Текст книги "КАДРИ"

Автор книги: Сильвия Раннамаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

С. Раннамаа

КАДРИ

(Дневник девочки)

Перевод с эстонского Лидии Тоом

Рисунки Э. Вальтера

Государственное Издательство

ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Министерства Просвещения РСФСР

Москва

1963

Понедельник

Я всегда и в книжках читала и от людей слышала, что дети в нашей стране счастливые, что детство у них беззаботное. И разве это неправда? Анне Пууст очень счастливая, и другие ребята в нашем классе тоже. Только я одна несчастная. Живу в счастливой стране, а сама несчастная. Самая разнесчастная девочка. И не только в нашей стране, а на всем белом свете. Вот что непонятно.

Да и какого мне счастья, чего хорошего ждать от жизни, если нет у меня ни отца, ни матери!

Отец у меня пропал без вести. Потерялся, словно вещь какая-то. Разве это не ужасно? Я даже не знаю хорошенько, как это случилось, – бабушка и разговаривать об этом не хочет.

А мама, бедняжка мама, умерла. Я тогда была такая маленькая, что ничего, ровно ничего не помню... Я смотрю на мамины фотографии, чаще всего на ту, где мама держится за ветку сирени и смеется. Я гляжу на мамину руку и думаю, какой теплой и мягкой была эта рука, как нежно гладила бы меня по голове... Мама сажала бы меня к себе на колени – не теперь, конечно, а раньше: теперь я уже большая... От этих мыслей я всегда плачу, долго-долго, пока голова не заболит.

Ах, почему у меня нет родителей? Ну будь у меня хоть отец, хоть мать, хоть кто-нибудь из них, я бы куда лучше училась! Я бы стала совсем хорошей и счастливой, как все. Обязательно стала бы!

У меня, правда, есть бабушка, мама моей мамы. Она заботится обо мне, делает все, что может. Но бабушка уже старая, а я такая нескладная, и она вечно бранит меня.

Раньше, когда я была поменьше и верила сказкам, я иногда считала бабушку колдуньей, которая похитила меня у родителей. И я все придумывала втихомолку, как бы убежать от нее. Вообще я, кажется, слишком много выдумываю, – так и бабушка считает. Впрочем, она уже давно не говорит этого. Не потому, что выдумки мои стали умнее и от них больше толку, а потому, что я теперь никому ничего не рассказываю, даже бабушке. Теперь я придумываю разные истории для себя одной, чтобы никто не мог смеяться над ними.

Я очень люблю свои тайные истории. Можно вообразить о себе и своем доме все, что угодно. Я и воображаю!

Иногда, по дороге из школы, я воображаю, что у нас дома все совсем другое. Окна большие, и в них видно небо, а в комнате много красивых вещей. Я все время прибираю в комнате, перекладываю разные вещицы и достаю новые, и они еще красивее. У нас есть приемник и громадная, во всю стену, книжная полка! А бабушка улыбается. На ней белый передник, а на ногах туфли с помпончиками, поясница у нее не болит, она всегда сидит дома и заботится, чтобы у нас было чисто и тепло. Я так живо представляю себе это, что уже сама готова верить всему, и прибавляю шагу, чтобы поскорее попасть домой, где так хорошо.

На самом деле все, конечно, вовсе не так, и бабушка, если она вернулась раньше меня, опять чем-нибудь недовольна и находит повод поворчать на меня. Почему я не живу в сказочном мире? Почему у меня нет волшебной палочки, которая исполняла бы все мои желания и сделала бы мою жизнь красивой и интересной? Как хорошо было бы жить в стране сказок, где даже безобразная лягушка может превратиться в царевну, а Золушка – выйти замуж за принца! Тогда и я превратилась бы в заколдованную принцессу, которая томится в темнице у злой колдуньи, тогда и для меня настало бы время, когда злые чары рассеются и я превращусь в красавицу и все меня полюбят...

