Текст книги "Возвращение в будущее"

Автор книги: Сигрид Унсет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

V

ПОЕЗД прибыл во Владивосток по расписанию, несмотря на все многочисленные задержки, как, например, накануне, когда мы вынуждены были стоять в течение нескольких часов, в то время как бригада рабочих, в основном состоящая из женщин, убирала мусор и всевозможные останки после какого-то железнодорожного крушения. Мы видели фрагменты сожженных вагонов, разбросанных на лужайке по обе стороны железнодорожного пути и отчасти прямо на откосе, который был весь разворочен. Но, несмотря на все это, на вокзал во Владивостоке мы прибыли вовремя, и наше путешествие, как и предполагалось, заняло девять суток.

Были уже сумерки, когда мы сошли с поезда на слабо освещенной станции, по которой мы получили разрешение прогуляться и где нам пришлось сидеть и ждать в течение нескольких часов. Серый Карлик объяснил нам, что еще не пришли те автомобили, которые Интурист должен был послать за нами, а отель находится на другом конце города. Так что пешком не дойти.

Я заглянула в окна зала ожидания и увидела, как всегда, массу неопрятно одетых людей, которые сидели и лежали, молчаливые и терпеливые, на своих грязных постельных принадлежностях; и я опять ощутила все тот же странный, неизменный характерный запах. И вдруг возле одного из окон я заметила маленькую девочку и уже не могла отвести от нее взгляда. Дело в том, что у меня была дочка, которая тяжело заболела, когда ей исполнилось немногим более года. В возрасте двадцати трех лет она умерла, а эта маленькая русская девочка удивительным образом напомнила мне мою дочь. Из-под туго повязанного белого платка на меня смотрели широко раскрытые глаза. Личико было узким и бледным как воск, на нем было чуждое ребенку терпеливое выражение, какое бывает у детей, привыкших к страданию.

Наконец я решилась попросить жену еврейского профессора заговорить с девочкой. Ребенок сидел, съежившись на узле с бельем. Рядом стоял ее отец, высокий веснушчатый человек с темной спутанной бородой; на нем была старомодная шинель, подвязанная веревкой. Он с готовностью вступил в разговор о своей дочке.

Девочку звали Олёха,[51]51
  Возможно, Алёна (Олёна), наверное, писательница просто не поняла русское имя девочки.


[Закрыть] ей двенадцать лет, девочка больна чахоткой, так оно и есть. Но ведь скоро она выздоровеет, ей же дали путевку в народный санаторий, в Крым. Отец собирался проводить девочку до Москвы, оттуда Олёха поедет на юг, туда, где все выздоравливают от чахотки, как он слышал.

Он поблагодарил меня; кажется, он на самом деле обрадовался тем деньгам, которые я дала ему, чтобы он купил что-нибудь по дороге Олёхе, хотя одному богу известно, что же такого «хорошего» можно, собственно говоря, купить. Во всяком случае, он обещал покупать ей ягоды на станциях. И сама Олёха протянула мне свою ручку, такую холодную и бесплотную, что она невольно напомнила мне лапку мертвого цыпленка. Стояла жара, но щеки ребенка были холодны и влажны, я это почувствовала, когда дотронулась до ее лица.

Мне было страшно подумать, сколько ей предстоит еще пережить, пока она доберется до Москвы, и доедет ли она туда живой, ведь страшно подумать, сколько раз им придется делать пересадки на переполненных станциях, как долго придется ей и ее отцу ждать того момента, когда они смогут наконец войти в вагон, занять свои полки, расстелить матрасы и устроиться на них. И сколько людей, между прочим, могут заразиться по дороге от нее, наверное, их количество как раз и составит число пациентов народного санатория.

Самые страшные мои впечатления о России связаны с поездом, в котором везли заключенных, а также со встречей с Олёхой.

В это время к нам подошел Серый Карлик и погнал нас, как пастух своих овец, вниз и вверх по лестницам на площадь перед вокзалом. Автомобили от Интуриста наконец пришли, но это были только две машины, каждая рассчитана на пять человек. Так что нам пришлось ждать, пока они сделают несколько рейсов. Но наконец все мы уже собрались в отеле.

