Текст книги "Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти"

Автор книги: Шошана Зубофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

III. Неолиберальная среда обитания

В середине 1970-х годов послевоенный экономический порядок оказался под угрозой из-за стагнации, инфляции и резкого снижения темпов роста, особенно в США и Великобритании. Политический порядок тоже испытывал давление, потому что люди второго модерна – особенно студенты, молодые работники, афроамериканцы, женщины, латинос и другие маргинализированные группы – мобилизовались вокруг требований равноправия, голоса и участия. В США в фокусе социальных волнений была война во Вьетнаме, а коррупция, всплывшая в результате Уотергейтского скандала, спровоцировала требования политических реформ. В Великобритании инфляция обострила отношения труда и капитала до крайнего предела. В обеих странах призрак неизлечимого экономического упадка в сочетании с новыми громкими требованиями демократического социального договора вызвал замешательство, тревогу и отчаяние среди выборных должностных лиц, не способных понять, почему некогда надежная кейнсианская экономическая политика не смогла перевернуть ход событий.

Неолиберальные экономисты только и ждали этой возможности, и их теории стали быстро заполнять собой «вакуум идей», от которого страдали теперь оба правительства[39]39
  Jones, Masters of the Universe, 215; Джоунз, Рождение неолиберальной политики, 273. См. также: Krippner, Capitalizing on Crisis.


[Закрыть]. Во главе с австрийским экономистом Фридрихом Хайеком, только что получившим Нобелевскую премию 1974 года, и его американским коллегой Милтоном Фридманом, который получит эту премию два года спустя, они оттачивали свою радикальную экономическую теорию свободного рынка, политическую идеологию и прагматическую повестку дня на протяжении всего послевоенного периода, находясь на периферии своей профессии, в тени господствовавшего тогда кейнсианства, и теперь их час пробил[40]40
  Подробное описание этих событий см. в: Mirowski, Never Let a Serious Crisis Go to Waste; Dardot and Christian Laval, The New Way of the World; Jones, Masters of the Universe; Джоунз, Рождение неолиберальной политики.


[Закрыть].

Эта вера в свободные рынки возникла в Европе в качестве всеобъемлющей защиты от угрозы со стороны тоталитарных и коммунистических коллективистских идеологий. Она стремилась возродить представление о саморегулирующемся рынке как о настолько сложной и совершенной естественной силе, что она требует радикальной свободы от всех форм государственного надзора. Хайек объяснял необходимость абсолютного индивидуального и коллективного подчинения суровым требованиям рынка как непостижимого «расширенного порядка», который заменяет собой легитимную политическую власть, данную государству:

Современная экономическая теория объясняет возникновение подобного расширенного порядка и то, почему он, являясь не чем иным, как процессом переработки информации, способен собирать и использовать широко рассеянную информацию – такую, которую ни один орган централизованного планирования (не говоря уже об отдельном индивиде) не может ни знать в полном объеме, ни осмыслить, ни контролировать[41]41
  Friedrich August von Hayek, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, ed. William Warren Bartley, vol. 1, The Collected Works of Friedrich August Hayek (Chicago: University of Chicago Press, 1988), 14–15; Фридрих Август фон Хайек, Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма (Москва: Издательство “Новости” при участии издательства “Catallaxy”, 1992), 34.


[Закрыть].

Хайек и его идеологические соратники выступали за капитализм в его необузданном первозданном виде, не сдерживаемом никакой другой силой и непроницаемом ни для какой внешней власти. Неравенство богатства и прав принималось и даже превозносилось в качестве необходимой черты успешной рыночной системы и движущей силы прогресса[42]42
  Mirowski, Never Let a Serious Crisis Go to Waste, 53–67.


[Закрыть]. Идеология Хайека обеспечила интеллектуальную надстройку и легитимацию для новой теории фирмы, которая стала еще одним важным провозвестником корпорации надзорного капитализма – ее структуры, морального содержания и отношения к обществу.

Детали новой концепции фирмы были проработаны для воплощения в жизнь экономистами Майклом Дженсеном и Уильямом Меклингом. Во многом опираясь на работы Хайека, исследователи обрушились на просоциальные принципы корпорации XX века, породив то, что стало вскоре известно как «движение за права акционеров» (shareholder value movement). В 1976 году Дженсен и Меклинг опубликовали эпохальную статью, в которой переосмыслили менеджера как своего рода паразита, питающегося за счет собственников, – вероятно, неустранимой помехи обогащению акционеров. Они смело утверждали, что в результате структурного разрыва между собственниками и менеджерами «стоимость фирмы может оказаться существенно ниже, чем могла бы быть в противном случае»[43]43
  Michael C. Jensen and William H. Meckling, “Theory of the Firm: Managerial Behavior, Agency Costs and Ownership Structure,” Journal of Financial Economics 3, no. 4 (1976): 12; Майкл Дженсен и Уильям Меклинг, “Теория фирмы: поведение менеджеров, агентские издержки и структура собственности”, Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия «Менеджмент», № 4 (2004).


[Закрыть]. Если менеджеры занижают ценность фирмы для ее владельцев ради своих собственных предпочтений и комфорта, то, с точки зрения первых, это лишь рационально. Решение, утверждали эти экономисты, состояло в том, чтобы положиться на рыночный сигнал стоимости, цену акций, как основу для новой структуры стимулов, призванной наконец решительно согласовать поведение менеджеров с интересами владельцев. Менеджеры, которые не смогут подстроиться под неуловимые сигналы «расширенного порядка» Хайека, быстро станут добычей «варваров у ворот» в новой и беспощадной охоте за нереализованной рыночной ценностью.

