Текст книги "КАДРИ"

Автор книги: Сильвия Раннамаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Вторник

Дни каникул такие короткие! У меня на это время было задумано много дел. Хотелось самостоятельно заняться алгеброй и непременно переписать начисто тетрадь по истории, очень она была грязная. Но к алгебре я даже не притронулась, а тетрадку по истории переписала едва наполовину.

Я бы могла успеть выполнить свой план, но эта болезнь Анне!.. Так случилось, что я целую неделю не видела Анне, потому что в конце четверти всем стало некогда. Но тут вдруг ко мне пришел ее брат и сказал, что Анне больна и просит меня непременно зайти к ней. Сперва я очень испугалась: у брата Анне было такое серьезное лицо! Мне сразу припомнилось, как герои книг призывают друзей, чтобы высказать последнюю волю, открыть какую-нибудь мрачную тайну или место, где зарыт клад.

К счастью, Анне не умирала. Правда, ей недавно было очень худо, но теперь она уже поправлялась. Словно принцесса, сидела она среди груды подушек, в красивой ночной рубашке с оборочками, а ее темные, слегка вьющиеся волосы были подхвачены широкой шелковой лентой. Я никогда не завидую Анне, никогда, но и мне хотелось бы так выглядеть. И хорошо бы иметь такую красивую ночную рубашку...

Анне обрадовалась моему приходу. В тот вечер ее родители куда-то ушли, а от брата, серьезного и молчаливого, да к тому же почти взрослого, мало толку.

Конечно, никакой последней воли Анне мне не сообщила и ничего не сказала о зарытом кладе, но одну тайну она все же открыла. Как это я раньше могла быть такой глупой и верила, что если человек живет в достатке, красиво одевается и сам красив, то у него не бывает ни забот, ни горестей! Еще как бывают! Даже у Анне...

Мы раздумывали, чем бы заняться. Сначала Анне предложила взяться за шитье комнатных туфель. Она сошьет своему отцу, а я – бабушке ко дню рождения. У Анне были выкройки. Даже какие-то колодки отыскались. Мысль была хорошая. Мы решили завтра же заняться этим, если Анне не станет хуже. Потом мы поговорили о разных вещах, и я рассказала о том, как была в гостях у тети Эльзы. Анне тоже очень интересуется тетей Эльзой. Я, конечно, не обо всем рассказала, да этого и нельзя, особенно если тебе не все по душе. Но о том, как тетя Эльза говорила о старых людях, я рассказала. В ответ на это Анне глубоко вздохнула:

– Да, с родителями иногда трудно бывает... – Анне замолчала, бросив беспокойный взгляд на дверь в соседнюю комнату. – Пожалуйста, закрой эту дверь.

Я закрыла дверь, присела к ней на кровать и с интересом стала ждать, что она мне откроет. Но она не сразу заговорила. Наверно, обдумывала, можно мне говорить или нет. Я не настаивала. Я даже постаралась принять равнодушный вид, хотя вовсе не была равнодушной. Тайна меня, конечно, занимала, но еще больше мне хотелось узнать, доверяет мне Анне как другу или нет.

Наконец Анне вздохнула глубоко-глубоко и выпалила:

– Знаешь, Кадри, я очень несчастна из-за своих родителей.

Я ждала услышать от Анне все, что угодно, только не это. Я всегда считала ее самой счастливой девочкой, какую знаю, а она мне говорит – несчастна...

Наверно, вид у меня был довольно растерянный, потому что Анне сейчас же принялась объяснять:

– Нет, нет, ты меня не так поняла. Они ко мне добры. Особенно мама, да и отец тоже. Я их люблю, ты же знаешь, но... Дай мне честное слово, что никому на свете не скажешь! Даже через сто лет не скажешь!

Я дала ей честное-пречестное слово, и Анне рассказала мне, что ей вовсе не хочется ходить в музыкальную школу, только вот отец заставляет. Анне хочется совсем другого, а чего, я даже здесь не могу написать, потому что это и есть величайшая тайна Анне. Во всяком случае, родители Анне никогда на это не согласятся. Они же «свихнулись на классике», как пренебрежительно сказала Анне. Я не знаю толком, что это за болезнь «свихнуться на классике», но по тону Анне я поняла, что болезнь эта очень тонкая. Сказав о ней, Анне даже заплакала. Я была в большом затруднении и сказала то, что пришло в голову: ведь в киношколу можно пойти и позднее, после окончания музыкального училища, когда Анне уже станет взрослой,

Анне энергично закачала головой:

– Нет, ты не понимаешь, Кадри. Я ненавижу этот противный рояль! Это такое мучение! Времени уходит ужас сколько, и все равно меня бранят за ритм. Терпишь-терпишь, занимаешься-занимаешься, а толку мало. Только время трачу. Не успеваю делать уроки и вот получила уже подряд две тройки.

