Текст книги "Возвращение в будущее"

Автор книги: Сигрид Унсет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

В публикации в «Нью-Йорк Таймс» от 29 марта сего года Давид Андерсон писал «It was somewhat of a surprise for the British to see the intensity of Norwegian bitterness against the Germans. They are much more vindictive than the Dutch, French, Belgians and Czechs» – «Ярость норвежцев, проявленная ими в сражении с немцами, удивила британцев. Норвежцы более мстительный по своему характеру народ по сравнению с голландцами, французами, бельгийцами или чехами». Что тут удивительного? Другим народам доводилось встречаться с несправедливостью и ранее, они не были настолько морально не готовы к вторжению, ко всем подлостям и жестокостям, которые враг стал творить на их территории. Более года, день за днем, норвежцы наблюдали, как чужаки вершат преступления, совершенно немыслимые, невероятные в наших глазах, мы даже не могли себе представить, что люди способны на такое. Естественно, мы слышали о подобных преступлениях немцев в Бельгии и Сербии в период Первой мировой войны. Но мы лишь пожимали плечами: все эти отвратительные Greuelgeschichter[64]64
  Greuelgeschichter (нем.) – букв. ужасные истории.


[Закрыть] всегда воспринимались нами если не как чистый вымысел, то, во всяком случае, как страшное преувеличение.

И в Норвегии бывали случаи жестокого обращения с детьми, случаи насилия над женщинами, но мы всегда были убеждены, что совершали эти преступления просто подонки или дефективные. Мы привыкли считать, что нормальный человек на подобное не способен. Я не собираюсь излагать здесь эти Greuelgeschichter, могу сказать лишь одно: то, с чем столкнулись мы в Норвегии во время немецкой оккупации, убедило большинство норвежцев в том, что в настоящее время в Германии больше ненормальных людей, нежели нормальных. Захватив нашу страну, они стали бросать мужчин в тюрьмы безо всяких законных оснований, держать в заключении, обращаться с ними так жестоко, как мы никогда не могли бы себе представить. Наше правосудие было попросту ликвидировано, а ведь ни один народ в Европе не является столь законопослушным, как мы, норвежцы. Мы настолько благоговеем перед законом и правосудием, порой готовы так скрупулезно следовать юридическим нормам, что это порой приводит к комическим ситуациям. Ведь законы для нас – не просто собрание запретов и разрешений, за выполнением которых следят полиция и спецслужбы. Для нас, норвежцев, закон и право – это естественно присущее нам представление о наших обязанностях по отношению друг к другу, о наших правах, которые мы никому не позволим нарушить; эти правила формулируются нашими общественными деятелями, которых мы сами выбираем с тем, чтобы они следили за функционированием правового аппарата в государстве; это те люди, которых мы уважаем, потому что мы сами уполномочили их действовать от нашего имени. В Норвегии так было всегда, хотя порой и случались какие-то отступления; с незапамятных времен крестьяне встречались с королем на тинге,[65]65
  Тинг – народное собрание, вече у древних скандинавов.


[Закрыть] для того чтобы обсудить и сформулировать законы нашей страны. «Фундаментом моей страны является закон, и да не сокрушит ее беззаконие», – таковы первые слова самого старинного документа, известного в норвежской истории как «Основополагающий закон». Что же тогда удивительного в том, что мы с искренней ненавистью отнеслись к пришельцам, чужакам, которые путем беззакония разрушают нашу страну, ту страну, что мы создавали на законных основаниях в течение двух тысяч лет?

