355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Шмуэль Йосеф Агнон » Под знаком Рыб » Текст книги (страница 3)
Под знаком Рыб
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 15:54

Текст книги "Под знаком Рыб"


Автор книги: Шмуэль Йосеф Агнон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Была, однако, одна женщина, которая не спорила со мной, а просто занялась делом, нашла для меня хорошую комнату в хорошем районе города, где и воздух хороший, и не оставила меня в покое, пока я не пошел с ней посмотреть эту комнату. Она объяснила мне, что хозяин дома вообще-то не сдает жилье, но его дочь ушла в кибуц, ее комната стоит пустой, и вот ее отец согласился сдать эту комнату какому-нибудь жильцу. Что касается платы, то он просит не больше, чем я плачу сейчас. Он напрямую сказал ей, что для него главное не деньги, а квартирант: «Человеку, ищущему покоя, я охотно открою свою дверь».

Среди виноградников и цитрусовых плантаций высится пригорок, со всех сторон окруженный прелестными деревьями. На пригорке расположился маленький дом. К нему ведут ступени, заросшие травой. Стена фруктовых деревьев окружает здание, бросая тень на него и на траву перед ним. Входишь во двор и видишь перед собой небольшой бассейн, в котором плавают всякие причудливые маленькие рыбки. Когда я увидел этот двор, я обрадовался и засомневался одновременно. Обрадовался тому, что у человека в Стране Израиля может быть такое место, и засомневался, подходит ли это место такому человеку, как я.

Хозяйка вышла нам навстречу, радушно поприветствовала нас и приветливо посмотрела на меня, а потом пригласила нас в красивую гостиную, где совсем не чувствовалась дневная жара, и принесла кувшин с прохладной водой. Вошел хозяин, высокий худощавый мужчина лет шестидесяти. Голову он слегка склонил влево, и хотя его голубые глаза были грустными, в них читалось дружелюбие. Он поздоровался с нами и налил нам воды. Когда мы утолили жажду, он показал нам комнату, ради которой мы пришли.

Передо мной вдруг открылась очаровательная, квадратной формы комната. Мебель в ней была простая, деревянная, но каждая вещь была здесь на месте. И точно так же подходила к этой комнате висевшая на стене картина, нарисованная их дочерью. Картина изображала девушку, одиноко стоявшую в поле на закате дня. Закатное солнце обычно навевает грусть, но тут оно вызывало сладкое чувство покоя. И та же сладость ощущалась в свежем ветерке за открытыми окнами и во всей этой комнате.

После того как мы договорились о комнате, хозяин пригласил нас в сад на чашку чая. Ветер с моря шевелил листья деревьев, над чайником поднимался пар, мир и покой царили над столом и сидящими вкруг него. Пока мы пили чай, хозяйка рассказывала нам о своей дочери, которая бросила все это благополучие и ушла в кибуц. Она не жаловалась, а рассказывала об этом как мать, которой приятно говорить о своей дочери. Хозяин молчал, но смотрел на нас так дружелюбно, что казалось, будто он тоже участвует в нашей беседе.

Я спросил его, как он попал сюда. Он сказал: «Так же, как и большинство других людей в нашей Стране. Но есть такие, которые приезжают в расцвете сил и радуются Стране, и Страна радуется их приезду, а другие приезжают стариками, и хотя они тоже радуются Стране, но она уже им не радуется. Мне не дано было приехать в молодости, я приехал стариком, хотя мечтал о приезде задолго до того. Как так получилось? Я занимался скупкой и продажей зерна и однажды оказался в поле, и пошел за косарями, и вдруг вспомнил Страну Израиля, где вот так же, на своей земле, живут евреи, и пашут, и сеют, и косят, и жнут. С того дня эта мысль о Стране Израиля не покидала меня, и я все надеялся, что Бог приведет мне когда-нибудь там побывать. Я не имел тогда в виду поселиться здесь, мне хотелось только увидеть. Но в те годы я был занят своим делом и у меня не нашлось свободного времени для поездки. А потом пришла война и закрыла нам дорогу.