Бедная Анне! Мне было от души ее жаль, и я посочувствовала ее тройкам, хотя мысль, что даже Анне эта ужасная алгебра дается с трудом, несколько утешила меня.

– Да не принимай ты этого к сердцу!

Анне вдруг спросила:

– А кем ты хочешь стать, Кадри? Я опустила глаза:

– Не знаю.

Это неправда, потому что я уже твердо знаю, кем хочу стать, только вот признаться никому не решаюсь, даже Анне, хотя мне было и тяжело, что на искренность Анне я не могу ответить тем же. Испугавшись, что это может обидеть Анне, я поспешила добавить:

– Обо мне вообще не стоит говорить.

Глаза Анне лукаво прищурились.

– А я знаю, кем ты станешь! Даже моя мама сказала, что из тебя может получиться знаменитая писательница или поэтесса.

Как это Анне пришла к такой мысли? И не только она – даже ее мама!

– Ты не сердись, – объяснила Анне, – но я прочитала маме некоторые твои письма. Только маме. Да и то я пропускала те места, про которые подумала, что ты не захочешь, чтоб их читали другие. А стихотворение, которое ты написала к моему рождению, очень понравилось всем нашим знакомым.

Как сильно натоплено в комнате у Анне – мне стало ужасно жарко!

– Кадри, я давно хотела сказать тебе: не будь такой застенчивой. Это нехорошо. Иные думают о тебе бог знает что. А ведь ты такая необыкновенная! Другой такой девочки не найти. Моя мама очень хвалит тебя и радуется, что я нашла себе такую подругу. Мама всегда говорит, что человек без друзей самое несчастное существо на свете, несчастнее его только тот, у кого плохие друзья.

Как хорошо сказано! До чего я счастлива, что у меня такая подруга, как Анне!

Воскресенье

Какие ужасные бывают случаи! В школе у нас такой тарарам, что я не представляю, чем все это кончится. Хуже всего, конечно, с этим маленьким мальчиком. Знала бы я, что приключится на Береговой круче, совсем бы туда не пошла...

Первая половина дня прошла замечательно! Сегодня день рождения моей бабушки. Я подарила бабушке самодельные туфли. Хорошие получились туфли, только чуточку велики, потому что я сшила их по той же колодке, что и Анне для своего отца. Но бабушка сказала, что в больших туфлях удобнее – можно надевать толстые чулки.

Потом прибежала Хелле и позвала меня на Береговую кручу кататься с горы. Мне не хотелось в такой день оставлять бабушку одну, но она сама погнала меня, да и Хелле просто невозможно отказать. Тем более, что мама никуда не отпускает ее без меня. Вот я и решилась пойти.

Погода в этот день была удивительная. Два дня подряд шел снег, а сегодня ударил мороз, засияло солнышко, и все кругом так заискрилось, что глазам больно. По-моему, воздух никогда не бывает таким свежим и чистым, как в начале зимы. И тогда становится так весело, что все время хочется смеяться. Даже бабушка радовалась погоде.

Всю дорогу я шалила с Хелле, как маленькая. Береговая круча уже кишела лыжниками, И ребят с санками было много. Из нашего класса пришли Имби, Айме и Рейн, а из параллельного класса – этот вечный второгодник Энту, которого боятся все девочки, потому что он дразнится и говорит разные гадости. Он такой большой и такой драчун, что даже мальчишки боятся его и не хотят с ним связываться.

Меня все это мало касалось, потому что большинство ребят съезжали на лыжах с кручи. А мы катались на санках поодаль, в отлогом месте. Там отличный спуск.

Мы успели съехать только один раз, как пришел Урмас с младшим братом и двумя маленькими сестричками-близнецами. Какие забавные эти сестрички, точь-в-точь как две куклы, закутанные во все шерстяное! Когда мы поднялись наверх, я услышала, как Энту закричал:

– Ребята, поглядите, папаша явился с целым возом детишек!