Я заранее предвкушала горячую ванну, так как в московском отеле я ее регулярно принимала, несмотря на то что ванная комната и сама ванна были просто ужасными. Но тут я собрала все свое мужество и призвала своего сына, заявив, что надо «вынести все испытания» и принять ванну. Но стоило окинуть мимолетным взглядом ванную комнату в нашем отеле во Владивостоке, как я тут же решила, что лучше сохранить на себе всю ту грязь, которую я собрала во время путешествия по Сибири, нежели обменять ее на ту грязь, что оставили здесь другие посетители. Что касается туалета, то совершенно очевидно, что все оборудование проржавело там уже много лет назад.

Зато зал гостиничного ресторана был расписан золотом и представлял собой воплощение роскоши минувших времен. Посреди всей запущенности неожиданной красотой сияли несколько фикусов в кадках, удивительно ухоженные и красивые экземпляры. На следующее утро я видела, как одна из горничных тщательно протирала огромные листья этих растений, кажется, это единственное, что содержалось здесь в чистоте.

В этом отеле было полно беженцев из разных стран, они жили, ожидая парохода «Харбин Мару», на нем должны были отправиться в путь и мы. Эти люди рассказали нам, что отель можно считать настоящим зоопарком самых разнообразных насекомых: блох, клопов, разного рода вшей, включая платяных и головных. Как нам рассказали, все эти виды явно представлены здесь. Как же с ними бороться?

Жена еврейского профессора снабдила нас особым раствором уксуса, а также каким-то спреем и объяснила нам, как пользоваться этими средствами. Мой храбрый сын Ханс буквально онемел от ужаса. В течение двадцати лет своей жизни ему еще ни разу не довелось видеть вшей, несмотря на то что он учился в деревенской школе, совершил много экскурсий и походов, ходил на лыжах в горах, ночевал во всевозможных охотничьих избушках и дачных домиках. Увы, не было никогда у нас в доме и блох, несмотря на присутствие многочисленных собак и кошек. В моем далеком детстве я помню, что в Норвегии иногда говорили, что у какого-то ребенка завелись на головке «зверушки». Но, насколько мне известно, их сейчас у нас в Скандинавии нет. Во время моего бегства из Норвегии через Швецию, где мне приходилось почти каждую ночь ночевать в каком-то новом бараке, на какой-то шхуне или в какой-то хижине, рыбацкой или крестьянской, на соломе, а иногда и на постельном белье, на котором до меня уже неделю спали рабочие, тем не менее, нигде мне не случалось видеть чего-либо похожего на вшей. И никто мне о них не рассказывал. Правда, наверняка теперь немцы занесли их к нам в несметном количестве.

Ханс ходил по комнате с бутылкой уксуса и куском ваты и повсюду убивал на стенах клопов, но их было так много, что я решила сама и посоветовала Хансу лечь спать прямо в пальто. Постели были очень неудобные, я думаю, что ни один скандинав не смог бы на них заснуть. Спать было неприятно, отчасти из-за скверного запаха, который издавало постельное белье. Слава богу, нас беда миновала. А многие из наших попутчиков были совершенно искусаны за ночь до такой степени, что у них поднялась температура.

Мы узнали также, что «Харбин Мару» опаздывает, так что нам предстоит провести в этом отеле еще одну ночь. Серый Карлик сказал, что в качестве утешения он готов показать нам местные достопримечательности. При этом оказалось, что автомобили заказать невозможно. Таким образом, нам предстояло повсюду ходить пешком под его руководством. Мы узнали, что в городе есть музей, а кроме того, несомненной достопримечательностью Владивостока является морская гавань, где можно увидеть корабли. Вероятно, с нашей стороны было полным бессердечием по отношению к Серому Карлику предложить посещение музея, ведь он так мечтал увидеть морские суда. Но все-таки было решено пойти в музей…

По сравнению с Владивостоком Москва, Омск, Иркутск и Чита, так же как и все другие советские города, которые нам довелось увидеть, кажутся чистыми и ухоженными. Владивосток просто неописуем, это надо видеть. И даже когда увидишь город и потом вспоминаешь увиденное, то уже трудно поверить, что так оно все и было на самом деле. Кажется, что память играет с тобой злую шутку.

В этом городе, как мне кажется, живет миллион жителей; что касается места расположения города, то оно, несомненно, выбрано хорошо: город построен по берегам бухты на небольших склонах, а бухта эта очень красивая. Сюда поступает значительная часть грузов из США и Японии, все они идут в Россию через Владивосток, и вот нам довелось увидеть, как движутся бесконечные потоки груза на запад. Но при этом масса товаров остается лежать прямо на пристанях, на всех площадях и открытых пространствах, вдоль улиц, словом, где придется. Создается впечатление, что они так и лежат здесь, пока окончательно не придут в негодность. Нам довелось проходить мимо целой груды отопительных радиаторов такого типа, какие использовались в Европе во времена моей юности, все эти радиаторы полностью пришли в негодность и представляли собой груды коричнево-красного ржавого железа.

В царское время здесь был университет. Теперь университет перенесли в Свердловск, который находится на границе с европейской частью России. Местный музей когда-то принадлежал университету и является воспоминанием об университетских временах.

В городе также находится небольшой «Музей революции», в котором можно было увидеть целую серия портретов «выдающихся деятелей», связанных с революцией 1917 года, – все это совершенно безвкусные полотна, запечатлевшие кровавые сцены борьбы, на некоторых изображены рабочие во время демонстрации либо идиллические семейные сцены (в стиле стенных газет воскресной школы), представлен также здесь и ряд карикатур на японских солдат, которые изображены очень грубо и неостроумно. Вот так.

Есть здесь и картинная галерея. Ее экспозиция состоит из нескольких сотен каких-то невыразительных эскизов, показавшихся мне случайными, вероятно, они появились здесь в связи с тем, что были реквизированы из нескольких буржуазных домов, обитатели которых больше интересовались золотыми рамами, нежели тем, что находится внутри этих рам. Несколько пейзажей свидетельствовали о том, что их авторы учились когда-то в Париже, наверное, это было в 80-е годы прошлого века. В темном углу, рядом с лестницей, висели иконы, вот они показались мне по-настоящему хорошими.

Музей естественной истории был, вероятно, очень хорошим в свое время. Что касается количества экспонатов, то их было не больше того, что есть в любой мало-мальски крупной средней школе в Норвегии, но этот музей был нам интересен тем, что представлял животный мир Сибири: ее млекопитающих, птиц и рыб. Экспонаты находились в плачевном состоянии, муляжи рыб растрескались до такой степени, что набивка лезла из них наружу; с птиц облетели перья, а шкура многих зверей была явно изъедена молью. Но при этом было весьма трогательно смотреть, как многие русские, часто целые семейства, отец, мать и трое или четверо их детей, ходили по залу и рассматривали выставленные экспонаты с глубоким интересом, даже почти с благоговением.

Этнографический музей, так же как и музей естественной истории, оказался небольшим, невероятно интересным, но в очень плохом состоянии. Его экспозиция говорила нам о том, что коренными жителями Сибири были какие-то монгольские племена с примитивной культурой. Правда, во время нашей поездки по железной дороге мне не попалось ни одного монгольского лица, несмотря на то что значительный отрезок пути пролегал вблизи монгольской границы.

И вот наконец наступил тот день, когда мы должны были распрощаться с советским раем. Этот день начался с сильного ливня. Говорят, что во Владивостоке из 365 дней дождь идет 360. Я стояла у окна отеля и наблюдала за очередью в маленький магазинчик, расположенный прямо напротив отеля. Он открывался рано утром. Не знаю, что, собственно говоря, там продавали. В городе в этот день, судя по всему, был какой-то праздник, так как люди надели свою самую лучшую одежду. Некоторые из женщин явно покрасили волосы, было видно, как с их волос по голым плечам стекают красно-коричневые струйки. Мне было интересно посчитать, сколько зонтов я увижу. Но мне удалось увидеть только одного старика, у которого был зонт. Правда, я еще заметила одну маленькую девочку, которая с гордым видом раскрыла свой ярко-красный детский зонтик от солнца. А ведь в очереди стояло двести человек, и все они промокли до нитки.

Тут к нам в номер пришел наш знакомый молодой норвежский торговец мехами, очень возбужденный: он заметил, что над его окном по крыше ходят рабочие, как он понял, они собираются что-то чинить. Он хотел, чтобы и мы посмотрели на это, ведь это в самый первый раз за всю нашу поездку мы сподобимся увидеть, как русские что-то чинят.

Крыша отеля отчаянно нуждалась в ремонте, кровельное железо и куски толя, а также прогнившие доски бились по крыше при порывах ветра и во время дождя. Но оказалось, что рабочие, которые ходили по крыше, вовсе не собирались ее чинить, у них была другая цель: они забрались на крышу, чтобы водрузить огромный плакат, он изображал ликующих граждан и гражданок с широчайшими улыбками на лицах, выражающими свою безграничную радость по случаю выполнения советского пятилетнего плана по электрификации. Дело в том, как объяснил нам мистер Г., что сегодня праздничный день. А один из наших соседей по отелю, француз, рассказал нам, что на улице какой-то рабочий спросил его, знаем ли мы в Европе об электричестве, которое придумал Ленин, чтобы помочь российскому пролетариату. Я подумала, что хорошо бы им также иметь пятилетний план по обеспечению населения зонтиками в этом населенном пункте, где круглый год льют дожди и который носит название Владивосток.

Наконец прибыли автомобили, чтобы доставить нас к местной таможне и пункту паспортного контроля. Бόльшую часть своей одежды, которую я использовала по дороге в поезде, я оставила в шкафу своего гостиничного номера, я думаю, что никакая стирка в мире не может отстирать эти вещи. К тому же я надеюсь, что тот, кто их найдет, сможет ими воспользоваться.

Помещение таможни было одним из самых чистых, какие мне довелось видеть в России, к счастью, это было так, ведь оказалось, что нам предстояло провести здесь почти целый день. И когда время приблизилось к пяти часам, мы стали сожалеть о том, что не послушали совета нашего Серого Карлика и не захватили с собой какой-нибудь еды из отеля. В самый последний момент я поняла, что русская еда все-таки лучше, чем ничего.

Те бумаги, которыми в свое время снабдил меня сотрудник русского посольства в Стокгольме, оказали неоценимую помощь и здесь: нам с Хансом не пришлось открывать чемоданы. Меня попросили лишь отдать оставшиеся рубли и выдали квитанцию, которую я смогу предъявить, если когда-нибудь еще раз попаду в Россию и захочу получить свои рубли обратно. У меня было их не так много, где-то около 80. Я очень пожалела о том, что не отдала их все для девочки Олёхи.

Другим пассажирам пройти советскую таможню оказалось не легче, чем влезть в игольное ушко. Все содержимое их чемоданов было тщательно обследовано, и даже катушки с нитками, мотки пряжи и швейные принадлежности дамских шкатулок для шитья были весьма основательно осмотрены. Все письма, книги, а также любые бумаги изучались невероятно долго, их отдали одному из переводчиков, который немножко знал немецкий язык и несколько слов по-английски, других языков здесь никто не знал. Среди пассажиров были рабочие-поляки, граждане США, они ехали в Америку после посещения родины, для них таможенный осмотр окончился трагедией, так как у них отобрали молитвенники и четки, которые они везли из родной Польши. У одной из английских дам был дневник, который она вела в течение последних двух лет, она делала также заметки во время поездки через Сибирь, этот дневник был конфискован.

Но все имеет конец. И вот нас посадили в автомобили, и мы поехали к пристани.

Именно она и явилась самым последним нашим впечатлением от Советской России. Деревянный причал настолько прогнил, что его пришлось укрепить с помощью сложной системы балок и тросов, закрепленных на крыше одного из близлежащих домов. Часть опорных балок, из которых состоял причал, отсутствовала, и он напоминал челюсть с полусгнившими зубами. Пароход стоял рядом с понтоном, сколоченным из старых деревянных брусьев; чтобы подняться на борт, нам пришлось пройти, качаясь из стороны в сторону, по очень старому мостику, перекинутому через абсолютно черную воду, издававшую самый невыносимый запах, это был наихудший запах из всех тех, что мне довелось обонять в России, а вода у пристани была грязная и дурно пахла. Порт Владивосток так и сохранился в памяти как какой-то зловонный отстойник.

Но все же наше судно «Харбин Мару» стояло на причале, прекрасное, сверкающее. Японские моряки в великолепной морской форме, а также мальчики-служители, бои, были одеты в белоснежные куртки, которые явно не использовались в качестве ночной одежды, они с любопытством смотрели на нас, стоя на палубе. Через иллюминатор мы имели возможность мельком заглянуть в камбуз, где мы увидели ряд сверкающих чистотой чайничков для заварки, свисающих на многочисленных крючках с потолка.

Какое это было счастье войти на борт «Харбин Мару». Перед нами предстали чистые каюты с чистыми постелями, ванной комнатой, выложенной кафельной плиткой. В кранах было полно горячей воды, в залах ресторанов столы были накрыты сверкающими скатертями и салфетками, на столах красовались фрукты. Поэтому неудивительно, что мы были готовы с такой симпатией относиться к японцам, были готовы доверять им во всем и всегда считать, что не народ, а лишь небольшая клика несет ответственность за захватническую политику и войну в Китае, за японский империализм и циничные претензии на господство над народами Восточной Азии. Мы были совершенно очарованы японцами и невольно сравнивали их с русскими, учитывая то обслуживание, что мы испытывали в России в течение двух недель. Мы с сыном сразу же попытались немного привести себя в порядок у себя в каюте, и тут пришел стюард, который и сообщил нам, что если молодой господин и мадам желают принять ванну, то они могут сделать это немедленно, не дожидаясь отправления судна. А потом к нам пришла, плача от радости, молодая шведка, жена австрийского еврея, которая ехала в Перу, она была счастлива почти до истерики, потому что ее малыш получил возможность съесть наконец персик и апельсин и ужасно радовался своей чистой кроватке; дело в том, что ребенок вырос в Швеции и за свои четыре года привык к шведскому образу жизни, он буквально заболевал от грязи в России. Он не мог есть грубый черный хлеб и несвежие яйца и никак не мог понять, почему мама не может давать ему молоко и фрукты, как он привык. Эта шведка все время боялась потерять своего мальчика, ведь она, вероятно, уже никогда в жизни не увидит своих родителей, братьев и сестер, потому что вряд ли у нее когда-нибудь будет возможность приехать в Швецию. Но теперь, слава богу, ребенок был вне всякой опасности.

Мы отплывали, позади оставался Владивосток в виде светлой подковы огней, которые отражались в черной воде бухты. «Харбин Мару» осторожно миновал минный пояс.

Через Японию

ДА, ОЧЕНЬ трудно не отдавать предпочтение японцам, когда попадаешь в Японию из России.

Первым портом, куда зашел наш пароход, был порт Рашин в Корее. Мне доводилось слышать множество весьма неприятных историй о бесчинствах японцев в Корее, о последних из них мне рассказывал один шведский инженер, который много раз бывал на Востоке. Он явно не слишком лестного мнения о японцах, его симпатии в основном были на стороне корейцев, их он называл благородным, гордым и свободолюбивым народом. С большим удовольствием он обратил наше внимание на то, что корейцы передвигаются совсем как мы, в то время как японцы ходят согнувшись, шаркающей походкой, так как с самого раннего детства привыкли носить деревянную обувь, которая держится на ноге с помощью распорки между большим и другими пальцами ноги. У корейцев же обувь напоминает мокасины. Корейцы по сравнению с японцами выше ростом, держатся прямо, их лица с грубоватыми чертами имеют серьезное, значительное выражение. Корейский женский наряд очень красив: молодые девушки ходят в шелковых блузках, с рукавами «реглан», в блузках, которые они перепоясывают над грудью шелковой лентой, завязывая ее бантом с длинными концами, свисающими вниз. Многих кореянок мы видели на набережной, хотя гораздо больше здесь было японцев и японок. Здесь же, в Рашине, мы заметили, что все женщины, а также многие мужчины ходят в кимоно. Все молодые японки казались просто очаровательными, среди мужчин тоже было много красивых, с благородными лицами, в своих темных свободных кимоно они выглядели очень достойно. Свои кимоно они драпируют на бедрах и перевязываются шелковым шарфом. Непременным элементом японской одежды является веер.

Вся бухта была окутана утренним туманом, поэтому мы могли разглядеть лишь безлесые, но все же зеленоватые от растительности склоны гор с красно-желтыми тропинками, петляющими среди них. Бόльшая часть города расположена за холмами. Вдоль бухты можно было увидеть новые портовые сооружения, возведенные из светлого камня и цемента, а также большие склады, такие аккуратные и красивые, подобных складов мне никогда не доводилось видеть ни в одном порту в Европе, они так и сияли чистотой и производили удивительно приятное впечатление.

Тут же на пристани, неподалеку от нашего парохода «Харбин Мару», можно было увидеть повозки с углем; полуголые кули носили уголь в корзинах, поставив их себе на голову. При этом, конечно же, уходило немало времени на то, чтобы разгрузить повозки, но наш знакомый инженер пояснил, что рабочая сила здесь стоит очень дешево, и владельцам кораблей выгодно загружать суда именно таким способом. Мы увидели группу рабочих, которые расположились на отдых на набережной, с помощью палочек они ели какую-то ярко-зеленую массу, кажется, это были квашеные листья. Мы заметили, что все они, прежде чем наполнить свои миски новой порцией еды, мыли руки в тазике с водой, который стоял неподалеку.

И вот мы, никогда не бывавшие ранее на Востоке, с живым интересом наблюдали за жизнью на набережной. Вокруг было полно японцев, они поднимались на отправляющиеся пароходы или, наоборот, выходили их пришвартованных судов или просто гуляли по набережной. Молодые женщины прохаживались с раскрытыми зонтиками, на них были легкие летние кимоно, чаще хлопчатобумажные, приглушенных оттенков: серо-зеленые, серо-голубые, красновато-коричневые; в качестве контраста к этим приглушенным тонам они носили широкие, вышитые шелковые пояса, они их называют «оби», эти пояса всегда подобраны с удивительным вкусом и хорошо гармонируют с цветами самого кимоно. В своей национальной одежде японские женщины выглядят просто очаровательными, в этих белых носочках и лакированных деревянных башмачках, но когда они наряжаются в европейскую одежду и обувь, то их внешность многое теряет. Их лица набелены и нарумянены, они приветствуют друг друга глубокими поклонами и красивой улыбкой, идут они обычно на некотором расстоянии от мужа, если появляются на улице вместе с ним, со своим господином; именно они, как правило, и несут всякую ручную кладь, иногда при этом у них за спиной еще привязан ребенок, а их малыши такие очаровательные, так бы и украла у них такого младенца.

Уже на борту японского парохода я поняла, что в Японии мужчина – глава семьи, он – господин и повелитель, даже если он очень молод. Например, в возрасте моего сына Ханса. Служащие парохода всегда в первую очередь обращались именно к нему, обслуживали его первым, давали ему счет в ресторане, это проявилось еще более отчетливо, когда мы приплыли в Японию, особенно в храмах Киото, где служители храмов и гиды обслуживали именно его, водили повсюду его, рассказывали обо всем ему и ожидали от меня, что я буду смиренно следовать за ним на некотором расстоянии, храня почтительное молчание.

Доктор Д. ехал третьим классом, и он пригласил нас к себе вниз для того, чтобы показать нам, что такое третий класс на японском пароходе. Здесь находилось почти три сотни японцев: мужчин, женщин и детей, они располагались в своеобразных закутках чуть-чуть выше уровня пола. Доктор хотел, чтобы мы ощутили, какой здесь воздух, а воздух был совершенно чистый и здоровый, кроме того, мы увидели, что пассажиры, едущие третьим классом, по вечерам имели полную возможность мыться в помещении, похожем на общественную баню; при слабом освещении фонаря мы заметили большое количество голых людей, они сновали между тазами с горячей водой, от которых шел пар, они терли себя и друг друга мочалками, обливались водой из ведер, и все это происходило среди клубов пара, так что их было трудно рассмотреть. Если считать чистоплотность морально-этическим качеством человека, тогда японцев можно было бы отнести к самым добродетельным в мире. Мне кажется, что в Средние века люди в целом смотрели на чистоту более реалистически: они не считали чистоплотность добродетелью, а рассматривали обретение чистоты как процесс, связанный с удовольствием, и потому влиятельные церковные иерархи сами ходили грязными и во вшах, желая продемонстрировать свою способность противостоять искушению гордыни и удовольствия, считая при этом справедливым предоставить мытье в бане беднякам, которые не подвержены подобным искушениям, а, напротив, нуждаются в том, чтобы укрепить таким образом в себе чувство самоуважения. Даже если отбросить в сторону рассуждения о моральных качествах русских или японцев, то нельзя не признать, что путешествовать вместе с японцами, с их всегда вымытыми телами, одетыми в чистую одежду, намного приятнее, чем с вечно неопрятными русскими.