Все это одни мечты. Никакая я не принцесса, да и бабушка вовсе не колдунья. Бабушка самая обыкновенная старушка, которая любит на свете только меня. Она заботится обо мне и хочет, чтобы я выросла хорошей. Она тоже мечтает, чтобы мы жили получше, но что поделаешь? Она часто вздыхает: «Что за несчастное создание эта девочка!» И я с ней согласна, но от этого не легче. Попросит она меня что-то сделать, а у меня не выходит. Бабушка сердится, поддает мне шлепка и, оттолкнув, делает все сама. Иногда я слышу, как она ворчит: «И в кого этот ребенок уродился?» Ни в кого я не уродилась. Я сама по себе такая нескладная.

Поэтому у меня и друзей нет. И не с кем поделиться своими горестями.

Здесь, в больнице, мне пришло в голову записать самые памятные события моей печальной жизни. Заодно и развлечение будет, а то здесь ужасно скучно. В нашей палате лежат одни взрослые, все они со мной ласковы, только чересчур любопытны. Всё спрашивают да спрашивают. А мне вовсе не хочется рассказывать о себе. Охота была, если не можешь вспомнить ничего хорошего! И вот, чтобы отделаться, я начинаю придумывать.

О маме я сказала правду, но они от меня не отстали и начали про отца выспрашивать, и тогда я им наврала. Сказала, что он далеко-далеко, в командировке, что он инженер. Теперь я каждый раз, когда бабушка навещает меня, побаиваюсь, что какая-нибудь тетя заговорит с ней и тогда все раскроется, и потому стараюсь все время говорить сама. Я вообще боюсь, что бабушка может наговорить лишнего. Я ведь тут никому не сказала, что мы живем в подвале. Меня, правда, никто не спрашивал, на каком этаже наша квартира, но бабушка, того и гляди, может начать плакаться по этому поводу. И выйдет, что я опять соврала. Странно! Неужели она не понимает, что о таких вещах не нужно говорить? Ведь лучше не станет, если тебя начнут жалеть. Раз жалеют, значит, презирают, – я уже это поняла. И в школе у нас никто, кроме классной руководительницы, не знает, что мы живем в подвале. Уже шесть лет я храню эту тайну. Бывало, что кто-нибудь хотел зайти ко мне, но я каждый раз отговаривалась.

Да и не часто ко мне просились. Ведь я живу дальше всех. Все дети ходят в самую близкую школу, одна я хожу чуть ли не в другой конец города. Тоже одна из бабушкиных причуд. Когда я была маленькой и бабушка пошла записывать меня, она выбрала ту школу, которая была поближе к ее работе. Она была уверена, что я даже улицу не сумею перейти и стоит отпустить меня на шаг, как со мной сразу приключится беда. Поэтому она каждое утро будила меня очень рано, чтобы захватить с собой, когда пойдет на работу. Еще и теперь, как вспомню эти бесконечно длинные утренние часы, на меня нападает зевота. Я дремала всю дорогу, пока шла с бабушкой, пока сидела в трамвае, пока ждала потом в школе начала уроков. И до самого конца занятий клевала носом. Но это бы еще полбеды. Хуже было другое: ребята узнали, что меня водят в школу за ручку, словно какого-нибудь карапуза из детского сада. Мы с бабушкой приходили очень рано, когда школа была совсем пустая, но каждый раз кто-то нас видел.

Ах, как я тогда сердилась на бабушку! Да что толку? Бабушка водила меня целый год и потом еще полгода, Но тут, в больнице, я вдруг подумала, что бабушка была, пожалуй, права и не зря так боялась за меня. Ведь в конце концов то, чего она боялась, произошло, хоть я уже и выросла. Но об этом после...

Когда я начала эту тетрадку, я решила писать все по порядку, но что-то у меня все запутывается.

Начну-ка я с самого начала, с того дня своей жизни, какой мне запомнился первым. Только на сегодня хватит. Сестра уже приходила делать укол, скоро она вернется и погасит свет.

Тетенька с соседней койки полюбопытствовала, кому я пишу такое длинное письмо, не отцу ли? Вот хорошая мысль! Я так и сказала: да, отцу, и теперь они перестанут допытываться. Да и кто мне запретит воображать, что у меня есть отец, что он работает где-то далеко на важном строительстве, что мы с ним переписываемся и очень скучаем друг по другу...