Во времена, когда в воздухе витали опасения «кризиса демократии», неолиберальное ви́дение с его возвратом к рыночным критериям было чрезвычайно привлекательным для политиков и чиновников, как в качестве способа уклониться от политической ответственности за жесткие экономические решения, так и обещанием навести новый тип порядка там, где беспорядка страшились больше всего[44]44
  Krippner, Capitalizing on Crisis.


[Закрыть]. Абсолютная власть рыночных сил должна была стать конечным источником нормативного контроля и заменить демократическую борьбу и диалог на идеологию атомизированных индивидов, обреченных на бесконечную конкуренцию за ограниченные ресурсы. Требования конкурентных рынков обещали урезонить недовольных и даже снова превратить их в подчиненную массу, слишком озабоченную выживанием, чтобы роптать.

Поскольку старые коллективистские враги уже отошли на второй план, их место заняли новые: государственное регулирование и надзор, социальное законодательство и политика социального обеспечения, профсоюзы и институты коллективных переговоров, а также принципы демократической политики. По сути, все это должно было быть заменено рыночной версией истины, а двигателем роста должна была стать конкуренция. Новые цели должны были быть достигнуты за счет реформ на стороне предложения, включая дерегулирование, приватизацию и снижение налогов.

За тридцать пять лет до восхождения Хайека и Фридмана великий историк Карл Поланьи красноречиво писал о становлении рыночной экономики. Исследования Поланьи привели его к выводу, что действие саморегулирующегося рынка глубоко разрушительно, когда ему позволено освободиться от уравновешивающих его законов и политики. Он описал «двойной процесс»:

С одной стороны, рынки подчинили себе весь мир, а количество обращающихся на рынке товаров выросло до невероятных масштабов; с другой стороны, система соответствующих мер [сложилась] в мощные институты, призванные контролировать воздействие рынка на труд, землю и деньги[45]45
  Karl Polanyi, The Great Transformation: The Political and Economic Origins of Our Time (Boston: Beacon, 2001), 79; Карл Поланьи, Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени (Санкт-Петербург: Алетейя, 2002), 90.


[Закрыть].

Поланьи утверждал, что «двойной процесс» поддерживает рыночную форму, привязывая ее к обществу – уравновешивая, смягчая и облегчая ее разрушительные эксцессы. Поланьи отмечал, что такие контрмеры возникли спонтанно в каждом европейском обществе во второй половине XIX века. Каждое из этих обществ разработало законодательные, нормативные и институциональные решения для надзора за новыми спорными сферами, такие как оплата труда работников, контроль за условиями труда, муниципальные предприятия, коммунальные услуги, безопасность пищевых продуктов, детский труд и общественная безопасность.

В США «двойной процесс» принес плоды после десятилетий общественной борьбы, которая привязала промышленное производство к нуждам общества, хотя результат и был далек от совершенства. «Двойной процесс» проявился в разрушении монополий, влиянии гражданского общества и законодательных реформах Прогрессивной эры. Позже многое было усовершенствовано законодательными, юридическими, социальными и налоговыми инициативами Нового курса и в ходе институционализации кейнсианской экономики после Второй мировой войны – мер в отношении рынка труда, налогов и социального обеспечения, которые в конечном итоге повысили экономическое и социальное равенство[46]46
  Martin J. Sklar, The United States as a Developing Country: Studies in U.S. History in the Progressive Era and the 1920s (Cambridge: Cambridge University Press, 1992); Sanford M. Jacoby, Modern Manors: Welfare Capitalism Since the New Deal (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998); Michael Alan Bernstein, The Great Depression: Delayed Recovery and Economic Change in America, 1929–1939 (Cambridge, MA: Cambridge University Press, 1987); C. Goldin and R. A. Margo, “The Great Compression: The Wage Structure in the United States at Mid-century,” Quarterly Journal of Economics 107, no. 1 (1992): 1–34; Edwin Amenta, “Redefining the New Deal,” in The Politics of Social Policy in the United States, ed. Theda Skocpol, Margaret Weir, and Ann Shola Orloff (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1988), 81–122.


[Закрыть]. «Двойной процесс» получил дальнейшее развитие в законодательных инициативах «Великого общества», особенно в законодательстве о гражданских правах и в эпохальных законах об охране природы. Именно этим мерам многие специалисты приписывают успех в США и Европе рыночной демократии – системы политической экономии, которая оказалась гораздо более адаптивной в своей способности уравновешивать спрос и предложение, чем предполагали левые теоретики или даже Поланьи, и к середине века крупная корпорация представляла собой глубоко укоренившийся и прочный современный социальный институт[47]47
  Ian Gough, Anis Ahmad Dani, and Harjan de Haan, “European Welfare States: Explanations and Lessons for Developing Countries,” in Inclusive States: Social Policies and Structural Inequalities (Washington, DC: World Bank, 2008); Peter Baldwin, The Politics of Social Solidarity: Class Bases of the European Welfare State, 1875–1975 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990); John Kenneth Galbraith, Sean Wilentz, and James K. Galbraith, The New Industrial State (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1967); Gerald Davis, “The Twilight of the Berle and Means Corporation,” Seattle University Law Review 34, no. 4 (2011): 1121–1138; Alfred Dupont Chandler, Essential Alfred Chandler: Essays Toward a Historical Theory of Big Business, ed. Thomas K. McCraw (Boston: Harvard Business School Press, 1988).


[Закрыть].