Они систематически грабят нас, растаскивают, как стервятники, наше добро. Мы всегда осознавали, что наша страна относительно бедна природными богатствами. Но опыт научил нас, что можно хорошо жить и в бедной стране, если постоянно трудиться, быть прилежным, обдумывать каждый свой шаг, осуществлять взаимную помощь, прикладывать все усилия, чтобы создать благополучие. Следует признать, что наше государственное устройство является тщательно продуманным, мы обладаем очень хорошим, способным четко реагировать на запросы общества, административным аппаратом, который за последние полгода был окончательно разрушен немцами. Наша страна сумела занять достойное место в мировой науке, а теперь эти наглые пришельцы жестко и целенаправленно ломают существующую у нас систему просвещения, – от начальной школы до университета; в настоящее время эта система вместо просвещения способствует погружению народа во мрак и невежество. Предрассудки, нелепый вымысел санкционированы политикой правящей партии, которая руководит так называемой «наукой», вбиваемой в голову маленьким и взрослым норвежцам при помощи новых учителей – немецких приспешников, правоверных нацистов норвежского происхождения.

Чувства, которые испытывают норвежцы по отношению к марионеточному правительству Квислинга и его подручных, не просуществовавшему бы и двадцати четырех часов, если бы не держалось на немецких штыках, хорошо выразил один молодой парень, вынужденный этой зимой покинуть оккупированную Норвегию: «Эти насильники крепко держат нас в своих лапах, пытаясь заставить действовать в своих интересах, и при этом еще обмазывают нас нашими собственными экскрементами».

Что же удивляться, что мы так ненавидим своих насильников. Или тому, что мы с такой тревогой сегодня думаем о будущем нашей страны. Мы прекрасно понимаем, что нам придется целиком и полностью восстанавливать все разрушенное, все то, что было создано нами за последние столетия, а может быть, и тысячелетия, нам предстоит осуществить возрождение страны, несмотря на то что сознание наших людей отравлено тем непродуктивным и мучительным чувством, коим является ненависть.

II

ЭТО ТО, что касается Норвегии. Но неужели кто-то полагает, что немцев меньше ненавидят в Польше? в Югославии? в Греции? в Италии? в Англии? Интересно, как будут ощущать себя американцы в тот прекрасный день, когда узнают, что готовилось нападение и на их страну, что всевозможная секретная деятельность в Соединенных Штатах, которую тайно, но в широких масштабах проводят нацисты, питается нацистской ненавистью ко всем идеалам и социальным институтам, которые составляют основу американской жизни, а также являются вкладом Америки в мировую цивилизацию, к присущему американскому народу неизменному чувству чести, присущему ему, несмотря на все теневые стороны американской общественной жизни, несмотря на все то несовершенство, которое всегда сопровождает деяния человека, когда он пытается реализовать свои идеалы.

О тех чувствах, которые сегодня не может не испытывать по отношению к Германии Франция, особый разговор. В ходе истории Франции случалось быть завоеванной, случилось это и теперь, вновь французский народ погружен в безграничную нищету и страдания. Не однажды, но множество раз и ранее, оказывался Париж в руках врагов, и беспомощным парижанам приходилось переносить унижения и издевательства со стороны оккупантов. Но никогда еще французскому народу не предлагалось полностью отказаться от своего будущего, считать свой созидательный гений явлением деградации, отказаться от своего национального духа, покорившись немецкому, заменив свою душу на «священную» немецкую. Франция – это Миранда, изнасилованная Калибаном.[66]66
  Имеются в виду персонажи пьесы Шекспира «Буря».


[Закрыть] Она не только принуждена находиться в его распоряжении; от нее требуют, чтобы она объяснялась ему в любви, смотрела на него с восторгом, чтобы Франция по отношению к Германии стала той Мирандой, которая превратилась в отражение Калибана, стала его тенью, его покорной, раболепной служанкой.

«Несомненно, что, несмотря на все разговоры о том, что добро или зло присущи лишь отдельному человеку, отдельному англичанину, французу или немцу, теперь, во время войны, каждая страна оказывается для нас в этом плане воплощением каких-то определенных качеств. Мы воспринимаем национальный дух каждого народа как характер отдельного индивида.