Вторник. В мертвый час

Сегодня я уже с нетерпением ждала той минуты, когда опять смогу вернуться к записям. Начну с первого класса – ведь до школы у меня вообще не было ничего интересного.

Когда я начала ходить в школу, я не знала ни одной буквы. Многие из наших ребят уже умели читать, а буквы знали все. Одна только Юта была такой же глупой, как я.

По правде сказать, бабушка слишком рано послала меня в школу. Меня и принимать не хотели, но бабушка сумела упросить, – видно, чего-то наговорила. Она надеялась, что у меня в школе ума прибавится.

Принять-то меня приняли, но уже в первой четверти наша учительница посоветовала бабушке взять меня на годик домой.

Я путала сперва все буквы. Но, к счастью, школьный врач быстро догадался, что, наверно, я плохо вижу, и послал меня к глазному врачу, который прописал мне очки. И я стала носить очки и начала лучше разбираться в буквах, но чтение все же подвигалось очень туго. Даже Юта раньше меня научилась читать. Я была в классе последней ученицей.

Зато я быстро запоминала все, что читали вслух другие. И вышло так, что, когда мы начали готовиться к новогоднему вечеру, учительница дала мне и Анне выучить одно стихотворение. Мы должны были громко прочитать его вдвоем. Учительница сказала, что это называется «декламация».

До чего же я была счастлива в тот день! Выступать на новогоднем вечере, да еще вместе с Анне Пууст! Домой бегом бежала. Бабушка как раз жарила салаку.

 – Бабушка! – уже с порога закричала я. – Я буду читать на новогоднем вечере вместе с Анне Пууст! Это, бабушка, декламация!

 – Что еще за тэкламация? – в недоумении проворчала бабушка.

Я с жаром объяснила, в чем дело. Видно, и ей это понравилось. По крайней мере, она не стала бранить меня, как обычно, и даже пообещала сшить новую кофточку из маминой блузки.

Тот вечер мне весь-весь запомнился. Сначала мы пороли блузку, а потом бабушка читала вслух стихотворение, пока я его не затвердила. Ей и не пришлось долго читать, я сразу заучила. Только бабушка сказала, что не может читать мне вслух всю жизнь: надо самой выучиться. На радостях я пообещала ей быстро научиться.

Потом мы с бабушкой легли и долго еще разговаривали об этом новогоднем вечере. Я рассказала ей, какая Анне Пууст красивая девочка и какие у нее красивее платья! В талии узкие, а внизу широкие и сшиты не на рост, и даже туфли ей не приходится изнашивать до дыр, пока они будут впору. Тут бабушка с досадой назвала меня глупой девчонкой и велела заснуть.

Я повернулась к бабушке спиной и задумалась. Почему же это бабушка считает меня глупой девчонкой? Почему ей не нравятся мои разговоры о красивых платьях Анне Пууст? Сама она глупая, вот что!

Тут я почувствовала, как бабушка тихонько поправила на мне одеяло и провела по моей голове своей жесткой ладонью. При этом бабушка почему-то вздохнула. Она думала, что я сплю. А я не смела шевельнуться, и на мои глаза навернулись слезы.

Но я была счастлива в тот вечер и, когда наконец заснула, увидела во сне, что я одета в чудесное светло-розовое платьице, пышное внизу, как у балерины, а сама я тоже красивая и легкая и не ношу очков и вообще все замечательно. А на лице у бабушки не осталось ни одной морщинки, руки ее стали гладкими и нежными, а сама она ласковой. Жалко было просыпаться, такой был чудесный сон.

Утром я пошла в школу и всю дорогу повторяла стихотворение. Я его хорошо знала. Но в школе выяснилось, что Анне и не думала его учить и не может прочесть вслух учительнице. А все потому, что она просто не хочет выступать на новогоднем вечере. Я понять не могла, как это можно не хотеть выступать, да еще на новогоднем вечере! Когда учительница стала допытываться, почему Анне не хочет выступать, та расплакалась и сказала:

– Я потом вам скажу.

Почему-то на душе у меня стало тяжело, и я почувствовала, что должно случиться что-то плохое. И, когда я возвращалась из школы, сердце у меня болело, а стоило мне вспомнить, как радостно шагала я утром, боль становилась еще сильнее.

На полдороге меня догнала Юта, еще издали закричавшая, что должна сказать мне что-то важное. Она, задыхаясь, подбежала ко мне и быстро затараторила:

 – Знаешь, почему Анне не хочет выступать на новогоднем вечере? Я подслушала ее разговор с учительницей. Анне сказала, что не хочет стоять рядом с тобой, потому что от тебя плохо пахнет.

Меня будто ударили. Я кинулась домой, не обращая внимания на Юту, которая что-то кричала мне вслед.

Бабушка еще не вернулась, и я могла наплакаться вдоволь. Я плакала и плакала, потом начала нюхать свою одежду, но одежда ничем не пахла, и я снова заплакала.

С каким лицом я завтра приду в школу? Как жалко, что бабушка не послушалась учительницу и не оставила меня на год дома! Вечером я принялась упрашивать бабушку:

– Бабуся, милая, возьми меня из школы! Я больше не хочу ходить туда.

Но бабушка только рассердилась:

– Что же ты там натворила?

Мне ничего не оставалось, как рассказать бабушке о том, что я услышала от Юты. Бабушка еще больше рассердилась и принялась ругать Анне и ее родителей, хотя вовсе их не знала. Я уже испугалась – вдруг она отправится к родителям Анне и «выложит им всю правду в лицо». Я стала просить ее не делать этого.

Вечером

Я надеялась, что другие ученики не узнают об этой истории, но уже назавтра о ней знали все. Об этом позаботилась Юта. Ей-то какое было дело? Сама Анне никому, кроме учительницы, ничего не сказала.

Сколько дней я потом мучилась! Проходя мимо меня, мальчики многозначительно поводили носами. И некому мне было пожаловаться на свою беду. Правда, Анне сердилась на мальчишек, да разве они кого послушаются! А когда я принималась плакать дома, бабушка только бранилась. И я снова попыталась вообразить, что бабушка колдунья, а я заколдованная принцесса, но меня это больше не утешало...

Хуже всего было то, что как-то вечером к нам зашла учительница. Когда я увидела, как она оглядывает нашу комнату, мне захотелось залезть под кровать. От смущения я сначала даже не расслышала, о чем они говорили с бабушкой. Потом я поняла, что учительница настойчиво советует бабушке почаще проветривать комнату, иначе одежда и все вещи пропахнут подвальной затхлостью, да и для здоровья эта сырость вредна. Я заметила, что слова эти обидели бабушку, и побоялась, как бы она не наговорила чего-нибудь, но она лишь пожаловалась на нашу тяжелую жизнь. Зато после ухода учительницы она уж отвела душу:

– Тоже мне ученая! Учила бы лучше детей в школе, а меня, старуху, оставила бы в покое! Дай нам новую квартиру, тогда и плесенью пахнуть не будет!

Я начала спорить с бабушкой. Разве учительница может дать нам новую квартиру, разве она виновата в том, что мы живем в подвале? Но бабушка еще долго ворчала себе под нос. Однако учительница не зря к нам приходила: потом к нам прислали какую-то комиссию. И бабушке пришлось бегать по разным учреждениям. Но квартиры нам почему-то все не давали и не давали, и тогда бабушка махнула рукой. Ее, оказывается, кто-то обидел. Сказал: «Просись, бабка, в богадельню, а девчонку в детский дом отдашь».

Теперь бабушка то и дело грозится: «Смотри у меня, учись получше, а то в детский дом отдам».

Но меня не проведешь, я уже не маленькая. И я отлично знаю, что в детском доме вовсе не так плохо. Там, наверно, даже лучше, чем у нас дома. Поэтому я ничуть не боялась и не боюсь бабушкиных угроз, но в детский дом мне все же не хочется – ведь у меня есть свой дом и своя бабушка. Как же мы будем друг без друга?

Но перед самым Новым годом я заболела, а потом начались каникулы. А когда я потом вернулась в школу, мальчики уже успели забыть об этой истории. Но водиться со мной и после каникул никто не стал.

