сбрил даже клок волос на макушке. Но не огорчился. Вот и плясал теперь под хлопки да посвист сотоварищей – невысокий, юркий, в плечах не сильный, но, как поговаривали, ловкости немалой. Он был из рода торговых купцов, однако князь полюбил и приблизил его за веселый нрав, мог бы и пояс гридня посулить, если бы Семецка настолько не любил медовуху да пиво, а еще вино ромейское.

К костру подошла Малфрида, села невозмутимо на разостланную овчину подле князя. Тот только бровью чуть повел, все больше на огонь смотрел, откинувшись для удобства на седло с высокими, на хазарский манер, луками. Но через время покосился на ведьму, когда кто-то спросил – уж не в одежде ли чародейка купалась? А она, почти до пояса мокрая, потряхивала сырым подолом перед огнем, открывая стройные ноги с обвивающими лодыжки крест-накрест ремнями поршней. Святослав спросил: уж не рыбачила ли чародейка? Вон как от нее сырой рыбой пахнет.

Малфрида ладони свои понюхала, усмехнулась. Она вообще довольной выглядела.

– Рыбачить не рыбачила, а за должком одним к воде ходила. И теперь мне есть что сообщить тебе, князь.

– Отчего же мне, а не матушке моей, коей служишь?

– Служу? Я? Гм. Может, и впрямь со стороны это так выглядит. Ну да ладно, не о том речь. А поговорить мне ныне именно с тобой охота. Идем.

И, поднимаясь, зыркнула темным глазом так, что Святослав решил и впрямь выслушать, что скажет. Пошел следом в темноту, где паслись дружинные кони да слышалась из мрака перекличка дозорных.

Позже он вернулся к костру довольный.

– Семецка, хватит плясать, иди коня взнуздай. Икмор, тоже со мной поедешь. И ты, Сфангел, не хочешь ли поразмяться ночной скачкой? Поедете и вы семеро. – Святослав указал пальцем на еще нескольких воинов. – Ну а ты, Блуд, остаешься в дружине за старшего. Матушке же моей поутру скажешь, что дело у князя. Пусть не ждет. Я догоню ее у острова Хортица.

Блуд недовольно закусил щеку, по лицу желваки заходили. «Матушке скажешь»… Как же. Это Святославу она матушка, а ему княгиня и повелительница. И уж она не похвалит Блуда, что не смог удержать ее сынка. Да такого разве удержишь? Князь – одно слово. Уж глава своих воинов – это точно. А настоящим князем он станет, когда матушка вожжи правления ослабит.

Так думал Блуд, не догадываясь, что Святослав решается на самое княжье дело – на переговоры. Да не с кем-нибудь, а с печенегами, извечными врагами Руси.

Глава 4

Медленно поворачивался в ночном небе Большой воз, поворачивался и Малый, мерцала ясная звезда Квочка. Ночная степь пахла душистой полынью и соками земли. Под утро выпала роса, заклубился над травами белесый туман. Всадники попридержали коней, съезжая с едва заметной под месяцем тропы к реке.

Святослав еще издали уловил запахи дыма и навоза. Значит, и впрямь расположились станом копченые, не обманула чародейка. А он-то все гадал, откуда ей ведомо, где орда стала? Хотя, если дело касалось ведьмы, все разумение людское отступало. Она так и сказала – не спрашивай, откуда знаю, но при слиянии речек Самарь и Волчья стоит орда хана Кури. Не желает ли князь пообщаться с товарищем детских игр? А вдруг они сговорятся? Она готова помочь. Как некогда отцу Святослава, Игорю, помогала, вот и теперь для молодого князя постарается.

Святославу все новое было интересно. А тут такое! Матушка, правда, порой ворчит, мол, ему бы все забавы, а княжеская власть что перчатка – снял с руки и за пояс засунул за ненадобностью. А вот что родимая скажет, когда он сладит ряд с печенегами? А то и притащит на аркане самого хана Курю!

Ну, что с арканом вряд ли получится, Святослав уразумел, когда издали увидел, сколько костров мерцает на месте стоянки орды. О, Перун великий! Всем народом они, что ли, кочуют? Да, похоже, так и есть. Ведь с ними же и бабы, и старики, и дети малые. Эти не воины. Но, как сказывали, обе орды тут ныне стали, – Ольга объяснила ему, что сошлись они, ибо один хан помирает, а другой хочет бунчук его над шатром своим воздвигнуть.