Я пытаюсь обдумать свое восприятие всего немецкого, немецкости, которая в моих воспоминаниях всегда была связана с чем-то красивым или хорошим. Немецкий пейзаж, вид немецких городов, похожих на гравюры, вошли в мое сознание вместе с атмосферой прекрасных детских книжек. Посещение картинных галерей навсегда оставило в моей памяти лица людей ушедших эпох: их красоту и умиротворенность. Я помню трогательные детские стишки, которые всегда вызывали у меня ассоциации, связанные с любовью к природе, жизнью растений. Я часто вспоминаю прекрасную Schneewittchen, Белоснежку, которая спит в стеклянном гробу, висящем на цепях где-то среди невысоких холмов Германии. Но стоит немецкому народу сделать один резкий жест, сильное движение, как тут же вся эта идиллия исчезает, мое восприятие Германии разрушается, и образ мысли и действия этого народа становятся уродливыми, неестественными и смехотворными. А Франция, – ей-то, ее движениям, ее духу и плоти органически присуща красота; французский пейзаж с его высоким и чистым небом, хотя оно порой и окутано дымкой, всегда обладает такой гармонией, которая позволяет воспринимать ее в неизменном величии и праздничности.

Мне представляется совершенно невозможным, чтобы немцы добровольно отказались от своего милитаризма, я полагаю, что они будут держаться за него любой ценой. Разве немецкий народ не нуждается в милитаризме, как рак нуждается в панцире, чтобы уберечь свое мягкое, бесформенное тело. Совершенно очевидно, что для Великой Германии жесткая прусская дисциплина, прусская администрация являются основным условием жизни, своеобразным панцирем, который дает силу и способность к движению этому народу, внутренняя сущность которого бесформенна и аморфна.

Но при этом не зависть, не затаенное чувство мести и, конечно же, не страх, заставляют людей опасаться агрессии со стороны Германии. Это инстинктивная позиция всякого, у кого есть укорененность, основательность, свой хребет, и при этом нежная чувствительная кожа, открытая всему миру, и он вынужден выставлять ее против ужасных щупальцев этого спрута.

Несомненно, существует тайный смысл, порой даже в самых незначительных вещах. Марика Стиернстедт[67]67
  Марика Стиернстедт (1875–1954) – шведская писательница.


[Закрыть] сделала изображение женщины-сеятельницы с французской почтовой марки заставкой своей книги о Франции. Стоит обратить внимание на теперешние немецкие почтовые марки, где символом Германии является женщина, голову которой покрывает железный шлем, но более того, два шлема надеты на обе ее груди, так что получается, что даже сам символ материнства оказывается заключенным в стальную броню. Когда же смотришь на французскую сеятельницу, то просто любуешься ее прекрасным незащищенным телом, на которое наброшена лишь легкая одежда, видишь, как свободно и изящно она движется, овеваемая ветерком и разбрасывая зерно!

Да, именно этот образ вполне отражает сущность французской души, и, конечно же, невозможно сохранить нейтралитет, думая о борьбе Франции не на жизнь, а на смерть с этим убогим саксонским духом, который стремится заставить человечество напялить на себя каски и броню и с гротескными, механическими ужимками маршировать под барабанный бой.

Дело в том, что французская душа испокон века стремилась сеять зерно. В европейской истории душа французского народа всегда представала в качестве доброй сказочной феи, крестной матери скотоводства, которая царила среди лугов и полей, среди коз и овец, и сколь же ужасна участь человечества, если крестная мать лугов и овечек окажется обреченной на гибель».

Вот что писала я осенью 1918 года в своей рецензии на шведскую книгу «Душа Франции», ее автор Марика Стиернстедт. Мне кажется, трудно более точно определить сущность немецкого духа, нежели это было сформулировано мной, хотя я никак не могла предположить, что через 25 лет щупальца этого спрута вновь обовьются вокруг всей Европы и дотянутся до моей родины. А французская душа – Господи, спаси ее и помилуй! Мое предчувствие в отношении будущего заключается в том, что немецкий народ не может отказаться от милитаризма. По крайней мере, он никогда не сделает этого добровольно.

