Текст книги "Побег Джорджа Блейка"

Автор книги: Шон Бёрк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Беглецы

Понедельник на Хайлевер-роуд прошел спокойно и размеренно. Утром я отправился за покупками и принес домой все утренние газеты. Побег был по-прежнему в центре внимания, заголовки, набранные крупным шрифтом, прямо-таки кричали о нем с первых полос. Так продолжалось всю неделю. Карикатуристы тоже не остались внакладе. Никакой другой преступник в Великобритании не способствовал столь бурному росту тиражей газет и, следовательно, росту доходов Флит-стрит,[5]5
  Флит-стрит – улица в Лондоне, где расположены редакции крупнейших газет.


[Закрыть] как Блейк. По телевидению и в кинотеатрах демонстрировались фильмы, которые создавали «культ шпиона».

Я просмотрел газеты. Букет хризантем, брошенный на месте действия, с легкой руки комментаторов получил таинственное значение. «Загадка розовых хризантем» – гласил один из заголовков. Он сам по себе давал некоторое представление о том, чего можно было ожидать в дальнейшем.

В середине дня в радиопрограмме Би-би-си «Единый мир» канадский журналист, который был интернирован в Корее вместе с Блейком, выдвинул первую из целого ряда фантастических версий. Он сообщил корреспонденту Би-би-си, что Блейк никак не мог совершить побега из тюрьмы по той простой причине, что он в ней никогда не был. По его утверждению, все это было крупномасштабной игрой английской разведки, чтобы ввести в заблуждение КГБ. Суд над Блейком был в действительности хорошо разыгранным спектаклем с целью убедить русских, что Блейк искренне сотрудничал с ними, когда на самом деле он строго выполнял инструкции Эм-Ай-6 (британская разведка). После судебного спектакля Блейк преспокойно жил в полном комфорте под вымышленным именем, а на его месте в тюрьме сидел другой человек.

Теперь Эм-Ай-6 организовала столь же правдоподобный спектакль с побегом. Подставному лицу хорошо заплатят, а настоящий Блейк объявится в России, где КГБ встретит его как героя. Там Блейк, несомненно, сразу же включится в работу КГБ и одновременно будет регулярно направлять в Лондон подробные доклады своим настоящим хозяевам. Таким образом, Эм-Ай-6 сумеет внедрить своего человека в штаб-квартиру КГБ в Москве.

В конце передачи я повернулся к Блейку.

– Вот, значит, в какие игры ты играешь? Выходит, что я все время работал на разведку? Тогда они могли бы хотя бы несколько облегчить мне жизнь в тот вечер. А может быть, они и подослали сторожа с собакой, влюбленную парочку в машине? Я чуть не отдал концы, и все для того, чтобы инсценировка побега выглядела поубедительнее?

Очзнь изобретательно! Но ты, Джордж, в этом лучше разбираешься. Кстати, тебя действительно зовут Джордж?

Блейк рассмеялся.

– Можешь ли ты себе представить, чтобы британская разведка дурачила министра внутренних дел, министра юстиции и лорда – верховного судью?

Верно, такой ситуации я себе представить не мог.

В тот же вечер стало известно, что министр внутренних дел объявил в Палате общин, что он уже назначил адмирала флота герцога Маунтбэттона-Бирманского главой правительственной комиссии по расследованию положения с обеспечением безопасности в тюрьмах Великобритании на основании материалов дела о побеге Джорджа Блейка. Но эта мера не удовлетворила оппозицию, которая внесла предложение о вотуме недоверия министру внутренних дел. Было решено обсудить это предложение в следующий понедельник.

Вечером по телевидению было объявлено, что все шпионы, отбывающие тюремное заключение в Великобритании, в течение одного дня были переведены в другие тюрьмы под усиленную охрану.

На следующий день, во вторник, позвонил Майкл и сообщил, что нашел для нас новое убежище. Мы уже собрали вещи, но, когда вечером пришел Майкл, новости у него были не самые приятные: оказалось, что на новом месте мог жить только один человек. Естественно, речь шла о Блейке.