Когда война утихла, и в Стране все успокоилось, и дороги открылись, я поднялся с места, продал все, что у меня было, и приехал, но уже не только затем, чтобы увидеть Страну, а чтобы в ней поселиться, потому что в те дни страна, где я жил, стала для евреев сущим адом, где они не могли выжить из-за своих ненавистников.

Землю я себе не хотел покупать, потому что прошло то время, когда мне было под силу обрабатывать землю. А обрабатывать ее с помощью других людей я не хотел, потому что не хотел кормиться чужим трудом, даже если земля моя. Я думал, что куплю себе в Стране дом и буду зарабатывать, сдавая комнаты квартирантам. Но не успел я заняться этим делом, как передумал. Почему? В первый мой день в Стране я долго не мог уснуть. Я вышел из своей гостиницы и сел перед входом. Надо мной широко раскинулось чистое небо, сверкали звезды, тишина, и покой, и уверенность были разлиты вверху, на небесах, но внизу, на земле, не было ни тишины, ни покоя. Тревожно неслись куда-то автобусы, взволнованно шумела толпа, по улицам шли и пели усталые парни и девушки, из каждого дома и из каждого окна кричали и гремели всевозможные музыкальные инструменты. А я смотрел на все это и не знал, злиться мне на этих людей или жалеть их, ведь и они, возможно, хотят спать, но их квартиры, как и моя гостиница, не приспособлены для покоя и отдыха, просто я стар, вот и сижу на скамейке, а они молоды, вот и слоняются по улицам.

Прошло несколько часов, городской шум умолк, и я сказал себе – пойду лягу. Но только я хотел встать, как вдруг услышал чей-то усталый, измученный голос. Посмотрел туда и сюда, но никого не увидел. Казалось, что голос этот доносится прямо из-под земли. Я было вспомнил поглощенных с Кореем [5]5
  В Библии (Числ. 26, 9-11) рассказывается о бунте против Моисея, который возглавили некий Корей и его сообщники; за это они были поглощены землей и попали в преисподнюю, где осуждены в муках ждать воскресения из мертвых. Но сыновья Корея, как гласит легенда, проявили уважение к Моисею и потому не умерли и могут петь славу Господу, не дожидаясь воскресения, хотя и из-под земли.


[Закрыть]
, но ведь те распевали псалмы, а этот голос был полон горя и произносил проклятья. Я снова осмотрелся и увидел свет у себя под ногами. Я понял, что это свет из подвала, в котором живут люди. Я был потрясен. Возможно ли, что в Стране Израиля, в израильском городе, построенном по плану вождей народа Израиля для того, чтобы обеспечить Стране Израиля престиж и привлекательность, люди жили в подвале?! Я поторопился уйти, чтобы не мешать воздуху проникать в это подземелье. Всю ту ночь я не мог заснуть – из-за комаров и из-за своих тяжелых размышлений. И под утро я понял, что нельзя покупать дома в этом городе, ведь никогда не узнаешь, что в этих домах еще кроется, вот ведь и этот человек, в подвале, наверняка тоже приехал в Страну из любви к ней, а вот что у него получилось.

Я начал искать в окрестностях и нашел этот холм, но не стал покупать его, пока не познакомился с соседями. Но когда я убедился, что они не из тех, кто видит в нашей земле лишь товар на продажу, вроде маслин, я решился и построил здесь дом для своей семьи – для себя, и жены, и дочери, чтобы жить в нем, и посадил сад, чтобы доставить радость земле, и с тех пор она тоже доставляет мне радость, даря нам фрукты, овощи и цветы».

Хозяйка дополнила рассказ мужа: «Обычно люди, когда у них собирается немного денег, ездят каждый год за границу, чтобы окрепнуть и подлечиться. И для этого покидают родной дом и маются несколько дней в переездах по железной дороге или на пароходе, а потом приезжают в какое-нибудь место, где все вокруг красиво и воздуха полным-полно, и снимают себе там тесную комнатку, где ни красоты, ни воздуха. А вот мой муж нашел нам прямо здесь красивое место, где полным-полно воздуха, и мы не должны мотаться по дальним дорогам – мы здесь, у себя дома, получаем удовольствие от всего, что даровал людям Господь».

Перед уходом я вынул было кошелек, чтобы дать хозяину залог в счет квартирной платы. Он махнул рукой и сказал: «Раз вам моя комната понравилась, вы ведь и сами придете, а если не придете, где прикажете вас искать, чтобы вернуть этот залог?» Я порадовался, что Господь послал мне не только хорошую квартиру, но и честного хозяина, и поблагодарил мою спутницу за то, что она привела меня сюда.

Короче, и комната, и ее хозяева, и место это – все оказалось мне по душе, да и плата действительно не превышала ту, что я платил отцу несчастного Бобби. Я уже заранее предвкушал удовольствие от отдыха в этом доме и от сладкого сна, который ожидает меня в его стенах. Тот, кому доводилось не знать ни минуты покоя днем и ни минуты сна ночью, без труда поймет, как радовала меня моя будущая новая квартира.

Легче человеку вырастить себе крылья и просто перелететь с квартиры на квартиру, чем сказать своему домохозяину: «Я ухожу от вас». Есть в этом некое оскорбление, словно жить у него ниже твоего достоинства, не говоря уж о том, что ты лишаешь его платы за жилье.

Размышляя о необходимости переезда, я как-то отвлекся от громыханья автобусов и гомона улицы, даже сумел задремать и немного поспать. Во сне душа моя отдыхала от всех этих неприятностей, и я говорил себе: иные люди, вроде обитателей того подвала, радовались бы такой комнате, в которой я живу сейчас, так, может, не стоит мне искать себе другое жилье? Но с другой стороны, я ведь уже снял себе другую квартиру, значит, я должен переехать туда. Но с третьей стороны, я ведь еще не выехал из этой квартиры, так, может быть, и не стоит из нее выезжать?

Выезжать или не выезжать, а между тем меня начали тревожить глаза. Пришлось идти к врачу. Он выписал мне разные капли и велел поостеречься и не трогать глаза пальцами, чтобы не заболеть сильней.

Я-то сам могу поостеречься. Но что делать с этим ребенком, который, едва завидит меня, тут же просится ко мне на руки и тычет мне пальцами в глаза. Мало того что пальцы у него грязные, у него еще и глаза больные. Что толку в том, что врач предостерегает того, кто и так бережется, если он не предостерегает того, кто не бережется сам.

И тут само небо пришло мне на помощь. Случилось так, что мне понадобилось надолго отлучиться по определенному делу. И поскольку мой хозяин знал, что я так и так покидаю город, то я мог не опасаться, что оскорблю его. Я дружески попрощался с ним и его женой, и они тоже попрощались со мной вполне дружелюбно. Даже дали мне в знак симпатии еще раз подержать на руках ребенка. А на прощанье сказали, что, если я вернусь в Тель-Авив, их дом для меня всегда открыт. Я кивнул им, а в душе возблагодарил Господа за то, что от них избавился. Отныне они не увидят меня под своей кровлей.

Восемь дней я был в разъездах. Много было собственных хлопот, и много их доставляли мне другие. Но я знал, что не сегодня-завтра войду в свою новую, красивую и просторную комнату, и потому принимал все эти хлопоты с легкой душой и только ждал того дня, когда вернусь.

Много хлопот было у меня, и много добавляли другие. Но и много радостей. Я объездил всю Страну и увидел, что в ней появились новые деревни и новые поселения. Места, где раньше росли только чертополох и колючки, превратились в настоящий Божий сад. И подобно земле, хорошели жители ее – радостно трудились они и весело строили свою собственную страну. И дети у них были здоровые и чистые. И руки у них были чистые, и глаза не болели. Одно удовольствие взять такого ребенка на руки. Он не тычет пальцы в глаза, а если и прикоснется к тебе, то ты почувствуешь, будто на тебя подул освежающий ветерок.

