Текст книги "Побег Джорджа Блейка"

Автор книги: Шон Бёрк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Шон Бёрк
Побег Джорджа Блейка

Посвящается Парисе

От автора

В мае 1961 года в суде Олд Бейли[1]1
  Олд Бейли – суд высшей инстанции в центре Лондона, где обычно слушаются особо важные дела.


[Закрыть] слушалось дело о шпионаже в пользу Советского Союза сотрудника британского МИДа Джорджа Блейка, который в момент ареста служил в Бейруте.

Он был признан виновным по пяти пунктам обвинения и приговорен к самому продолжительному сроку тюремного заключения в истории английского судопроизводства – 42 годам. Этот срок был на треть больше; чем приговор главарям банды, совершившей Ограбление века.[2]2
  В 1963 году банда грабителей остановила поезд в графстве Бэкингемшир и похитила из почтового вагона рекордную сумму – более 20 миллионов фунтов стерлингов.


[Закрыть]

Когда все семейство состоятельного голландского еврея Альберта Бехара, отца Блейка, бежало в Англию во время немецкой оккупации, Блейк остался в Нидерландах и участвовал в движении Сопротивления. В конце концов ему тоже пришлось бежать в Англию, где он сменил фамилию Бехар на Блейк и поступил добровольцем на британский флот. После войны учился в Кембриджском университете, затем его направили в Сеул в качестве вице-консула.

Когда началась война в Корее, он был интернирован и подвергнут интенсивной идеологической обработке. Несмотря на это, после освобождения был принят на работу в «Интеллидженс сервис»[3]3
  Английская разведка.


[Закрыть] и направлен в Берлин.

Во время суда выяснилось, что в течение по крайней мере 9 лет он работал на русских и «завалил» целую сеть западных агентов, действовавшую на Европейском континенте и в других регионах. По его собственному признанию, он передавал своим русским хозяевам все важные документы, которые попадали в его руки.

22 октября 1966 года Блейк совершил побег из тюрьмы Уормвуд-Скрабс в Лондоне, что тотчас же стало международной сенсацией. За всеми портами, аэровокзалами и частными аэродромами страны велось постоянное наблюдение. В Лондоне неусыпно следили за восточноевропейскими посольствами и консульствами. Первоначально власти считали, что эту дерзкую операцию осуществили сотрудники спецподразделений КГБ. Пока скандал и шум вокруг него разгорались, Блейк спокойно жил в квартире на улице Хайлевер-роуд в пяти минутах ходьбы от тюрьмы.

Читателю предлагается повествование о том, как я спланировал и осуществил побег Блейка из тюрьмы, тайно вывез его из Англии и затем переправил в Москву. Это также рассказ о том, как несколько недель спустя я последовал за ним в Москву через Париж, и о тех необыкновенных двух годах, которые я провел в Москве до возвращения в Ирландию 22 октября 1968 года, как раз во вторую годовщину побега из тюрьмы.

Текст книги был написан мною от руки в Москве между мартом и октябрем 1968 года. В то время я не ожидал, что мне когда-либо разрешат вернуться на Запад, и, как читателю станет ясно в дальнейшем, я передал рукопись моему брату Кевину, с тем чтобы он тайно вывез ее из Москвы. Девять ученических тетрадей, которые составляли рукопись, были конфискованы в московском аэропорту и переданы в КГБ.

Вскоре после возвращения в Ирландию я написал письмо Станиславу, сотруднику КГБ в Москве, с просьбой вернуть мою рукопись. Ответа не последовало. Отправил еще три письма, но ответа не получил ни на одно. А весной 1969 года совершенно неожиданно в контору моего адвоката в Дублине был доставлен изрядно потрепанный пакет, в котором находился подлинник моей рукописи; правда, заключительная часть, где речь шла о пребывании в Москве, из нее была полностью изъята. Остальную часть текста основательно отредактировали или даже цензурировали почерком, который, я уверен, принадлежал самому Джорджу Блейку.

Шон Бёрк

Дублин, январь 1970

«Ты поможешь мне бежать?»

Утро первого понедельника сентября 1965 года в тюрьме Ее Величества Уормвуд-Скрабс, Лондон, 12, как две капли воды походило на любое другое утро в первый день недели. Звук большого медного колокола заполнял собой все огромное здание блока «Г», звук резкий и требовательный. Триста заключенных зашевелились, потянулись и нехотя открыли глаза. Часы показывали 6.30 утра – начало еще одного дня за решеткой.