Ведь я нескладная, я отстающая. Меня дразнят Вонючкой, а еще Растрепой. И еще я самая некрасивая в классе. Хотя никто не говорил мне этого, но я и сама знаю, потому что у нас дома есть зеркальце, правда крохотное, но и оно все скажет. Так что радости мало. А тут еще это несчастье с ногой. Хоть доктор и уверяет, что все пройдет и я буду прекрасно ходить и даже бегать, но бабушка не перестает вздыхать, когда навещает меня: «Не хватало, чтоб ты еще стала калекой!»

Но я стараюсь верить доктору, а не бабушке...

Тетя с соседней койки спросила меня сегодня, добрый ли у меня отец. Сначала я растерялась, а потом нашлась и сказала, что отец у меня очень, очень добрый. Тогда тетя снова спросила:

– Не собирается ли он привести домой новую маму?

Ах, вранье это ужасная штука! Начнешь врать, а потом никак с этим не развяжешься. Это все равно, что снежный ком: он катится с горы и все больше обрастает снегом.

Если они узнают, что я соврала, меня и тут начнут презирать. Как было бы хорошо, если бы думали, что я немая, и не приставали бы ко мне со своими каверзными вопросами!

Четверг. Утром

Сегодня сестра спросила меня, не скучно ли мне. Я сказала, что скучно, и она принесла мне журнал «Пионер», и не один, а за целый год. Вот здорово!

Нет для меня большей радости, чем книга. Это только в первом классе я не любила, да и не умела читать.

Читать я научилась во время первых летних каникул. У нас был ремонт. Все вещи стащили в коридор и свалили в груду. Дома стало очень тесно и очень скучно. Некуда было деться. Все ребята уехали – кто в деревню, кто в лагерь. Только Хелле, что жила наверху, осталась в городе, но от нее толку мало, уж очень она маленькая. Правда, иногда ее мама уходила на рынок или в магазин и просила меня посидеть с девочкой. И я соглашалась – все-таки занятие.

У Хелле была интересная книжка с картинками, и мы рассматривали ее. Чудесные были картинки. Красивые, будто сон, будто те сказки, что рассказывала нам мама Хелле.

Я попросила у Хелле ненадолго книжку. Пошла домой, уселась на груде вещей в коридоре и принялась изучать эту чудесную книжку.

Очень уж хотелось узнать, о чем там идет речь. Особенно заинтересовала меня картинка, где была нарисована одна красавица с горящей звездой во лбу.

Я принялась складывать буквы и вдруг поняла прочитанное. Оказывается, я уже умела читать! Так я прочла «Сказку о царе Салтане». Я читала ее часами, и часы эти были такие замечательные!

После обеда

Как-то от скуки я зашла к Юте, она жила близко. На дворе у них ребята водили хоровод. Я тоже захотела играть, но меня никто, даже Юта, не брал в круг, и я чуть не расплакалась. Чтобы удержать слезы, я старалась петь погромче, но вдруг Юта ущипнула меня и прошептала:

– Ты лучше не пой, у тебя такой противный голос – только других сбиваешь.

Я сразу замолчала и тихонько вышла из хоровода. Это такая тоска – смотреть, как другие играют! И я побрела домой.

Потом уже я никогда больше не ходила играть с другими детьми и стала сторониться Юты. Она, конечно, не виновата, что я пою не в лад, но разве надо обязательно щипаться, если я и вправду не умею петь? Я и сама знаю, что нисколечко не умею: запою «Цыплят», а получается «Марш тимуровцев»...

Но все-таки обидно. Я весь вечер потом лежала в постели и думала, почему я такая неспособная и почему я все делаю так плохо. Но думать об этом было грустно, и тогда я стала думать о царе Салтане.

Как хорошо, что мне попалась эта книжка! Там есть одно место, такое красивое, такое таинственное! То самое, где заколдованный лебедь превращается в прекрасную царевну. И я все снова и снова повторяла:

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава,

Выступает, точно пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

С тех пор я всегда твержу эти стихи, когда мне становится очень грустно, когда я чувствую себя одинокой и всеми покинутой и, по правде сказать, ни на что не годной. Это очень помогает. Начинаешь думать про все чудесное и кажешься себе какой-то особенной, не такой, как в жизни.

Есть, конечно, и кроме «Царя Салтана» много хороших книг. Они все меня утешают. Бабушка никак не хочет этого понять и каждый раз ужасно сердится, когда застает меня за чтением сказок. Всей-то и радости у меня было, что эти сказки, а мне долго приходилось читать их украдкой...

Вечером

Случилось это в прошлом году. Уроки я уже выучила и со спокойной душой принялась читать «Хижину дяди Тома». Но тут бабушка велела мне ложиться спать. А я как раз дошла до самого интересного места и стала просить бабушку, чтобы она позволила мне дочитать хоть страничку.

Конечно, я потом забыла, что выпросила себе разрешение только на одну страницу, и продолжала читать дальше. Вдруг выключатель щелкнул, и свет погас. Ничего не поделаешь, пришлось раздеться и улечься в постель. Я разозлилась на бабушку и никак не могла заснуть. Ужасно хотелось знать, что сталось с дядей Томом. Я ждала, когда бабушка захрапит. Потом осторожненько выбралась из-за бабушкиной спины, спустилась на пол и нащупала книгу. На полке я нашла огарок свечи. Подошла к плите, зажгла свечку и залезла в устье печки с книжкой в одной руке, со свечкой – в другой. Пристроилась там на четвереньках и опять начала читать.

И до того увлеклась, что забыла про все на свете. Но часть моего тела высовывалась из печки и по этой самой части я вдруг получила неожиданный шлепок, вернувший меня с неба на землю. И услышала сердитый голос бабушки:

– Ах, так ты еще обманывать меня вздумала! Портить себе по ночам глаза? Ты что, совсем ослепнуть хочешь? Да еще весь дом спалить?

Она была такая сердитая, что я ничего не сумела сказать в свое оправдание, а только попросила прощения и обещала больше так не делать.

Бабушка еще долго сердилась на меня. По правде сказать, и я на нее досадовала, но разве это что-нибудь значило! Мне казалось, что бабушке не мешало бы понять, как я люблю книжки, и подумать хоть немножко обо мне. И, уж во всяком случае, ей не следовало шлепать такую большую девочку!

Но читать я теперь при бабушке совсем не смела. Так продолжалось больше недели. Мне было до того тяжело, что я решила вообще больше не читать, раз это сердит бабушку. Она говорит – лучше бы уроками занималась, чем этими сказками. Вот я и буду заниматься одними уроками. Мы долго дулись друг на друга, пока не произошел один странный случай. Потом я об этом случае много думала, но так ни до чего и не додумалась.

Дело было так. Как-то вечером бабушка послала меня в лавку купить чаю. В лавке было много народу, и мне пришлось довольно долго ждать. Я уже почти добралась до прилавка, как вдруг заметила бабушку, входившую в дверь. Она, как видно, пришла поглядеть, куда я запропастилась. Бабушка подошла ко мне и хотела что-то сказать, но тут какой-то дядя, стоявший неподалеку от нас, поздоровался с ней.

Не знаю, что случилось с бабушкой, но лицо у нее сделалось очень странным, она схватила меня и потащила к двери. Я ей стала объяснять, что еще не купила чаю, но она только шепнула: «Идем!» – и поскорей увела меня. Все это было так странно, так непонятно, особенно то, что бабушка увела меня не домой, а на соседний двор! И не захотела объяснить, зачем это нужно, и даже закрыла мне рот рукой. Мне стало прямо жутко. «Может, моя бабушка иностранный шпион и за ней следят?» – подумала я. Взбредет же такое в голову! Но уж больно чудно вела себя бабушка.

Мимо ворот проходили люди. Потом улица на миг опустела, и бабушка торопливо повела меня домой. Повела, озираясь и какой-то необычной дорогой. Но и дома бабушка ничего не стала объяснять. Я спросила:

– Бабушка, разве ты не видела, что какой-то дядя поздоровался с тобой в лавке?

Но бабушка сделала вид, что не услышала моего вопроса, и сказала:

– Тебе что, нечего читать сегодня?

Вот это да! Такой случай упускать нельзя. Я набралась смелости и сказала:

– Бабушка, позволь я почитаю тебе вслух мою книжку, тогда ты и сама поймешь, что в тот раз я вовсе не собиралась поджечь дом.

Бабушка не ответила ни да, ни нет. Я подумала, будь что будет, и принялась читать. Сначала язык у меня немного заплетался: слишком хорошо я помнила, как бабушка «любит» мои книги, да и про нашу ссору тоже помнила. Но потом книга меня увлекла – я читала, читала, читала. Когда я дошла до того места, где дядя Том снова попадает в руки своих мучителей, у меня из глаз закапали слезы, и мне пришлось замолчать. Я услышала, как бабушка вздохнула:

– Ишь как детям голову морочат!

Но я увидела, ясно увидела, что и сама бабушка прослезилась.

С этого дня у нас с бабушкой вошло в обычай читать по вечерам вслух – это наши лучшие вечера. Мы зачитываемся допоздна, и бабушка не ворчит, что я порчу глаза и что электричества много выгорает. Разве что рассердится на какого-нибудь героя из книжки. Сперва она только сопит, но, если события становятся все мрачнее, гонит меня спать. В постели мы продолжаем рассуждать о том, как следовало бы поступить нашему герою, чтобы выпутаться из беды.

Одного я не могу добиться: чтобы бабушка купила мне какую-нибудь книжку. Я знаю, конечно, что она мало зарабатывает, но хоть на одну книжечку можно набрать денег. Ведь книги стоят недорого.

У меня есть только «Сказка о царе Салтане», которую мне подарила мать Хелле. Она поняла, как мне хочется иметь такую книжку, и, когда я снова пошла просить эту книгу, она сказала:

– Возьми ее насовсем. Хелле все равно еще ничего не понимает, только истреплет книжку.

Вот как мне повезло!

Пятница

Кроме того, у меня есть шесть номеров «Пионера». Они достались мне случайно. Как-то на большой перемене мы сидели в зале перед печкой, и Анне с Милкой рассказывали что-то интересное. Я жадно слушала их. Милка взглянула на меня с удивлением и сказала:

– Неужели ты не читала последний номер «Пионера»?

Я ответила, что нет, что еще не успела заглянуть в школьную читальню.

 – А тебе разве не приносят «Пионер» домой? – продолжала допытываться Милка.

– Нет, в этом году не приносят, – ответила я так, будто в другие годы нам носили разные газеты и журналы.

И тут вдруг Анне сказала:

– Пойдем ко мне сегодня после школы. У нас в этом полугодии целых два «Пионера». Отец и мать оба подписались. Один я могу отдать тебе.

Какой счастливый случай! Но тут я подумала, что за них деньги заплачены, и сказала смущенно:

– Но я не захватила сегодня денег.

Как будто у меня когда-нибудь бывали с собой деньги! Анне засмеялась:

– Дурочка, я же не продаю их. Они у нас все равно без пользы валяются.

Я была рада, и, когда мы вдвоем вместе отправились к Анне, мне ужасно захотелось сделать ей что-нибудь хорошее, и я сказала:

– Анне, дай я понесу твой портфель.

Она удивленно взглянула на меня:

– Что ты? Ты же ростом вдвое меньше меня. Чего ради тебе нести мой портфель?

Мне стало стыдно. Я поняла, что опять сглупила, и почувствовала, что краснею. Анне добавила:

– Странная ты девочка!

Больше нам не о чем было говорить.

Дома у Анне чудесно. Я удивилась, когда увидела, что они вовсе, не так богаты, как я думала. У них всего две комнаты в большой общей квартире. Я почему-то воображала, что у них в доме такая же обстановка, как у одного директора, к которому бабушка в молодости ходила убираться: все стены в зеркалах, а в зале настоящая пальма и целых два рояля, хотя никто не умел играть на них. Все это от большого богатства, но сами они считали себя такими бедными, что когда бабушка нечаянно разбила одну вазу, так ей пришлось две недели работать без жалованья. Такие это были странные богачи.

Ну да, зеркал и роялей у Анне не было, но все же у нее дома красиво и даже, наверно, красивее, чем у этого директора. У них так светло, и чисто, и тепло, и, когда мы вошли, по радио передавали что-то очень хорошее, а мама Анне накрывала на стол, и меня тоже позвали пообедать.