Эти слова вызвали хохот. Мне стало неловко. Я исподтишка бросила взгляд на Урмаса, но у него был такой вид, будто он ничего не слышал. Может, он и вправду не слышал?

Санки у Урмаса большущие. Свободно умещаются все трое с Урмасом в придачу, и еще место остается. А крику у них было и веселья столько, словно привели целый детский сад. Хелле, конечно, сейчас же стала проситься на санки к Урмасу. Он усадил ее и стал звать меня. Я бы с удовольствием, но, во-первых, мне некуда было девать санки Хелле, а во-вторых, я боялась насмешек Энту. Он опять придумал бы какую-нибудь гадость. Не понимаю, как Урмас может быть таким безразличным. Не думаю, что он трус, как говорит Имби. Трусы, по-моему, ведут себя совсем иначе. Я думаю, он просто не любит драться. И ничего в этом нет стыдного, даже для мальчика. Мне не нравилось, когда об Урмасе говорили плохо, хотя я и сама не совсем понимала его. А теперь еще меньше понимаю.

Когда Урмас с малышами съезжал вниз, я помчалась на санках следом за ними – во весь дух, прямо по всем буграм. Снизу Урмас повел нас наверх другой дорогой, по ступенькам, чтобы малышам было легче. Шум и крики остальных ребят остались где-то далеко. Пыхтя, мы взбирались вверх по снегу.

Вдруг Урмас крикнул:

– Тихо, ребята!

Малыши остановились как вкопанные и поглядели на Урмаса.

Опустившись на корточки, Урмас обнял близнецов и, показав на небо, сказал как-то торжественно:

– Смотрите, лебеди!

Подняв голову и заслонив рукою глаза, мы увидели, как над нами проплыли клином большие птицы. Временами эти птицы переливались серебром. Малыши, увидев птиц, умолкли. В этой тишине мы услышали непривычные, непередаваемые голоса. Это было не пение, но и не крик. Словно синее бездонное небо само издавало эти звуки, такие странные и волнующие. Медленно проплыли царственные птицы, исчезнув за высокими елями Береговой кручи. Но еще некоторое время в ушах у нас звенели эти голоса, а в душе веяло простором. И я почему-то вдруг остро ощутила, что такое свобода, что такое безграничная радость.

Откуда вы, прекрасные птицы? Не из чудесных ли историй старого сказочника? Или, наоборот, вы летите в сказку? Нет ли среди вас и того прекрасного лебедя, что был раньше гадким утенком? Может быть, там в гордом полете проносится моя заколдованная царевна со звездой во лбу? Может, вы вовсе и не птицы – иначе почему же вы так запоздали с отлетом? Бабушка всегда говорит: «Лебеди улетают – снег выпадает». А у нас уже несколько дней, как выпал снег и стоит мороз. Может, вы дожидались больного друга, верные птицы?..

Малыши уже давно щебечут вокруг Урмаса, засыпая его вопросами, и я краем уха слышу, как Урмас рассказывает им о преданной дружбе лебедей, о том, что если погибнет один из них? то и другой убивает себя. Сама я стою словно во сне. Все кругом стало еще красивее. Каждая снежинка превратилась в сверкающую звездочку, и деревья на берегу притихли, словно боясь уронить свои прекрасные белые шубы. А внизу, у горизонта, готовясь к зимнему сну, лежит уставшее от осенних бурь море...

Вечером

Мы снова поднялись на гору, надеясь отсюда еще раз увидеть на минутку лебедей. Я все вглядывалась в небо. И Урмас тоже. Потому-то мы и не спохватились сразу, когда это случилось. Уже после мы услышали от других, что Энту на этот раз избрал своей жертвой малыша в шапке с помпончиком – мальчуган пришел сюда поглядеть, как катаются старшие. Что там наговорил Энту, чем обидел карапуза, не знаю – я лишь увидела, как он с такой силой толкнул его вниз, что тот успел только вскрикнуть, а потом понесся на своих лыжах под уклон с самого высокого места Береговой кручи. Сперва было даже смешно смотреть, как он вертится и машет руками, пробуя затормозить, но у него ничего не вышло, и он мчался прямо к краю обрыва. Я услышала, как Айме крикнула: «Сейчас он упадет!» – а мальчонка уже свалился с обрыва и покатился вниз, словно куль, пока не застрял в чаще кустарника у развалин. Там он и остался – маленький, неподвижный комочек. Ах, как было жутко! В первую минуту мне хотелось закричать и убежать, а в следующую – помчаться на помощь. Но, пока я думала, как бы это сделать, Урмас уже лег животом на свои большие санки и оттолкнулся ногой. Я закрыла глаза от испуга. Теперь и Урмас расшибется! Близнецы заплакали:

– Умми! Умми!