– Для тебя, Шон, мы подыщем другое пристанище, – успокоил меня Майкл, заметив мое волнение. Затем он повернулся к Блейку:

– Люди, к которым мы направляемся, естественно, знают, кто вы такой. Их беспокоит одна вещь. Они, так же как и мы все, не горят желанием помогать русской разведке. Поэтому они хотели бы получить своего рода заверения, что вы не будете передавать русским никакой информации.

Это оказалось неожиданностью не только для Блейка, но и для меня. Наступило напряженное молчание. Он выглядел озадаченным, хотя с самого начала трудно было предположить, что люди, которые ему помогают, симпатизируют коммунистам.

– Что ж, – сказал наконец он, но не слишком решительно, – могу заверить вас, что я этого делать не буду.

После отъезда Блейка и Рейнольдса я улегся на кровать и, уставившись в потолок, начал размышлять. Рано или поздно Скотленд-Ярд опубликует всю информацию обо мне. Это лишь вопрос времени. Как только они убедятся, что я замешан в организации побега, они постараются в первую очередь поймать меня. Тогда новое убежище Блейка будет еще более безопасным. А коли так, то, чем скорее они убедятся в моей виновности, тем лучше. Почему бы несколько не ускорить этот процесс?

Одеться, выйти на улицу, добраться до ближайшей станции метро, проехать несколько остановок, сделав пересадку, было делом какого-то получаса. Из автомата на одной из станций я позвонил в Скотленд-Ярд и сообщил дежурному полицейскому, где находится автомобиль, на котором бежал Блейк, и его регистрационный номер.

Такой трюк, по моему мнению, должен был отвлечь полицию от Блейка и серьезно ввести в замешательство Скотленд-Ярд. Теперь они будут думать, что я провернул операцию с помощью преступного мира и что один из нанятых подручных заложил меня, чтобы отомстить за какую-то старую обиду.

В понедельник номер машины был объявлен по телевидению и со ссылкой на полицию сообщалось, что разыскивается владелец. Имен не называлось, хотя было ясно, что они ищут меня. Действительно, вскоре появились сообщения, что разыскивается некий ирландец по подозрению в участии в побеге Блейка. Далее указывалось, что два представителя политического отдела Скотленд-Ярда навестили мою мать. Она рассказала им, что ее сын был в Лимерике между 10 и 15 октября, а потом по делам уехал в Дублин.

Через два дня нашим друзьям удалось найти нам с Блейком другое убежище, на этот раз вместе. Однако обстановка на новом месте оказалась весьма нервозной.

Хозяин дома был писателем, и к нему ежедневно приходила секретарь-машинистка, которой он диктовал свои произведения. Наличие двух посторонних мужчин в доме трудно было бы долго скрывать. По этому поводу мы собрали «военный совет». Без лишних предисловий Майкл предложил, чтобы Блейк попытался пробраться в советское посольство.

Услышав это, Блейк от изумления даже рот разинул.

– Советское посольство? – воскликнул он.

– Да, – настаивал Майкл. – Я провел небольшую разведку и убедился, что проделать это будет легко. Я завезу вас во двор в багажнике автомобиля, сказав, что приехал подать заявление на визу. Там есть задний двор, где вы сможете выбраться из багажника незаметно для полицейских и войти в посольство через черный ход. Я уверяю вас, что это осуществимо. Я все внимательно изучил.

Майкл говорил быстро, стараясь быть убедительным.

Блейк был поражен.

– Но это же будет дикой глупостью! – воскликнул он. – Даже если я проникну в посольство под носом у полиции, что трудно себе представить даже при самой буйной фантазии, что это даст? Мне ведь все равно придется выбираться из посольства, чтобы уехать из Англии.

Зачем проникать в здание, которое находится под специальным наблюдением?

– Но ведь никто не будет знать, что вы находитесь в посольстве, а русские позже смогут тайно вывезти вас из страны.

– Я не верю в это, – твердо сказал Блейк. – Если я и сумею проникнуть в посольство, контрразведке это станет известно уже через пару часов.

В конце концов выход был найден. Было решено, что мы с Блейком переберемся в трехкомнатную квартиру Пэта, сначала он, потом я.

Двое покидают Великобританию

В понедельник состоялось мое переселение к Пэту.

Блейк был уже на месте. Жизнь наша приобрела размеренный и даже несколько монотонный характер. Первую недзлю я никуда не выходил, а потом начал совершать регулярные прогулки: покупал продукты, ходил в прачечную, за газетами. Несколько раз я встречался нос к носу с полицейскими, но они меня не узнавали.

Создание следственной комиссии Маунтбэттона вызвало цепную реакцию побегов из тюрем по всей стране, что нас с Блейком немало повеселило. Очевидно, среди британских заключенных возобладало мнение, что, если они не предпримут попытку сбежать сейчас, в дальнейшем это окажется невозможным.

Постоянным источником развлечений для нас были выступления по телевидению разного рода «экспертов», которые выдвигали собственные версии побега шпионапрофессионала Джорджа Блейка. Один из них заявил, что побег Блейка был осуществлен с помощью Ирландской республиканской армии и что мы с Блейком скрываемся сейчас где-то в Ирландии на конспиративной квартире этой организации. А почему Ирландская республиканская армия пошла на это? Не из симпатий к коммунистам, а потому, что ненавидят англичан.

Особенно занимательная версия была выдвинута одним иностранным журналистом, который говорил с сильным славянским акцентом. Он высказал мнение, что побег Блейка был спланирован как военная операция и осуществлялся под руководством КГБ. Блейк, по его словам, был вывезен из Англии в день побега и пересек Европу на самолете, вертолете и автомобиле в сопровождении сотрудников секретной службы Чехословакии.

Была показана карта с маршрутом следования Блейка и с указанием отелей, где он якобы останавливался. Откуда журналист получил такую информацию? Из восточноевропейских источников, которые, в силу очевидных при* чин, не могут быть названы. Мы с Блейком посчитали весьма вероятным, что КГБ организовал «утечку» такой информации, чтобы усыпить бдительность англичан. В Москве выяснилось, что это не соответствовало действительности.

В течение второй недели нашего пребывания в квартире Пэта на Хэмстед Хай-стрит я купил себе на случай необходимости фальшивый паспорт. Сделать это оказалось нетрудно. Я совершенно открыто сфотографировался в местном фотоателье. Затем через одного из своих знакомых по тюремному общежитию я встретился в пивной с нужным человеком и через 24 часа стал владельцем паспорта на имя британского подданного Джеймса Ричардсона, архитектора, проживающего в Лондоне по адресу Оксфорд Гарденс, 10.

Блейк рассматривал паспорт с нескрываемым интересом.

– Будучи когда-то британским вице-консулом, я подержал в руках массу подобных документов и даже выдавал их. Должен тебя заверить, что паспорт изготовлен профессионально, – заметил он.

Пока мы жили в квартире Пэта, раз или два в неделю Майкл и Энн скрашивали наше одиночество. Мы вместе обедали или ужинали и при этом постоянно обсуждали, как вывезти Блейка из Великобритании. У него самого не было особого желания попадать за «железный занавес».

Он бы охотно предпочел какую-нибудь нейтральную страну, чьи власти не были бы склонны выдать его англичанам. По этим соображениям его выбор падал на Египет. У меня родилось подозрение, что Блейк не был уверен, какой прием ждал его в России. Однако вскоре стало ясно, что из-за скудости денежных средств ему придется оставить мысли о Египте и выбираться из Англии кратчайшим путем через Восточную Европу, скорей всего через Германию, тем более что Блейк свободно владел немецким.

После горячих дискуссий было решено отказаться от попытки вывезти его из страны открыто по фальшивому паспорту. Это показалось нам слишком опасным. Мы предпочли вариант с использованием автомобиля, в специально оборудованном багажнике которого будет находиться Блейк. Машину поведет Майкл, Вместе с ним поедэт Энн.