Под флагом неолиберализма «двойной процесс» был теперь намечен под снос, и реализация этих планов началась немедленно. В 1976 году, в тот же год, когда Дженсен и Меклинг опубликовали свой новаторский анализ, президент Джимми Картер предпринял первые значительные усилия, чтобы радикально привязать корпорацию к рыночным показателям Уолл-стрит, введя смелую программу дерегулирования авиалиний, транспорта и финансового сектора. То, что начиналось как «первые ручейки», превратилось в «мощную волну, которая в последние два десятилетия XX века смела регулирование с крупных сегментов экономики»[48]48
  Jones, Masters of the Universe, 217; Джоунз, Рождение неолиберальной политики, 275.


[Закрыть]. Меры, начавшиеся при Картере, определили собой эпоху Рейгана и Тэтчер, практически все последующие президентства США, и затронули практически весь остальной мир, когда новая фискальная и социальная политика, в той или иной степени, стала распространяться в Европе и других регионах[49]49
  См., напр.: Natali, The Politics of the New Welfare State (Oxford: Oxford University Press, 2012); Richard Münch, Inclusion and Exclusion in the Liberal Competition State: The Cult of the Individual (New York: Routledge, 2012), http://site.ebrary.com/id/10589064; Kyung-Sup Chang, Developmental Politics in Transition: The Neoliberal Era and Beyond (Basingstoke, UK: Palgrave Macmillan, 2012); Zsuzsa Ferge, “The Changed Welfare Paradigm: The Individualization of the Social,” Social Policy & Administration 31, no. 1 (1997): 20–44.


[Закрыть].

Так начался процесс ослабления и распада американской корпорации[50]50
  Gerald F. Davis, Managed by the Markets: How Finance Reshaped America (Oxford: Oxford University Press, 2011); Davis, “The Twilight of the Berle and Means Corporation”; Özgür Orhangazi, “Financialisation and Capital Accumulation in the Non-financial Corporate Sector: A Theoretical and Empirical Investigation on the US Economy: 1973–2003,” Cambridge Journal of Economics 32, no. 6 (2008): 863–886; William Lazonick, “The Financialization of the U.S. Corporation: What Has Been Lost, and How It Can Be Regained,” in The Future of Financial and Securities Markets (Fourth Annual Symposium of the Adolf A. Berle, Jr. Center for Corporations, Law and Society of the Seattle School of Law, London, 2012); Yuri Biondi, “The Governance and Disclosure of the Firm as an Enterprise Entity,” Seattle University Law Review 36, no. 2 (2013): 391–416; Robert Reich, “Obama’s Transition Economic Advisory Board: The Full List,” US News & World Report, November 7, 2008, http://www.usnews.com/news/campaign-2008/articles/2008/11/07/obamas-transition-economic-advisory-board-the-full-listn; Robert B. Reich, Beyond Outrage: What Has Gone Wrong with Our Economy and Our Democracy, and How to Fix It, rev. ed. (New York: Vintage, 2012).


[Закрыть]. Открытое акционерное общество как социальный институт стало считаться дорогостоящей ошибкой, а его устоявшиеся взаимовыгодные связи с клиентами и работниками начали преподноситься как пагубное вмешательство в эффективную работу рынка. Финансовые кнуты и пряники убедили управляющих расчленить или сократить в размере свои компании, а логика капитализма сместилась с прибыльного производства товаров и услуг в сторону все более экзотических форм финансовых спекуляций. Произошедшие изменения в работе рынка действительно вернули капитализм к его суровому первозданному виду, и к 1989 году Дженсен уверенно провозгласил «закат открытого акционерного общества»[51]51
  Michael Jensen, “Eclipse of the Public Corporation,” Harvard Business Review, September—October, 1989.


[Закрыть].

К началу нового тысячелетия, когда фундаментальные механизмы надзорного капитализма только начинали формироваться, «максимизация стоимости для акционеров» была широко принята в качестве «объективной функции» фирмы[52]52
  Michael C. Jensen, “Value Maximization, Stakeholder Theory, and the Corporate Objective Function,” Business Ethics Quarterly 12, no. 2 (2002): 235–256.


[Закрыть]. Эти принципы, извлеченные из того, что когда-то считалось радикальной философией, были канонизированы как стандартная практика в коммерческой, финансовой и юридической сферах[53]53
  Thomas I. Palley, “Financialization: What It Is and Why It Matters” (white paper, Levy Economics Institute of Bard College, 2007), http://www.levyinstitute.org/pubs/wp_525.pdf; Jon Hanson and Ronald Chen, “The Illusion of Law: The Legitimating Schemas of Modern Policy and Corporate Law,” Michigan Law Review 103, no. 1 (2004): 1–149; Henry Hansmann and Reinier Kraakman, “The End of History for Corporate Law” (working paper, Discussion Paper Series, Harvard Law School’s John M. Olin Center for Law, Economics and Business, 2000), http://lsr.nellco.org/cgi/viewcontent.cgi?article=1068&context=harvard_olin.


[Закрыть]. К 2000 году в американских корпорациях открытого типа было занято меньше половины работников в сравнении с данными на 1970 год[54]54
  Davis, “The Twilight of the Berle and Means Corporation,” 1131.


[Закрыть]. В 2009 году число акционерных обществ сократилось по сравнению с 1997 годом вдвое. Корпорация открытого типа стала «ненужной для производства, непригодной для стабильной занятости и предоставления социального обеспечения и не способной обеспечить надежный долгосрочный доход на инвестиции»[55]55
  Gerald F. Davis, “After the Corporation,” Politics & Society 41, no. 2 (2013): 41.


[Закрыть]. В этом процессе культ «предпринимателя», который выглядел идеальным союзом собственности и управления, вырастет до почти мифических пропорций, заменив богатые экзистенциальные возможности второго модерна этим единственным прославленным образцом смелости, конкурентной хитрости, доминирования и богатства.

IV. Нестабильность второго модерна

Девятого августа 2011 года, примерно в то же время, когда конференц-зал Apple разразился аплодисментами, 16 000 полицейских наводнили улицы Лондона в полной решимости подавить «самые широкомасштабные и продолжительные нарушения общественного порядка в истории Лондона со времен мятежа лорда Гордона 1780 года»[56]56
  Juta Kawalerowicz and Michael Biggs, “Anarchy in the UK: Economic Deprivation, Social Disorganization, and Political Grievances in the London Riot of 2011,” Social Forces 94, no. 2 (2015): 673–698.


[Закрыть]. Волнения начались четырьмя ночами ранее, когда мирный протест против действий полиции, застрелившей молодого человека, внезапно обернулся насилием. В последующие дни число участников беспорядков нарастало лавинообразно по мере того как грабежи и поджоги охватили двадцать два из тридцати двух районов Лондона и другие крупные города Великобритании[57]57
  Paul Lewis et al., “Reading the Riots: Investigating England’s Summer of Disorder,” London School of Economics and Political Science, 2011, 17, http://eprints.lse.ac.uk/46297.


[Закрыть]. За четыре дня уличных сражений тысячи демонстрантов причинили материальный ущерб на сумму более 50 миллионов долларов США, 3000 человек были арестованы.

Хотя взлет Apple, казалось, подтверждал притязания людей второго модерна, улицы Лондона говорили о мрачном наследии тридцатилетнего эксперимента по экономическому росту для избранных. Через неделю после начала беспорядков, социолог Саския Сассен в статье в издании Daily Beast отмечала: «если нужно назвать одну предпосылку, то она связана с безработицей и отчаянной бедностью среди людей, которые хотят быть частью среднего класса и которые остро сознают резкое неравенство между собой и богатой элитой своей страны. Во многом это – социальные революции, с маленькой буквы, протест против социальных условий, которые стали невыносимыми»[58]58
  Saskia Sassen, “Why Riot Now? Malaise Among Britain’s Urban Poor Is Nothing New. So Why Did It Finally Tip into Widespread, Terrifying Violence?” Daily Beast, August 15, 2011, http://www.donestech.net/ca/why_riot_now_by_saskia_ sassen_newsweek.


[Закрыть].

Что это были за социальные условия, ставшие такими невыносимыми? Многие аналитики сходились во мнении, что к беспорядкам в Британии привела успешная неолиберальная трансформация общества – программа, которая была наиболее полно реализована в Великобритании и США. Действительно, исследование Лондонской школы экономики, основанное на интервью с 270 участниками беспорядков, выявило доминирующую тему – неравенство: «нет работы, нет денег»[59]59
  Lewis et al., “Reading the Riots,” 25.


[Закрыть]. Точка отсчета почти в каждом исследовании звучит одним и тем же набатом: отсутствие возможностей, отсутствие доступа к образованию, маргинализация, лишения, обиды, безнадежность[60]60
  Lewis et al., “Reading the Riots”. См. также: Kawalerowicz and Biggs, “Anarchy in the UK”; James Treadwell et al., “Shopocalypse Now: Consumer Culture and the English Riots of 2011,” British Journal of Criminology 53, no. 1 (2013): 1–17; Tom Slater, “From ‘Criminality’ to Marginality: Rioting Against a Broken State,” Human Geography 4, no. 3 (2011): 106–115.


[Закрыть]. И хотя беспорядки в Лондоне существенно отличались от других протестов, которые им предшествовали или за ними последовали, прежде всего от движения Indignados, начавшегося с широкомасштабной общественной мобилизации в Мадриде в мае 2011 года, и движения Occupy, возникшего 17 сентября в парке Зукотти на Уолл-стрит, они имели общее происхождение в экономическом неравенстве и бесправии[61]61
  Thomas Piketty, Capital in the Twenty-First Century (Cambridge, MA: Belknap Press, 2014); Томас Пикетти, Капитал в XXI веке (Москва: Ад Маргинем Пресс, 2015). Пикетти объединил данные о доходах за многие годы и сделал вывод о том, что неравенство в доходах в США и Великобритании достигло уровня, невиданного с XIX века. Верхние 10 % американских наемных работников неуклонно увеличивали свою долю в национальном доходе с 35 % в 1980-х гг. до более чем 46 % в 2010. Основная часть этого роста приходится на верхний 1 %, доля которого выросла с 9 до 20 %, половина из которых пришлась на верхнюю 0,1 %. Пикетти подсчитал, что 60–70 % из верхних 0,1 % в иерархии доходов состоят из менеджеров, которым удалось добиться «исторически беспрецедентной» компенсации благодаря новым структурам стимулирования, призванным максимизировать стоимость.


[Закрыть].