А в одном кибуце я познакомился с дочерью моего нового хозяина. Если бы большая часть моей жизни не была позади и если бы я уже не снял комнату у ее родителей, то, возможно, я так и остался бы в этом кибуце. Я попрощался с ней как с добрым знакомым, которого рад буду снова увидеть.

Я возвращался в Тель-Авив и был этому несказанно рад – такую радость я не испытывал все последние годы. Я уже видел себя сидящим в своей красивой комнате, среди красивой мебели, с красивыми людьми, видел, как вхожу и выхожу и никто не тычет мне пальцы в глаза. И к тому же – сон. Сон, которому не мешают никакие автобусы, никакие продавцы газировки, никакие стоны, никакой плач. Между нами говоря, я уже давно убежден, что сон – это назначение человека, и на тех, кому ведомо это назначение и кто овладел искусством спать, я смотрю как на людей, которые постигли, для чего человек создан и зачем живет. Так что легко понять, как я радовался тому, что буду жить в комнате, где смогу спать.

Не знаю, сохранился ли этот дом на пригорке по сию пору. А если и сохранился, не превратился ли он в скопище контор, магазинов и киосков, как большинство домов в нынешнем Тель-Авиве. Но в тот день этот дом стал для меня самым особенным, самым приятным из всех тель-авивских домов.

Когда поезд прибыл на вокзал, сердце мое забилось быстрее. Мне уже представлялось, как я еду в город, и вхожу в свою новую комнату, и растягиваюсь на кровати, и сплю добрым, спокойным сном. Господи, слава Тебе, что Ты сохранил в Своем мире такую душевную отраду для Своих творений.

Я кликнул носильщика, и он взял мои вещи. Будучи в благостном состоянии духа, я стал расспрашивать его, где он живет и хороша ли его квартира. И сам рассказал ему о своих квартирных делах. Слово за слово, мы заговорили о первых днях Тель-Авива, когда он представлял собой всего лишь один маленький уютный квартал. Носильщик вздохнул и сказал, что такого покоя, какой был здесь тогда, мы уже, наверно, не дождемся до прихода мессии.

За всеми этими разговорами мы дошли до моего нового дома. Зеленый пригорок возвышался передо мной во всем великолепии своих деревьев, и отовсюду доносился аромат прелестных цветов. Носильщик остановился и осмотрелся с удивлением, как будто никогда в жизни не видывал такого прекрасного места.

Мы молча поднялись по травянистым ступеням. Ветер дул со стороны сада, неся с собой чудесные запахи. Над нами летали птички, а внизу, в бассейне, резвились рыбки, гоняясь за тенями птиц.

Хозяин вышел нам навстречу, тепло приветствовал меня и показал носильщику, куда внести мои вещи.

И вдруг у меня защемило сердце, и я глянул на порог дома. Чистый и вымытый, лежал передо мной порог, и тени цветов играли на нем. Но тот мальчик не лежал там – он не тянул ко мне худые ручки, не повис на мне. Молчаливые, двигались тени цветов на пороге, и никакого мальчика там не было.

Носильщик стоял, глядя на меня. Ждал, что ли, что я велю ему нести вещи в другое место?

Вышла хозяйка, приветливо кивнула мне и сказала:

– Ваша комната готова.

Я поклонился ей и что-то сказал. Или, может быть, не сказал ничего, а просто повернулся и пошел назад. Носильщик побрел за мной, неся на плече мои вещи.

Так мы шли и шли, пока не пришли к моей прежней квартире. Надо отдать должное моему носильщику – всю обратную дорогу он молчал и не отрывал меня от размышлений. Не знаю, думал ли он о том покое, что ожидает нас по приходе мессии, или понимал, что не следует беспокоить человека, возвращающегося туда, откуда сбежал.

Покрытый болячками мальчик лежал на пороге дома. Ресницы его слиплись и покрылись зеленоватой пленкой гноя. Сомневаюсь, что эти глаза были способны хоть что-то видеть.

Но он увидел меня. И, увидев, протянул свои слабые пальцы и позвал: «Дяй-дяй» – «Дядя, дядя». Голос у него был совсем хриплый – как у сверчка, уставшего стрекотать своими крылышками.

Я взял его на руки и стал качать – вверх-вниз, вправо-влево. Он обхватил меня за шею и изо всех сил прижался ко мне. Он был легче цыпленка, и какое-то необычное тепло исходило из его тела. Казалось, его лихорадило.

Я долго держал его на руках, и он в молчаливой радости барабанил ножками по моему животу. Пару раз я приближал к нему свое лицо, чтобы напомнить, что у меня в глазах видно его отражение. Но он так и не протянул пальцы к моим глазам, потому что за те восемь дней, что меня не было, его глаза закрылись от слез и в моих он уже не мог ничего разглядеть.

Вышел хозяин и с важным видом спросил:

– Так вы, значит, вернулись к нам?

Но я только обнимал ребенка и ничего не ответил. Наконец я опустил мальчика на землю и расплатился с носильщиком. Мальчик снова протянул ко мне руки и сказал свое: «Дяй-дяй». Я опять поднял его. Он положил голову мне на шею и задремал.

Я вошел в дом и положил его на кроватку. Его губы шептали: «Дяй-дяй, дай-дай. Дядя-дядя, давай-давай».

Пришла хозяйка. Положила сумку, состроила недовольную гримасу и сказала:

– Значит, вы вернулись? Знай мы заранее, прибрались бы у вас немного.

Я кивнул ей и поднялся в свою комнату. Пыли собрался такой густой слой, что под ним и грязи не было видно. Я разделся и растянулся на постели. За окном ревели автобусы, продавцы газировки орали, наполняя стакан за стаканом. Но постепенно все эти звуки словно растаяли, и в моих ушах остался лишь слабый, далекий голос мальчика. Я поднял руку и свернул ухо трубкой, чтобы лучше слышать.

Песчаный холм

Глава 1

Сам себя удивил Хемдат – согласился на просьбу Яэли Хают давать ей уроки литературы. Счел свой поступок одним из тех движений души, которые не поддаются объяснению, и сказал себе – не пытайся постичь непостижимое; раз уж обещал, выполняй обещанное.

В то утро, когда она пришла к нему заниматься, он впервые понял, каково ее истинное положение. Раньше ему казалось, что это пустоголовая девица, которая только и знает, что веселиться, и желание у нее одно – кружить головы всем парням до единого, одному за другим. А тут вдруг он узнал, что она бедствует, живет в нищете и находится буквально на краю пропасти. Словно мешок несчастий тащился за нею. Правда, в России, в отцовском доме, ей жилось вполне благополучно, но со времени приезда в Страну и дня не проходило без очередного удара судьбы. И сейчас вся ее надежда – заработать на жизнь вязанием чулок. Она учится этому делу, но удастся ли ей прожить с его помощью? Она сомневается. У нее больная рука, и ей нельзя напрягаться. Всегда ужасен жребий человека, катящегося в пропасть, насколько же ужасней видеть, как девушке из хорошей семьи приходится из последних сил зарабатывать на кусок хлеба. Царевна, сосланная к веретену. О, сколько в ней страхов! Но слава Богу, теперь Хемдату представилась возможность исправить этот вывих судьбы. Вот так же, как она открыла его дверь, он откроет ей двери Торы. Он будет читать с ней эту Книгу Книг, он научит ее ивриту, ведь лучше ей выучить иврит и стать воспитательницей в детском саду. Воистину, как сказал Иосиф своим братьям в Египте: «Бог послал меня перед вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь» [6]6
  Быт. 45, 7.


[Закрыть]
.

И ведь она наверняка голодает, ей, возможно, и кусок хлеба в редкость. Нет, она не сказала об этом явно, но, когда попросила у него стакан воды, Хемдат понял, что она, видимо, в этот день ничего еще не ела. Он поставил перед ней хлеб и вино. Ни в коем случае! Она вовсе не хочет есть. Она просто хотела пить, стакан воды и ничего больше. В конце концов она все-таки согласилась взять кусочек хлеба. Взяла и съела, медленно, как едят птицы. И вправду клевала, как птичка. Одни лишь птицы клюют изящно, сказал наш поэт Пизмони. Браво, господин Пизмони!

В хорошее время выпало Хемдату начать занятия с Яэлью Хают. Пылающее лето миновало, и первый осенний дождь уже прошел, и дни уже не тянулись бесконечно, как выжженные пустыни, и солнце уже не так жгло голову, и Хемдат, бывало, целыми днями валялся на кровати, ожидая, пока небо затянется вечерними облаками. Как прекрасны твои ночи, Страна Израиля!

На четвертый день Яэль пришла позже обычного, а придя, села не на стул возле стола, а на кушетку. Вся ее поза говорила, что она не сосредоточена на чтении. Потом она вдруг посмотрела на Хемдата и сказала:

– Почему вы всегда молчите? Раньше я думала, что вы веселый человек, а теперь, когда лучше вас узнала, вижу, что на самом деле вы грустите. Расскажите мне немного о себе, пожалуйста.

Хемдат опустил голову и не сказал ни слова. В былые времена, когда он еще искал благосклонности молодых девиц, он любил рассказывать им о своей жизни, потому что эти воспоминания беззаботной юности привлекали к нему девичьи сердца. Но теперь, когда душа его охладела, он почитал за лучшее молчать. Он раскрыл Тору, и они снова приступили к занятиям.

Она была выше него. Поэтому и голова ее над книгой была выше. Он еще накануне заметил это. Он подложил под Тору еще одну книгу, чтобы ей не нужно было наклонять голову. Но забота оказалась чрезмерной. Теперь, чтобы увидеть буквы, она вынуждена была изгибать шею, как лебедь. Зачем он так сделал?

Хемдат взял подушечку и положил на ее стул. Яэль кивнула и сказала: «Да, так хорошо». Они ведь занимаются два часа подряд, ей будет не так трудно сидеть. И с благодарностью подняла на него свои зеленые глаза.

Они еще не кончили заниматься, как он вдруг встал и сказал:

– Извините, мне пора перекусить. Окажите мне честь, поужинайте со мной.

Она покачала головой и сказала:

– Нет-нет, я не голодна.

Хемдат снова свернул скатерть и сказал:

– Коли так, вернемся к занятиям.

Если его гостья не хочет поужинать с ним, он тоже не будет есть. Тогда она, наконец, согласилась поесть с ним, словно бы против своей воли.

Хемдата вы наверняка никогда не видели, так гляньте хотя бы на его комнату. Дом, где он живет, расположен в яффском квартале Неве-Цедек, и в комнате Хемдата целых пять окон: одно смотрит на море, другое – на пески, где растет большой новый город Тель-Авив, еще одно окно обращено в сторону Эмек-Рефаим, Долины Призраков, где проходит железная дорога, а два оставшихся выходят на улицу, но, когда Хемдат затеняет их зелеными занавесками, он словно отделяется от всего мира и даже от яффской толпы. В комнате стоит стол о четырех ножках, покрытый зеленой бумагой. Это настоящий писательский стол, Хемдат пишет на нем свои стихи. Рядом со столом стоит небольшая тумбочка, а в ней полным-полно всевозможных лакомств: хочется тебе маслин, или хлеба, или апельсин, или вина – достаточно протянуть руку. Все эти закуски он сопровождает чашкой кофе, который варит на спиртовке, стоящей на той же тумбочке. Варится кофе, и язычки пламени окружают кофеварку.