Время могущества и процветания Гогенцоллернов миновало, последний немецкий кайзер из этого блистательного дома смог совершить лишь блистательный уход. И все мы, кому была знакома Германия перед началом Первой мировой войны, с нескрываемым удивлением взирали на отчасти даже трогательное восхищение, с которым средний немец относился к своему императору, испытывая перед ним почти священный трепет, что, по всеобщему мнению, выглядело во многом комичным, если сравнить личность Вильгельма II с личностью предшествующих императоров. Канули в небытие все эти маленькие царьки, княжеские дома, все эти великолепные мундиры, которые наполняли чувством восхищения сердца, ласкали взор представителей низших и высших слоев немецкого среднего класса всякий раз, когда кому-либо из них удавалось хотя бы мимолетно приобщиться к придворной жизни и военным парадам. Я помню, мне довелось встретиться с отставным немецким военным, видимо инвалидом, по крайней мере, он казался очень нервным. Он был нашим гидом в одном из небольших замков в Нимфенбурге[68]68
  Нимфенбург – старинный город в Баварии, предместье Нюренберга.


[Закрыть] весной 1925 года. Все то время, пока он сопровождал нас по этому замку (с нами была тогда и моя мать), по комнатам, украшенным разными золотыми украшениями в стиле рококо, он с упоением разглагольствовал о величии баварского королевского дома, к которому он явно относился с почти священным трепетом, совершенно игнорируя поступки кайзера и тот факт, что несчастные Виттельбахи[69]69
  Виттельбахи – династия королей, правили в период 1180–1918 годов.


[Закрыть] столетиями страдали наследственным слабоумием. «Мы, немцы, не можем жить без господ, без тех, на кого мы смотрим снизу вверх», – промолвил наш гид со слезами на глазах. Мы с моей матерью, пробормотав несколько слов сочувствия, постарались как можно скорее распрощаться с этим гидом, весьма смущенные тем, что нам, людям со скандинавским менталитетом, довелось стать свидетелями Gefьhls-Exhibitionismus – откровенного проявления верноподданнических чувств. Мой сын Андерс, которому было тогда двенадцать лет, постарался спрятаться за моими юбками, пунцовый, как рак, от стыда.

Гитлер, культ которого сегодня сродни культу божества, просто сумел гениально сыграть на тонких струнах немецкой души. Его личность отвечает исконным чаяниям немецкого духа, что нашло свое проявление уже в средневековых немецких сказаниях о Нибелунгах, где отражено это немецкое стремление подчиняться господину. Возможно, в те стародавние времена могло быть что-то красивое и положительное в этом идеале преданности, если бы он не имел в себе важнейшего изъяна, который совершенно отчетливо выразился уже в эпоху Нибелунгов: верность сюзерену оправдывала любое преступление, любое нечестное деяние, любую ложь, любое предательство, которое связанный клятвой верности слуга мог совершить по отношению к другим. Стоит лишь укрепиться в незыблемой вере, что ты честно выполняешь свой священный долг перед господином. Кроме этого изъяна, данный феодальный идеал имел своим следствием также явление, совершенно отвратительное с точки зрения большинства людей. Это потребность ощущать ногу господина на своей шее, что, в свою очередь, порождает жажду самому оказаться когда-нибудь в положении господина и поставить свою ногу кому-то на шею. Если кто-нибудь и сомневается в этом, то ему следует обратиться к труду Германа Раушнинга «Революция нигилизма», в котором он цитирует высказывания Гитлера о том, что именно это он и считает своей жизненной задачей в качестве фюрера: реализовать в невиданных масштабах этот немецкий идеал. Таким образом, перед нами совершенно неопровержимое подтверждение высказанной мною мысли. В настоящее время в Германии появились сочинители мифов о новом мировом порядке, о создании общественной системы, суть которой в том, что должна быть построена своеобразная общественная пирамида, на вершине ее будет восседать обожествленная фигура фюрера, ниже, в соответствии с иерархическим порядком, на ступенях этой пирамиды предстанут высокие господа, еще ниже – так сказать, господа среднего и низшего разрядов. А у них под ногами окажутся «побежденные» народы, которые станут своего рода рабами или илотами.[70]70
  Илоты – государственные рабы в Древней Греции.


[Закрыть] Насколько неприемлем подобный идеал, например, для нас, скандинавов, можно судить по тому, что все скандинавы ощущают органическую невозможность для себя топтать живое существо, для нас это так же невыносимо, как и быть самому растоптанным, по крайней мере до тех пор, пока мы пребываем в нормальном состоянии. Подобный проект общественного устройства, вероятно, отвечает каким-то устремлениям немецкого менталитета. В этой Volkheit, немецкости, которая считает допустимым попирать тех, кто ниже тебя, одновременно отдельный человек освобождается от индивидуальной ответственности, от самостоятельной жизненной позиции, чувства долга и возможности выбора, что является основой человеческой личности, внутреннего духовного равновесия.

Как известно, все народы Европы, так же как и американский народ, который вывез в свою страну народные традиции из Европы, – все они обладают сокровищами устного народного творчества, которые сохраняются веками в форме легенд, сказаний, мифов, сказок и баллад, причем всем им присущи общие черты. Эта народная поэзия получила свое развитие и на американской почве, усвоив многообразные народные традиции со всех концов Старого света. Некоторые из них пришли не только из Европы, но также из Азии, заметно и влияние народных культур негров и индейцев. Но, насколько я знаю, только у немецкого народа есть такое народное сказание, как история о Гаммельнском крысолове. Эта история была переведена на другие языки и получила известность за пределами Германии. Если остановиться на этом подробнее, то можно сказать, что общая сюжетная канва существует, так или иначе, и в других странах: например в Норвегии и Дании также бытуют сказания о появлении неизвестного пришельца, который предлагает освободить какую-то усадьбу или деревню от напасти в виде паразитов или иных гнусных существ; это могут быть полчища крыс или в чисто норвежских и датских вариантах – змеи. Что касается общих черт, присущих фольклору разных народов, то во всех сказках и сказаниях звери часто говорят и действуют, как люди, заимствуя у людей их разум и способность выражать свои мысли. Хитрый лис Миккель, медведь Бракар в наших норвежских сказках, буйвол и койот в сказаниях индейцев, тюлень и белый кит у эскимосов, тигр и шакал в индийских сказках, – как правило, все они обладают человеческим сознанием. Но только немцы додумались до того, чтобы сочинить историю, где дети, человеческие существа, мальчики и девочки, в своих действиях полностью уподобляются гнусным паразитам – крысам. История о крысолове из Гаммельна, по моему мнению, является исконно немецкой, она представляется совершенно немыслимой для всех других народов. Это сказание – самый изощренный и саморазоблачительный автопортрет, который какая-либо нация могла бы представить на всеобщее обозрение.

Ведь, собственно говоря, всем совершенно очевидно, что гитлеризм отнюдь не является каким-то принципиально новым явлением, новой идеологией, которая взялась неведомо откуда и введена, подобно инъекции, в обескровленные вены народа, оскорбленного жестоким и несправедливым Версальским мирным договором. Люди, подписавшие мирный договор, выполняли волю наций-победительниц, они первоначально не имели никакой иной цели, кроме соблюдения своих общих интересов и создания взаимного доверия, что впоследствии привело к общим угрызениям совести. Как в Англии, так и в Америке многие боролись за справедливость, сущность ее, по их мнению, заключалась в том, чтобы проявить милосердие к своему поверженному противнику. Так, в определенных кругах стран-победительниц возникла иллюзия или заблуждение, которое имело следствием (если слова «иллюзия» или «заблуждение» вообще могут считаться подходящей заменой понятия «выдавать желаемое за действительное») определенное убеждение, а именно, что немецкий нацизм и итальянский фашизм могут стать форпостами против русского коммунизма, его-то правящие круги этих стран боялись пуще самого дьявола, хотя в него самого они перестали верить, перестали воспринимать его в качестве бесплотного персонифицированного воплощения безграничного зла. Совершенно очевидно, что нацизм и фашизм – оба являются непримиримыми врагами христианства и, кроме того, вероломными противниками всех идеалов человечества, идеалов, каковые эти народы-победители продолжали отстаивать по большей части на словах, но отчасти и на деле, но осознать их в полной мере они оказались неспособными.