– Не бойтесь... Умми большой. Умми не упадет. Умми хочет помочь малышу.

Ловко правя санками, Урмас чудом сумел объехать самое опасное место и подкатил к мальчику. Тут и Рейн с другими ребятами начали спускаться на лыжах. Что было дальше, я не увидела, потому что посадила малышей на санки Хелле и повезла их по дорожке вниз. Когда мы подъехали, Урмас и Рейн уже укладывали плачущего мальчика на санки. У него все лицо было исцарапано, и мало того –он еще и руку вывихнул. Когда мальчика положили на санки, Урмас сказал Рейну:

– Беги скорее на шоссе, останови какую-нибудь машину. А мы пока потихоньку повезем его.

Лыжники понеслись на шоссе, взметая на поворотах тучи снега.

Я оглянулась. Самого Энту и след простыл. У всех были испуганные лица. Один Урмас оставался с виду спокойным и осторожно тащил санки, каждую минуту оборачиваясь к мальчику.

– Скоро уже на дорогу выедем, – успокаивал он его. Мы еще и доехать не успели, как увидели, что двое взрослых бегут к нам навстречу.

– Что у вас тут стряслось? – спросил один из них и, увидев мальчугана, обратился к Урмасу: – Наверно, кто-нибудь столкнул его с горы?

Урмас ответил:

– Я не видел.

Мы подошли к машине.

Взрослые осторожно уложили в нее мальчика и попросили, чтобы кто-нибудь из нас поехал с ними. Поехала Имби.

Мы глядели им вслед расстроенные.

Возвращаясь в город, все говорили о случившемся. Айме вдруг сказала:

– Ну, теперь Энту непременно выгонят из школы.

– Неизвестно, – усомнился Рейн. – Никто ведь не узнает, что это сделал Энту.

– Но они спросят у Имби, –сказала Айме.

– Не думаю, чтобы Имби сказала. Имби не доносчица, – возразил Рейн.

– Да разве это донос? – удивилась Айме. – За такой поступок Энту должен быть наказан. Он вообще такой противный, что я бы его в тюрьму посадила. Может, и посадят. И никакой это не донос!

Рейн с усмешкой пожал плечами:

– Поступай как знаешь. Начнут спрашивать, вот тогда ты и выложишь все.

– Я? – испугалась Айме.– Почему обязательно я? Нет, я ничего не скажу. Даже Урмас солгал, когда его спросили.

– Когда это я солгал?

– Ну, когда у тебя спросили, кто толкнул малыша.

– Я сказал, что не видел, и ведь это правда. Только когда вы заверещали, я заметил, как он летит вниз.

– Ну, и что из того? – пожала плечами Айме. – Просто все вы боитесь Энту, и потому никто не посмеет сказать.

– Никто его не боится, но я ни на кого никогда не жаловался и на Энту тоже не стану жаловаться, – сказал Рейн.

– Конечно, жаловаться не стоит, – согласился с ним и Урмас.

– К тому же Энту вовсе не думал, что случится такое несчастье, – добавила и я.

Но это, как видно, не понравилось Урмасу.

– Так ты еще защищаешь его! – бросил он мне.

Я смутилась. Чего же он в конце концов хочет? Жаловаться нельзя, защищать тоже нельзя. Но ведь ясно, что этого дела так не оставят.

Понедельник

И не оставили. Сегодня вся школа гудела, словно растревоженный улей.

Утром позвонили из больницы. Имби первую позвали к директору. Потом остальных. Сначала нас даже похвалили за то, что мы позаботились о мальчике. Мы узнали, что беда, к счастью, не так велика и что мальчика скоро выпишут из больницы, хотя ему еще придется полежать дома. Потом начались расспросы о том, как это произошло. Кто столкнул?

Что виноват кто-то из нашей школы, было уже известно.