Шатры эти они смогли рассмотреть, когда уже светлеть начало. Ночи в начале лета коротки, вот и углядели, что шатров этих, юртами называемыми, видимо-невидимо. Круглые такие, островерхие, какие побольше, какие поменьше. И скот кругом пасется, близко и не подберешься. Вон и собаки взлаивают порой, можно рассмотреть и всадников-дозорных на лошадях.

Небольшая дружина Святослава давно оставила коней в дальних зарослях у вод речки Самарь, к стану подкрадывались, как волки, – ползком, лишь порой раздвигая травы, чтобы поглядеть. И Святослав вскоре понял: не наскочить. Ну разве что можно попробовать взять неожиданностью, напугать пасущийся скот воем волка, пустить стрелы, отбить часть табуна, кого и посечь, если подвернется… но зачем? Ведь не затем ехал, чтобы нашкодничать да обозлить копченых. А вот прикинуть их силу и представить, что будет, если печенеги, собравшиеся такой силой, захотят на порогах на караван русской княгини напасть… Ну, допустим, у Святослава самого рать на Днепре осталась, да и на судах княгини добрая охрана едет, да еще каждый купец, какой на своей ладье к каравану Ольги прибился, не с одними тюками едет, обученных воинов-охранников везет. Так что, может, печенеги и не захотят с такой силой сходиться. А захотят – то-то прольется кровушки! Его матери-княгине, какая с великим посольством едет, с дарами да свитой, такое совсем ни к чему.

– Что смотришь, княже? – шепнула рядом Малфрида.

– Думу думаю. Как же теперь быть? Это ведь печенеги. Им и покон не покон. К ним с хлебом-солью не явишься. Так и в полон угодить можно.

– Верно говоришь, Святослав. Но давай так сделаем: ты с парнями твоими вернешься на берег Самари к лошадям и обождете там маленько. Я же пока тут кое-что проверну.

Святослав даже растерялся. Ну что она одна провернет? Правда, вспомнилось, как Претич говорил, что Малфрида и одна порой доброго отряда стоит. Но что задумала-то?

Однако спросить не успел, ибо чародейка уже поползла в сторону становища, – только трава высокая чуть колыхнулась. Святослав усмехнулся: хорошо лазит девка, даже подол ей не помеха. Ну, чисто выучку в его дружине прошла.

Он не успел ту мысль до конца додумать, как лежавший с другой стороны Семецка сжал его плечо.

– Гляди, ты гляди только, что деется! И откуда это?

Святослав и не заметил, как в той стороне, где проползти должна была Малфрида, появилась высокая вороная кобылица. И какова! Тонконогая, пышный хвост султаном взвивается, густая грива ниспадает с гибко выгнутой холки. Кобылица вздыбилась, суча передними копытами, заржала – и полетела, понеслась по траве в сторону становища.

Печенеги вороную еще издали заметили, зашумели, несколько всадников поскакали ей наперерез, раскручивая над головой арканы. Но лошадь, словно поняв, что ее поймать хотят, резко прянула в сторону, заметалась, а затем вдруг стрелой поскакала в направлении скученных шатров становища. Носилась между юртами, распугивая выскочивших было с лаем собак, ржала, дыбилась. Печенеги повылазили из своих возов и юрт, смотрели, галдеть начали. А вороная, огибая стремящихся преградить ей путь людей, гарцевала по стану, лягалась, скалилась и ржала, будто злой дух в нее вселился.

Гомон в становище все нарастал, пока ничейная и невесть как отбившаяся от табуна вороная красавица не замедлила бег перед большой юртой из белого войлока, подбитого красной подкладкой. Подкладка стала видна, когда из юрты, потеснив стоявших с саблями наголо охранников, появились несколько нарядно одетых печенегов. Один из них, кривоногий от постоянной езды верхом, с угрюмым лицом и черной, заплетенной в косицу бородой, конец которой заправил за ухо, решительно направился к лошади. С его островерхой шапки на спину спадал длинный волчий хвост, и, возможно, это напугало кобылицу, она заплясала на месте, заржала пронзительно, а когда печенег с волчьим хвостом протянул к ней руку, что-то лопоча, будто успокаивая, вороная оскалилась и пошла на него, явно собираясь укусить. Печенег отскочил, ругаясь и сплевывая, потянулся за арканом, но тут кобыла как будто успокоилась и на глазах удивленных печенегов сама пошла к стоявшему в стороне молодому хану. Совсем ведь мальчишка, казалось, но то, что хан, не ошибешься. Его простеганный халат синего шелка был украшен ярко-красными вставками, голова в пушистом, ниспадающем на плечи мехе, на челе блестит налобник из золота, бляшки чеканные вдоль щек свисают. И, словно из почтения к нему, вороная кобылица опустила перед ним голову, позволив себя погладить.