Особенность германского нацизма заключена в характере народа, в образе и стиле его жизни и национальных идеалах – здесь нет ничего нового. Напротив: все эти черты представляют архаичные качества психики немецкого народа, которые нацизм выставил на всеобщее обозрение, громогласно объявив их исконными чертами расы господ. Те же здоровые силы в среде немецкого народа, которые могли бы противостоять этому, усваивая западноевропейские идеалы, эти силы в настоящее время, видимо, окончательно устранены, выдворены из Германии либо замучены до смерти в тюрьмах и концентрационных лагерях.

Самый старинный фрагмент истории Дании был написан приблизительно в 1176 году Свеном Аггесеном, датским дворянином и племянником архиепископа; последний позаботился о том, чтобы мальчик получил самое лучшее для того времени образование в одном из монастырей и (что совершенно понятно) потом несколько лет учился в Париже. Свен отнюдь не намеревался вести праздную жизнь дворянина, он стал военачальником и одновременно обихаживал свое имение. Он был очень начитанным человеком, блестящим рассказчиком и создал краткую историю Дании, изложив ее на хорошем латинском языке удивительно живо, проникнувшись исполненным драматизма духом описываемых событий. Он обрисовал первое военное столкновение между датчанами и их могущественным южным соседом, в его повествовании говорится о том времени, когда датский король Вермон состарился, ослаб и ослеп. Сын же его, Уффе, слыл тупым и слабоумным. (Вермон и Уффе жили, по нашим понятиям, в доисторические времена.) Вот что пишет Свен:

«Когда молва о немощи короля Вермона достигла земель на берегах Эльбы, это известие возбудило немецкую гордость, которая разрослась до немыслимых размеров, ведь немцы никогда не удовлетворялись своими собственными границами. Как только немецкий кайзер почувствовал возможность обрести для себя новый скипетр, завоевав датское королевство, его охватила безумная ярость по отношению к датчанам». Как мы увидим далее, Свен был неплохим психологом. Вероятно, он бы ни капельки не удивился воплям Гитлера по поводу якобы имевших место провокаций по отношению к Германии со стороны Польши осенью 1939 года. Свен прекрасно знал психологию соседей. Датчанам было направлено жесткое послание, в котором содержалось высокомерное, оскорбительное предложение королю Вермону: либо присоединить свою страну к Римской империи и платить дань, либо пусть какой-то воин с датской стороны выйдет на поединок с одним из подданных немецкого кайзера и таким образом решится судьба Дании.

«И встал королевский сын Уффе со своего места и заявил о своем желании выйти на поединок с немецким воином. Он принялся утешать своих соотечественников: „Давайте не будем обращать внимания на угрозы, которые посылает нам немецкий кайзер. Ведь нам доподлинно известно о врожденной заносчивости, присущей немцам, они никогда не могут обойтись без угроз, именно так они всегда пытаются напугать мирный и слабый народ“».

А теперь скажите на милость, найдется ли хотя бы одна их соседствующих с Германией стран, которая не подписалась бы под словами старого Свена Аггесена, под его характеристикой «тевтонов», несмотря на то что прошло более 800 лет с тех пор, как его слова были запечатлены на пергаменте?