Еще несколько минут я продолжал лежать, разглядывая свежепобеленный потолок. Свет от лампы в 60 ватт, которую час назад включили ночные дежурные, больно резал глаза.

До конца моего срока оставалось 10 месяцев, и в это утро я мог позволить себе роскошь поразмышлять о своем прошлом и о том, что ожидало меня в будущем. В возрасте 32 лет я покидаю тюрьму, позади в общей сложности 9 лет лишения свободы.

Все началось в Лимерике (один из крупнейших городов Ирландской Республики, университетский центр), где я часто прогуливал уроки, за что нас, мальчишек, пороли, и чем больше нам доставалось от учителей, тем больше мы ненавидели школу. Вскоре к прогулам прибавились побеги из дома, ночевки в сараях и предназначенных на снос домах, воровство из вагонов, стоявших на путях недалеко от нашей улицы.

Тут – истоки моей криминальной биографии. Булка хлеба, лежащая без присмотра на заднем сиденье автомобиля, – не соблазнительно ли для голодного мальчишки? За первой – вторая, за ней третья, и вскоре я предстал перед окружным судом по делам несовершеннолетних и попал на три года в спецшколу строгого режима для малолетних правонарушителей в Дейнджине. За этим с небольшим перерывом последовал Бостл – подобное же учреждение, из которого я вышел в 21 год.

Пришло время остепениться, осесть на месте, и я отправился в Кроули, где начал работать землекопом, а затем, получив соответствующую подготовку, устроился бухгалтером на местной фабрике. В течение следующих 6 лет я вел жизнь трудолюбивого, законопослушного гражданина, и никто не знал о моем прошлом. Затем местная полиция разведала, что я был в Бостле, это было началом конца: посыпались вопросы обо мне соседям, которые мне об этом докладывали.

По одному из таких случаев я подал жалобу, и дело слушалось в суде. Вскоре один из полицейских получил по почте пакет с самодельной бомбой. На меня сразу же пало подозрение, я был арестован и предстал перед судом. Виновным себя не признал, но присяжные решили иначе: приговор – 7 лет, и я попадаю в тюрьму Уормвуд Скрабс.

Первые два года я работал там в портняжной мастерской, вырос до главного закройщика, а потом стал редактором тюремного журнала «Новый горизонт», сразу сделавшись весьма привилегированным заключенным с собственной конторкой в блоке «Г», где раз в месяц я выпускал 24-страничный журнал, который затем размножал на ротаторе в количестве 200 экземпляров. Работа отнимала практически все время: больших усилий стоило уговаривать других заключенных писать письма и статьи для журнала, а затем переписывать заново все, что от них поступало.

Должность редактора давала право на ношение «голубой повязки», позволявшей свободно передвигаться по всей территории тюрьмы без сопровождения, более того, обладатели таких повязок могли сопровождать других заключенных.

Итак, настроение в то утро у меня было отменное. Ровно через месяц, в случае согласия правления общежития тюрьмы, я имел шанс провести последние месяцы заключения в этом общежитии, выходя каждый день на работу в город, как все свободные люди. Я мог отсутствовать целый день при условии возвращения обратно к 10.45 вечера, а на уикэнды вообще оставаться в городе.

Когда раздавался звонок, я вставал, умывался и после переклички направлялся вместе со всеми в столовую блока «Г», которая помещалась в отдельном здании. Здание это представляло собой длинное одноэтажное строение, стоявшее под прямым углом к блоку «Г» и примыкавшее к прогулочному дворику. Здесь стояло 14 столов, посреди находилась плита для подогрева пищи. Я сидел за столом № 14, моими соседями были три насильника, мошенник, грабитель и четверо убийц.

Тюрьма Уормвуд-Скрабс состояла из четырех прямоугольных блоков, где размещались камеры. Между ними находились мастерские, прогулочные дворики; весь этот комплекс окружала шестиметровая стена.

Пройдя в свою конторку, расположенную в угловой башне блока «Г», я усаживался за стол и варил себе кофе.

Благодаря собственным стараниям мне удалось благоустроить это помещение, обставить его хорошей мебелью, повесить занавески, постелить ковер, установить газовую плитку, на которой можно было приготовить что-нибудь в дополнение к скудному тюремному рациону.

Я не курил и мог полностью тратить всю свою зарплату в 8 шиллингов на питание.

По звонку, повинуясь зычному «На выход!» надзирателя, заключенные тянулись на работу. В один из таких дней, собрав журналы, я вышел из блока «Г». Вернулся полтора часа спустя – измотанный, но удовлетворенный.

В оставшееся до ленча время решил немного прогуляться.

Последние несколько месяцев во время таких ежедневных прогулок я больше всего общался с человеком, к которому испытывал большую симпатию. В мае 1961 года он был осужден за шпионаж в пользу русских и приговорен к 42 годам тюремного заключения. Он служил в британском МИДе и совершал свои противоправные деяния, будучи агентом Секретной службы Великобритании в Берлине. Звали его Джордж Блейк.

Мы сблизились четыре года назад, встретившись на вечерних курсах по английской литературе, организованных в тюрьме Лондонским университетом. Несмотря на самый длительный срок, к которому когда-либо приговаривал английский суд, Блейк «тянул лямку» достойнее других моих знакомых здесь. В тюрьме была масса людей, приговоренных к каким-то пустячным шести месяцам, которые хотели, чтобы весь мир сочувствовал их страданиям. Не таков был Блейк. Я вообще заметил, что это отличало поведение тех, кто был образован и хорошо воспитан, в то время как большинство других скулили и жаловались.

Даже принимая во внимание зачеты и возможное сокращение срока за хорошее поведение, в самом лучшем случае Блейку пришлось бы отсидеть 28 лет. В момент вынесения приговора ему было 38 лет, это означало, что он мог выйти на свободу не раньше чем в 66 лет.

Как бы ни были тяжки его переживания в ночной тиши одиночной камеры, каким бы безысходным ни представлялось ему будущее, ничего нельзя было прочитать на его лице. Он ни у кого не просил помощи, а даже наоборот, другие узники искали у него утешения и часто плакались ему в жилетку. Я всегда с удивлением и восхищением глядел на этого человека, не имевшего проблеска надежды, который помогал советом и утешал двадцатилетних парней.

Блейк изучал арабскую литературу, и пару месяцев тому назад ему разрешили два раза в неделю заниматься в своей камере вместо работы в мастерской по изготовлению почтовых сумок.

Я запер конторку, спустился на первый этаж и стал прохаживаться взад-вперед по залу. В столовую потянулись заключенные, в основном «красные повязки», за которыми во время работы не присматривал надзиратель.

Камера Блейка под номером 8 располагалась на первом этаже, где было удобнее постоянно вести за ним наблюдение. Он представлял собой уникальное явление, будучи единственным заключенным в блоке «Г», которого не разрешалось сопровождать «голубым повязкам»: куда бы он ни выходил за пределы блока, его обязательно сопровождал надзиратель.

Пройдя по всему залу, я повернул назад и увидел Блейка, выходящего из своей камеры. Его руки были сжаты за спиной, голова опущена, на лице выражение глубокой сосредоточенности. Никогда раньше я не видел его таким. Обыкновенно он проходил по залу с высоко поднятой головой, широко улыбаясь.

Подойдя ко мне, он внезапно вскинул голову, посмотрел мне прямо в лицо, нахмурился и без всяких предисловий произнес:

– Мистер Бёрк, я хотел бы обсудить с вами очень важный вопрос.

Он не называл меня «мистером Бёрком» уже несколько лет, с тех пор как мы стали друзьями.

– Какой именно? – спросил я.

– Хочу сделать тебе предложение, – сказал он, по-прежнему держа руки за спиной и уставясь в пол. – Но сначала – два предварительных замечания. Прежде всего у меня нет капиталов, хотя сама моя персона имеет весьма внушительную денежную стоимость. Можно, например, написать о моем деле. Такая книга будет наверняка пользоваться большим спросом. Разумеешь?

– Да.

– И вот еще что: если ты откажешься принять мое предложение, я все пойму правильно, не буду думать о тебе хуже. Не принимай решения сразу, а подумай пару дней. Надеюсь, я выразил свою мысль достаточно ясно?

– Да, – отвечаю, – я все понял.

Мы молча прошли еще немного.