Яэль оторвалась от книги и загляделась на огонь. Хемдат посмотрел на нее и сказал:

– Ну, кто скажет, что я плохой хозяин?

Что правда, то правда – хозяин он хороший, сам ведет свой дом и ест со своего стола. Не то что иные его приятели, которые привыкли есть в столовках, а дни проводить в пустой болтовне. Не успеют встать после обеденной трапезы – уже время вечерней. Хемдат не таков. Он из хорошего дома, сын добропорядочного еврейского семьянина, у которого каждый день свят, ибо принадлежит не ему, а Господу, благословен будь Он, поэтому ни одного дня нельзя провести в праздности.

Хемдат наклонил кудрявую голову над горящей спиртовкой. Отсвет огня зарумянил его лицо и прибавил ему привлекательности. Яэль невольно глянула на картину, висевшую на стене над подвешенной там же кухонной утварью и изображавшую юношу с девушкой рядом. Яэль смотрела на картину, а из стекла на Яэль смотрело ее отражение. Она улыбнулась и сказала:

– Ей-богу, мне кажется, что с вашей картины на меня смотрит мое лицо. Это Рембрандт?

Хемдат кивнул и ответил:

– Вы правы, это картина Рембрандта, она называется «Жених и невеста».

У Хемдата нет зеркала, его заменяет стекло картины. Одно время, когда невеста приятеля увлеклась было Хемдатом, он любил смотреть на эту картину, видеть свое отражение между нарисованными фигурами и всякий раз думать, что он там – невидимый третий. Но теперь он был далек от подобных развлечений. Надо радоваться тому, что твое, а не заглядываться на чужое. Хемдат помнил, как насмехался над ним один из приятелей: «Твоя любовь к Рембрандту вызвана вашим сходством – как он бегал за юбками, так и ты».

Кто там стучит? А, это Шошана с Мушалемом! Хемдат открыл дверь нараспашку:

– Добро пожаловать, милости просим.

Яэль вскочила, будто ужаленная, и воскликнула:

– Ах, этот господин Хемдат, он такой странный, заставляет меня ужинать с ним. А я не хочу, не хочу! – Она покраснела и отвернулась.

Шошана с Мушалемом, оказывается, только что из Петах-Тиквы. Представляете – их там поженили, в поселке, совершенно неожиданно! Вот как это получилось. Один из родственников Шошаны справлял там свадьбу младшего сына, увидел их и решил добавить радость к радости – заставил и эту пару немедленно встать под хупу. А они совсем не были к этому готовы. У нее даже фаты не было, у Шошаны. Вот так шутку учинил Господь!

Хемдат и Яэль воскликнули разом: «Поздравляем! Поздравляем!» Хемдат искренне радовался за своих друзей. Право, такую историю следовало бы записать золотыми буквами на сафьяне! Ну вот, а теперь они пришли пригласить его на свадебный обед. Хемдат поблагодарил – он с удовольствием придет на их золотую свадьбу, но сейчас никак не может, увы. Они огорчились, но распрощались с ним по-дружески, без обиды.

Яэль была потрясена. Эта неожиданная свадьба произвела на нее странное впечатление. Подумать только, как это получается – только что один человек здесь, а второй совсем в другом месте, и вдруг случай сводит их, и они встают под хупу, и становятся супружеской парой – совсем как сосна и пальма в стихотворении Гейне. Нет, она неправильно сравнила. В самом деле, что общего между историей сосны и пальмы и историей Шошаны и Мушалема? То – деревья, каждое из них стоит на своем месте и тоскует, как ему положено, а Шошана и Мушалем – настоящая супружеская пара.

Хемдат взялся обеими руками за край стола и сказал задумчиво:

– Некоторые люди женятся неожиданно, а другие всю жизнь готовятся к этому, да так и не удостаиваются.

Зачем он это сказал?! Да просто так – вырвались глупые слова из сердца, вот зачем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю