Текст книги "Баконя фра Брне"

Автор книги: Симо Матавуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Держи крепко! Держи! – кричали кругом.

Подошел фра Брне, но Буланый наставил на него переднее копыто, и, если бы Жбан не дернул его изо всех сил к себе, конь ударил бы своего хозяина в живот. Буланый взбесился окончательно. Фратеры и слуги разбежались в стороны.

– Держи, Грго, держи!

Жбан тянул за недоуздок с такой силой, что веревка впилась ему в руку; наконец он пробежал, упираясь, несколько шагов рядом с ним. Однако конь взял разгон и помчался во весь опор.

И тогда случилось чудо.

Все увидели, что человек мчится наравне с лошадью!

– Пусти его! Пусти! – кричали со всех сторон.

Жбан не отпускал, напротив, укоротив недоуздок, он не отставал ни на шаг, и уже нельзя было разобрать, кто из них бежит быстрей.

– Глазам своим не верю! – сказал, крестясь, Сердар. – И это рохля Жбан? Кто же он – человек или гончая?

– Быстры буковчане, черт их дери, – промолвил Треска, – но этот уж сверх всякой меры!

Буланый со Жбаном промчались мимо построек и повернули к реке. Фратеры, послушники и слуги стали стеной между черной кухней и кузницей, лицом к реке.

И снова они увидели чудо.

Поравнявшись с какой-то вербой, конь испугался, шарахнулся в сторону, и в тот же миг Жбан вцепился в гриву, вскочил на коня, пригнулся и помчался во весь опор вдоль берега и скрылся из виду.

– Что-то невообразимое! – воскликнул Сердар, хлопая рукой по бедру. – Может, какому наезднику это и по силам, куда ни шло, но рохле Жбану! Ну, просто невообразимо!

Все удивлялись. Вскоре прискакал Жбан. Конь был весь в мыле, а наездник не потерял ни вязки лука с шеи, ни кочерги за поясом!

– Молодец! – кричали ему товарищи.

– Я, что ли? Я, как говорится…

– Черт бы тебя драл, скотина! – крикнул Квашня, едва пришедший в себя от изумления. – Загубил мне лошадь, скотина!.. Выведи-ка его, Косой, и как следует вытри!..

– Я, что ли? Я, как говорится…

– Да уж не ты ли тот самый зеленградец, что может прыгнуть из бочки в бочку? – спросил его Сердар.

– Как это? – спросил настоятель.

– Да вот рассказывал мне фра Мартин, из Каринян, будто в Зеленграде жил такой человек, который бегал быстрее лошади и мог без разбега прыгнуть из бочки в бочку!.. Черт его знает, даже фамилию назвал, да я позабыл… Знаю только, что был рохля…

– Грго милый, уж не ты ли это?.. Скажи-ка, не ты? – спросил его кто-то.

– Я, что ли? Я? Я, как говорится…

– Чего его спрашивать, – вмешался Корешок. – Он никогда не ответит вам на вопрос, только еще больше запутает… Дайте я сам!.. Слушай, Грго!.. Если ты сможешь прыгнуть из бочки, ну, скажем, на землю, а не в другую бочку, то тебе их преподобия дадут плету… Согласен?..

Грго почесал затылок.

– Дадим и две! – сказал Тетка.

– И три! – добавил еще кто-то.

– И шесть!.. Шесть плет чистоганом! – крикнул Сердар.

– Слышишь! Шесть плет чистоганом! Пошли! – И подтолкнули его к кухне, из которой слуги уже выкатили примерно пятнадцативедерную кадку. Спустили в нее Жбана.

– Теперь гоп! – крикнул Увалень.

Жбан высунул голову.

– Прыгай! Прыгай! – кричали все. – Присядь, – и гоп!

– Я бы сказал… – забубнил из бочки Жбан.

– Ну, говори! В чем дело?

– А если, как говорится, я собью голени…

– Черт их дери! – заорал Сердар. – Раз уж попал в бочку, хоть ноги ломай, а прыгай! Ну, гоп!

Жбан птицей взвился из бочки и стал перед ними.

– Браво! – первым загорланил настоятель и захлопал в ладоши. Захлопали и остальные фратеры и тотчас вручили Жбану обещанные деньги.

После обеда послушники тоже вырядились, надели маски и вместе со слугами дурачились до самого вечера, потом умылись, переоделись и пошли в церковь на разрешительную молитву. Из церкви слуги отправились в старую кухню, где Навозник приготовил для них обильный ужин с вином. Такие угощения устраивались раза три-четыре в год. Спустя немного времени явились фратеры с послушниками и уселись отдельно по другую сторону очага.

