Текст книги "Мой любезный Веньямин"

Автор книги: Шмиэл Сандлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава тридцать вторая

Тяжелая поступь мафии

Из дневника Уилла Иванова:

"Я очнулся у себя на квартире. Анатолий прикладывал холодный компресс мне на лоб. Несмотря на приятную прохладу, голова моя раскалывалась от боли. Анатолий суетился надо мной, как мать над ребенком. Профессиональный массаж, в котором он оказался непревзойденный мастер, пошел мне на пользу, боль как рукой сняло. – Где вы этому научились? – спросил я. – Да было дело, – замялся он, содержал массажный кабинет в Тель-Авиве. – Раскрутились? – спросил я, вспомнив о своей службе. – Куда там. Поначалу народ валил, полагая, что я поставляю девочек, а когда сообразили, что девочки у меня не дают, клиентов как ветром сдуло. А я, между прочим, кредит брал в банке... – Ну и что? – А ничего, пошел играть на мандолине, на Аленби... Я облокотился на спинку дивана и огляделся. Супермены устроились в салоне в ванных халатах и домашних тапочках на босу ногу. Один из них, очевидно, гомик, сидел на коленях волосатого мужика по кличке Бабуин и вслух читал "Едиот Ахронот". Названия статей были пестрыми и оглушающими: "Русские разборки", "Кровавая драма в гостинице", "Террор русской мафии" – Это все про нас, шеф, – сказал Анатолий, виновато улыбаясь. – Только зря они про террор-то, куда нам до арабов. – Причем тут русские? – удивился я. – Шеф, у нас так, если у вашей жены, не дай Бог, произойдет выкидыш, это свяжут с б...ской репатриацией и русскими врачами. – Где племяш? – спросил я, поняв, что его не переспоришь. – Шеф, – сказал Анатолий, – мы дрались хорошо. Мы оттеснили их на первый этаж. Мы перекрыли выход. Племянник был ловушке. Мы уже брали его, он это понял и позвонил в полицию. Босс, нам пришлось убираться. – Ослы! – Заорал я. – Упустили-таки. Я хотел, было заскрежетать зубами от злости, но почувствовал, что во рту у меня пусто. Что такое? Анатолий подал зеркальце и точно: мои предположения подтвердились верхний ряд зубов мне выбили, нижний, увы, тоже. Сохранился лишь один резец с правой стороны и шатался зуб мудрости с левой. – Не волнуйся, – сказал Анатолий, – мы нашли зубного техника. – Дармоеды! – шамкал я. – Бездельники, позовите ко мне Федю. Федя возглавлял группу, которой я поручал отыскать ботаника. Федор не замедлил явиться на мой зов. Он был чисто выбрит, хорошо одет и весел, словно только что получил жалование. – Босс, – сказал он, улыбаясь, – а операция-то провалилась. – Чего же ты ржешь, Федор? – Я не ржу, босс, я докладываю. – Ну так докладывай. – Ботаников в стране нету, босс. – Как нету, чего ты мелешь, дура! Как это нету в стране ботаников? Федя обиделся, закусил губу и, помолчав, вдруг заявил: – Я не дура, босс, я супермен. После этих слов он умолк. Долго я его уговаривал: – Ну ладно, Федор, супермен ты, супермен, давай, Федя, ну чего ты молчишь? Пришлось мне извиниться за "дуру" и только тогда он рассказал нам следующую историю: – Веньямин-то у племянника стал выпускать фальшивые денежки... – Да ну!? – Вот не верит человек, – снова обиделся Федя. – Ну чего ты не веришь, Босс, разве у тебя есть основания – не доверять мне? Не веря мне, босс, ты оскорбляешь мое достоинство. Ты вынуждаешь меня обратиться в профсоюз телохранителей. – Ну ладно, Федя, ладно! Далее чего было? – А далее было так, – сказал Федор, лукаво улыбаясь. – Далее Венька стал выпускать просто туалетную бумагу с картинками. А племянник взял посмотреть, что это за картинки такие, а это оказывается, кукиш нарисован, а под ним надпись – "Выкуси, сука!" В этом месте Фединого рассказа все супермены и я в том числе, дружно захохотали. Чего скрывать, мне было приятно, что племянник так опростоволосился. Я хохотал от души, не пытаясь сдержать себя. А ржать-то нечему, – неожиданно оборвал Федор и мрачно глянул на гомика, который терся задом об угловатые колени Бабуина. – Ты аккуратней с боссом-то гутарь, – недовольно бросил Федору Анатолий. А я, между тем, продолжал хохотать. Я чувствовал, что пора бы остановиться, что это уже неприлично вроде становится, ведь все давно уже замолчали, но баритонистый смех все булькал и булькал у меня в горле, и я подумал, что это уже, наверное, истерика. Мне принесли стакан воды. Я отпил глоток, успокоился и спросил Федю: – Почему это ржать нечему? – А потому, – сообщил Федя, – что у племянника не вышло с Веньямином. – Ну? – Он знает, что у тебя есть бумаги старикана. Знает, что тебе нужен ботаник. – Ну и что? – Да ты не нукай, Босс! Пока ты здесь нукаешь, он перебил за день массу ботаников. Он уничтожил почти всех. Правительство создало комитет по спасению оставшихся. Пока комитет разрабатывал план по спасению, племянник перебил остальных. – Неужто всех убрал? – Нет, одному удалось бежать – Куда? – Я установил, что он сделал себе пластическую операцию и скрывается где-то в Эйлате. Федор умолк, пытливо вглядываясь в наши лица. – Подлец он, – сказал я, – уничтожил столько умов. Он ответит перед наукой. – Послушай, босс, – полез с советом Анатолий, – может студенты подойдут с факультета ботаники? – Ни, ни! – решительно отрезал Федор. – Студенты перепуганы: кто бросил учиться, а кто перешел на факультет арабской филологии. – Почему арабской? – А чтобы их с русскими не путали. – Что ж делать, братцы? Я совсем пал духом и стал угрюмо смотреть в одну точку на потолке. Рушились лучшие мои планы. Хотелось послать всех к чертовой бабушке и напроситься к Беллочке на плов. Сегодня была пятница. В этот день она готовилась к субботней трапезе и я любил объедаться у нее. Она была великим кулинаром. Искушение было столь велико, что в какое-то мгновение я уже готов был отсчитать ребятам "бабки" и по телефону обговорить с Беллой субботнее меню. Но тут я вспомнил Беллкиного дебила, которому срочно понадобились деньги на ресторан и приступ отчаяния тисками сжал мне сердце. Я взглянул на Федю, соображая, как бы послать его подальше, но он вдруг расцвел, загадочно улыбаясь. – Босс, я привел агронома, – сказал он. – Какого еще агронома? – Он растил хлопок в Средней Азии, имеет сельскохозяйственный опыт. – Что же ты молчал, чудак-человек, давай его сюда. Агронома ввели. Он потребовал показать бумаги. Я разложил их перед ним. У агронома стало умное лицо, он долго пыхтел, выкрикивая что-то по-узбекски, бил себя ладошкой по лбу, водил толстым пальцем по каракулям великого ботаника, а под конец, сморщив толстую кожу лба, произнес с недоумением: – Но, товарищи, это же не хлопок! – Причем тут хлопок, господин профессор? – тяжело вскипел я. – Я привык иметь дело с хлопком! – возмутился он. – Уведите этого дуба, – сказал я. – Анатолий взял агронома за ворот пиджака и вывел. А Федор, смутившись, оправдывал своего протеже: – Он же практик, босс. Он в теории ни бу-бу. Он купил диплом, босс. – Ах иди ты! – в сердцах сказал я. Вернулся Анатолий, он вытирал руки носовым платком: – Босс, придется слетать в Эйлат, – сказал он. Анатолий предложил нам сделать небольшой автопробег до Эйлата, но я отклонил его предложение. По натуре я демократ и личной машине всегда предпочитаю общественный транспорт. Я выдвинул встречное предложение добраться до пункта назначения на автобусах. Эту идею забраковал уже Анатолий, напомнив о кознях смертников-террористов, частенько подрывающих евреев в общественном транспорте. Я не стал возражать идее Анатолия добраться до Эйлата на самолете.. В пятницу мне вставили зуб и в воскресенье (в субботу, как каждый благочестивый иудей я отдыхал, наслаждаясь Белкиным лагманом) мы были уже в воздухе, на пути к курортным здравницам Красного моря"

Глава тридцать третья

Новая версия

Мне показалось, что Фридман что-то не договаривает, хотя именно он снял камень с моей души, подтвердив, что Веньямин не досужий вымысел затурканного алкоголика. После встречи с бывшим завскладом, я был вынужден или принять на веру все, что он поведал мне, или причислить самого Фридмана к пациентам доктора Бернштейна. Последнее мало соответствовало действительности, поскольку человек он был деловой и не стал бы отвлекаться на пустяки. Я поверил Фридману. В самом деле, чего ради он стал бы избавляться от Уилла? С таким же успехом он мог прикончить его во время их интенсивных перебранок, когда с переменным успехом они вели борьбу за право владения Веньямином. На время я сбросил Фридмана со счетов и это обстоятельство окончательно завело меня в тупик. Все прочие знакомые Уилла вряд ли были заинтересованы в его уничтожении, и почти никто из них не подозревал про чудо-цветок. Впрочем, о нем могли знать телохранители Уилла. Кроме того, Фридман признался мне, что Бабуин работал на него: "Через этого волосатика я знал обо всех планах Уилла, сообщил он мне, – вплоть до операции по розыску ботаников, возложенную на Федора. Чтобы расколоть Федю, Бабуину пришлось вступить с ним в интимные отношения, и умело возбуждать в нем ревность" Между делом, Фридман обронил также, что у мадам Вайншток было не меньше оснований опасаться Уилла. "Благодаря ему она обзавелась приличным бизнесом, а богатые не любят чувствовать себя должниками, тем более перед такими ничтожными лицами как Уилл" – А чем, собственно, ей мог навредить Уилл? – удивился я. – Вредить бы он не стал, наверное, но мог бы бахвалиться своими связями с ней. Я решил проработать версию с госпожой Вайншток. Но встретиться с ней было не так-то просто. Женщина она была занятая и с характером. Не каждый допускался к ней во двор.

Глава тридцать четвертая

Встреча в зоопарке

Из дневника Уилла Иванова:

1

"Наш рейс был двенадцатый. Мы опоздали на двенадцатый по вине Анатолия и сели на тринадцатый. Уже в самолете я узнал, что Анатолий нарочно подстроил опоздание. Я очень рассердился на него и хотел дать нагоняй за халатное отношение к работе, но при пассажирах было неудобно распекать взрослого и представительного человека, и я решил оставить это до прибытия в Эйлат. Уже в Эйлате нам сообщили, что рейс двенадцатый, на борту которого летели футболисты Португалии и один священник из Лиссабонского собора взорвался в воздухе. В газетах это приписали арабским террористам, но я сразу узнал почерк Шмулика. – Экая паскуда! – сказал я Анатолию – Несомненно, – отвечал Анатолий, – паскуда он, босс. – И он зевнул, прикрывая рот ладонью. Мы шли по улицам Эйлата, обсуждали последние злодеяния племянника и отплевывались, настолько мерзки были его поступки. Эйлат нам понравился. В нем было много иностранцев и русских проституток. Одевались они легко, прикрывая лишь то, что должно быть, прикрыто. Их загорелая кожа и полные, почти обнаженные груди, обещали туристам незабываемые альковные услады. Девочки для радостей были здесь аристократичнее, чем в Тель– Авиве и считали за падло ловить клиентов на обочинах скоростных магистралей. В городе было множество пальмовых алей, под сенью которых многие из туристов пили прохладительные напитки фирмы "Кристал". Русские девушки ходили с прейскурантом в руках, предлагая гостям оральный и анальный секс. У них были длинные смуглые ноги. Он раздавали мужчинам белозубые улыбки и напевали в нос "Подмосковные вечера" – популярная песенка израильских дон гуанов. Мы остановились в уютных номерах местного клаб-отеля. Мы возлежали в качалках, слушали марокканские частушки и ждали известий от агентов сыскной конторы. Мы назвали агентам все приметы ботаника вплоть до размера обуви и манеры чихать в носовой платок. Я скучал по Беллочке и очень жалел, что не взял ее с собой в дорогу. Она была очень рада, что я дал деньги мужу на ресторан и любила меня в наше последнее свидание особенно пылко. Конечно, мне было накладно выложить сразу целую кучу шекелей для финансовых затей "Третьим будешь" (своим телохранителям я платил недурственную почасовую плату и денег у меня оставалось не так уж много), но я не мог отказать любимой женщине, которая была для меня единственным близким человеком в этом неприветливом и чужом для меня мире. Для нее я готов был сделать, что угодно. Я бы открыл супругу еще с дюжину ресторанов, попроси она об этом. Деньги таяли на глазах, но я не позволял себе расслабиться и в глубине души верил, что все обойдется и я скоро найду Веньямина. Вечером в отеле разыгралась безобразная драка. Федор объявил военные действия против очкастого педераста. Выяснилось, что тот увел от него волосатого бабуина. Мы разняли бойцов и разошлись по номерам. Каждый был занят своим делом. Я тосковал по Беллочке. Федя выяснял отношения с Бабуином, а Анатолий завел роман с Клавдей, длинноногой горничной, представляющей сексуальные услуги туристам из Иордании и Латинской Америки. Она прибыла в Эйлат на заработки из Белоруссии, когда передовой колхоз, где она была комсоргом, внезапно разорился. Из "Зари Коммунизма" (так называлось коллективное хозяйство, в котором девушка проводила агитационную работу), через сутенеров международного класса, Клавдия Александровна (вчера еще авторитетный комсомольский активист), прибыла на южное побережье солнечного Израиля. У Клавы были круглые плечи и не менее округлый зад, чем, собственно, она и пленила Анатолия, воспитанного на картинах Ренуара и обожавшего крупные формы. Почти всю ночь они бешено занимались любовью в номере, а под утро, подустав немного, затянули в два голоса популярную песню Пахмутовой "Комсомольцы-добровольцы". При этом Толик, тоже в прошлом видный общественник, совсем расклеился, и, поддавшись ностальгическому настроению партнерши, всплакнул, роняя скупые слезы на смуглое колено бывшего комсорга, а ныне передовицы сексуального фронта. Я в это время пытался в номере связаться с Беллой по телефону, а когда мне это не удалось, устроил охоту на мух. В Эйлате было много мух. А вообще, мне было не до развлечений. Тяжелая и гнетущая тоска сдавила мне сердце: по Веньямину я скучал не меньше, чем по Белочке. Я чувствовал наступление большой хандры и был готов к резким переменам в моей жизни.

2

Вечером позвонил шеф сыскной конторы: – Сеньоры, – сказал он с акцентом, который выдавал в нем аргентинского еврея, – ботаник работает в зоопарке на должности австралийского динго. – Это на должности собаки что ли? – Да. – Позвольте, как же может человек работать на должности собаки? – Сеньоры, тут нечему удивляться, кругом безработица, а кормиться ведь надо. – Ну и что? – А то, – вдруг раздраженно отрезал шеф конторы, – что в зоопарке хоть и платят мало, зато пища есть – два раза в день, да и посетители подкармливают. Учтите, сеньоры, держать людей на должности зверей обходится сегодня государству дешевле. При этом две важные проблемы сводятся на нет: хоть как-то рассасывается проблема безработицы и компенсируется недостаток животного мира, который гибнет у нас вследствие небрежной охраны окружающей середы. Анатолий прервал аргентинца глупым вопросом: – У вас что – весь зоопарк укомплектован из людей? Шеф конторы сыска не ответил, он бросил трубку. – Хорошо замаскировался ботаник-то наш, – сказал Анатолий. – Да, – сказал я, – неплохо.

3

Мы пришли к ботанику. Он жил в клетке номер 61. – Оставьте меня в покое! – сказал беглец, как только мы вошли в клетку и поздоровались. – Вы лишили меня родины, вы оставили меня без соратников, я потерял учеников, я стал собакой Динго... А теперь вы хотите, чтобы я помогал вам? – гневно кричал он. Я понял, что этот человек, как все ученые, излишне экзальтирован и надо срочно перестраивать к нему подход. – Поймите профессор, – печально произнес я, – вас ждет слава, вы будете единственный ботаник на всю страну. – После того, как вы оставили ее без ботаников! – сказал профессор и заплакал. – Профессор, это сделали плохие люди и они будут наказаны. Ботаник молчал. У него была привычка ходить из угла в угол в своем кабинете, но здесь в клетке особенно не разгуляешься – ученый все время натыкался на железные прутья и тяжело вздыхал. – Профессор, мы обещаем вам полную безопасность, хорошую лабораторию и гонорар. Профессор думал недолго. Мысль быть единственным ему улыбнулась. – Хорошо, – сказал он, каковы гарантии безопасности? – Вас будут охранять профессионалы, на вашей машине мы установим пуленепробиваемые стекла. – Господа, – перебил ботаник, – я хочу знать в добро ли будет обращено все достижения нашей лаборатории? А то ведь мы ученые творим доброе, а вы, коммерсанты, все превращаете в деньги. – Профессор, о чем речь, разумеется, в добро. – Я согласен, господа, едем. Ботаник стянул с себя собачью шкуру, отклеил хвост – атрибуты его нынешней профессии – и мы вышли из клетки"

Глава тридцать пятая

Клавдия

Найти ее не составляло труда. Работая девочкой по сопровождению, она сделала небольшой капитал и открыла портняжную мастерскую, которая со временем превратилась в престижный дом моделей. Поначалу она шила сама. Этому искусству Клава выучилась в колхозе еще до того, как ее выдвинули на комсомольскую работу. Искусница она была знатная и вскоре от клиентов уже не было отбоя. Клава окружила себя умелыми модельерами из Санкт-Петербурга и заполнила израильские магазины пляжной одеждой. Меня она приняла за торгового агента, но когда я стал интересоваться, знавала ли она ранее человека по имени Уилл, глаза ее стали злыми: – Я зачеркнула свое прошлое, – сказала она, – и вас тоже прошу не напоминать мне о нем. От Клавы я ничего не добился, но по крайней мере, порадовался за нее. Она стала солидной женщиной, приняла гиюр, соблюдала кашрут, субботу и собиралась вскоре выйти замуж за выпускника одной из иерусалимских ешив известного своим служением Богу. Мне рассказали о нем в местном отделении абсорбции. Из любопытства я решил глянуть на хваленого жениха, и с удивлением узнал, что он выходец из России и зовут его Амнон. Этим именем в Израиле обычно называют бывших Толянов. Последнее обстоятельство возбудило во мне подозрения. Я нашел Амнона (он же Анатолий) в эйлатском раввинате. Это был статный широкоплечий мужчина в черном лапсердаке и в черной шляпе, гармонично оттеняющей седые пейсы. – Квод а рав, – спросил я, – знакомы ли вы с квантовой физикой? – Да в свое время я писал диссертацию на эту тему. – Я предполагал это, – сказал я и спросил теперь уже напрямую, – как вам удалось выжить? – Не понимаю вас. – Вас обработали молодчики племянника, а Уилла... – Простите, а вы к этому имеете какое-то отношение? – Дело в том, что Уилл погиб. Я его друг и пытаюсь найти убийцу. – Убит?! – Анатолий потрясено всплеснул руками. Драматический жест его показался мне вполне искренним, и я рассказал ему все, что произошло в "Абарбанель". – Вы знаете, никогда не забуду десятку, которую я получил у него на Аленби. Добрый был человек, но доверчивый и простодушный. – Сокрушался он. – Когда в последний раз вы виделись с ним? – Я ездил к нему раза два, после всей этой истории, пытался вытащить его из алкогольной пропасти. Увы, помочь ему я мог только деньгами, но он их быстро пропивал. – Мог кто-либо затаить на него зло? – Разумеется, Фридман, например. Возможно вы не в курсе – это был племянник. – Да, мне это известно. – У пьяниц, знаете ли, врагов не бывает. Впрочем, его могли уничтожить психи в больнице.. – Уважаемый ребе, – обратился я к нему, не решаясь назвать его Анатолием, – не могли бы вы... – Простите, – оборвал меня раввин, – в моем нынешнем положении я ничего больше не могу. Но, может быть, вам будет интересно послушать Бабуина и Федю. Они живут в Холоне, искать их надо через израильское общество гомосексуалистов.

Глава тридцать шестая

Расправа

Из дневника Уилла Иванова:

"У выхода из зоопарка нас встретила группа мужчин в черных костюмах. Сердце мое гулко забилось в тревожном предчувствии. Я приготовился к драке. Люди встречавшие нас, носили усы "сгустки" и фетровые шляпы на манер Бней-браковских ортодоксов. Руки они держали в карманах черных пиджаков. Когда мы приблизились к ним вплотную, вперед к нам внезапно выступил усатый дядя с плотной шеей. Мы с Анатолием сразу же признали нашего друга. – Здравствуйте жентельмены! – громко произнес он. Потом, обращаясь лично ко мне, прибавил, – как жисть, Уилл? Я молчал. – Как жисть говорю, Уилл? Али ты не рад мне, Уильям? Он вытащил из кармана "пушку", почесал дулом взмокший лоб и продолжил: – Я сторонник того, что хороший удар кулака имеет больше ценности, чем добрый исход дела. Но на сей раз я готов сделать исключение и предлагаю тебе мировую. – То есть? – сказал я. – То есть, отдай нам это мурло, – он показал на ботаника, – отдай бумаги старинушки и можешь катиться... – И снова он назвал район, который не обозначен на географической карте. Я не знал, что делать, и с ненавистью смотрел в его смеющиеся глаза. "Отдай, слышишь, Уилл!" Анатолий в это время как-то странно изогнулся и бросил ручную гранату. Нас заволокло дымом. Грянул выстрел. Рядом упал ботаник. Черный дым кудрявился над его трупом. В остервенении я кинулся на племянника. Ничего не было видно в дыму, но я нащупал его кадык. Он был острый и юркий. Он судорожно забился в моем кулаке. Я рванул его на себя. Кадык притих, я рванул еще... Чей-то кастет хрястнул по моим искусственным зубам. Я очнулся. Дым уже развеялся. Я увидел Анатолия. Он наклонился надо мной: – Босс, – сказал он радостно, – а ботаник-то жив! Я выплюнул зуб мудрости с левой стороны, резец с правой и воткнул себе в рот протез: – Где он? – Пошел менять брюки, болезный. – Жив, значит, курилка, а где Шмулик? – Вот он, морда, – Анатолий пнул связанного человека. Люди в порванных черных костюмах лежали здесь же. Их обгорелые шляпы висели на деревьях. Я поднялся, посмотрел на кадык племянника. Кадык был слегка поцарапан. – Гуд ивнинг, жельтмены, – сказал я глухим пещерным голосом. Кадык племянника дернулся. Он трусливо проглотил слюну: – Гут, конечно, гут, компанейро, – сказал он. – Собака! – я ударил его ботинком, – это тебе за Беллу, это за футболистов Португалии, – я ударил еще, – а это за святого отца из Лиссабонского собора. Племянник выплюнул зуб мудрости: – Знай, я, что там святой отец, – сказал он, – я бы не взорвал воздушный лайнер. – А футболисты, что не люди?! – возмутился Анатолий. Он тоже ударил Шмуэля по зубам. Шмуэль выплюнул клык. – Что будет со мной? – хрипло произнес он. – Да пошел ты... Теперь уже я назвал ему район, который не обозначен на географической карте. Вернулся ученый. Он был в новых брюках. Ему тоже захотелось попинаться и тоже, как выяснилось, за футболистов. Но мы не советовали: "Не стоит марать туфли, профессор" Мы бросили племянника в клетку номер восемьдесят три. В клетке жила пума. Нет, это не был какой-нибудь безработный. Это была настоящая африканская пума.

Глава тридцать седьмая

Голубое счастье

Федя и Бабуин жили вместе в тесной однокомнатной квартире и вели продолжительную тяжбу в судах Израиля за то, чтобы их признали супружеской парой. – Мы с Бобом боремся за права сексуальных меньшинств, – сказал мне Федор. А Бабуин, сообразив, зачем я явился, посоветовал мне "бросить это дело". – Вы знаете, – сказал он, – у меня есть сведения, что Веньямин по новой заработал и все, кто тем или иным образом связан с ним, будут поочередно исчезать. Уилл был первой ласточкой, за ним последуют другие, поверьте мне. Я хотел поговорить с Федором про Уилла, но он торопился к адвокату. – Я завтра весь к вашим услугам, – сказал он, чмокнул в небритую щеку бабуина, и мы раскланялись.

Глава тридцать восьмая

Возвращение

Из дневника Уилла Иванова:

"Мы подкатили к аэроагентству и купили билеты. Через тридцать минут самолет приземлился в аэропорту имени Бен-Гурьона. Мы спустились по трапу на землю. Самолет окружил эскадрон конной полиции. Нас не собирались арестовывать, нас встретили криками "Ура!" К нам подошел комиссар полиции – низенького росточка, обрюзгший мужичонка в мятой форме. Он был лыс. Лысина блестела на солнце как зеркало. Можно было пускать ею солнечных зайчиков. – Сэры, – сказал комиссар, – вас просит к себе президент страны. – Ого, сам президент?! Комиссара потер лысину волосатыми пальцами и сказал, не скрывая иронии: – Ничего удивительного, господин президент часто встречается с именитыми гражданами. Нас усадили в роскошный кадилак, и почетный эскорт мотоциклов сопровождал нас до самой правительственной резиденции. . Президент встретил меня ласково, вскочил с кресла, протянул руку: – О, дружище, Уильям! – сказал он. – А жисть-то, жисть-то, сука, как заворачивает, а? Я остолбенело глядел на президента. Это был Шмулик. От испуга я не мог вымолвить слова. Передо мной стоял племянник. Да, это опять был он. И зубы у него целы, и кадык без единой царапины. Полдня назад его жрала пума, и вот он снова передо мной. Проклятие, и присесть-то некуда... Я поискал глазами стул – ноги у меня предательски сгибались в коленках. Бессмертно это дерьмо что ли? Не держат ноги-то, куда бы сесть... В страшном волнении я не заметил, что рядом стоит кресло. Как здесь появился этот проклятый? – Да ты не удивляйся, Уилл, то был мой двойник, – пояснил племянник, угадав причину моего смятения, – а здорово похож, правда? Зря ты его к пуме-то на корм... Племянник заботливо пододвинул кресло: – Садись, Уилл, на тебе лица нет. Я сел. Я увидел, как колышутся шторы в кабинете. За шторами нервно дышали телохранители. – Ложь документ на стол! – приказал племянник. Я бросил бумаги старика на стол. – Вот так-то, Уилл, – он похлопал меня по плечу, – У нас так, братишка, у кого деньги, тот и заказывает музыку. Помолчав немного, он насмешливо спросил: – Зачем тебе деньги, Уильям? Чего это ты вдруг задумал идти в миллионеры? Их и так развелось вокруг. Не лезь, брат, не лезь, куда тебя не приглашают. Деньги любят тех, кто знает им цену, а ты романтик, как все аристократы и деньгам счета не знаешь. – Они мне не для счета нужны, – сказал я, пытаясь выиграть время. – Ну да, конечно, – усмехнулся он, – я и запамятовал, ты ведь у нас идейный, с дяденьки моего пример берешь, тоже, покойный, не знал кому бы еще, да поскорее сбыть бабки. – А вам-то на что бабки? – спросил я, – с собой в могилу? – Ну не скажи, – заулыбался племянник, – они мне и здесь понадобятся. У меня, знаешь, каждая копейка на учете будет. Все в дело пущу. В отличие от тебя, брат, я задействую главный принцип коммунистов – "Кто не работает, тот не ест!" Так что будь спок, братишка, всех трудоустрою, никого не обижу. – Утопия, – сказал я, – ничего не выйдет. Племянник не обиделся: – Утопия – это удел экзальтированных болванов вроде тебя и моего дорогого дядьки. А нам, знаешь, на подобную ерунду времени жалко. И он ушел, насвистывая вальс Штрауса. Из-за штор выглянули телохранители. Они взяли меня за галстук, который я купил в Эйлате и повели. В приемной я увидел Анатолия. Изуродованный, он лежал на полу. Я нагнулся к нему и повернул на спину. Он был в сознании: – Шеф, – сказал он, тяжело ворочая окровавленными губами, – спасибо за десятку на Аленби. Горло у меня перехватило комом, я хотел перевязать ему раны, но мне не дали. – Где ботаник? – спросил я конвоиров. – Увели менять брюки. На него не напасешься брюк, на этого ученого. – Зачем ему брюки? Меня толкнули в спину: – Шагай, дура!"

Глава тридцать девятая

Графиня Голубкина-Вайншток

Мадам Вайншток назначила мне аудиенцию на среду. Я лично обратился к ее секретарше, но она наотрез отказала мне: – Госпожа, не примет вас, если у вас нет к ней конкретного дела или предложения, – сказала она. – Передайте ей, что я по делу графа Иванова. Мой совет возымел действие, через полчаса мне уже позвонили и назначали встречу в удобное для меня время. Она сидела в просторном и хорошо обставленном кабинете: умная, красивая и одетая по образцу последних моделей Пьера Кардена. Это была высокая, стройная женщина с открытым лбом и миловидным лицом восточного типа. У нее были мягкие карие глаза и жгуче-черные волосы. – Чем обязана? – ласково встретила она меня, поправляя шаловливый локон упрямо сбившийся на лбу. Она была много старше Уилла. Ей было за сорок, не меньше. Возраст довольно критический для женщины, тем более восточного типа, но по ней этого не скажешь: фигурка французских журналов, а холенная кожа рук и отменный маникюр говорили о том, что она давно уже не знает, что такое мыть посуду. – Я хотел поговорить с вами насчет Уилла. – Садитесь, пожалуйста. Я устроился в глубокое уютное кресло. – Я вижу, и мертвый он не дает кое-кому покоя, – иронически заметила она. – У меня есть подозрения, мадам, что кому-то было очень нужно видеть его мертвым. – Только не мне, – сказала она, – я любила этого человека. Он был близок мне по духу, хотя и увлекался Кампанеллой. Имя философа напомнило мне альковные переживания Уилла, с беспощадной откровенностью описанные им в дневнике. – Простите, мадам, вы не знаете, кто похитил бумаги старика Кальштейна у господина Фридмана? Господина Кальштейна я имела честь знать, о Фридмане слышу впервые. – Может быть он знаком вам как Зайченко? – Ах, это владелец пивных баров? – вдруг смутилась она. – Совершенно верно. – Мне говорил о нем Уилл, но лично, я его не знала. – Странно, а он почему-то отзывается о вас, как о давней знакомой. Едва заметная тень досады промелькнула на ее холенном лице: – Не имею чести, – твердо произнесла она. – Почему вы бросили Уилла, когда он остался один без гроша? – Не понимаю, о чем вы? Я поддерживала его материально до конца его дней. Между прочим, деньги на ваш счет перевела я, по его личной просьбе Я был немало удивлен этим признанием, но сумел не подать виду: – Странное дело получается: два богатейших человека – вы и господин Фридман, покровительствовали Уиллу, а между тем, проживал он в ужасающей бедности? – Во всем виновата его склонность к водке. – А мне все-таки кажется, что сгубила его неразделенная любовь к вам. – Не говорите о том, чего не знаете. – Я знаю, мадам, вот прочтите, пожалуйста. Я подал ей записку ее несчастного любовника.

Глава сороковая

В ритме вальса

Из дневника Уилла Иванова:

"Меня посадили в машину. За рулем сидел Бабуин. – Ты что, же парень, работаешь на два фронта? – спросил я. Он не удостоил меня ответом. – А у меня работать выгоднее, – вмешался племянник, – я не скопидом, как иные и плачу двести шекелей в час. Почти всю дорогу он слушал волшебные мелодии Штрауса. – Все-таки красивый был человек, – сказал он, имея в виду австрийского композитора, – и веселый, видать, очень... Бабуин ударил по тормозам. Машина со скрипом остановилась. Была ночь. Мы стояли на мосту. Внизу бурлила река, а в небе щерился молодой месяц. Он напоминал эмблему на мусульманских надгробиях. Кругом царило гнетущее безмолвие, только внизу под мостом деловито кипятилась вода на порогах, да из кабины доносились волшебные звуки музыки. Из темноты вдруг возник племянник: – Ну будь, Уилл! – ласково сказал он мне и затянулся дымом сигареты. Меня подняли и бросили за перила моста. Я сильно ударился о воду и на секунду потерял сознание. Вода была обжигающе холодная и я тут же пришел в себя. Я стал погружаться в пучину, но захлебнуться не успел: ноги коснулись дна и я что было сил, оттолкнулся от грунта. Под водой меня снесло немного и, всплыв, я оказался под мостом. Онемевшими пальцами я уцепился за выступ железной сваи. – Он уже готов. – Услышал я наверху голос Бабуина. И тут же в тишину вплелось стрекотание сверчка. Раньше на мосту я его не слышал. – Он живуч, – раздался бас племянника. – Босс, так надо было его пристрелить. – Нет, Боб, я люблю все пышное и символическое, – сказал племянник, насвистывая в такт вальса. – Если он выживете, то никогда уже не поднимется. – Шмулик рассмеялся, – сломал я его все-таки. Голоса затихли. Стукнула дверца машины. Зарокотал мотор и в его урчании захлебнулись звуки веселого вальса. И опять только вода деловито кипятилась на порогах, да слышны были пронзительные цикады неугомонного сверчка"