США, Великобритания и большая часть Европы вступили во второе десятилетие XXI века, сталкиваясь с экономическим и социальным неравенством, более выраженным, чем даже во времена «позолоченного века», и сопоставимым с неравенством в некоторых из самых бедных стран мира[62]62
  О значимости демократически ориентированных социальных, политических и экономических институтов для облегчения экономической ситуации см. в монументальном исследовании: Daron Acemoglu and James Robinson, Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty (New York: Crown Business, 2012); Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты (Москва: Издательство АСТ, 2015). Институты также в центре внимания работы Роберта Райха о неравенстве и регрессивной экономической политике: Robert B. Reich, Aftershock: The Next Economy and America’s Future (New York: Vintage, 2011); Роберт Райх, Послешок. Экономика будущего (Москва, Карьера Пресс, 2012). См. также: Michael Stolleis, History of Social Law in Germany (Heidelberg: Springer, 2014), www.springer.com/us/book/9783642384530; Mark Hendrickson, American Labor and Economic Citizenship: New Capitalism from World War I to the Great Depression (Cambridge: Cambridge University Press, 2013); Swank, “The Political Sources of Labor Market Dualism in Postindustrial Democracies, 1975–2011”; Emin Dinlersoz and Jeremy Greenwood, “The Rise and Fall of Unions in the U.S.” (NBER working paper, US Census Bureau, 2012), http://www.nber.org/papers/w18079; Basak Kus, “Financialization and Income Inequality in OECD Nations: 1995–2007,” Economic and Social Review 43, no. 4 (2012): 477–495; Viki Nellas and Elisabetta Olivieri, “The Change of Job Opportunities: The Role of Computerization and Institutions” (Quaderni DSE working paper, University of Bologna & Bank of Italy, 2012), http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1983214; Gough, Dani, and de Haan, “European Welfare States”; Landon R. Y. Storrs, Civilizing Capitalism: The National Consumers’ League, Women’s Activism, and Labor Standards in the New Deal Era, rev. ed. (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2000); Ferge, “The Changed Welfare Paradigm”; Jacoby, Modern Manors; Sklar, The United States as a Developing Country; J. Bradford De Long and Barry Eichengreen, “The Marshall Plan: History’s Most Successful Structural Adjustment Program,” in Post—World War II Economic Reconstruction and Its Lessons for Eastern Europe Today, ed. Rudiger Dornbusch (Cambridge, MA: MIT Press, 1991); Baldwin, The Politics of Social Solidarity; Amenta, “Redefining the New Deal”; Robert H. Wiebe, The Search for Order: 1877–1920 (New York: Hill and Wang, 1967); John Maynard Keynes, “Economic Possibilities for Our Grandchildren,” in John Maynard Keynes, Essays in Persuasion (New York: W. W. Norton, 1930); Джон Мейнард Кейнс, “Экономические возможности для наших внуков”, Вопросы экономики, № 6 (2009): 60–69.
  К 2014 г. в отчете Standard and Poor's был сделан вывод о том, что неравенство доходов препятствует экономическому росту и дестабилизирует социальную структуру – факт, давно признанный еще Генри Фордом с его пятидолларовым днем. См.: “How Increasing Income Inequality Is Dampening US Economic Growth, and Possible Ways to Change the Tide,” S&P Capital IQ, Global Credit Portal Report, August 5, 2014, https://www.globalcreditportal.com/ratingsdirect/renderArticle.do?articleId=1351366&SctArtId=255732&from=CM&nsl_code=LIME&sourceObjectId=8741033&sourceRevId=1&fee_ind=N&exp_date=20240804-19:41:13.


[Закрыть]. Несмотря на десятилетие взрывного цифрового роста, частью которого было чудо Apple и проникновение интернета в повседневную жизнь, опасное социальное расслоение предсказывало еще более стратифицированное и антидемократическое будущее. «В эпоху нового консенсуса в отношении стабилизации финансовой политики, – писала одна из американских экономистов, – экономика стала свидетелем крупнейшего в истории перевода доходов верхам»[63]63
  Tcherneva, “Reorienting Fiscal Policy: A Bottom-Up Approach,” 57. См. также: Francisco Rodriguez and Arjun Jayadev, “The Declining Labor Share of Income,” Journal of Globalization and Development 3, no. 2 (2013): 1–18; Oliver Giovannoni, “What Do We Know About the Labor Share and the Profit Share? Part III: Measures and Structural Factors” (working paper, Levy Economics Institute at Bard College, 2014), http://www.levyinstitute.org/publications/what-do-we-know-about-the-labor-share-and-the-profit-share-part-3-measures-and-structural-factors; Dirk Antonczyk, Thomas DeLeire, and Bernd Fitzenberger, “Polarization and Rising Wage Inequality: Comparing the U.S. and Germany” (IZA discussion papers, Institute for the Study of Labor, March 2010), https://ideas.repec.org/p/iza/izadps/dp4842.html; Duane Swank, “The Political Sources of Labor Market Dualism in Postindustrial Democracies, 1975–2001,” conference paper presented at the American Political Science Association Annual Meeting, Chicago, 2013; David Jacobs and Lindsey Myers, “Union Strength, Neoliberalism, and Inequality: Contingent Political Analyses of US Income Differences Since 1950,” American Sociological Review 79 (2014): 752–774; Viki Nellas and Elisabetta Olivieri, “The Change of Job Opportunities: The Role of Computerization and Institutions” (Quaderni DSE working paper, University of Bologna & Bank of Italy, 2012), http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1983214; Gough, Dani, and de Haan, “European Welfare States: Explanations and Lessons for Developing Countries”.


[Закрыть]. Отрезвляющий отчет Международного валютного фонда за 2016 год предупреждал о грядущей нестабильности, заключив, что глобальный неолиберальный тренд «не оправдал ожиданий». Вместо этого неравенство значительно уменьшило «уровень и устойчивость роста», одновременно повысив нестабильность и создав постоянную уязвимость перед экономическим кризисом[64]64
  Jonathan D. Ostry, “Neoliberalism: Oversold?” Finance & Development 53, no. 2 (2016): 38–41; как заключил другой американский экономист, «великая рецессия 2008 г. решительно покончила с иллюзией экономического роста, обнажив вместо этого достижения финансового капитализма как они есть, без прикрас: для большинства – стагнация доходов с середины 1970-х, для крошечного меньшинства – огромная концентрация богатства». См. также: Josh Bivens, “In 2013, Workers’ Share of Income in the Corporate Sector Fell to Its Lowest Point Since 1950,” Economic Policy Institute (blog), September 4, 2014, http://www.epi.org/publication/ 2013-workers-share-income-corporate-sector. Исследования либерализации и «финансиализации» как в развитых, так и в развивающихся экономиках показали, что эти процессы связаны с новыми нестабильностями, включая банкротства, закрытие банков, крайнюю волатильность активов и спад в реальном секторе экономики. См., например: Malcolm Sawyer, “Financial Development, Financialisation and Economic Growth” (working paper, Financialisation, Economy, Society & Sustainable Development Project, 2014), http://fessud.eu/wpcontent/uploads/2013/04/Financialisation-and-growth-Sawyer-working-paper-21.pdf. См. также: William A. Galston, “The New Challenge to Market Democracies: The Political and Social Costs of Economic Stagnation” (research report, Brookings Institution, 2014), http://www.brookings.edu/research/reports2/2014/10/new-challenge-market-democracies; Joseph E. Stiglitz, The Price of Inequality: How Today’s Divided Society Endangers Our Future (New York: W. W. Norton, 2012); Джозеф Стиглиц, Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему (Москва: Эксмо, 2015); James K. Galbraith, Inequality and Instability: A Study of the World Economy Just Before the Great Crisis (New York: Oxford University Press, 2012); Ronald Dore, “Financialization of the Global Economy,” Industrial and Corporate Change 17, no. 6 (2008): 1097–1112; Philip Arestis and Howard Stein, “An Institutional Perspective to Finance and Development as an Alternative to Financial Liberalisation,” International Review of Applied Economics 19, no. 4 (2005): 381–398; Asil Demirguc-Kunt and Enrica Detragiache, “The Determinants of Banking Crises in Developing and Developed Countries,” Staff Papers—International Monetary Fund 45, no. 1 (1998): 81–109.


[Закрыть].

В условиях царящей рыночной свободы стремление к полноценной жизни натолкнулось на глухую стену. Спустя два года после беспорядков в Северном Лондоне исследования в Великобритании показали, что к 2013 году бедность, вызванная отсутствием образования и безработицей, уже исключила почти треть населения из регулярного социального участия[65]65
  Emanuele Ferragina, Mark Tomlinson, and Robert Walker, “Poverty, Participation and Choice,” JRF, May 28, 2013, https://www.jrf.org.uk/report/poverty-participation-and-choice.


[Закрыть]. В другом британском отчете был сделан вывод:

Работники с низким и средним уровнем дохода испытывают самое значительное снижение уровня жизни с тех пор, как в середине XIX века стали появляться надежные данные на этот счет[66]66
  Helen Kersley et al., “Raising the Benchmark: The Role of Public Services in Tackling the Squeeze on Pay,” New Economics Foundation, https://www.unison.org.uk/content/uploads/2013/12/On-line-Catalogue219732.pdf.


[Закрыть].

К 2015 году меры жесткой экономии привели к сокращению бюджетов местных органов власти на 19 %, или 18 миллиардов фунтов, вынудили снизить на 8 % расходы на защиту детей и обернулись тем, что 150 000 пенсионеров лишились доступа к жизненно важным услугам[67]67
  Sally Gainsbury and Sarah Neville, “Austerity’s £18bn Impact on Local Services,” Financial Times, July 19, 2015, http://www.ft.com/intl/cms/s/2/5fcbd0c4-2948-11e5-8db8-c033edba8a6e.html?ftcamp=crm/email/2015719/nbe/InTodaysFT/product#axzz3gRAfXkt4.


[Закрыть]. В 2014 году почти половина населения США жила в функциональной бедности, когда самая высокая заработная плата среди нижней половины работающих составляла около 34 000 долларов[68]68
  Carmen DeNavas-Walt and Bernadette D. Proctor, “Income and Poverty in the United States: 2014,” US Census Bureau, September 2015, http://www.census.gov/content/dam/Census/library/publications/2014/demo/p60-249.pdf; Thomas Gabe, “Poverty in the United States: 2013,” Congressional Research Service, September 25, 2014, http://digitalcommons.ilr.cornell.edu/key_workplace/1329.


[Закрыть]. В 2012 году в США опрос Министерства сельского хозяйства показал, что почти 49 миллионов человек живут в домохозяйствах, «испытывающих нехватку продовольствия»[69]69
  Alisha Coleman-Jensen, Mark Nord, and Anita Singh, “Household Food Security in the United States in 2012” (economic research report, US Department of Agriculture, September 2013), https://www.ers.usda.gov/webdocs/publications/45129/39937_err-155.pdf?v=42199.


[Закрыть].