Треска провозгласил здравицу за настоятеля.

Буян, уже немного навеселе, заставил Жбана тоже сказать несколько слов.

Буковчанин, пошатываясь, с налившимися кровью глазами, нес такую околесицу, что фратеры покатывались со смеху.

Так шло до полуночи, а в полночь полагалось ударами в колокол возвестить начало великого поста.

Слуги, пошатываясь, удалились, унося мертвецки пьяного Жбана. Навозник вышел вместе с ними, запер монастырские ворота, и все утихло.

Баконя проснулся, в голове у него шумело. Начинало светать. Небо заволокло тучами; с моря поднялась сильная «белоюжина». Баконя угрюмо постоял немного в галерее, потом постучался к настоятелю, получил ключ; борясь с ветром, пошел к церкви и отзвонил благовест вдвое дольше обычного, как полагалось в первый день великого поста. Оттуда повернул к источнику, присел у воды и, закрыв лицо руками, зашептал:

– Господи боже и святой Франциск, простите мне мои непотребства. (Этому слову он научился в монастыре.) Дайте мне время искупить грехи и стать добродетельным послушником!.. А если вра узнает обо всем и выгонит, я утоплюсь, а домой не пойду, верь мне, мой добрый святой Франциск!.. Ведь ты знаешь, кто меня подстрекал бражничать по ночам и глядеть, как растаскивают твое таким тяжким трудом приобретенное добро! Ведь я никогда бы сам не дошел до этого, никогда!.. Помилуй мя, боже, и ты, святой Франциск, помилуй мя, грешного!..

Будь его власть, Баконя в ту минуту, вероятно, не помиловал бы ни своих друзей, ни слуг (кроме Жбана), а с удовольствием утопил бы их всех в реке, особенно Корешка и Треску. Помянул он и Степана, когда-то милого, а теперь ненавистного, этого черного дьявола, бешеного котаранина, зачинщика всяких «непотребств». Перебрал в памяти все пережитое, сравнивая первые свои представления о монастырской челяди с теперешними…

Несколько дождевых капель упало Баконе на руки и вывело его из задумчивости. Он бросил взгляд на восток, где из-за туч выглянуло солнце; потом огляделся по сторонам, и ему показалось, что и пригорки, и деревья, и вьющийся виноград – все, что было у него перед глазами, вдруг как-то задумалось, посерьезнело, словно вся природа чувствовала, что наступил великий пост, пора раскаяния и горячих покаянных молитв. Потрясенный, Баконя перекрестился, склонился перед солнцем в поклоне и быстрыми шагами направился обратно, думая о чудесных великопостных службах и представляя себе, как на страстной будет петь «Страсти господни», а с полей вдруг потянет весенними ароматами, как было в прошлом году. Заречные опять станут спрашивать: «Не молодой ли это Еркович так славно поет?» От одной этой мысли его распирала гордость, улучшилось и настроение; он еще издали поздоровался со стоявшим подле кухни полуодетым Увальнем.

«А что, если я схожу туда и разбужу всех? Вот первая польза, которую я принес бы сегодня монастырю! Пойду!» – Баконя опустил кувшин с водой на землю и побежал к кухне.

– Кузнец, мельник, поднимайтесь! Солнце уже взошло! Косой, вставай и разбуди Жбана!

Из кухни донеслось только бормотанье. Возвращаясь, Баконя живо себе представил вчерашнюю скачку и прыжок Жбана. «Нету, брат, на свете еще таких, как буковчане! – сказал он сам себе. – Один этот рохля чего стоит! А каковы же те, из лучших! Прыгнуть из бочки – дело нешуточное!.. А Жбан уверяет, будто у них кузнец может руками сломать конскую подкову!.. Разве не молодцы эти буковчане? Да, брат! Ну, я тоже вспрыгну на всем скаку на коня, хотя бы пришлось переломать ноги!» Баконя остановился подле кувшина, представляя себе, как он сначала побежит рядом с лошадью, а потом вскочит на нее. Это случится в день храмового праздника перед множеством народа, и все будут ему хлопать в ладоши. Потом Баконя прикажет выкатить две огромные бочки, выше человеческого роста, влезет в одну и прыгнет из нее в другую. Тут уж народ придет в неистовство, потому что в Далмации очень ценят такие дела.