Степняки дивились такому чуду. Молодой хан смеялся, что-то сказал печенегу с волчьим хвостом, и, похоже, обидное сказал, так как тот потемнел лицом, даже руку положил на рукоять плетки. Но сдержался, отошел. А слуги уже несли уздечку, накидывали седло на спину лошади. Молодой хан взлетел в седло. Смеялся, когда вороная пошла легкой иноходью. Печенеги расступались, давая проход. Вороная же шла между юртами, будто сама так хотела, потом ускорила бег. Хан попытался ее направлять, натянул поводья. Да где там! Кобылица заплясала, завертелась на месте и, закусив удила, неожиданно понеслась. Раздались крики, шарахнулись люди, несколько батыров, вскочив на коней, поскакали следом.

Заблеяли пасущиеся в стороне от стана овцы, когда лошадь с ханом едва не врезалась в их курчавую плотную массу, вздыбилась, и хан лишь чудом удержался в седле, цепляясь за гриву. Следовавшие за ним печенеги замешкались в овцах, закричали. А вороная, обогнув большую отару, уже мчалась в степь, ржала пронзительно. Ее преследовали, но резвую, быстроногую лошадь степняцким лошадкам не так-то просто было догнать. Она уносилась все дальше, а на ней, приникнув к холке, сидел молодой хан.

Пожалуй, Куря еще полностью не осознал, что случилось: думал, подустанет невесть откуда прискакавшая вороная, покорно признавшая в нем хозяина даже вопреки воле заносчивого хана Куркутэ, а там и успокоится, даст собой управлять. Но лошадь все скакала и скакала, пока впереди не мелькнула серебристой листвой осока у синего изгиба речки Самарь. Тут она замедлила бег, и, едва Куря выпрямился в седле и поудобнее взял поводья, как почувствовал, что лошадь будто уменьшается под ним. Еще миг – и он черканул ногами по земле, покатился через голову. Чтобы сильно ушибиться, так нет. Сперва только мысль была, как это он не удержался, как выпал? А когда начал подниматься… Глазам своим не поверил, завидев рядом нескольких незнакомых воинов. Да что там незнакомых, чужих. Это сразу было видно по их доспехам, по светлым лицам и неотрывно смотрящим на него светлым глазам.

Куря застыл, все еще задыхаясь. Промелькнула мысль: «Где же кобылица?» Но не было ее. Зато чужаки уже окружили, смотрели серьезно, кто-то даже хмыкнул, когда Куря выхватил саблю, завертелся, ожидая нападения и рассчитывая подороже продать свою жизнь. Он был еще слишком ошеломлен происшедшим, когда один из незнакомцев назвал его по имени.

– Куря? Довольства и благополучия тебе, брат.

Это было сказано на языке степи, но с сильным иноземным выговором. И уже по-русски добавлено:

– Никак не узнает?

Это говорящий уже к своим обратился. Но Куря понял его речь. Он не забыл язык русов, некогда воспитывался в Киеве, да и позже так говорила с ним его рабыня-нянька, которую Куря сам зарубил, когда она стала стара и облила его кумысом, споткнувшись о складку войлока в юрте. Старики не должны долго жить, чтобы не обременять род. А эта еще была простой рабыней. Однако речь славян благодаря ей Куря все же не забыл. Вот и ответил на языке окруживших его чужаков:

– А ты кто такой, возникший будто шайтан близ моего становища?

– Гляди-ка, понимает, – заулыбался князь. – Но узнать – не узнал. А ведь в детстве мы под одной яблоней играли. Вернее, под абрикосом. – И уже с достоинством, приосанившись, добавил: – Я – Святослав.

Малфрида слушала их, лежа в густой траве и все еще задыхаясь после пробежки в лошадином обличье. Все мышцы ныли, спину ломило. Она не спешила показываться, не хотела, чтобы князь с побратимами отвлеклись от хана. Да и выглядела она… Потная, растрепанная, к тому же женские дела у нее начались так не вовремя. Она это поняла, еще когда кобылицей между юрт бегала. Вчера у нее привычно ныл низ живота, ну а напрягалась сегодня в образе беснующейся лошади – и потекло по ногам. Поэтому сейчас хотелось лишь одного – помыться, привести себя в порядок. Эти же молодцы, похоже, и без нее сговорятся. Вон то по-славянски говорят, то промелькнет фраза на каркающем печенежском. Куря сперва шуметь начал, угрожал, что за ним скоро приедут и он велит всех чужаков на кол посадить, кобылами разорвать. Но выкричался и уже более миролюбиво слушал, что говорил Святослав: дескать, губить хана Курю, сотоварища детского, он не намерен, а вот обсудить им есть что.

Когда Малфрида наконец приподняла голову над травой, Святослав и Куря в окружении сотоварищей князя сидели на траве и спокойно беседовали. Она даже различила, как Святослав сказал, что он теперь князь Руси, вот ему и надлежит уложить ряд с печенегами, чтобы ладьи, как и ранее, ходили по Днепру, чтобы подвластные Куре батыры брали с них свой оброк, причем без кровопролития. Так и степняки не будут гибнуть от русских стрел, и русичи, не опасаясь набега, чаще станут снаряжать свои суда по реке. Всем выгода получится!

Молодой хан слушал внимательно, даже как будто кивнул. Малфрида смотрела на них и непонятное ощущала: вроде все хорошо складывается, однако ей отчего-то не по себе было, когда видела их столь близко: юный князь Святослав и не менее юный печенег Куря. Даже показалось, что окружает их некое темное облако. Откуда? Вон солнце поднимается все выше, совсем разогнав утреннюю дымку над травами. Вокруг ясно и светло.

Малфрида потрясла головой, отгоняя наваждение. И впрямь, чего ей волноваться? Сидят двое облеченных властью мальчишек, болтают. А находчивый Семецка уже принес от привязанных в зарослях коней мех с вином. У этого шустрого новгородца всегда найдется что хлебнуть, и теперь мех так и пошел по рукам. Когда протянули Куре, он какой-то миг помедлил. Понятное дело – принявший угощение от чужака уже не может замысливать против него дурное. А Куре еще надо понять, пленник он или лучше столковаться с так странно и внезапно похитившими его русами. Но пить-то после такой скачки хотелось, и, встряхнув мех с булькающей жидкостью, хан все же приник к нему, отпил.

«Сладится у них, – отметила про себя Малфрида, – мне вмешиваться незачем». И стала отползать к реке.

Берега тут были заросшие, березы, ольха росли вдоль реки, колыхался высокий тростник. Малфрида отыскала среди зарослей песчаную заводь, прозрачную и чистую, вполне подходящую, и перебралась к ней через коряги в затонах. Вода с ночи еще не остыла, теплая была, ласковая. Вот Малфрида и плескалась, смывая с себя пыль и пот, – свой ли, лошадиный ли, все одно обмыться приятно. Как и приятно было расслабиться и полежать на отмели, давая отдых напряженным после пробега мышцам. Малфрида не опасалась, что ее тут заметят, – не до того им сейчас, а без нее не уедут. Она же пока развлекалась тем, что взобралась на одну из коряг и стала наблюдать за снующей в мелководье рыбешкой. Пока всякая мелочь проплывала, ведьма только смотрела, но как увидела толстую длинную щуку, враз почувствовала охотничий азарт. Глаза ее вспыхнули, ногти стали удлиняться и заостряться, рука вытянулась, словно ветка, и чародейка вмиг быстрым движением схватила еще трепыхавшуюся рыбину, пронзила когтями. Ела с удовольствием, только выплевывала шелуху да косточки. И, насытившись, вдруг подумала – отчего сырую съела?

Это так поразило ее, что несколько мгновений опомниться не могла. Чтобы сырая щука показалась невкусной – так нет. Но раньше ведьма сырое мясо никогда не ела, всегда готовила по-людски. А тут…

Солнце уже стояло высоко, припекать стало. Малфрида высушила мокрые волосы, заплела в косы, стала одеваться в просохшую одежду. Натянула нижнюю рубаху, сверху – темно-алую поневу, на ноги поршни надела. В калите на поясе у нее лежали заготовленные для бабьих дел тряпицы, затем она надела специальные для таких дней короткие портки, проследив, чтобы удобно все было. Малфрида давно заметила, что, когда ее женские дни начинаются, чародейская сила в ней словно бы… ну не то чтобы уменьшалась, просто какая-то неуверенность появлялась, даже колдовать не хотелось. А вот к мужикам в эти дни ее особенно тянуло. Поэтому, когда выходила к переговаривающимся из зарослей, когда они повернули к ней лица – все такими пригожими и желанными показались. Но ведьма лишь тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли о том, как бы хорошо с кем-то из них сойтись, раскинуться, отдать себя… Ведь молодые еще все, безбородые, сразу видно, что никто пока не женат. Хотя вот у Кури наверняка уже есть жена: его никто ханом не признал бы, если бы не женился. И на нее Куря глядел оценивающе, взглядом опытного мужика. А лицо еще молодое, скуластое, покрытое темным загаром настолько, что, казалось, кожа потрескалась от солнца и ветра. Узкие черные глаза так и вспыхнули при виде стройной бабы с длинными темными косами.

– Ваша краля? Продай, Святослав! Я хорошо за нее дам.

– Э, брат, нельзя. Это самой княгини чародейка. И сила у нее особая.

– Какая сила у бабы? Я бы ее к себе в юрту позвал, уложил на кошмы.

– А она бы обернулась кобылицей и увезла тебя невесть куда, – засмеялся Святослав.

Ишь, этот сразу все сообразил, а вот у его побратимов лица вытянулись, видимо, только теперь стали догадываться. И когда Малфрида приблизилась, даже посторонились, отведя глаза.

Ведьма подавила вздох. Всегда так, всегда ее люди побаиваются. Только тот, кто уверен в себе, может без страха общаться с теми, кто чародейством наделен. Вон Ольга никогда особого трепета при Малфриде не выказывала, да и Святослав такой же. Сейчас он лишь улыбнулся ведьме, а когда та села в сторонке, и думать о ней перестал, опять говорил Куре, что если тот объявит в стане, что мир у него с Русью, то даже сильный хан Куркутэ не посмеет оспаривать его права на орду Цур, когда старый хан помрет. Без этого может и попытаться. Куркутэ ведь набегами своими уже прославился, а Куря молодой еще. Но если Куря объявит, что он с Русью в сговоре, то враз уважения к нему прибавится. А Святославу мир с Курей предпочтительнее мира с Куркутэ. Хан Куркутэ тот еще волк, ему лишь бы кровь пролить.

Малфрида сидела, покусывая травинку, лицом была спокойна, в душе же восхищалась молодым князем. Действительно князем, вон как умело речь ведет. Ольга все говорит, что сын ее юн и неопытен в делах, а послушала бы его сейчас. Истинный князь. Пусть и хмельной. Язык заплетается после Семецкиного вина, да и Куря, похоже, захмелел, вроде как и слушает Святослава, но сам что-то негромко напевает, раскачивается, сидя на корточках и обхватив себя за пятки. Потом обниматься к Святославу полез, братом называл. Назвал братьями и Семецку, и богатыря Сфангела, обнялся с ними, последнего даже облизал, и варяг едва не отпихнул разомлевшего хана, брезгливо вытерся. Зато тут же стал предлагать Куре обменяться оружием. Свой меч варяжской работы предлагал в обмен на украшенную бирюзой саблю хана. Они даже заспорили, но вмешался Святослав, сказав, что, если с кем Куре и меняться оружием, так только с ним, с князем! Ибо поменяться оружием – это почти побратимство, вот и следовало бы им…

«Пьяные мальчишки», – думала Малфрида, и ей становилось смешно, когда наблюдала, с какой горячностью тянут друг у друга богатую саблю Кури Святослав и его приятели. Куря же смеялся, даже на спину завалился, мотал в воздухе ногами в белых сапогах. И вдруг приник к земле, замер, а потом вскочил, прикрикнул на расшумевшихся русов, прислушался к чему-то. Лицо его вмиг стало серьезным, как будто и не пил только что, не дурачился.

Малфрида тоже насторожилась, ловила далекие звуки. Так и есть, долетает издали какое-то гудение, глас труб.

– Ой-ой-ой! – тоненько заскулил Куря, упал на колени, стал рвать траву и бросать себе на голову. Но потом заметил, что русичи на него недоуменно смотрят, и выкрикнул зло: – Что глядите, пучеглазые? Это знак, что великий Куеля умер! О горе, горе!

И опять стал визжать, царапал себе лицо, пока Святослав не встряхнул его. Смотрел серьезно, казалось, что и с него хмель слетел в единый миг.

– Что ты, Куря, из себя кликушу строишь? Воешь, точно баба-плакальщица на похоронах. Али мы не понимаем, что ты все это время только и ждал-дожидался, когда родич твой к вашему Тенгри отправится? Теперь же ты великий хан огромной орды. И не выть тебе, а власть забирать надо. Эй, Семецка, отдай Куре своего каурого. Сам со мной поедешь. Надо же нам выказать почет на похоронах хана.

И он с самым независимым видом прицепил к поясу богатую саблю Кури, показывая, что теперь он его побратим и по закону чести Куря не посмеет повелеть своим людям схватить того, с кем поменялся оружием.

Они уже поскакали, когда Малфрида догнала Святослава и спросила, разумно ли им ехать прямо в гнездовье врагов? Святослав только глянул из-под насупленных бровей.

– Мы – гости хана. Нам ничего не грозит. А Куря сказал, что у них в полоне сам витязь Волк находится, обещался отдать его мне в дар.

«Чего во хмелю не пообещаешь», – подумала ведьма. Но, с другой стороны, хмель с этих молодцев враз будто степным ветром сдуло. Они держались уверенно, даже когда въехали в становище печенегов, когда отовсюду стали стекаться люди, а Куря поднял руку и что-то громко прокричал, отчего схватившиеся было за оружие степняки расступились, опустили свои копья и луки, глядя на спешивающегося подле молодого хана Святослава, его воинов и чернявой бабы в темно-алом одеянии.

Куря, бросив повод кому-то из подбежавших слуг, сперва указал на своих спутников и что-то сказал, а потом выхватил нагайку и давай стегать обступивших его воинов. При этом кричал что-то визгливо.

– Это он их наказывает, что не нашли его вовремя, – разобрал Святослав. Сам еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Все же горе в стане, хан умер.

Куря вскоре опомнился, стал голосить вместе со всеми. Но в какой-то миг будто передумал горевать, оправил пояс с большой и еще непривычной ему рукоятью меча Святослава и с показной солидностью двинулся туда, где над высокой белой юртой на шесте свисали три пышных лисьих хвоста – знак орды Цур, как пояснил Святослав, уже знавший от Претича, какой бунчук у какого племени.

У той же юрты стоял и хан Куркутэ с волчьим хвостом на шапке. Ведьма вспомнила, что Куркутэ слывет одним из самых непримиримых по отношению к Руси – вон как поглядел на прибывших с Курей русов. Надо бы его присмирить…

Но присмирить хотелось почти всех. Ибо в стане стоял страшный шум, этакое прилюдное показное горе. Малфриду это раздражало. Но она лишь молча наблюдала, как катались в пыли, выражая свое отчаяние, батыры, многие царапали себе лица, посыпали голову пылью, женщины визжали так пронзительно, что в ушах звенело. Немудрено, что среди такого шума и живность заволновалась, ржали и вздыбливались кони, блеяли овцы, истошно орали ослы, мычали коровы. Да еще и собаки носились, заливаясь лаем. Но как только бунчук с лисьими хвостами опустили, в знак того, что о смерти хана оповещено, шум стих почти мгновенно. Бабы перестали гомонить, взяли подойники и направились к скотине, иные деловито рассаживались с рукоделием, мужчины тоже поднимались, стряхивали пыль с одежды, сходились кучками, разговаривали. Кто-то даже засмеялся, но на него шикнули. Как-никак горе в орде. Только животные еще шумели, и этого шума было достаточно, чтобы Малфрида не сразу разобрала, что говорит ей Святослав. Да и не слушала она. Напряженно глядела в спину входившего в ханскую юрту Куркутэ, отправляя посыл: ты устал, хан, тебе все равно, что происходит, тебя в сон клонит и ничего не волнует тебя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю