Текст книги "Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин"

Автор книги: Штурм Берлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

ГВАРДИИ КРАСНОАРМЕЕЦ Д.ЧИБИСОВ
Вместе с пехотой

Хмурое германское небо, в черных тучах, нависшее над землей, поливало нас дождём. Надвигалась ночь, долгожданный час приближался – мы должны были перейти в последнее, решающее наступление. Приготовления закончены. Скоро начнётся артиллерийская подготовка. Командиры орудий заботливо проверяют своё хозяйство. Ко мне подходит мой командир гвардии старшина Курташов и спрашивает:

– Ну как, Чибисов, всё в порядке, боеприпасы на месте?

– Всё в порядке, товарищ командир.

– Ну, значит, и хорошо, давай закурим, у нас ещё десять минут остаётся.

Время бежит. Теперь осталось всего три минуты. Расчёт занимает места, ящики с боеприпасами открыты. Я доложил: "Орудие к бою готово", но моих слов командир уже не расслышал. Дали залп "катюши", затем загремели орудия разных калибров, и я со своим орудием, хоть и небольшим, вошёл в эту общую музыку.

Когда артиллерийская подготовка заканчивалась, я увидел, что орудие сдвинулось почти на метр; я подумал, что это ещё немного – почва была здесь болотистая и нам ночами крепко пришлось поработать, чтобы подготовить неустойчивый грунт под огневую позицию.

И вот пехота поднялась и пошла вперёд. Мощные танки, лязгая гусеницами, мчались по полю, расстреливали бежавших в панике немцев^ прямой наводкой выбивали их из укрытий и окопов.

Подошли передки, мы прицепили к ним орудия и двинулись вслед за пехотой.

Наши самолёты не давали немцам покоя: сбрасывали бомбы, поливали струёй трассирующих пуль и освещали ракетами местность, чтобы мы могли вести огонь по отступающему врагу.

Мы подъехали к горевшему зданию, справа от железной дороги. Вдоль дороги шла немецкая траншея, наполовину залитая водой. Наш взвод придали для поддержки роте капитана Новикова, которая заняла оборону вдоль железнодорожного полотна.

Ещё не начинало светать, но при отблесках пожара можно было выбрать место для установки орудия. Орудие сняли с передков, передки отправили в укрытие. Мы начали отрывать площадку для пушки.

Когда густой утренний туман начал рассеиваться, я увидел метрах в четырехстах от нашей позиции четыре дома. Там засели немцы.

Командир орудия кричит мне:

– Наводчик!

– Я!

– Видите белый дом впереди?

– Вижу!

– На чердаке пулемёт! Подавить!

Я увидел в окне трёх немцев и пулемёт, который они устанавливали. Заряжающий Садчиков зарядил пушку, я навёл орудие на цель, докладываю:

– Готово! Команда:

– Огонь!

Мой первый снаряд разорвался правее. Не ожидая поправки, я сам навёл точнее. После второго выстрела окно было окутано дымом и пылью от разбившейся черепицы. Когда дым немного рассеялся, не было уже ни окна, ни пулемёта. По команде "Пять беглых, огонь!" я выпустил ещё пять снарядов. Я предполагал, что где-нибудь там в уголке ещё какой-нибудь немец притаился, – так пусть он оттуда не сможет слезть.

Вдруг из-под деревянного сарая по моей пушке начал бить немецкий пулемётчик – с бешеной яростью, длинными очередями., Но мы были за высоким бруствером и щитовым прикрытием, пули нам никакого вреда не причинили.

В прицел я увидел на правом срезе сарая свеженакиданный бруствер. Из-за него выглядывали два немца. Я навёл орудие точно в цель, нажал спусковой механизм. Куски земли взлетали выше сарая. Из нашей траншеи послышались голоса:

– Хорошо, молодец Чибисов!

Это говорили солдаты стрелковой роты. Похвалил меня и парторг батальона Денисов, наблюдавший за моей дуэлью с немецкими пулемётчиками.

Наши танки двинулись дальше, и пехота за ними, а мы пошли к тому дому, по которому я недавно стрелял. Двор был завален обломками черепицы и кирпича – один из моих снарядов попал в левый угол дома. Интересуясь своей работой, я поднялся на чердак. Там лежали два трупа, в мундирах, побелевших от пыли. Их головы были разбиты осколками. Третьего немца я не нашёл. Должно быть, его разорвало на куски.

Потом мы двинулись с нашими пушками вперёд, продолжая путь к Берлину.

ГЕРОИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ГВАРДИИ МАЙОР Е.ЦИТОВСКИЙ
На Зееловских высотах

Наши окопы проходили рядом с шоссейной дорогой, идущей вдоль Одера к Франкфурту. По ночам мы видели прожекторы и вспышки зениток над Берлином. Когда союзники летели бомбить Берлин, они разворачивались как раз над нами.

Ночью в землянку пришёл мой заместитель по политической части лейтенант Гребцов. Он ходил в штаб полка. Выражение лица его было такое торжественное, что я сразу понял – начинается… Гребцов выложил пачку листовок. Это было обращение Военного Совета фронта. Когда я прочитал о том, что товарищ Сталин от имени Родины приказал нам взять Берлин, я подумал, что эти слова обращены к нам, именно к нам, потому что мы стоим прямо перед Берлином и первыми должны войти в него. Я сказал Гребцову, чтобы он в беседах с бойцами объяснил, что нам предстоит участвовать в самой великой исторической битве и победе.

Проверив, как подготовился к удару весь батальон, я пошел в окопы к своим гвардейцам. В четыре часа утра в окопах появились заместитель командира полка и офицер из штаба. Они несли гвардейское знамя полка с приколотым к нему орденом Красного Знамени. На знамени вышит портрет Ленина. Когда знамя проносили по траншее, оно касалось лиц бойцов и словно благословляло их на подвиг.

Это знамя мы завоевали в Сталинграде, донесли до Одера, теперь нам предстояло итти с ним в Берлин. Хотелось крикнуть "ура!", – но кричать было нельзя.

В мелкой траншее хлюпала вода, люди стояли в грязи, с автоматами в руках. Пулемёты были выкачены на позиции. Прямо к окопам подъезжала огромные грузовики – выдвигались на передовую прожекторы. Мы не видели раньше этого оружия на передовой и ещё не знали, какая роль предназначалась сегодня прожекторам.

Я подтянул телефон в переднюю траншею и остался там. Мне было приказано выделить автоматчиков для танкового десанта. Полсотни моих гвардейцев сели на танки и таким образом оторвались от батальона.

Вдруг засияли прожекторы. На одну-две секунды мы увидели траншею противника, вдали Зееловские высоты. Но одновременно ударила артиллерия, и впереди всё заволокло дымом, в котором видно было только сверкание разрывов.

Уже началось долгожданное, а я с двумя оставшимися ротами ещё стоял на месте. Нам приказано было оставаться во втором эшелоне. Начало чуть-чуть светать. За гулом артиллерии мне не было слышно, как передние цепи пошли в атаку. Я ждал, когда нас введут в бой. Через наши боевые порядки уже шли первые раненые. Они говорили, что противник сопротивляется бешено.

Всё утро я провел в ожидании, стараясь быть терпеливым. Наконец, в одиннадцать часов мне позвонил командир полка Герой Советского Союза подполковник Важенин:

– Противник подвёл танки, не пускает дальше. Приказываю выйти к подножью Зееловских высот, там дерутся наши. Вместе с ними атаковать и взять станцию Дольгелин, которая находится на вершине высот. Я повёл батальон развернутым строем по земле, сплошь изрытой нашей артиллерией. Тут и там были видны брошенные немцами пушки и миномёты, автомашины, повозки с барахлом. На одной из повозок играл заведённый нашим бойцом патефон.

Батальону надо было пройти два километра. Это был чрезвычайно тяжёлый путь. Мы шли, огня не вели, а по нас била артиллерия противника. Тут же, рядом, шли танки прорыва. Огромное взрытое поле, впереди – высоты. На поле – громадные танки и маленькие фигурки людей. Люди шли, не пригибаясь, ручные пулемёты несли на ремнях, станковые катили. Я встретил некоторых своих бойцов из десанта. Они были ранены и шли в тыл. Они сообщили, что наши уже взбираются на высоты. Вскоре и мы подошли к склонам высот. Я узнал, что наши в восьмистах метрах от вершины, в километре от станции Дольгелин. Я повёл своих гвардейцев в наступление. Наступали цепью. Продвинулись на четыреста метров. Мы шли по голым, безлесым склонам высоты. Противник занимал превосходные позиции. А артиллерия была ещё далеко и не могла действовать по нашим заявкам. Батальон всё же продвигался. Моего заместителя Греопова ранило в голову, тяжело ранило и комсорга батальона.

К ночи мы очутились на высоте, в пятидесяти шагах от траншей противника, вырытых у насыпи железной дороги.

Казалось, что невозможно подвезти сюда боеприпасы и продовольствие. Однако всё было, как обычно. Старшина хозвзвода Потешин доставил нам горячий суп, мясо, по сто граммов водки. Люда Тамохина и Валя Окулова, наши медики, вытаскивали раненых, лежавших у самых траншей противника. Приехали к нам и наши тылы. Они словно говорили – раз мы располагаемся здесь, значит, передовая должна быть где-то дальше. Они нас, что называется, подпирали.

Я принял решение забросать противника гранатами и ворваться в его траншеи. По сигналу красной ракеты солдаты поднялись и с гранатами в руках, молча, побежали вперёд. Они закричали "ура", когда были уже в траншее противника. Мы захватили с десяток пулемётов, две скорострельные противотанковые пушки. Те немцы, что остались живы, убежали за линию железной дороги.

Половина задачи была выполнена. Но только половина. Станция находилась в руках противника. Кроме того, мы имели все основания предполагать, что немцы постараются скинуть нас с высот. Бойцы всю ночь строили оборону, отрыли окопы в полный профиль. На рассвете мы увидели стволы танковых-орудий, торчавшие из-за полотна железной дороги. Те триста метров, что отделяли нас от станции Дольгелин, были совершенно открытым полем. Но медлить нельзя. Как только дали залп "катюши", мы бросились в атаку. Ни один немецкий танк не успел выстрелить. В окопах валялось много трупов. Живые немцы стояли на коленях и молились.

Наши танки, артиллерия, автомашины взбирались на высоту и шли в прорыв. У здания станции, в котором засели гитлеровцы, произошёл гранатный бой. Я упал раненный, не мог подняться. Лежал и смотрел, как войска идут вперёд. Радовалось сердце, смиряя боль. Когда немцы были выбиты из подвала станции, мой ординарец башкир Бакей Язаров оттащил меня в здание. Потом с его помощью я добрался до штаба полка. Тут мой верный ординарец был убит осколком снаряда. Горько думать о нём и о всех тех, кто не дожил до Дня Победы.

ГВАРДИИ СЕРЖАНТ А.КУБАСОВ
На командном пункте гвардейцев-минометчиков

Командир дивизиона гвардейских миномётов гвардии майор Друганов ' стоит у стереотрубы. Рядом на полу, у походной рации, возимся мы, радисты. В углу дремлет связной.

Командный пункт расположился в угловой комнате второго этажа полуразрушенного немецкого дома. На полу разбитые стёкла, тряпьё, поломанная мебель. Стены испещрены пулевыми отметинами. Между окном и дверью на балкон зияла пробоина от болванки, выпущенной немецким "тигром". На площади виден и он сам: обгорелый, с развороченной башней и беспомощно задранной вверх пушкой. Это следы недавних уличных боёв, после которых фашисты отступили из местечка и окопались на ближних от него высотах.

Бой на дальних подступах к Берлину, не смолкая, тянется уже двое суток. Майору, видимо, нестерпимо хочется спать, он трёт воспалённые от бессонницы глаза и снова смотрит в трубу.

Иногда он отрывается от линз, осторожно выглядывает в окно (отсюда до переднего края всего четыреста метров) и простым глазом проверяет свои наблюдения.

Над командным пунктом то и дело повизгивают немецкие снаряды, свистят мины. Стены дрожат от взрывной волны, сыплется штукатурка. В воздухе иногда появляются -вражеские самолёты. Тогда с разных сторон начинают неистово бить зенитки, сильнее содрогаются от мощных взрывов стены, и в небе звучат пулемётные очереди наших истребителей. Воздушный бой скоротечен: не проходит и несколько минут, как в землю врезаются горящие факелы немецких самолётов, оставляя в небе ¦ длинный тёмный шлейф дыма, а остальные, беспорядочно сбрасывая бомбы, спешат уйти в свой тыл… Даже ночью не прекращаются грохот и гул. В тёмном небе полыхают орудийные зарницы, гудят немецкие самолёты, причудливо переплетаются разноцветные пунктиры трассирующих пуль, ослепительно сверкают ракеты.

Майор на минуту отрывается от трубы и озабоченно спрашивает:

– Как связь?

– В порядке, товарищ майор!

– Из бригады ничего нет?

– Нет, товарищ майор!

– Разведка, огневые?

– Без изменений.

– Передайте Попову, чтобы чаще сообщал.

Передаём приказание майора. Обстрел заметно усиливается. В дело вступают всё новые батареи противника. Чаще отвечает наша артиллерия. Гул нарастает. Снаряды и мины начинают рваться по соседству. В небе раздаётся гул моторов, слышится рёв пикирующих самолётов и противный, воющий звук летящих бомб. Они рвутся совсем близко, там, где сосредоточена наша техника. Густым дымом заволакивается передний край. Стены неистово дрожат. Чаще стучат осколки.

Майор подходит к рации, присаживается на корточки.

– Спросите Попова, что происходит у него. Огневой передайте: быть наготове!

Передаём приказание и переходим на приём. Начальник разведки гвардии лейтенант Попов докладывает:

– Наблюдаю усиленное движение в тылу противника, вражеские танки и самоходки сосредоточиваются на опушке большой рощи… – он называет закодированные координаты. – Судя по всему, занимают исходное положение для атаки…

Майор задаёт вопросы и озабоченно смотрит в трубу. Он развёртывает карту, что-то подсчитывает и даёт нам данные для передачи на огневые позиции.

– Передайте, чтобы выезжала батарея Буковского! – приказывает он. – Исполнение доложить!

Я наблюдаю за майором. Сонливость и усталость прошли. Лицо делается строгим, почти суровым, движения уверенные и точные. Он, наконец, обретает утраченное спокойствие. Таков он всегда в бою. -

Вражеский огонь достигает предельного напряжения. Временами нельзя различить отдельных выстрелов. Всё сливается в сплошном гуле. Трудно разобрать, когда бьёт наша, когда вражеская артиллерия. Передний край затянут дымом. Стены КП ходят ходуном, звенят уцелевшие кое-где стёкла.

Майор, не отрываясь, смотрит в трубу. Он что-то заметил. Я определяю это по жёсткой складке у рта и глухому ругательству, сорвавшемуся с губ. Я уже без слов понимаю его, и в тот момент, когда он коротко бросает: "Попова!", гвардии лейтенант уже у микрофона.

– Вражеские танки и самоходки выходят из рощи, с хода ведут огонь… – докладывает он майору. – Отчётливо вижу: сзади автоматчики и пехота силой до батальона… Направление на развилку дорог…

– Буковского! – нетерпеливо приказывает майор.

Буковский докладывает, что установки готовы к открытию огня.

Дым и пыль рассеиваются, открывая поле боя. Простым глазом видно, как немецкие танки и самоходки, лязгая гусеницами и стреляя из пушек, ползут к нашему переднему краю… За ними группы людей. Их много, они идут быстро, в полный рост. Буковский вновь докладывает, что его установки готовы к открытию огня. Передаём это майору, но он как будто не слышит. И вдруг кричит, точно радисты где-то далеко, за окном:

– Огонь!

Летят секунды. Сколько их? Сказать трудно. Наконец, с облегчением слышу, вернее угадываю, ответное – "Есть огонь!".

Ещё немного, п сквозь неистовый грохот боя различаем справа от КП знакомый говор и урчание "катюш". В воздухе в сторону врага устремляются огненно-дымные стрелы…

Секунда, другая – и там, где стреляли бронированные машины с чёрными крестами, вдруг возникают грохочущие молнии, вихрем взлетает земля, и всё заволакивается дымом и пылью.

Когда рассеялась мгла, мы увидели громадные горящие факелы: их было четыре. То пылали немецкие танки. За ними там и тут темнели трупы немецких автоматчиков. Уцелевшие машины поспешно разворачивались обратно, но по ним уже прицельно ударили пушки и стоявшие в укрытиях советские самоходки и танки.

– Дельно сработано! – с удовлетворением проговорил майор.

ГВАРДИИ СТАРШИНА Ш.ГОГЛИДЗЕ
Танк на высотах

Когда мы воевали в Белоруссии и в Польше, наши танки пробирались сквозь дремучие леса, проползали по топким болотам. Говорили, что этими болотами может пройти только человек. Но где проходил советский солдат, там наши танкисты проводили и советскую «тридцатьчетверку».

В боях за Берлин нашим танкам пришлось подниматься на Зееловские высоты, местами очень крутые. Этот барьер на подступах к немецкой столице противник отлично использовал для обороны. На гребне высот немцы сосредоточили большое количество артиллерии, врыли здесь в землю самоходки, танки. Все скаты возвышенности были изрыты траншеями, укреплены дзотами. Подступы к высотам на многих участках прикрывались проволочными заграждениями и минными полями.

В штурме Зееловских высот приняли участие все рода войск: артиллерия и авиация, пехота и сапёры, самоходчики и танкисты. После мощных огневых ударов танки вместе с пехотой рванулись вперёд. Танки были очень нужны пехоте – огневые точки противника во многих местах оживали.