Когда Баконя нагнулся за кувшином, его взгляд упал на конюшню: дверь в конюшню стояла приотворенной. Поставив кувшин, он кинулся, позабыв про дядю, к конюшне. В ту же минуту полил дождь. Баконя толкнул дверь и с порога ласково позвал: «Буланый! Где мой Буланый!» Конь узнавал его по голосу и всегда отзывался ржанием. Однако Буланый не отозвался. Баконя вошел… ни Буланого, ни Сердаровой Звездочки, ни темно-гнедой Бурака, ни Вертихвостова вороного, ни двух лучших рабочих лошадей в конюшне не было. «Но где же они?» – спросил себя Баконя. Две клячи, жевавшие жвачку у яслей, печально поглядели на него и отвернулись, словно хотели сказать: «Нас не спрашивай!» Баконя во весь дух пустился к кухне.

– Где Жбан? – спросил он.

– Он, брат, только во вкус вошел и еще не скоро проснется! – отозвался сидевший на пороге Увалень.

Баконя заорал так, что у всех в ушах зазвенело:

– Не до шуток, беда!.. Скорее выходите, пропали лошади! Понятно?.. Конюшня открыта, а лошадей нету!

Все кинулись за ним.

Лошади исчезли, дверной замок был цел.

– Косой, ты позабыл вечером запереть дверь? – спросил кузнец.

– Не я, Жбан позабыл…

– Молчи, скотина! «Жбан позабыл»! Разве не мы отнесли его мертвецки пьяного?.. Впрочем, думаю, беды еще нет. Лошади не были привязаны, дверь открыта, видать, сами ушли на водопой. Пойдемте по следу!..

Следы копыт отчетливо виднелись на влажной земле, но среди них были и отпечатки человеческих ног. Следы привели к воде и оборвались.

Все опешили.

– Что же это? – спросил Баконя.

– Клянусь душой, утопились! – начал Увалень, протирая красные глаза. – Жизнь надоела, и, не говоря худого слова, дружно решили: «Давайте утопимся!» И, как видите, сказано – сделано!

– Брось, не валяй дурака, не до шуток сейчас!..

Увалень засмеялся и возразил:

– Что же остается делать, если вам охота себя морочить? Сами же видите: вот следы конских копыт, вот коровьих, а вот босые ноги заречных…

– Верно, клянусь Иисусом! – воскликнул скотник. – Вот и след! Ах, беда, значит, увели и коров! – И он побежал к хлеву, остальные за ним. Перед дверью он остановился, потом повернулся к подбегающим и развел руками. Дверь была взломана. Все разом ввалились внутрь. Хлев был пуст.

– Ах, я несчастный, нету! – простонал скотник.

Увалень начал:

– «Дай мне кофе с молоком!» – «Нету молока, синьор!» – «А почему нет молока?» – «Потому что заречные коров увели, синьор!» – «А зачем увели?» – «Потому что у них не было своих, синьор!»

Слуги посмеивались, но Баконя побледнел и, бросая на них гневные взгляды, принялся кричать:

– И это слуги святого Франциска!.. Честные католики!

– Потише, малец! Рановато тебе здесь приказывать и драть глотку, занимайся-ка лучше своим делом!.. – обрезал его мельник, потом выбежал из коровника и закричал что было мочи:

– На помощь!.. Клянусь ранами святого Франциска, ограбили монастырь!.. Караул! Караул! Сюда, сюда, спасите!

– Бей в набат! Стреляй! – крикнул кузнец. – На по-о-мощь!

Трое кинулись к веревкам и затрезвонили во все четыре колокола; остальные, схватив из кухни ружья, подняли такую пальбу, словно восстала вся округа.

Дождь все шел.

Фратеры выскочили из монастыря. Фра Брне без сутаны, в плаще внакидку. Первым прибежал Сердар.

– Что случилось?..

Поняв, в чем дело, Сердар кинулся к реке, за ним слуги, потом послушники, а за ними, уже неторопливо, двинулись фратеры…

– Видать, кто-нибудь утонул? – заметил Лейка.

– Та-а-а-а-ак! А мы-то чем поможем?!

– А может, и другое что случилось? – вмешался Тетка.

Сердар, убедившись, что следы обрываются у воды, кинулся вдоль реки к переправе. Остальные в том же порядке последовали за ним. Баконя ни на шаг не отставал от Сердара. Миновав кустарник, все убедились, что у берега нет ни парома, ни лодок.

Увалень присвистнул и махнул рукой.

– Что думаешь, Увалень? – спросил Сердар.

– Думаю, затопили, если было время… или пустили вниз по реке.

– А может, они где застряли?

– Все возможно, вода невысокая.

– Надо проверить! – бросил Сердар и вернулся тем же путем.

– Лошадей всех увели? – спросил он Баконю.

– Нет… остались две рабочих!

– Беги… соколик… ты самый быстрый… Беги скорей и… приведи их сюда…

Баконя умчался. Тщетно окликал его дядя, стоявший в ожидании с остальными фратерами.

– Господи, что случилось? – спросил он Сердара.

– Как что случилось? – крикнул тот сердито. – Неужели вы еще не знаете, что нас обокрали?..

Тем временем Баконя привел лошадей. Сердар вскочил на лучшую и погнал ее в воду, крикнув слугам:

– Ударьте-ка ее!

– Ради бога, только не в воду! Черт с ним со всем, что украли, лучше себя побереги! – просил настоятель.

– Бейте, раз говорю! И кто хочет – за мной! – заорал Сердар.

Баконя пнул лошадь ногой. Она неохотно вошла в воду, но мало-помалу осмелела и поплыла. Течение понесло ее к противоположному берегу. Сердар помогал ей руками, шпорил каблуками, и лошадь переплыла.

Тем временем сбежались крестьяне и, заглушая друг друга, перекликались с монастырскими слугами. Никто ничего не мог разобрать. Пользуясь суматохой, Баконя вскочил на другую лошадь и погнал ее в воду.

Лошадь Бакони дважды погружалась в воду, на поверхности оставалась только голова юноши. Поднялись отчаянные крики.

– Спасите мальчика!.. Кто умеет плавать?.. Спасите мальчика! – вопил фра Брне.

Баконя вертел головой, показывая, что помощь ему не нужна, отпустил недоуздок и подался на круп лошади.

Сердар и Баконя во главе крестьян двинулись вниз по реке.

– Вы отправляйтесь все к переправе на случай, если притащат паром! – приказал настоятель.

– А где Жбан? – спросил Тетка.

– Дьявол его знает! Как напился вчера, так, верно, до сих пор дрыхнет, – ответил кто-то.

– Так позовите его, он стоит троих таких, как вы.

Слуги пошли исполнять приказ, а фратеры и послушники повернули обратно к монастырю.

– Ступайте отоприте церковь, это еще не причина не служить заутреню! – сказал послушникам фра Кузнечный Мех.

– Дело, конечно, не обошлось без домашнего наводчика! Видна своя рука! – отдуваясь, сказал настоятель.

– И я тоже думаю! Я тотчас знаете кого заподозрил?

– Кого?

– Степана, конечно! – сказал фра Кузнечный Мех.

– Совершенно правильно! – воскликнули все хором.

– А что ты думаешь, Брне? – спросил Вертихвост.

– Думаю, что черт унес у меня двести талеров, вот о чем думаю! Что толку, если и найдем виновного? Коня я все равно больше не увижу, он сейчас уже на турецкой границе…

– Верно, клянусь богом! – подхватил настоятель. – Четыре верховых лошади со сбруей, считай по двести талеров, две рабочих, пусть по пятьдесят, итого девятьсот талеров; затем шесть коров, пусть хотя бы по двадцать, это сто двадцать. Так, теперь добавим две лодки, паром, канаты, скажем, еще сотню талеров, – итого около тысячи двухсот талеров пропало сегодня утром, в чистый понедельник!

– Ей-богу, так!.. Что верно, то верно! Разве их удержит страх перед Дышлом, этих заречных!..

Тем временем вернулся Лис и сообщил:

– Ключ от церкви унес с собой Еркович.

– Вот тебе и раз! – заметил настоятель. – Ступай в кузницу и принеси что-нибудь, придется взломать боковые двери.

Фра Брне схватился за живот и, закатив глаза, едва выдавил:

– Я, братья, больше не могу! Едва и сюда-то дошел! Бурлит в животе, словно капуста варится! – и медленно поплелся вверх по лестнице в свою келью.

За ним ушел восвояси и Кузнечный Мех.

Наконец явился Лис с инструментом и вместе с Котом и Буяном принялся взламывать дверь.

Фратеры разгуливали по двору.

– Свой, свой наводчик, не иначе! – твердил Тетка. – Подумайте сами: мошенники наперед знали, как мы проводим сыропуст; знали, что слуги, как всегда, в этот день в монастыре допоздна, знали…

– Нет надобности перечислять, – прервал его Вертихвост. – Они могли обойтись и без наводчика, ведь какие только бродяги у нас не служили, а потом разбрелись по свету! Кроме того, год голодный, да и народ изгадился!

– А я стою на своем: это Степанова рука! – сказал Бурак. – Сам слышал, что Степан потом поступил на службу в православный монастырь.

– Да погодите же вы, дайте досказать, – рассердился Тетка. – Не перебивайте, каждый успеет сказать! Не о том речь, замешаны ли тут Степан, или Петр, или, наконец, Павел!.. Я стою только на том, что негодяи никоим образом не могли тайно угнать скотину и лошадей в такую ясную ночь мимо наших приходов, наших испольщиков, без участия своих! А когда я говорю «своя рука», то подразумеваю не только пять-шесть наших слуг, но и ближайших заречных крестьян!.. Поверьте, среди тех, которые сейчас бегут вниз по реке за фра Яковом, найдется немало таких, что посмеиваются себе в ус… Сто раз говорил: они хуже ркачей!

– Не надо, милый, так! – заметил Вертихвост.

– Как же не хуже! Ркачи хоть открыто говорят: «Бей буневаца! Не жалей его добра!» Но они, по крайней мере, говорят открыто, и, по крайней мере, с ними все ясно! А наши прохвосты, услыхав имя святого Франциска, тают якобы от благочестия, а на самом деле при первой же возможности готовы содрать с тебя шкуру… С прошлого года все твердят для отвода глаз: боимся, мол, упыря, чтобы нас легче ограбить. А то, что слуги в заговоре с мошенниками, убедительней всего подтверждается тем, что они вчера вечером напоили Жбана. Видать, боялись, как бы он ночью не встал. Потому что, каков ни на есть, а все же у меня к нему больше всего доверия.

– И у меня! – сказал Бурак.

– И у меня тоже! – подтвердил Вертихвост.

– Мне дурно! – сказал игумен. Он побагровел, жилы на шее вздулись.

– И в самом деле, что с тобой? – спросил Тетка. – Я уже давеча заметил…

– Нехорошо, брат! В висках стучит, словно молотом бьют, в глазах какая-то рябь, а по правой ноге и руке будто мурашки бегают…

– Иди и ложись, брат! – сказал Тетка.

– Иди, иди! – повторили остальные.

В эту минуту со стороны церкви донеслись крики. Послушники взломали дверь и вошли внутрь церкви.

– Какого еще черта?.. Что случилось? – наперебой закричали фратеры и повалили к церкви.

Кот, Буян и Лис встретили их на пороге бледные, дрожащие.

– Отцы, церковь ограблена!

– Ограблена церковь!

Фратеры кинулись в церковь, а настоятель остановился, зашатался и как подкошенный рухнул навзничь.

VIII
УЖАС

Фратеры и послушники метались по темной церкви, боясь отступить друг от друга хотя бы на шаг.

– Отворите главный вход! – крикнул наконец Вертихвост.

И только тогда перед ними предстал весь ужас содеянного!

Ни на одном из алтарей не осталось ни единой золотой или серебряной вещи, святые покровы были испачканы и раскиданы, на полу валялись свечи, книги, искусственные цветы…

Такое можно было увидеть только в старину после набега янычар!

С криками ужаса они всей толпой повалили к главному алтарю.

Грабители сорвали с головы святого Франциска золотую корону, с груди – трехрядное драгоценное ожерелье; мало того, не удовлетворившись этим, они проткнули святому глаз, а углем нарисовали усы! Сняли висевшие перед ним большое и три малых кандила; взяли золотой ковчежец, в котором хранилось святое причастие; старинную чашу чистого золота для причастия – дар короля Боснии Степана Томашевича[9]9
  Степан Томашевич – боснийский король (1443—1461).


[Закрыть], который фратеры когда-то привезли от него; шесть тяжелых серебряных подсвечников, тоже старинных; украли… растащили все, что было ценного!

– Э, э, э… – начал было Тетка.

– Вот, пусть теперь кто-нибудь скажет, что это сделали заречные наши слуги, а не ркачи! – прервал его Вертихвост.

От главного алтаря они двинулись было к ближайшему правому, но в эту минуту вбежал Навозник; широко расставив руки, он завертелся волчком и кинулся к главному выходу с криком:

– Помер! Помер! – Потом схватился за канат и, подпрыгивая на добрый метр от земли, затрезвонил в колокол.

Решив, что повар внезапно сошел с ума, фратеры поспешили к нему, но их внимание привлекли доносившиеся с галереи сквозь малую дверь призывы фра Брне:

– Сюда, сюда, смотрите, что здесь такое!.. Кто это лежит как мертвый?

Укутанный шалью, Кузнечный Мех вышел на галерею и закричал:

– Кто убил фратера? Кто умер?

А несчастный настоятель с посиневшим лицом лежал на спине.

Все растерялись, заговорили разом, забегали.

Навозник все трезвонил да трезвонил и что-то кричал.

Наконец Квашня и Кузнечный Мех поняли, что ограблена и церковь; они вошли, увидели царивший там разгром и переглянулись, не понимая, сон это или явь. Опомнились они только от шума, который подняли слуги у главного входа, кинулись было туда, но им загораживал путь прыгавший Навозник.

– Перестань сейчас же! – крикнул Кузнечный Мех, и, когда повар не послушался, фратер схватил его за ухо, оттащил в сторону и обратился к слугам:

– Куда вы лезете, сумасшедшие?.. Ты иди, а ты стой… нет, ступайте все, все, один туда, а двое сюда…

– За доктором в город, – разъяснил Брне.

– Но что опять случилось? – спросил мельник.

– Как что?! Умер настоятель…

– Настоятель умер!

– Назад! – крикнул прибежавший в эту минуту Вертихвост. – Идите через монастырский двор, кругом! – И, затолкав фратеров и повара в церковь, запер изнутри дверь на засов и поспешил выйти первым во двор.

Когда слуги подошли к церкви с другой стороны, опять поднялись сумятица и крики.

– Значит, умер настоятель?! А кто говорит, что ограбили церковь?! Пойдем посмотрим!

– Стойте! – крикнул Вертихвост и, видя, что их так не остановишь, выхватил у мельника из-за пояса пистолет, взвел курок и наставил на толпу. – Назад, скоты вонючие! Ни шагу дальше и слушать меня… Дайте мне кто-нибудь нож и принесите воды! Не видите, человек умирает! Быстро принесите матрас из его кельи. Нож дайте или бритву!

Вертихвост сунул пистолет за свой веревочный пояс, торопливо разрезал игумену сутану и резанул его ножом по руке в двух местах, потом брызнул в лицо водой и приказал перенести в келью. Затем оставил на часах у церковной двери Кота, а сам двинулся вместе со всеми в монастырскую канцелярию, где быстро написал две записки.

– Вот два письма, одно в суд, другое врачу. Ну-ка, у кого хватит сил переплыть реку, попросить у крестьян хорошую лошадь и во весь дух скакать в город? А ну, ребята, кто возьмется, даю три талера в награду! – сказал временный настоятель.

– Дело не в награде, однако… попытаюсь, если крикнете заречным, чтобы дали лошадь! – сказал Увалень.

– Я бы доверился больше Жбану, – заметил мельник.

– А в самом деле, где Жбан? Куда он делся? Давайте его сюда!

Косой отправился искать Жбана.

Вертихвост и Тетка вышли со слугами за монастырские ворота. Остальные фратеры направились к настоятелю.

Жбана искали долго.

– Кто знает, уж не он ли устроил весь этот разгром! – сказал, раздеваясь, Увалень скотнику, который привязывал его одежду к палке.

– Тебе бы только позлословить, пьянчуга! – сказал Тетка. – А я все думаю, не случилось ли чего дурного с беднягой!

– За его голову, святые отцы, не беспокойтесь, – сказал кузнец. – Жбан труслив, как заяц, и, должно быть, с перепугу в ракитник забился. Проголодается и выползет.

Увалень поплыл, держа в одной руке палку с привязанным к ней узлом одежды. Все стояли на берегу, пока он не переплыл, оделся и ушел в село. Живущие на берегу, как известно, ушли за Сердаром и Баконей вниз по реке. Вертихвост наказал четырем слугам остаться здесь, на случай если заречные с Сердаром приведут паром, и помочь им, а одному тотчас бежать в монастырь, чтобы сообщить об этом. И ушел с Теткой к настоятелю.

Все шестеро святых отцов постояли некоторое время у постели больного; только едва приметное дыхание указывало на то, что он еще жив. Оставив подле него послушников, фратеры отправились в церковь.

Святой Иероним тоже был начисто ограблен, но без надругательств.

– Видать, с решпектом отнеслись; недаром борода, совсем как у их монахов! – заметил Вертихвост.

На втором и третьем престоле безбожники изрешетили святых Викентия, Перейра и Роха. На четвертом стояло изображение святого Бернарда, коленопреклоненно воздевшего руки к небу; ему грабители пририсовали усы от уха до уха. Вертихвост, глядя на него, даже улыбнулся и с удивлением произнес:

– Убей их бог, откуда у них столько времени нашлось на забаву?!

– Видать, еще с вечера забрались. И пришло их немало. Покуда мы бражничали в кухне, одни очищали церковь, другие караулили у парома.

– А что, если бы кто-нибудь из нас вышел? – спросил Брне.