В своей книге «Капитал в XXI веке» французский экономист Тома Пикетти интегрировал данные о доходах за многие годы, которые позволили вывести общий закон накопления: норма прибыли на капитал, как правило, превышает экономический рост. Эта тенденция, обобщенно выражаемая как r > g, представляет собой динамику, которая приводит ко все более и более сильному расслоению доходов, а вместе с этим и к целому ряду антидемократических социальных последствий, которые долгое время назывались предвестниками финального кризиса капитализма. В этом контексте Пикетти приводит примеры того, как финансовые элиты используют свои сверхприбыли для финансирования захвата политической системы, что защищает их интересы от политических вызовов[70]70
  Piketty, Capital in the Twenty-First Century, 334–235; Пикетти, Капитал в XXI веке, 333–334. См. также: Theda Skocpol and Vanessa Williamson, The Tea Party and the Remaking of Republican Conservatism, rev. ed. (New York: Oxford University Press, 2016); Naomi Oreskes and Erik M. Conway, Merchants of Doubt: How a Handful of Scientists Obscured the Truth on Issues from Tobacco Smoke to Global Warming (London: Bloomsbury, 2010).


[Закрыть]. Так, в материале газеты New York Times 2015 года сделан вывод, что на 158 американских семей и принадлежащие им корпорации приходилась почти половина (176 миллионов долларов) всех денег, собранных обеими политическими партиями в поддержку кандидатов в президенты в 2016 году, главным образом в поддержку «кандидатов-республиканцев, которые обещали избавляться от регулирования, снижать налоги <…> и урезать пособия»[71]71
  Nicholas Confessore, “The Families Funding the 2016 Presidential Election,” New York Times, October 10, 2015, https://www.nytimes.com/interactive/2015/10/11/us/politics/2016-presidential-election-super-pac-donors.html.


[Закрыть]. Историки, журналисты-расследователи, экономисты и политологи анализировали скрытую механику поворота к олигархии, проливая свет на систематические кампании общественного влияния и политического захвата, которые помогли продвигать и сохранять радикальную свободнорыночную повестку за счет демократии[72]72
  Историк Нэнси Маклин и журналист Джейн Мэйер подробно описали незримую работу радикально-правых идеологов и их спонсоров-миллиардеров, располагающих неограниченными средствами для манипулирования политикой и обществом и опирающихся на теневую сеть «фабрик мысли», организаций-доноров и СМИ, с целью искусной эксплуатации гражданских волнений и подталкивания их к экстремистским взглядам. См.: Nancy MacLean, Democracy in Chains: The Deep History of the Radical Right’s Stealth Plan for America (New York: Viking, 2017); Jane Mayer, Dark Money: The Hidden History of the Billionaires Behind the Rise of the Radical Right (New York: Anchor, 2017).


[Закрыть].

Тезис обширного исследования Пикетти можно сформулировать просто: «в сыром виде капитализм несъедобен». Капитализм, как сосиска, подлежит обработке – демократическим обществом и его институтами, – потому что сырой капитализм антисоциален. Как предупреждает Пикетти:

эволюция рыночной экономики и частной собственности, предоставленных самим себе, содержит в себе <…> мощные силы расхождения, которые могут стать угрозой для наших демократических обществ и для лежащих в их основе ценностей социальной справедливости[73]73
  Piketty, Capital in the Twenty-First Century, 571; Пикетти, Капитал в XXI веке, 585.


[Закрыть].

Многие исследователи стали называть эти новые условия «неофеодализмом», отмеченным консолидацией богатства и власти элиты, выходящими далеко за пределы контроля со стороны простых людей и механизмов демократического согласия[74]74
  Milan Zafirovski, “‘Neo-Feudalism’ in America? Conservatism in Relation to European Feudalism,” International Review of Sociology 17, no. 3 (2007): 393–427, https://doi.org/10.1080/03906700701574323; Alain Supiot, “The Public-Private Relation in the Context of Today’s Refeudalization,” International Journal of Constitutional Law 11, no. 1 (2013): 129–145, https://doi.org/10.1093/icon/mos050; Daniel J. H. Greenwood, “Neofeudalism: The Surprising Foundations of Corporate Constitutional Rights,” University of Illinois Law Review 163 (2017).


[Закрыть]. Пикетти называет это возвращением к «патримониальному капитализму», движением вспять к досовременному обществу, в котором жизненные перспективы человека зависят от унаследованного богатства, а не от меритократических достижений[75]75
  Piketty, Capital in the Twenty-First Century, 237–270; Пикетти, Капитал в XXI веке, 238–269.


[Закрыть].

Теперь у нас есть инструментарий, необходимый для понимания этой коллизии во всей ее разрушительной сложности: невыносимо, что экономическое и социальное неравенство вернулось к доиндустриальной «феодальной» модели, но мы, люди, остались современными. Мы не неграмотные крестьяне, крепостные или рабы. Будучи «средним классом» или «маргинализированными слоями», мы разделяем коллективное историческое состояние индивидуализированных людей со сложным социальным опытом и представлениями. Мы – сотни миллионов или даже миллиарды людей второго модерна, которых история освободила как от некогда неизменных фактов судьбы, заданных с рождения, так и от условий массового общества. Мы знаем, что имеем право на собственное достоинство и на шанс жить полноценной жизнью. Это экзистенциальная зубная паста, которую, «освободив» однажды, загнать обратно в тюбик невозможно. Подобно расходящейся кругами разрушительной звуковой волне, следующей за взрывом, нашу эпоху стали определять отзвуки боли и гнева, исходящие от этой губительной коллизии между реалиями неравенства и теми чувствами, которые это неравенство вызывает[76]76
  Едкое и убедительное исследование этих тем см. в: Carol Graham, Happiness for All? Unequal Hopes and Lives in Pursuit of the American Dream (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2017); David G. Blanchflower and Andrew Oswald, “Unhappiness and Pain in Modern America: A Review Essay, and Further Evidence, on Carol Graham’s ‘Happiness for All?’” (NBER working paper, November 2017).


[Закрыть].