– Видишь ли, я уже отсидел в тюрьме больше четырех лет. Сначала срок казался мне не вполне реальным, я надеялся на какой-то выход, например на обмен с русскими или что-то в этом роде. Но сейчас все больше сознаю, что надеяться не на что. Поэтому пришел к выводу, что выбираться отсюда надо своими средствами, чего бы это ни стоило. Я прошу тебя, Шон, помочь мне бежать.

Я ничего не ответил – слишком удивило и озадачило меня услышанное. До этого ничего не предвещало такого оборота дела, в течение долгих лет на его улыбающемся лице не мелькало ни малейшего намека на такие мысли.

Я резко остановился и повернулся к нему.

– Джордж, – сказал я, – мне не требуется время на раздумья.

– Да? – В его лице появилась настороженность. – Что же ты решил?

– Я согласен.

Он просветлел.

– Правда, у меня есть одно условие, – сказал я.

– Какое?

– Никогда больше не говори о деньгах!

Всю вторую половину дня я снова и снова прокручивал слова Блейка в своей памяти, понимая, что отныне не смогу думать ни о чем другом. Почему я сразу согласился пойти на этот опасный шаг? И с такой готовностью!

Конечно, мне нравился Блейк. Ему симпатизировали очень многие. Но было ли дело только в этом? В блоке «Г» много хороших парней, но я не уверен, что так же охотно решился бы помочь им. Здесь наверняка сыграла свою роль особая длительность его срока. К тому же он был не простым заключенным, а узником совести.

И все же, чтобы быть до конца честным: я принял предложение Блейка отчасти потому, что видел в предстоящем предприятии возможность насолить властям.

В последующие месяцы мы с Блейком провели много часов, обсуждая наши планы. Их было три: № 1 – побег во время демонстрации фильма в комнате отдыха блока «Г» в 6 часов вечера в субботу; № 2 – резкий бросок к стене, огораживающей тюрьму, на пути в библиотеку в 2 часа дня в субботу; № 3 то же самое, но во время прогулки вместе с другими заключенными на поросшей травой площадке недалеко от тюремной стены в воскресенье вечером. Все три плана предусматривали использование веревочной лестницы, переброшенной с внешней стороны стены.

Мы подсчитали, что для осуществления плана нам понадобится приблизительно 700 фунтов стерлингов, и Блейк решил, что я должен попросить эти деньги у его матери, когда выйду из тюрьмы.

Последние дни в блоке «Г»

Блейк очень обрадовался, когда я получил разрешение на перевод в общежитие.

– Сколько же пройдет времени до твоего новоселья? – спросил он.

– По крайней мере месяц. Возможно, и больше. Меня должен принять сначала представитель министерства труда, а затем со мной побеседует мой будущий работодатель.

– Хорошо, – сказал он. – Значит, у нас достаточно времени для окончательных приготовлений. Мы должны тщательно обсудить даже самые мелкие детали плана.

Когда ты переселишься из блока «Г», мы больше не будем иметь права на ошибку, а наша система связи должна быть ясной и эффективной. После твоего перехода в общежитие мы увидимся только после операции, если, конечно, она пройдет успешно.

– Правильно! – согласился я. – В течение следующего месяца мы должны тщательно наблюдать за распорядком дня и замечать все изменения или даже слухи о возможности перемен. Ты должен почаще ходить в кино, чтобы все привыкли видеть тебя там, а я займусь изучением обстановки в тюрьме в 6 часов вечера по субботам.

Я смогу делать это, вызвавшись помогать носить из столовой в кухню подносы и ведра из-под чая.

– Хорошая идея, – одобрил Блейк.

В начале ноября я встретился с представителем местного отделения министерства труда. Он записал все мои данные и сказал, что постарается устроить меня на работу как можно быстрее. События надвигались.

На следующий день мы с Блейком вновь прошлись по всему плану.

– Самое важное – связь, – сказал Блейк. – Каждый из нас должен точно знать, что имеет в виду другой. Давай еще раз проверим код.

– Сначала ты пошлешь мне такую записку: «Ты еще не достал книгу „Тысяча и одна ночь“»? Это будет означать, что ты готов к действиям. Когда у меня будет все готово для нашей операции, я пошлю тебе такое сообщение: «„Тысячу и одну ночь“ достал. Передам тебе в субботу», В заключение ты подтвердишь получение моего сигнала запиской: «Спасибо за хлопоты с книгой. Мне не терпится получить ее в субботу». Вот так!

– Очень хорошо, – улыбнулся Блейк.

– Все сообщения будут передаваться через Питера Мартина. (Питер Мартин был 26-летним лондонцем, профессиональным грабителем, отбывавшим в это время 6-летний срок за налет на почтовое отделение. Мы оба были с ним в хороших отношениях.)

– Все правильно. – Блейк сделал паузу. – А теперь послушай, как я собираюсь сообщить матери о том, что именно тебя посылаю к ней. У меня есть несколько семейных фотографий. Я разрежу одну из них пополам и во время свидания передам одну часть ей, а вторую отдам тебе. Когда вы встретитесь и соедините половинки, это убедит ее и рассеет сомнения.

– Но ведь твои свидания обставляются с особой строгостью. Ты встречаешься с матерью в специальном помещении, отдельно от других заключенных, и надзиратель все время наблюдает за вами.

– Это так, – сказал он. – Но, как правило, тюремщик ведет себя дружелюбно. Он садится как можно дальше от нас и не старается следить за любым нашим движением и прислушиваться к каждому слову. Мне не составит труда вложить фото ей в руку, когда мы будем сидеть за столом, беседовать, лакомиться шоколадом. Атмосфера действительно бывает очень свободной и неофициальной. Время от времени мы перебрасываемся парой слов по-голландски. Я могу намекнуть, чего ей следует ожидать, скажу ей: «Тебя посетит один человек, которому ты должна доверять. Он действует от моего имени». Очевидно, она сразу же догадается, что я собираюсь бежать.

Позже ты, естественно, сообщишь ей все детали, которые ей следует знать.

В последнюю неделю ноября служащий тюрьмы, ведавший общежитием и подчинявшийся заместителю директора, сообщил, что для меня подыскали работу на фабрике в Эктоне – примерно в миле от тюрьмы.

Тот же офицер встретил меня следующим утром в приемном отделении и проводил к главным воротам. В его руке был какой-то официальный документ. «Это, – объяснил он, – твое увольнительное удостоверение. Тебя отпускают до часу дня. А это рекомендательное письмо и 5 шиллингов на расходы».

Я прошел через дверь и впервые за 4 года оказался на свободе. После однообразной тюремной серости мир за воротами полыхнул мне в глаза яркостью красок. Я увидел несколько новых марок автомобилей. Юбки у девушек были короче, чем когда-либо раньше. Мне казалось, что все так и разглядывают меня, но на меня не обращали внимания. Автобус № 7 довез меня до ворот фабрики.

Мой будущий начальник, старший мастер, заведовавший всеми складами, под началом которого работало несколько сотен рабочих, крепко пожал мне руку.

– Прошу садиться! – сказал он с улыбкой. – Итак, мистер Бёрк, у нас пятидневная рабочая неделя с понедельника до пятницы, рабочее время – с 7.30 до 16.30. Будете зарабатывать около 16 фунтов в неделю. Если пожелаете, можете работать сверхурочно. Будете трудиться на складе № 224, с которого на конвейер поставляют электрические переключатели для военных машин: танков, бронетранспортеров и прочей техники.

Когда я вернулся в тюрьму, начальник общежития поинтересовался, когда я приступаю к работе. «В понедельник», – ответил я. «Отлично! Можешь перебираться в общежитие в пятницу».

Я встретился с Блейком в зале и сообщил ему новости.

В пятницу после ленча я болтался около южного угла блока «Г», недалеко от входа в приемное отделение, которым Блейк должен был бы воспользоваться на пути в библиотеку в случае осуществления второго варианта плана. Надзиратель заорал: «На прогулку! Всем во двор!»

Заключенные густой толпой стали медленно двигаться к боковому выходу, ведущему в прогулочный дворик.

Блейк показался из своей камеры и подошел ко мне.

– Счастливого пути, Шон. Я хочу подарить тебе этот сувенир, – он протянул мне открытку. – Правда, сюжет уже больше не соответствует обстоятельствам.

Он повернулся и зашагал на прогулку.

– До встречи! – крикнул я ему вслед, но он не ответил. Я взглянул на открытку. Среди цветов там сидела обезьянка в ошейнике, прикрепленном толстой цепью к тяжелому садовому катку. Мордашка обезьянки кривилась в жалобной гримасе.

Наконец после соблюдения всех формальностей, надсмотрщик отпер дверь, и я вышел из блока «Г» в последний раз. Вышел и не оглянулся.