Несколькими годами позже Сверре Сигурдссон, норвежский король и одна их самых оригинальных и ярких фигур в истории (умер в 1204 году), произнес речь, обращенную к жителям Бергена по поводу торговли с иноземными купцами. Он поблагодарил английских купцов, которые находились в это время в городе; торговля с Англией шла all right, прекрасно, так как англичане вполне осознавали, что торговля должна быть взаимовыгодной. Что же касается торговли с Германией, то тут, по его мнению, радоваться было нечему: немецкие купцы всегда лили воду только на свою мельницу, они вывозили из Норвегии такие жизненно важные продукты, как рыба и скот, а взамен привозили норвежцам весьма сомнительные или вредные товары: немецкое пиво и вино. (Сверре был одним из самых ранних сторонников трезвости в Норвегии.)

К сожалению, норвежцы не воспользовались его советами. В дальнейшем это привело к тому, что ганзейские купцы в Бергене в течение нескольких столетий тиранили весь город, рыбаки Северной Норвегии оказались в положении жалких рабов немецкой «конторы». Только у немцев хватает наглости внушать нам, что ганзейский период якобы был благословенным периодом для норвежской экономической жизни, и якобы поэтому мы должны радоваться возвращению немцев к нам, в Норвегию.

В ту эпоху, когда Свен Аггесен писал свою историческую хронику, а Сверре Сигурдссон клеймил немецкую заносчивость и алчность, никакой речи о «пруссах» и не было. В те времена пруссы представляли собой потомков славянских племен, обитавших среди непроходимых лесов и бездонных болот на территории, которая впоследствии получила название Восточной Пруссии и Бранденбурга.[71]71
  Бранденбург – одна из земель Восточной Пруссии.


[Закрыть] В свидетельствах средневековых историков речь идет главным образом о тевтонах, саксах, немцах. Датские же хроники пишут в основном о саксах (я не могу привести здесь точную цитату, я не сумела найти ее в Королевской библиотеке, так как не хватило времени перед отъездом), но в этих хрониках говорится о том, что жестокость и заносчивость саксонских племен безграничны, когда они обладают силой, но как только удача поворачивается к ним спиной, они начинают скулить, моля о пощаде, как побитые собаки. И неужели кто-то сомневается в том, что когда США, с помощью демократических стран, сумеют отразить нападение немецкого рабовладельческого государства на все свободные мировые сообщества, мы снова услышим этот древний, тевтонский собачий вой, доносящийся до самых небес, такой, какого еще не слышали во всей мировой истории?

И не дай бог, чтобы немцы отвергли нашу помощь, когда мы захотим вытащить их из трясины отчаяния и нищеты, моральной и экономической, из трясины, в которой они барахтаются уже сейчас и которая будет готова их поглотить после поражения Германии в этой войне. Ради самих себя, не говоря уже о христианских и гуманитарных ценностях, победители должны будут приложить все усилия, чтобы помочь Германии встать на ноги в экономическом плане как можно быстрее. Хотя совершенно очевидно, что в первую очередь помощь должна быть оказана жертвам нацизма. Эта задача, несомненно, выпадает на долю Соединенных Штатов и стран Латинской Америки, поскольку все европейские государства, в которых господствовал тоталитарный режим, будь он коммунистический, фашистский или нацистский, окажутся беднее Лазаря. Возникает вопрос, в силах ли будут государства западного полушария, все еще обладающие возможностями и волей, оказать помощь нуждающимся странам Старого Света, таким, как Польша, Франция, Балканские государства (Англия, вероятно, может ожидать помощи от своих бывших доминионов, Голландия и Бельгия от своих заморских колоний, если только последние сумеют уберечься от диктатуры захватчиков, которые вынашивают планы завоевать их и высосать их ресурсы; Норвегия, вырвав свой торговый флот из когтей нацистской Германии, вполне сможет, как и прежде, зарабатывать деньги мореплаванием и, не прося помощи у союзников, самостоятельно подняться из руин). Может случиться и так, что Германия не захочет ждать, пока помощь будет оказана в первую очередь ее жертвам, ведь, вероятно, пройдет какое-то время, прежде чем помощь будет оказана и ей, хотя бы, например, по той причине, что транспортные средства после окончания этой войны, к сожалению, окажутся почти полностью уничтожены, и не в последнюю очередь как следствие военных действий Германии на море. Можем ли мы в такой ситуации сомневаться, что собачий вой немцев, их требование к сочувствию, призывы «помогите мне в первую очередь, раньше, чем другим», несмотря на то что жертвы Германии находятся в худшем положении, чем она сама, – этот вой и вопли будут слышны повсюду в послевоенном мире.

Я уверена, что многие американцы, привыкшие слышать о «sweatness»[72]72
  Sweatness (англ.) – мягкость, деликатность.


[Закрыть] и «international goodwill», «международной доброй воле», сочтут безбожным и, более того, неразумным, что я столько говорю о ненависти к Германии и всему немецкому, учитывая наши устремления создать справедливый баланс в мире и лучшие взаимоотношения между народами; тем не менее я полагаю, что фактор ненависти к немцам необходимо постоянно принимать во внимание.

В сущности, я не сомневаюсь, что у американцев есть достаточно оснований, чтобы понимать, что подобная ненависть является реальностью, которую нельзя недооценивать. Разве у них нет собственного горестного опыта, связанного с жестокой войной между Севером и Югом. И вот теперь, когда последствия той войны давно преодолены, не является ли совершенно очевидным, что если бы ненависть между противниками не была погашена и единство нации не было восстановлено, в таком случае стало бы неизбежным разделение страны на Северные и Южные штаты, возникло бы новое столкновение интересов, новые гражданские войны между отдельными штатами и их группировками на той территории, которая носит теперь название Соединенные Штаты Америки. Разве американцы не осознают, насколько глубока ненависть ирландского народа по отношению к Англии, так же как и ирландских эмигрантов по отношению к Соединенным Штатам? Нет сомнения, что самая черная страница английской истории, связанная с преступлениями против Ирландии, не забыта и по настоящее время, и было бы бесчеловечно требовать, чтобы Ирландия забыла об этом. И все же мне представляется непостижимым, что в настоящее время находятся ирландцы, которые желают поражения Англии в войне с Германией теперь, когда каждый здравомыслящий человек понимает, что именно победа Англии – это единственное, что может обеспечить ирландцам доставшуюся им столь дорогой ценой независимость, спасти их от угрозы стать рабами новых господ, оказаться завороженными нацистской идеологией, основной принцип которой – угнетение, осуществляемое с помощью тщательно разработанных методов. Эти новые господа никогда не позволят своим жертвам повышать голос и отстаивать свои права, хотя можно представить, что когда-нибудь возникнет такое поколение немцев, которое признает право других народов на независимость, признает их право не посвящать всю свою жизнь исключительно интересам Германии. Любому европейскому католику весьма трудно представить, что даже в Америке находятся католики ирландского происхождения, потомки мужчин и женщин, перенесших страдания за веру, которые не осознают, что означала бы победа нацистской Германии для судеб католической церкви в целом. В настоящее время Папа Римский является заложником в руках той силы, которая никогда не скрывала, что ненавидит Христа и что ее цель – уничтожить христианство, а свою мораль жестокости и цинизма сделать новой религией. Вполне очевидно, что мало кто из католиков в Европе сомневается в том, что, в случае победы нацистской Германии, мы может стать свидетелями трагедии, которую мир не переживал с античных времен: Римский Папа будет осужден на мученическую смерть по вымышленным обвинениям. А мы будем вынуждены лицезреть преступное деяние, какого христианство не видело со времен Средневековья: нацисты возведут на престол своего Папу, который станет альтернативой казненному и создаст новую церковную ересь, на искоренение которой потребуются столетия.