– Что? Погладили бы тебя по головке, вот что! – ответил Вертихвост. – В самом деле, мы даже не полюбопытствовали, как забрались сюда эти антихристы, если обе двери заперты!

– Вот и следы опанок, – сказал Тетка. – Я давно уже смотрю. Видите, в ризницу ведут. Пойдемте туда.

Ризница вдавалась в кладбище, а вход в нее был за главным алтарем. Вдоль стен стояли старинные ореховые сундуки, битком набитые всевозможной церковной утварью и ризами: все они были взломаны, а вещи кинуты в беспорядке. Единственное оконце, зарешеченное прежде толстыми железными прутьями, зияло пустотой.

– Значит, отсюда вошли!

– Как же они выломали решетку?

– Не видите как? – сказал фра Тетка. – Несколько антихристов снаружи поддели ломами косяки и выворотили их вместе с рамой. И, должен заметить, весьма искусно, потому что стена с той стороны крошится, как хлеб. Должно быть, заранее все узнали и изучили, а это мог сделать лишь человек, проживший здесь довольно долго.

– Значит, опять подозрение падает на Степана! – заметил Кузнечный Мех, вытягиваясь и просовывая голову в окно. – Точно, ей-богу, все, как ты сказал! Вон и решетка цела-целехонька, три косяка вместе, а четвертый разломан на две части.

Высунувшись по очереди в окно, фратеры вернулись в церковь и осмотрели последние три алтаря, которые были ограблены и осквернены, подобно первым.

На этом их застал полдень.

– Что сейчас станем делать? – спросил Вертихвост. – Вы простите меня, братья, я не навязываюсь в старшие, но, видя, что вы потеряли голову более моего, я…

– Ты вел себя, как настоящий мужчина! – отозвался первым Тетка. – Спасибо!

Фратеры наперебой принялись хвалить Вертихвоста.

– Итак, что же нам делать? Уже двенадцать. О литургиях и прочих службах не может быть и речи. Церковь надо опечатать, покуда не приедет из города комиссия. Да вот нет еще ни парома, ни лодок…

– Что ж, пойдемте перехватим чего-нибудь. Не подыхать же с голоду! – сказал Брне и пошел вперед.

Фратеры вставили в оконный проем крест-накрест две палки, запечатали дверь и отправились в трапезную, где Грго поставил перед ними капусту и вяленую рыбу.

– Ты все же побеспокоился об обеде, наш добрый Грго, – сказал Бурак. – Спасибо тебе!

– Что поделаешь, честные отцы! На все божья воля, что бы ни случилось, человек должен есть, покуда жив! Но, поверьте, я еще сам не свой. Эти страшные события отнимут у меня не меньше чем пять лет жизни! А к тому же кое у кого хватило духу оттаскать меня за уши! Эх, эх…

Кузнечный Мех громко закашлялся.

– Та-а-а-ак! – вступил в разговор фра Брне. – Пять лет, говоришь? Что касается меня, то и все десять. Просто не знаю, что со мной будет!

– За твою голову, Брне, я не беспокоюсь! – сказал Вертихвост. – Правда, ты не герой, но не такой уж чувствительный. Тем не менее берегись, не то, знаешь… Раз… и лопнет жила, как утром у бедняги фра Вице.

– Да ведь я никогда помногу не пью.

– Не пьешь, но много ешь и много лежишь! И ведь сам жалуешься, будто с некоторых пор пощипывает в пальцах ног. Может, это подагра, как у покойного фра Фелициана.

– Не дай господь и святая дева!.. Зачем так говоришь?.. Не пристало шутить и насмехаться в этот черный день, о котором будет скорбеть весь католический мир.

Пришел Косой.

– Тащат паром и лодки! Народу на них заречного полно!

– В такой беде и это неплохо! – сказал, вставая, Вертихвост. – Пойдемте, братья!

– Я бы не пускал сюда народ, ни сегодня, ни завтра! – заметил Тетка.

– А как запретишь!.. В монастырь можно и не пускать; впрочем, пусть идут к кухне!

С десяток заречных крестьян тянули битком набитый народом паром (грабители выкинули весла); посередке стояли Сердар и Баконя. Лодки унесла вода.

– Все слышал, все знаю, все… и о церкви и о настоятеле! – проговорил Сердар, с трудом сходя с парома. – Не могу больше! Дай бог и мне-то в живых остаться! Пойду лягу. Пришлите мне в келью горячей ракии.

И в самом деле, выглядел он так, словно год проболел!

За ним вывалился Баконя, он тоже едва держался на ногах.

Дядя пошел его проводить.