Пусть попробует кто-нибудь, глядя в серьезные, внимательные глаза директора, сказать: «Не знаю». Ведь директор-то понимает, что ты знаешь, и ты прекрасно это чувствуешь. Лично я во время разговора с директором пристально разглядывала большую географическую карту на стене.

Рейн сказал громко, даже как-то вызывающе:

– Не знаю!

Имби также. Айме, к счастью, не спрашивали. Кажется, не знали, что она тоже была с нами. Самого Энту не было в школе. Урмаса спросили последним. В сравнении с нами ему все же было легче. Он мог ответить: «Я не видел», и это не было ложью, хотя и правдой это не назовешь.

Когда мы вышли от директора, все столпились вокруг нас и принялись расспрашивать. Рейн подал знак, чтобы мы молчали. Так мы и сделали. Больше всех любопытствовали Юта и Витя. Юта приставала ко мне с вопросами и оказалась вдруг моей «старой подругой». Я молчала, как и все другие. Мы стали ни с того ни с сего какими-то заговорщиками. Всем до нас было дело. А мы сгорали от стыда за свою ложь, но упорно молчали.

Воскресенье

Ну вот, теперь я наконец начинаю лучше понимать Урмаса. Он и правда не похож на других.

С того дня, как произошел этот ужасный случай, прошла уже целая неделя, и какая неделя! На следующий день после случившегося в школу пришла мать этого маленького мальчика. Она тоже поблагодарила нас и сказала, что сын ее уже дома, но от ее благодарности нам почему-то стало неловко. Директор сказал:

– Вот видите, ребята у нас хорошие, славные, только одного не понимают: нельзя оставлять безнаказанными такие поступки. Кто внушил им такое глупое понятие о чести?

Мы выслушали его слова, опустив голову.

Срочно созвали пионерский сбор. На сборе говорили о чести, о ее правильном и ложном понимании. Я сознавала, что пионервожатый прав как никто, говоря, что от зла и подлости нельзя избавиться, если не бороться с этим, что покрывать зло – это тоже преступление. Ничто не помогало. Чем больше на нас нажимали, тем упрямее мы становились.

Ребятам-то ведь казалось, что они ведут себя благородно. Они считали низостью и предательством жаловаться на товарища. Мне казалось, что и Урмас того же мнения, хоть он и помалкивал. Но я чувствовала себя совсем не благородной, а только несчастной. Мне было стыдно перед учителями, и я даже презирала себя, потому что мое молчание было вызвано малодостойной причиной: мне просто хотелось быть похожей на других.

Айме дрожала и все время просила не говорить, что она тоже была в тот раз на Береговой круче, потому что она ужасно боялась Энту. Я тоже боюсь Энту. Жутко боюсь. Стоит мне только вспомнить его маленькие злые глаза или его ужасный смех, как меня сразу охватывает страх. И все-таки я пошла на ложь не из страха. Дело не в Энту, дело во мне самой. Это так. Но я чувствую, что сказать правду вовсе не подлость, пускай бы даже Энту избил меня за это. Больше, чем Энту, я боюсь презрения товарищей. Я знаю, что стоит мне сказать учителю правду, как другие сочтут меня предательницей, и я уже не буду заодно с другими ребятами, не буду ровней Урмасу, Имби и Рейну.

Я решила ходить в школу без шарфа и перчаток, в пальто нараспашку, чтобы простудиться, заболеть и хоть таким путем от всего избавиться. Но, хотя раньше я простужалась от малейшего сквозняка, теперь это мне никак не удавалось. А вот Энту уже неделю, как разыгрывает из себя больного. Он сказал Айме, с которой они живут в одном доме, что пусть только кто-нибудь попробует пожаловаться!

Единственный человек, с которым я решилась поделиться своей тревогой, была Анне. Я зашла к ней.

Анне сказала просто:

– Раз другие решили, что говорить нельзя, то и ты ни в коем случае не должна говорить. В самом деле, ведь этому малышу не станет лучше, если Энту выгонят из школы. Да и Энту должен же где-нибудь учиться. А не то каким он вырастет!

Что верно, то верно. Но смотреть учителям в глаза приходилось мне, а не Анне. И Энту, наверно, никогда не подставлял Анне ножку, никогда не швырял в нее снежком, в который закатан камень. Никто не может мне помочь, даже Анне. Конечно, мне стало немного легче после того, как я излила ей душу. Будто поделилась горем и мне лишь половинка осталась.