Но мне стало страшно при одной мысли, что я должна обедать в этой светлой, чистой комнате за столом, накрытым белой скатертью, за которым, кроме Анне, будут сидеть еще ее мать, отец и старший брат! Я наверняка пролила бы суп или натворила бы еще чего-нибудь и поэтому сказала, что меня ждет бабушка и мне надо поскорее возвращаться домой. Да это и правда, потому что бабушка привыкла, чтобы я из школы шла прямо домой, и, если мне случается опоздать хоть на минуточку, уже приходится объяснять, почему.

Но опаздываю я редко, потому что ходить мне некуда. На пионерские сборы я не остаюсь – ведь я не пионерка. В третьем классе, когда почти все наши ребята стали пионерами, мне еще не исполнилось девяти лет, а год спустя никто и не подумал о том, что ведь и я могла бы вступить в пионеры. Так мне никто ничего не сказал, а сама я не посмела навязываться. Говорить со мной не стали, наверно, потому, что с учением у меня неважно, да и болела я часто. И хорошо, что не говорили: бабушка все равно не разрешила бы мне на сборы ходить.

Теперь я уже привыкла к тому, что я не пионерка и никто со мной не водится. Вроде иначе и быть не могло. Но в тот раз, когда я сказала матери Анне, что не могу остаться обедать, мне очень захотелось, чтобы и меня куда-нибудь приглашали, ну, хотя бы в этот веселый, славный дом, где было все, о чем можно мечтать.

Меня не стали удерживать. Мать Анне сразу согласилась со мной и похвалила за то, что я слушаюсь бабушку. Ну что ж, хорошо хоть, что меня похвалили.

Анне отдала мне пять номеров «Пионера», а шестой обещала принести в школу, как только он выйдет. Я прижала журналы к груди и побежала домой.

Дома я смастерила себе книжную полку. Нашла в сарае маленький деревянный ящичек, обклеила его изнутри и снаружи обоями и поставила на подоконник: отличная получилась полка.

На полку я поставила «Сказку о царе Салтане» и пять номеров «Пионера». Там же я держала книги из библиотеки. Все же полка оставалась пустоватой. Но тут мне пришла в голову хорошая мысль. Возле сарая я подобрала несколько дощечек, оклеила их бумагой, а потом на «обложках» и «корешках» написала названия моих любимых книг.

Когда я теперь подхожу к полке, я разглядываю эти дощечки, вспоминаю, о чем идет речь в книжках с теми же названиями, и мне кажется, что у меня взаправду есть эти книги. Так что можно и не раскрывать их.

А у Анне и ее брата висят настоящие полки, почти сплошь заставленные книгами, да еще к каждому дню рождения или к праздникам они получают в подарок книги!

Да, бывают такие дни рождения: с гостями, с пирожными, с подарками!

Суббота

Я вспоминаю свой последний день рождения, когда мне исполнилось тринадцать лет.

Бабушка сказала мне еще накануне вечером, что отмечать мы его не будем – у нее нет денег на это, да к тому же я уже две недели назад получила свой подарок ко дню рождения: новый ранец.

Хотя я твердо знала, что бабушка никогда не обманывает, я все же в глубине души надеялась, вернее, просто мечтала, что произойдет чудо и утром у меня на столе окажется торт с зажженными свечками, новое платье и целая куча книг. Но всем известно, что чудес в жизни не бывает. А я это знаю лучше всех и потому не испытала особенного разочарования, увидев утром, что бабушка, как всегда, рано ушла, оставив для меня в печке чайник и сковородку с жареной картошкой. Но все же она принесла из лавки булку с изюмом и поставила на стол одну из двух наших банок с вареньем.

Это тоже было хорошо, и в школу я пошла в праздничном настроении. В школе, конечно, никто не знал, что у меня день рождения, да я и сама скоро забыла об этом. Но, когда нам раздали тетрадки и когда учительница вдруг вместе с другими лучшими работами прочла вслух и мое сочинение, я была так рада, будто получила большой подарок. Но потом нам раздали работы, и я увидела, что в моей тетради написано: «Больше внимания грамматике». И зачем только существует на свете грамматика?