– Та-а-а-ак! Голодранец несчастный, проказа, байстрюк, ослиное отродье! Значит, так? Геройствуешь! Берешь пример с того бешеного? Сколько еще горя пришлось бы из-за тебя хлебнуть, ежели бы я и далее терпел тебя здесь, подле себя! Но это последний разговор между нами! Завтра пусть тебя черт несет откуда принес, потому что таким, как ты, не в монахи идти, а в разбойники! Убирайся в банду к Радеке, заделайся разбойником, как какой-нибудь ркач, и грабь церкви да монастыри!

Однако слова эти нисколько Баконю не тронули; прихватив с собою сухое платье, он зашел за дверь и стал переодеваться.

А Брне направился в кухню и попросил повара принести ему и племяннику горячей ракии. Но когда они с Грго вошли в келью, Баконя уже спал. И фра Брне ничего не оставалось, как и самому улечься в постель.

Перед сумерками Квашня проснулся в значительно лучшем настроении.

– Вставай, Иве!.. Встань, мой мальчик, и принеси воды! – сказал он ласково.

Баконя, весьма удивленный, пошел за водой. Ему казалось, что с тех пор, как он в последний раз ходил к источнику, прошел не день, а год; казалось, будто и сам он стал другим, и все окружающее изменилось, – монастырь как-то уменьшился, церковь тоже, только вода вокруг острова разлилась как море, а на берегу поселились какие-то великаны, перед которыми трепещут даже святые в церкви, перед которыми бессилен и сам святой Франциск. Он даже допустил, чтобы разбойники выкололи ему глаз!.. И Баконю охватили великая скорбь и страх, и пошатнулась его вера; он не знал, кому молиться, потому что обращаться непосредственно к богу он не привык. Заливаясь горькими слезами, он захотел умереть, умереть «безвременной смертью», чтобы раз и навсегда уйти от этих злых людей и немощных святых, которые не в силах защитить и себя, а не то что его, Баконю!..

Однако немного погодя Баконей овладели другие чувства: ему стало жаль Иеронима, Викентия, Перейра, Роха, Бернарда, Доминика и Христофора; они предстали перед Баконей такими униженными и жалкими, что ему захотелось утешить их как более сильному… Но тут же он испугался этой мысли, ему почудилось, что изуродованные эти святые гораздо страшнее и «могущественней», чем прежде… «Они притаились и ждут момента, когда все изверятся в отмщении, чтобы внезапно обрушиться на святотатцев!» – молнией пронеслось в его голове, кровь забурлила от ярости, и он заскрипел зубами…

И вот Баконя видит себя в монашеской сутане на диком скакуне, с саблей наголо; к нему стеклись все католики, сколько их есть от моря до Козьяка и Велибита, все как на подбор молодцы, конные и пешие. Баконя, не касаясь земли, стрелой облетает на своем коне это несметное воинство, держа в левой руке крест, а в правой саблю и воодушевляя не знающих пощады солдат; он мчится впереди всех по длинному мосту, перекинутому через широкую реку, и останавливается в обширной долине. Здесь он прежде всего перестраивает свое войско, потом служит в шатре святую мессу, подобно тому как в былые времена это делали фра Иван Капиштран и Шурич дон Степан перед битвой с турками. (Песни об этих двух юнаках, «как их пел фра Качич»[10]10
  Качич Миошич Андрия (1704—1760) – католический монах-францисканец, автор философских и литературных трудов.


[Закрыть], Баконя много раз слышал от Лиса.) Затем воевода Баконя гонит темно-гнедого на поле боя и во главе войска двигается на великанов. Широкой лавой идет его рать по долине, только гул стоит! Отъехав уже порядком, воевода вдруг вспоминает, что среди его воинов находится фра Сердар. Он разыскивает Сердара, целует его и тут же назначает командующим левого крыла, а Вертихвоста – правого, сам же остается впереди всех. И рать двигается еще стремительней; однако вскоре перед ними встают высокие горы, а у их подножия, развернув едва обозримые боевые фланги, стоят страшные великаны. Бойцы робеют, робеет и сам воевода. Он останавливает войска и страшным голосом читает тропарь святому Франциску. Помолившись, он оборачивается к неприятелю и вместо великанов видит… буковацких голодранцев да беспутных котаран!.. И снова закипает отвагой воеводино сердце, и, воскликнув: «Бей ркачей!» – он гонит своего коня во весь опор, воины кидаются за ним, а ркачи «спины показаша и бежати сташа!» Боже милосердный, чего-чего только с ними не делали! Рубили, топтали, разрушали, жгли дома и церкви, вешали монахов за бороды!..