Но в конце концов и Урмас попал в затруднительное положение. Директор опять начал его спрашивать, Урмас опять сказал, что не видел, но директор возразил:

– Допустим, что не видел. Но ведь ты знаешь, кто это сделал?

Урмас покраснел, но глаз не опустил и сказал:

– Да, знаю, но все равно не скажу. Никто не скажет. Зачем вы нас принуждаете? Никто из нас не виноват. А тот, кто виноват, должен сам признаться.

Директор пристально поглядел на Урмаса:

– Вот как ты думаешь? Ну хорошо! Ступай.

Я решила, что Урмас совсем одурел от всей этой истории. Энту! Чтоб Энту сознался сам?! Чего захотел!

Потом я его спросила, почему он так сказал. Отведя взгляд в сторону, Урмас ответил раздражённо:

– Да ни почему, просто так!

Раз не хочет говорить, и не надо! Пусть! Я отвернулась. Тогда Урмас заговорил совсем другим голосом:

– Ты придешь сегодня на Береговую кручу?

– Я и видеть не хочу этой Береговой кручи! – угрюмо ответила я.

– Почему? – удивился Урмас. – Я хожу туда каждый день, когда свободен. Приходи и ты, что за радость дома сидеть?

Хелле была простужена и не могла пойти со мной, но позволила взять санки.

Гора, как всегда, кишела детьми, слышались крики и смех, как будто здесь никогда ничего плохого не случалось.

На этот раз Урмас пришел один. Я предложила ему кататься на моих санках. Он правил, а я сидела сзади. Потому ли, что я сидела без дела, или еще почему, но катание на этот раз не доставило мне никакого удовольствия. Не было солнца, не было и лебедей! Ветер давно уже сорвал с елей нарядные белые шубы. Было только низко нависшее грязно-серое небо, затоптанный снег и гнетущее воспоминание о недавнем несчастье.

Мы скатились уже несколько раз, как вдруг на горе послышался грубый смех Энту, неприятный такой, словно в жестяную посудину камни сыплют. У меня заколотилось сердце. Я сказала Урмасу:

– Что-то мне не хочется больше кататься. Пойдем домой.

Но Урмас быстро повернул санки и, не ссадив меня, поволок их в гору со словами:

– А я только разохотился.

Я соскочила в снег и с тяжелым сердцем поплелась за ним. Когда мы добрались до верхушки горы, Энту с хвастливым видом говорил что-то Имби. Я не расслышала слов. Имби покраснела и открыла рот, чтобы ответить ему, но тут к ним подскочил Урмас и сказал Энту, переведя дух после подъема:

– Энту, поищи-ка себе другое место для катания.

Энту расшумелся:

– Ты откуда взялся? Ишь, нашелся распорядитель! Командуй своими ребятишками. А может, и ты захотел слететь вниз?

Урмас ответил спокойно:

– Что ж, попробуй! Небось не посмеешь. Это с малышами и девочками ты такой храбрец.

Энту сделал грозное лицо и, оттолкнувшись палками, подъехал к Урмасу вплотную. Но Урмас не отступил, а сказал презрительно и вызывающе:

– Думаешь, я боюсь таких, как ты? Ошибаешься. Сам ты боишься!

От злости и раздражения лицо Энту пошло пятнами.

– Посмей повторить то, что ты сказал! – прошипел он сквозь зубы.

И Урмас повторил. Какое у него было лицо! По-моему, Урмас был похож на древнего военачальника или на кого-то в этом роде, когда он сказал медленно и отчетливо:

– Ты, Энту Адамсон, жалкий трус!

Господи, что тут началось! Урмас едва успел кончить свою фразу, как Энту отпустил ему такую затрещину, что Урмас навзничь полетел в снег. Потом все было как в кино. Я никогда бы не поверила, что Урмас такой быстрый. Не успела я ахнуть, как он уже был на ногах и одним ударом тоже свалил Энту с ног. Тогда Энту скинул лыжи и с таким свирепым видом подскочил к Урмасу, что я испугалась. Правда, Урмас большой и сильный мальчик, но Энту еще больше его, и к тому же он опытный драчун. Я растерянно оглянулась, не вступится ли кто-нибудь за Урмаса. Рейн уже забрался опять на гору, но вел себя не лучше других. Мальчишки столпились вокруг дерущихся, и вся их помощь состояла в том, что они изо всех сил подзуживали:

– Урмас, держись! Урмас, дай ему! Дай!