Пространство до подножия высот я преодолел на большой скорости. Но вот начался подъём. Моя машина продолжает уверенно двигаться вперёд. Рядом рвутся снаряды. Осколки и пули стучат по броне. Несмотря на это, мне приходится открыть люк, чтобы выбирать дорогу.

– Вперёд, вперёд! – приказывает командир машины гвардии лейтенант Дрёмин.

Все неудержимо движутся вперёд. Карабкается по круче пехота, идут наши танки, подтягивается за ними артиллерия.

За моей спиной, в башне старшина Василюк и заряжающий сержант Ткаченко неустанно бьют из пушки по врагу. Рядом радист Петухов строчит по немцам из пулемёта.

Всё круче подъём… Прибавляю обороты. Напряжённо, но попреж-нему бесперебойно и чётко работает мотор. Я маневрирую танком, выбираю для машины более пологие места. Но таких мест всё меньше и меньше. А до вершины высот ещё далеко.

Страшный удар сотрясает наш танк. Вражеский снаряд попал в правую сторону башни. Но немецкая болванка только лизнула броню, не смогла её пробить. Заряжающий Ткаченко оглушён, но через минуту он уже продолжает работать.

Замечаю слева в окопчике двух немцев с фаустпатронами. Они целят не в нашу, а в соседнюю машину. Разворачиваю танк влево, прибавляю скорость и давлю немцев гусеницами.

Труднее и труднее подниматься. Натужно воет мотор. Танк прямо-таки вздыбился. Тогда я начинаю вести машину не перпендикулярно к гребню высот, а несколько вкось, по диагонали. Теперь машине итти легче, но увеличилась нагрузка на правую гусеницу. Ничего, выдержит! Ходовая часть "тридцатьчетверки" так же надёжна, как и её двигатель.

Теперь наш экипаж повернул башню влево и ведёт огонь в эту сторону. Я вижу, как после одного из наших выстрелов взлетает на воздух вражеская пушка.

Долго длится этот труднейший подъём по крутым скатам, под ожесточённым огнём. Но с честью выдерживает испытание советская машина. Танк достигает вершины высот. Облегчённо загудел мотор.

Машине легче, но экипажу стало, пожалуй, ещё труднее. На танк обрушивается вражеский огонь. В ответ непрерывно грохочет наша пушка, стучат пулемёты. Я помогаю экипажу уничтожать технику и живую силу врага гусеницами, всей тяжестью машины. Давлю; фаустников, подминаю под танк пулемёт и немецкое орудие.

На высоты взбираются всё новые и новые танки, валом катится пехота. Артиллерия переносит огонь в глубину вражеской обороны.

– Вперёд, вперёд! – звучит в моём шлемофоне.

Из дневников и писем
18 апреля

*

Глядишь на движение неисчислимого множества пушек и танков и думаешь: «Сколько всего этого!». Сперва артиллерия прочищала путь пехоте и танкам, затем танки и пехота стремительно бросились вперёд, а за ними, на новые огневые, опять двинулась артиллерия. Не успевают пушки как следует развернуться, одна половина расчёта ещё их окапывает, а другая уже посылает снаряды вперёд, снова расчищая проходы пехоте, танкам и новым артиллерийским расчётам. Думаешь о том, сколько же труда положили на эти машины руки, которые их сработали, и тебя переполняет чувство восхищения перед этим материальным воплощением воли советского народа к победе, воли партии Ленина-Сталина.

Гвардии капитан А. БРОНШТЕЙН

*

Невозможно передать, какое настроение придаёт наша боевая «катюша», когда она заиграет. Прямо на крыльях хочется лететь 1 Но кругом голое поле, противник сильно бьёт, приходится маневрировать влево – вправо. Я хоть и маленького роста солдат, но тоже пригибаюсь. Обидно не дойти до Берлина, когда уже так близко.

В середине дня были сильные бои на земле и в небесах. Всё небо зачернело. Я лежал в воронке и смотрел вверх. Моё внимание было привлечено необычайной картиной: на большом самолёте сидит прямо сверху маленький самолёт. Я в недоумении: как это один самолёт сумел сесть на другой? Смотрю, что будет дальше. Эти два сцепившиеся самолёта стали пикировать прямо на нас. Вдруг верхний самолёт взмывает в небеса, а нижний, большой, штопором летит вниз. Долетел до земли, и тут раздался взрыв такой силы, что у меня в глазах замелькали миллионы разноцветных блёстков. Образовалась здоровенная воронка, мой дом мог бы войти в неё, – правда, немцы сожгли его, когда были у нас на Днепропетровщине. Оказалось, что ничего страшного, – это был "самолет-бомба" *.