Тогда, в 2011 году, те 270 интервью участников лондонских беспорядков также отражали шрамы, оставленные этой коллизией. «Они выражали это по-разному, – заключает доклад, – но все участники беспорядков, в сущности, говорили о всепроникающем чувстве несправедливости. Для одних эта несправедливость была экономической – отсутствие работы, денег или возможностей. Для других это была более широкая социальная несправедливость, не только отсутствие материальных благ, но и то, как, им казалось, к ним относятся в сравнении с другими…». Было «широко распространено» «ощущение невидимости». Как объяснила одна женщина: «Молодежи сегодня надо дать высказаться. Это было бы справедливо по отношению к ним». А молодой человек размышлял: «Когда всем на тебя наплевать, ты в конце концов заставляешь их считаться с собой, ты устраиваешь им встряску»[77]77
  См.: Tim Newburn et al., “David Cameron, the Queen and the Rioters’ Sense of Injustice,” Guardian, December 5, 2011, http://www.theguardian.com/uk/2011/dec/05/cameron-queen-injustice-english-rioters.


[Закрыть]. Другие исследования объясняют бессловесный гнев бунтарей Северного Лондона тем, что им было «отказано в достоинстве»[78]78
  Slater, “From ‘Criminality’ to Marginality”.


[Закрыть].

Когда на другом континенте, вдали от осажденных районов Лондона, развернулось движение Occupy, то оно, казалось, имело мало общего с этим августовским взрывом насилия. Те 99 %, которые собиралось представлять это движение, не были маргиналами; напротив, сама легитимность Occupy подтверждала его статус как движения подавляющего большинства. Тем не менее Occupy обнаружило аналогичный конфликт между фактами неравенства и чувствами по отношению к неравенству, выраженный в рамках творчески индивидуализированной политической культуры, которая настаивала на «прямой демократии» и «горизонтальном лидерстве»[79]79
  Todd Gitlin, Occupy Nation: The Roots, the Spirit, and the Promise of Occupy Wall Street (New York: Harper Collins, 2012); Zeynep Tufekci, Twitter and Tear Gas: The Power and Fragility of Networked Protest (New Haven, CT: Yale University Press, 2017). См. также: Andrew Gavin Marshall, “World of Resistance Report: Davos Class Jittery amid Growing Warnings of Global Unrest,” Occupy.com, July 4, 2014, http://www.occupy.com/article/world-resistance-report-davos-class-jittery-amid-growing-warnings-global-unrest.


[Закрыть]. Некоторые аналитики пришли к выводу, что именно этот конфликт в конечном счете и погубил движение, когда «внутреннее ядро» его лидеров не пожелало отступить от чистоты своего крайне индивидуализированного подхода в пользу стратегий и тактик, требуемых для жизнеспособного массового движения[80]80
  Todd Gitlin, “Occupy’s Predicament: The Moment and the Prospects for the Movement,” British Journal of Sociology 64, no. 1 (2013): 3–25.


[Закрыть]. Ясно одно: в парке Зукотти не было крепостных. Напротив, как размышлял один из тех, кто внимательно наблюдал за движением:

Новизна заключалаcь в том, что с самого начала очень большие слои «мы, народа» оказались мудрее наших правителей. Мы видели дальше и доказали, что правы, тем самым перевернув традиционную легитимность правления нашей элиты, основанную на том, что начальники знают лучше, чем голытьба[81]81
  Anthony Barnett, “The Long and Quick of Revolution,” Open Democracy, February 2, 2015, https://www.opendemocracy.net/anthony-barnett/long-and-quick-of-revolution.


[Закрыть].

В этом и состоит экзистенциальное противоречие второго модерна, определяющее условия нашего существования: мы хотим осуществлять контроль над собственной жизнью, но повсюду нам не дают этого делать. Индивидуализация отправила каждого из нас на поиски ресурсов, нужных для обеспечения полноценной жизни, но на каждом шагу мы вынуждены сражаться с экономикой и политикой, для которых мы лишь ничтожества. Мы живем в сознании того, что наша жизнь имеет уникальную ценность, но с нами обходятся так, словно нас не существует. По мере того как награды зрелого финансового капитализма ускользают из наших рук, нам остается ждать будущего в замешательстве, которое все чаще и чаще выливается в насилие. Мы рассчитываем на психологическое самоопределение, это то пространство, в котором разворачиваются наши мечты, поэтому потери, которые наносят нам сжимающиеся тиски нарастающего неравенства, бесправия, всепроникающей конкуренции и унижающего достоинство расслоения – не только экономические. Они бьют в самое больное место, повергая нас в смятение и горечь, потому что мы знаем, что имеем право на личное достоинство и право на жизнь на наших собственных условиях.

Глубочайшее противоречие нашего времени, писал социальный философ Зигмунт Бауман, – это «зияющая брешь между правом защищать свои права и возможностью управлять социальными условиями, которые делают такую защиту реальной… Именно из этой глубокой бреши выделяются наиболее ядовитые миазмы, отравляющие жизнь современных людей»[82]82
  Zygmunt Bauman, Liquid Modernity (Cambridge, MA: Polity, 2000), 38; Зигмунт Бауман, Текучая современность (Санкт-Петербург: Питер, 2008), 46–47.


[Закрыть]. Любая новая глава в многовековой истории освобождения человека, настаивал он, должна начинаться здесь. Может ли нестабильность второго модерна уступить место новому синтезу – третьему модерну, который преодолеет это противоречие, предложив подлинный путь к процветающей и полноценной жизни для многих, а не только для избранных? Какую роль в этом сыграет информационный капитализм?