Урмас давал, но и сам получал сдачи, и еще как! До чего мне хотелось вмешаться! Айме уже закричала:

– Они изобьют друг друга до смерти!

Рейн цыкнул на нее:

– Кому страшно, пусть идет домой!

Да разве кто мог уйти!

Мальчишки странные существа. Двое колотили друг друга что есть мочи, а они только подскакивали и с горящими глазами орали, будто на каком-нибудь матче. Вдруг я увидела, что Энту подставил Урмасу ножку. Урмас покачнулся, но обхватил Энту, и оба они плюхнулись на землю. Урмас остался внизу. Энту принялся бить Урмаса по лицу. Рейн и другие мальчики подскочили поближе. Я с чувством облегчения поняла, что они все же хотят вмешаться и помочь Урмасу, но как раз в эту минуту Урмас ловко высвободился из-под Энту. Началось отчаянное барахтанье. Наконец Урмас победил – он уселся верхом на Энту. Энту лежал ничком, в самом жалком положении. Урмас ткнул Энту носом в снег и сказал, отдуваясь:

– Оставишь в покое маленьких, а? Оставишь? – Потом он чуть отпустил Энту, и тот повернул голову.

Видно, Энту совсем выдохся и потому пробормотал сквозь зубы:

– Стану я связываться с твоими младенцами!

Но Урмас не удовлетворился этим. Он снова ткнул Энту носом в снег.

– Нет, ты пойдешь и скажешь, что это ты столкнул малыша! Пойдешь, а? – и Урмас опять отпустил Энту.

Но тот даже не поднял голову. Он, как видно, крепко ушибся.

Я ничего не могла поделать, но мне стало жалко Энту, и я крикнула:

– Урмас, оставь!

Из-за меня или нет, не знаю, но Урмас отпустил Энту и встал. Энту тоже медленно поднялся, забрал свои лыжи и молча, не оглядываясь, побрел прочь. Один из малышей крикнул ему вслед смешным тоненьким голоском: «Что, съел!» – и все расхохотались. Имби как полоумная прыгала вокруг Урмаса.

– Здорово ты его отделал! Наподдал бы ему еще, чтоб он на всю жизнь запомнил. Ах, какой ты молодец!

Все заговорили, закричали наперебой. Восхищаясь Урмасом, Айме, стоявшая рядом со мной, вздохнула от всей души:

– Ну, теперь Энту перестанет к нам приставать. Больше не посмеет.

Урмас ощупал подбородок и левое ухо. Видно, ему было больно. Под глазом у него появился синяк, и вообще он тоже выглядел довольно жалко. Рейн поднял с земли шапку Урмаса, хорошенько выколотил ее и отдал Урмасу. Урмас раза два провел рукой по всклокоченным волосам и нахлобучил шапку. Потом он смущенно оглянулся и сказал:

– Ну, я пойду.

Все принялись отговаривать его. Всем хотелось побыть с ним. Рейн даже предложил ему свои лыжи, чтобы он скатился разок вниз, но Урмас не соблазнился. Он сказал, что дома его ждут. Никто не стал дразнить его и кричать, что папашу ждут детки. Урмас завоевал всеобщее уважение.

Он был героем.

Я смотрела, как этот герой спускается с горы, слегка припадая на одну ногу. Мне хотелось побежать за ним и предложить ему свои санки, но я постеснялась. Лишь когда Урмас исчез за поворотом и все пошли по домам, я тоже съехала с горы. На полдороге я промчалась мимо Урмаса и внизу подождала его.

– Ты идещь домой? – спросил он, дойдя до меня.

– Да, пожалуй, – ответила я и предложила ему сесть на санки.

Он сел, и я в обход, лесной дорогой, направилась к нашей улице.

– Тебе очень больно? – спросила я.

– Ничего, заживет, – уклончиво ответил Урмас.

– Энту досталось еще больше. Как ты рассвирепел! Я даже испугалась. Подумала, бог знает, что ты с ним сделаешь.

– Да, я ужасно разозлился. Сначала ничего, но, когда он ударил меня по лицу, тогда... Разве ты сама не видела? Вечно ты жалеешь этого Энту!

В голосе Урмаса прозвучала обида. Странно, ведь он всегда такой справедливый. Я постаралась оправдаться:

– Я иногда думаю, что, может, Энту не был бы таким противным, если бы мать не бросила его маленьким. Помнишь, Айме говорила...

Но Урмас не дал мне договорить:

– Пустяки ты говоришь! У тебя у самой нет ни отца, ни матери, но ты же не станешь обижать маленьких?

– Конечно, не стану. Но я подумала, что когда дома плохо, то и дети могут стать плохими. Ведь Айме говорила еще, что отец Энту пьет, что он всегда пьяный и...

Урмас слез с санок. И, держась за их спинку, взглянул мне в глаза:

– Вот что, Кадри, я тебе скажу. Я никому еще не говорил этого, но тебе можно, я знаю. Мой отец тоже... ну... пьет. Понимаешь? Дома у нас из-за этого иногда так плохо – хоть беги. Если бы не мать, не знаю, что было бы. Знаешь, моя мать говорит: от нашего отца есть хоть та польза, что на своем примере он показывает детям, как человеку не надо жить.

Видно, нелегко было Урмасу говорить все это: голос его то и дело прерывался. Урмас повернул голову в сторону, и я увидела его красное, припухшее ухо. У меня сжалось сердце. Мне было ужасно жалко Урмаса, но я понимала, что не должна этого показывать. Мне от всей души хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но ничего не приходило в голову.

Тогда я спросила:

– Урмас, ты помнишь лебедей?

Урмас быстро повернул голову и удивленно взглянул на меня:

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, Урмас, но это было самое прекрасное, что я видела. А по-твоему как?

Я боялась, что Урмас начнет смеяться надо мной, но он молчал, и я подняла взгляд. Удивительное у него было лицо, когда он ответил:

– Это правда. А ты, Кадри, тоже любишь птиц и животных?

Я кивнула и сказала:

– Ты помнишь, как это было красиво – будто в сказке! Ты любишь сказки?

– Сказки? Не знаю, давно не читал их. У меня нет времени читать книжки.

– Ты не читал «Царя Салтана»?

– Кажется, нет. Не помню, – с сомнением ответил Урмас.

– Неужели не читал?.. – И я с жаром начала рассказывать Урмасу о царе Салтане и заколдованном лебеде.

Я почти все помнила наизусть, слово в слово, и, когда я кончила, Урмас спросил удивленно:

– Когда ты все это выучила?

– А я и не учила. Само запомнилось. Ну как? Понравилось?

– Понравилось.

– Правда ведь в тот раз, когда пролетели эти лебеди, было так же красиво или еще красивее. Знаешь, когда мне бывало плохо, я всегда вспоминала этот стих: «А во лбу звезда горит...» И, знаешь, помогало, и на душе становилось легче,

– Ты странная, Кадри, – задумчиво произнес Урмас, будто сам он не был странным. – А теперь ты не повторяешь эти стихи? – спросил Урмас.

– Не знаю. Кажется, нет. Теперь уже это не нужно... И вообще... Теперь я вспоминаю другое.

– Что же?

Я молчала, но Урмас не отставал:

– Почему ты не хочешь сказать? Не бойся, я никому не скажу.

Этого и не нужно было говорить. Я уже давно знаю, что Урмасу можно доверять, и я сказала:

– Теперь, когда мне захочется подумать о чем-нибудь красивом, я вспоминаю про лебедей, которых мы видели на горе. Правда, потом случилось это несчастье и было очень плохо, но теперь ведь все опять хорошо?

Мы оба замолчали. Только на нашей улице Урмас заговорил опять:

– Знаешь, и я теперь всегда буду думать об этих лебедях.

Мне показалось, будто снова засияло солнце и заскрипел снег и будто я снова услышала далекий странный крик этих лебедей. Весь сегодняшний вечер я искала, каким словом выразить все это и наконец нашла: лебеди мечты! Постараюсь написать об этом стихотворение. Только бы вышло красиво и хорошо, чтобы можно было решиться прочесть Урмасу! Урмас понял бы это, ведь он знает! Я уже написала заглавие большими буквами на чистом листе бумаги. Потом придумаю остальное. Я нигде не читала и не слышала такого выражения. Как красиво: лебеди мечты!