Через несколько дней Майкл купил подержанный автомобиль – фургон марки «Дормобайл». В багажном отделении машины были оборудованы туристская кухня и одно спальное место. В сложенном виде полка убиралась в специальный ящик, который после незначительной переделки был превращен в убежище для Блейка. В путь они отправлялись 17 декабря 1966 года. Маршрут проходил до Дувра, затем на пароме до Остенде, через Бельгию, ФРГ в ГДР. Блейка они должны были высадить уже на восточногерманской территории недалеко от Берлина на автобане. Было решено, что затем Майкл и Энн доберутся до Берлина, проведут там день и вернутся в Англию тем же путем.

Что касается меня, то я собирался последовать за Блейком в ГДР ровно через две недели, чтобы он смог предупредить своих русских друзей о моем прибытии, если все пройдет хорошо…

…В тот день мы с Пэтом поставили будильник на 7 часов утра: если беглецов задержат в Дувре, это успеет попасть в утренние последние известия. В семь никаких экстренных сообщений не было. Никаких новостей не последовало и в телепрограмме в девять вечера. Мы ликовали.

Последние опасения рассеялись, когда в пятницу Майкл позвонил Пэту и сообщил, что они с Энн вернулись. По их словам, операция прошла без сучка без задоринки. Блейку не пришлось таиться, скрючившись в своем убежище всю дорогу. Он прятался туда за полчаса до каждой границы и вылезал полчаса спустя. Самым трудным участком оказалась паромная переправа между Дувром и Остенде.

По возвращении Рейнольдсов сразу же начались приготовления к моему отъезду. Было приобретено одно место в спальном вагоне экспресса Лондон-Париж на 31 декабря, а также забронирован билет на самолет по маршруту Париж-Берлин.

В семь часов вечера 31 декабря Майкл привез нас всех на вокзал Виктория. Мы сразу пошли в бар и хорошо выпили. Прощание было коротким, но сердечным.

– Все хорошо, – сказала Энн со вздохом, – но после этого всем нам жизнь будет казаться до отвращения пресной и скучной!

Ни полицейские, ни таможенники моей персоной не заинтересовались, хотя и у тех, и у других наверняка в специальной папке находилась моя фотография. Столь же мало внимания уделили мне официальные лица в аэропорту Орли, во Франкфурте и в Берлине.

В Берлине я плотно пообедал с вином и около 14 часов вышел из такси недалеко от пропускного пункта «Чекпойнт Чарли» на границе между западным и восточным сектором. Здесь пролегала граница двух миров. Мне предстояло сделать важнейший выбор в жизни. Такими вещами не шутят. Но эта граница между Западом и Востоком имела для меня необъяснимую притягательную силу, и я знал, что мне придется ее перейти.

Берлин

И вот я в ГДР. Пройдя паспортный контроль, я вышел на улицу, миновал большой черный лимузин, припаркованный у тротуара. Мне было слышно, как сзади взревел мотор, и машина поравнялась со мной. Задняя дверца открылась, и человек в сером пальто и такого же цвета меховой шапке подался наружу и спросил: «Господин Ричардсон?» – «Да». – «Прошу Вас в машину». Пока я закрывал дверцу, человек подвинулся, уступая мне место.

– С прибытием, мистер Бёрк. Я бы и так узнал вас.

Джордж вас очень хорошо описал.

Через 20 минут быстрой езды мы оказались в расположении какой-то советской воинской части. Судя по почтительному отношению к моему спутнику, которого звали Владимир, и быстроте, с которой выполнялись его распоряжения, КГБ пользовался здесь большим влиянием.

Мы остановились наконец около небольшого двухэтажного дома, и мой провожатый сообщил, что здесь я буду жить в течение нескольких дней.

Из прихожей мы сразу прошли в столовую, где Владимир попросил меня показать, по каким документам я приехал в Берлин. Внимательно просмотрев их, он задал мне вопрос, которого я меньше всего ожидал:

– Какие у вас планы, мистер Бёрк?

– Как бы это вам сказать… Я надеялся, что мне будет оказано гостеприимство в течение нескольких месяцев, с тем чтобы дать возможность моим друзьям в Лондоне тщательно спрятать концы в воду. Кстати, Джордж также предлагал такой вариант.

– Да, вы правы, товарищи в Москве тоже считают, что вам следовала бы приехать туда. Мы изготовим для вас новый паспорт. А пока вы поживете здесь. Джордж жил здесь целую неделю. Сейчас он уже в Москве. Кстати, мне нужно туда позвонить и сообщить товарищам о вашем благополучном прибытии.

Во время обеда к нам присоединился еще один сотрудник КГБ по имени Эдмунд.

На другой день Владимир принес мне одежду и новые документы. Теперь меня звали Роберт Адамович Гарвин.

Три дня до отъезда в Москву прошли без каких-либо примечательных событий.

В субботу поздно вечером мы приехали на военный аэродром. Эдмунд и Владимир провожали меня. Прощаясь, я сказал им:

– Должен признаться вам, друзья, что мое пребывание в Берлине благодаря вашим заботам и гостеприимству оказалось чрезвычайно приятным. Лучше принять меня было просто невозможно. Я расскажу об этом в Москве.

В 8.30 вечера в субботу, 7 января 1967 года, мы точно по графику приземлились в Москве. Час спустя автомобиль остановился около гостиницы «Ленинград».

В вестибюле гостиницы к нам подошел высокий, худощавый, широкоплечий человек приблизительно сорока лет.

– Замечательная операция, мистер Бёрк, просто замечательная! Добро пожаловать в Москву.

На улице нас ждал автомобиль. Поездка заняла не более десяти минут. Блейк жил в большом многоквартирном доме. Мы поднялись на третий этаж, и мой новый знакомый, которого звали Станислав или Стэн, позвонил в дверь. Было слышно, как за дверью кто-то гремел множеством запоров, потом дверь слегка приоткрылась, удерживаемая массивной металлической цепочкой. В щель выглянула женщина средних лет и, увидев Стэна, впустила нас в квартиру.

– Зинаида Ивановна, квартирная хозяйка Джорджа, – представил ее Стэн.

Из просторного прямоугольного холла вели пять дверей. Дверь в столовую была открыта, и можно было видеть обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Из столовой вела еще дверь. Я открыл ее. Это был кабинет.

За полированным столом красного дерева лицом ко мне сидел Блейк.

В Москве

После этой встречи я неоднократно бывал дома у Блейка. Во время одного из обедов, когда с нами за столом сидел и Стэн, Джордж предложил, чтобы я перебрался к нему на все время моего пребывания в Москве.

– В конце концов квартира достаточно просторная, Шон может расположиться в кабинете. Зинаиде Ивановне не намного труднее готовить для двоих, чем для одного меня, – рассуждал он.

– Неплохая идея, – заметил Стэн, – но я должен согласовать это со своим начальством.

Вскоре такое разрешение было получено, и я перебрался на квартиру Блейка.

Через несколько дней после этого, в конце января, Стэн зашел ко мне с очень озабоченным видом. Вместе с ним в кабинет зашел и Блейк.

– Неприятные новости, Шон, – сказал он. – Скотленд-Ярд обнаружил квартиру на улице Хайлевер-роуд, и тебя официально объявили в розыск в связи с делом о побеге. Твоя фотография сейчас на первых полосах всех газет.

– Что ж, рано или поздно этого следовало ожидать, – смиренно сказал я.

– Очень жаль, что это случилось, Это коренным образом меняет твое положение, – сказал Стэн и начал нервно мерять шагами кабинет.

– Не понимаю, что это меняет, – заметил я. – Я всегда считал неизбежным, что моя личность будет установлена полицией. Я с самого начала знал, что должен вернуться в Ирландию и добиваться в суде, чтобы меня не выдали англичанам.

Стэн, стоявший в углу кабинета, повернулся ко мне и буквально пронзил меня взглядом.

– Пойми, Шон! Блейк – коммунист, а Ирландия – католическая страна. Кроме того, Ирландия находится в сильной экономической зависимости от Великобритании.

Законы могут толковаться широко, когда это устраивает правительства. А на правительство Ирландии давление будет весьма сильное, в этом можно не сомневаться.

– Что ж, я готов пойти на риск. Кроме того, новая ситуация имеет и свои положительные стороны. Теперь, когда полиции стало известно, кто провернул операцию, они сосредоточат все свои усилия на моем розыске и не будут распылять свои силы. Это важно для безопасности моих друзей.

– Полностью с этим согласен, – вступил в разговор Блейк. – Майкл и Пэт не принадлежат к преступному миру, и никто не знает, что они связаны с Бёрком…

…Как и было договорено со Стэном, я предпринял попытку начать работать в издательстве «Прогресс». Для этого меня подвергли соответствующему испытанию, чтобы определить, подхожу ли я для редакторской работы.

Мне был предложен весьма сырой перевод на английский язык статьи из одного советского журнала. Речь шла о героической русской работнице по имени Екатерина Борисовна. Она была председателем крупного колхоза и депутатом Верховного Совета СССР. Она неустанно трудилась во славу Советского Союза. В одном абзаце, описывавшем трудовые будни колхоза, говорилось: «Многоголосое кудахтанье тысяч белых кур заполняло огромный двор, их красные гребешки трепыхались на ветру».

Этот абзац я сопроводил таким комментарием: «В английском языке слово „гребешок“ является жаргонным выражением, обозначающим мужской половой орган.

Поэтому предположить, что „гребешки трепыхались на ветру“, было бы весьма рискованно».

На работу в издательство меня приняли, но к практической работе я фактически так и не приступил. Мое материальное положение укрепилось благодаря заботам КГБ: мне установили месячное содержание в 300 рублей.

По текущему курсу это составляло около 30 фунтов в неделю.

Блейк проводил большую часть дня, составляя пространные справки для КГБ, которые Стэн ежедневно отвозил в свое учреждение. Обыкновенно он приносил с собой портативный магнитофон, и они с Блейком уединялись в спальне и проводили около двух часов, беседуя о чем-то почти шепотом. Было ясно, что Блейк передает КГБ последние крохи информации, которую он не успел переправить до своего ареста, а также подробно рассказывает Стэну о тех методах, которые использовала британская контрразведка при расследовании его дела и ведении допросов.

Почти сразу после моего переезда на квартиру Блейка я стал понимать, что передо мною совершенно незнакомый и чуждый мне человек. Ощущение было не из приятных. Безвозвратно пропала постоянная дружелюбная* улыбка, терпимость и стремление понять другого, готовность слушать и сочувствовать. Блейк был теперь мрачным, раздражительным, надутым. Тот Джордж Блейк, которого мы все знали по тюрьме Уормвуд-Скрабс, оказался насквозь фальшивой маской, которую он умышленно и с дальним прицелом столь долго носил, заботясь лишь о своем собственном благополучии.

С самого начала он дал ясно понять, что квартира принадлежит ему и что мне разрешено в ней жить только потому, что он согласился меня облагодетельствовать. Его отношение к Зинаиде Ивановне и Соне было сплошной демонстрацией своего превосходства. Однажды вечером я разговаривал с двумя женщинами на кухне. Соня, которая говорила по-английски, выступала в роли переводчика. Внезапно открылась дверь, и в кухню ворвался Блейк.

Не скрывая раздражения, он торжественно объявил, что желает сделать заявление. Сначала он говорил по-русски и обращался к женщинам. На лицах их можно было прочитать удивление, потом замешательство и, наконец, гнев.

Он закончил свою тираду по-русски и повернулся ко мне:

– Теперь я перевожу мое заявление на английский: с сегодняшнего дня в этой квартире вступает в силу правило, согласно которому всякий шум и хождение должны прекращаться самое позднее в 11 часов вечера. Все. Спокойной ночи!

Зинаида Ивановна что-то сказала дочери, и та перевела.

– Мыс мамой думаем переехать отсюда и снова жить в нашей собственной квартире. Мама может приходить сюда каждый день убирать и готовить, а вечером возвращаться домой.

Но они не переехали. Они боялись КГБ, боялись сделать что-то такое, что могло вызвать неудовольствие этого ведомства.

Однажды вечером, месяца через три после моего приезда в Москву, в гости к Блейку пришел сотрудник КГБ, с которым он поддерживал связь в Берлине, работая в британской разведке. Они провели пару часов за шампанским, вспоминая старые времена. Как и многие другие вещи в СССР, двери там часто бывают сделаны весьма халтурно и как следует не закрываются. Я был в кухне, заваривал чай, дверь в коридор была открыта. Голоса Блейка и его гостя можно было слышать не напрягаясь.

– Как идут дела у Шона? – вскоре спросил человек из КГБ.

– Неплохо, совсем неплохо…

– Какие у него планы?

– Ну как сказать… – тут я ясно представил, как Блейк снисходительно пожимает плечами. – Шон ведь ничего из себя не представляет. Он простой деревенский ирландский парень и больше ничего. Он сам не знает, чего хочет, и в этом вся загвоздка. Но, тем не менее, мы стараемся уговорить его остаться здесь, обосноваться в СССР. Сейчас мы работаем над этим.

Выждав неделю, чтобы Блейк не заподозрил, что его подслушали, я зашел к нему в комнату и совершенно спокойно сказал:

– Я в Москве уже больше трех месяцев, и, мне кажется, пора напомнить Стэну, что мое пребывание здесь согласно договоренности рассматривается как временное. Я хочу вернуться в Ирландию.

– Вот как?

– Именно так. Ты отлично знаешь, что я всегда этого хотел.

– А как же Майкл и Пэт? Вернувшись в Ирландию, ты поставишь под угрозу их безопасность.

С большим трудом мне удалось сдержать свое раздражение. Я спокойно сказал:

– Послушай, дорогой, речь идет о моем будущем, о моем собственном, а не о судьбе какого-то постороннего человека. Майкл и Пэт живут сейчас как свободные люди в собственной стране среди своих друзей. Им никто и ничто не угрожает. Это за мою голову назначили цену, это я – беглец, живущий в чужой стране, среди чужих людей. Я уже принял на себя всю ответственность и вину, отвлек внимание полиции от других, но ни на что не жалуюсь. Я только не хочу прожить всю свою жизнь, находясь в розыске, провести ее в стране, которая мне не нравится. Я должен вернуться в Ирландию и бороться в суде против выдачи меня англичанам, чтобы иметь потом возможность вести нормальную жизнь. Хочу быть Шоном Бёрком, ирландцем, а не мифическим Робертом Гарвином. Вероятно, мое будущее тебя не интересует, но оно важно для меня.

– Хорошо, – мрачно ответил Блейк, – я передам твои соображения Стэну.

К лету наши отношения с Блейком окончательно испортились. Я не мог ни простить ему, ни забыть, что он назвал меня деревенским мужланом. Не мог я понять и перемены его отношения к моему отъезду из СССР. Я уже знал, что он шпионит за мной и регулярно направляет в КГБ доносы о моих настроениях и намерениях.

Прошло некоторое время. Как-то Стэн постучал в мою дверь.

– Шон, – начал он без предисловий, – ты пробыл в Москве уже восемь месяцев, лето кончилось, отпуск ты провел отлично, пора подумать о твоем будущем.

– Я уже давно ни о чем другом не думаю.

– Мы тоже думали об этом и пришли к выводу, что ты должен оставаться в Советском Союзе по крайней мере еще пять лет.

Эти слова поразили меня, как громом. Я онемел. Такое же ощущение было у меня, когда судья в графстве Суссекс огласил приговор: семь лет тюрьмы. Я чувствовал, что багровею от гнева.

– Не воспринимай это слишком болезненно, – попытался утешить меня Стэн.

– А как, ты считаешь, я должен это воспринимать?

– Но ведь нет другого выхода, – и голос и вид Стзяа выдавали сильное волнение.

– Нет другого выхода? С самого начала, еще в Берлине, я совершенно однозначно заявил, что намереваюсь пробыть в СССР только несколько месяцев, а затем вернуться в Ирландию. И тогда вы согласились с этим!

– Правильно, Шон, – голос Стэна был вкрадчивым, он пытался меня успокоить, – но с тех пор многое изменилось. Куда бы ты ни подался, тебя везде опознают. От твоих действий зависит безопасность почти десятка людей. Это – большая ответственность.

– Ты что же, предполагаешь, что я настучу полиции на своих друзей, если меня арестуют?

– Конечно, нет, Шон. Я абсолютно уверен, что ты не предашь друзей даже под пыткой. Но, к сожалению, тобой будут заниматься не обычные полицейские. Люди, которые начнут тебя обрабатывать, будут использовать более утонченные методы. Они заставят тебя принять препарат, под воздействием которого ты расскажешь им все, сам того не желая.

Мой скептицизм, очевидно, нетрудно было прочесть по выражению моего лица, так как Стэн продолжил свои увещевания.

Теплота в тоне Стэна была подлинной. Было видно, что он выполняет свою миссию без большого удовольствия. Контуры определенного плана начали постепенно формироваться у меня в голове. Я решил тянуть время.

– Что ж, – я пожал плечами, – а как бы ты себя чувствовал, если бы тебе объявили, что придется пять лет жить там, где ты не хочешь?

– Но пойми, Шон, мы гарантируем, что ты сам сможешь выбрать место жительства. Любой город в каждой из 15 республик открыт для тебя. Мы поможем тебе сделать карьеру в издательском деле.

На этом наша беседа со Стэном закончилась. Как только за ним закрылась входная дверь, в мою комнату зашел Блейк.

– Как я понимаю, у вас со Стэном был очень содержательный разговор?

– Премилая беседа. Меня только что приговорили к пяти годам тюремного заключения.

– Я бы не был так категоричен. Ведь тебе разрешили поселиться в любом месте Советского Союза, а ведь это громадная страна.

– Если меня заставляют жить здесь помимо моей воли, я чувствую себя заключенным. Размеры тюрьмы не имеют значения.

Было видно, что последнее замечание сильно задело Блейка.

– Если ты вернешься в Ирландию, тебя сразу выдадут англичанам и ты все равно окажешься в тюрьме, – сказал он.

– Будь у меня выбор, я бы предпочел провести пять лет в любой английской тюрьме на овсянке и гуляше, чем жить здесь, купаясь в шампанском и объедаясь икрой!

– Ты действительно так думаешь?

– Да, это та цена, которую я готов заплатить за возможность вновь жить среди своих соотечественников.

– Но ведь тебе обещали, что ты сможешь вернуться домой через пять лет! – Блейк все больше распалялся и почти уже перешел на крик.

– Ради бога, не считай меня полным идиотом, допусти на минуту, что и у меня есть мозги! – Я тоже повысил голос. – Если меня держат в заточении сейчас, кто даст гарантию, что положение изменится через пять лет?

– Кто знает, – возразил Блейк, – быть может, через несколько лет положение изменится.

– Единственная возможность вернуться на Британские острова и не сесть в тюрьму появится у меня, только если англичане совершат коммунистическую революцию.

А я не хочу, чтобы это случилось, потому что в таком случае Великобритания станет таким же дерьмом, как и эта забытая богом страна. Вот тогда у меня не будет никакого желания возвращаться туда.

Блейк поднялся, и было видно, что ему стоит больших усилий сдерживать себя.

– А что тебе, собственно, не нравится в СССР? Здесь ты, по крайней мере, свободен.

– Свободен?! – Я иронически засмеялся. – Ты издеваешься над словом «свобода». Никто не свободен в этой стране. Русские даже не знают, что это слово означает. В СССР только один разум и одна совесть – коммунистическая партия. С людьми обращаются, как с детьми. Все только получают указания, что говорить, что думать, что чувствовать. Люди читают в своих так называемых газетах только то, что партия заставляет их читать, они слушают по Московскому радио только то, что их заставляют слушать, они смотрят по телевидению только то, что партия заставляет их смотреть. И боятся жаловаться. Все здесь запуганы и угнетены, хотя полностью и не сознают этого, потому что не знают другой жизни.