Текст книги "Мой любезный Веньямин"

Автор книги: Шмиэл Сандлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава семнадцатая

Карьера доктора Бернштейна

1

С того момента, как мне в руки попал дневник Уилла, я считал, что вдохновение для своих записок он черпал в вине: в глубине души я не верил, что он свихнулся и все перехлесты его творчества относил влиянию алкоголя, который, очевидно, привел к депрессии и расстройству фантазии. Когда я сказал об этом Бернштейну, он засмеялся мне в лицо: – Старина, пол мира страдает сегодня от депрессии, но никто еще не нес подобную горшечную, я извиняюсь, белиберду. Бернштейн по-прежнему настаивал на своем и под его мощным прессингом я почувствовал даже однажды нечто вроде сомнения. С иными из героев Уиллова дневника я познакомился лично, но никто из них ни разу не упоминал старике, и тем более про его чудо-горшок. "Кто знает, – мелькнула у меня предательская мысль, – может быть, Бернштейн прав и к петле Уилла толкнуло сумасшествие, а не рука наемного убийцы?" Между прочим, когда я впервые привел Уилла в "желтый дом", уважаемый доктор склонялся к мысли, что пациент наш к психиатрии имеет весьма отдаленное отношение. – Делать тебе больше нечего, – с усмешкой сказал он мне тогда, – как нянчить разных алкашей.

2

Это было после нашего памятного соглашения с барменом. Я выбрал, наконец, подходящее время и позвонил Бернштейну, чтобы просить за Уилла. Аркадий Семенович Бернштейн, мой одноклассник по одной из самаркандских школ, имел два высших образования. Он закончил ташкентский медицинский институт – факультет психиатрии, и позже с успехом отучился в высшей партийной школе, где получил специализацию в области научного коммунизма. В Союзе он заведовал кафедрой марксизма-ленинизма, а репатриировавшись, стал президентом ассоциации всех сумасшедших домов Израиля, после того как долго и тщетно пытался устроиться лектором в холонское общество "Знание" Не имея связей и денег, чтобы приобрести их, он стал перед дилеммой – как обеспечить свое существование. Узбекский диплом психиатра и лекторская деятельность в университете не позволяли ему поначалу наняться в чернорабочие, но, в конце концов, нужда, подступившая к горлу, и голод, который, как гласит народная мудрость, не тетка, смирили его гордыню и он, как другие русские евреи с высшим образованием, стал выполнять грязную работу: таскал кирпичи, варил смолу и вывозил на свалку мусор. Скоро его рассчитали за абсолютную непригодность к физическому труду. Оказавшись на улице, бывший толкователь марксизма вновь стал искать себе приличное место. Его коллега и бывший начальник, декан филологического факультета самаркандского университета, Иосиф Моисеевич Шнеерзон, предложил ему попытать свои силы на поприще сексуального обслуживания увядающих дам из северного Тель-Авива. Месяца три бывший лектор мял с голодухи пышные телеса стареющих особ, получая за это стол и довольно приличные гонорары. Но вдруг почувствовал, что на долго его не хватит. Декан Шнеерзон, сделавший на дамах первоначальный капитал, советовал ему заняться спортом и перейти на особый режим питания: разнообразить меню восточными пряностями, способствующих поддержанию потенции у мужчин, интенсивно занимающихся сексом. Несмотря на брюшко и обширную плешь на яйцевидном черепе, декан превосходно справлялся со своими обязанностями: за ночь без напряжения обслуживал две, а то и три дамы по весьма завышенным ставкам. Чеки он не принимал, работал только за наличные. Подсчитывая, обыкновенно, деньги после сеанса, декан с ухмылкой признавался себе, что нынешнее занятие ему нравится куда больше, чем чтение лекций по соц. реализму и подвиги положительных героев в романах узбекских прозаиков. С месяц другой все шло как по маслу. Бернштейн работал с видимым удовольствием. Но вскоре он убедился, что опасения его были далеко не беспочвенны. Его действительно стало не хватать на Это. Он углубился в специальную литературу, где приводились статьи о борьбе с импотенцией, выходил "На дело" после просмотра порнографических фильмов, которые, как он надеялся, должны были стимулировать и поддерживать его в форме. Однако все чаще и чаще с ним случались срывы в постели и все реже дамы стали прибегать к его услугам. Однажды он был жестоко избит обманутым мужем, который застал его со своей пожилой фурией в супружеской постели, за недвусмысленной позой. Получив сотрясение мозга, и навсегда потеряв интерес к вопросам сексуального порядка, Бернштейн вновь оказался на перепутье и был вынужден заняться интенсивными поисками работы. Некоторое время он мог продержаться за счет мизерных сбережений, которые умудрился скопить за период вдохновенного служения на ниве альковных приключений. Бернштейн мечтал найти работу, которая позволила бы ему проявить свои организаторские способности и обширные познания в области научного коммунизма. Вскоре фортуна повернулась к нему лицом и на глаза ему попалось объявление в русской газете: "Городской психиатрической больнице Бат-яма требуется воспитатель" Так эта должность называлась в официальных документах. По сути же это была работа санитара, где-то перекликавшаяся с профессией надзирателя. Три года бывший лектор работал "воспитателем". Проявив послушание, исполнительность и деловую сметку, он продвинулся по служебной лестнице и на него возложили обязанности администратора с выполнением функций заведующего по хозяйственной части. На новом поприще бывший член общества "Знание" проявил такую бурную деятельность, что через некоторое время занял кресло президента, в качестве которого стал насаждать во все дурдомы страны основы научного коммунизма. Психи были в восторге от "основ" и те из них, кому удавалось прослушать полный курс лекций по программе высших учебных заведений Узбекистана, как правило, не нуждались более в смирительной рубашке и многочисленных лекарственных препаратах. Просьба моя не удивила Бернштейна: – Старина Ицик, – сказал мне бывший одноклассник, – я не спрашиваю кто твой протеже, мне достаточно, что просишь ты. Я рад услужить тебе, дружище. Мы условились, что в один из ближайших дней, я вместе с Фридманом приведем Уилла на новое местожительство. Однако одно обстоятельство, довольно неприятного характера, послужило препятствием к осуществлению наших намерений.

Глава восемнадцатая

Трудовые будни

Из дневника Уилла Иванова:

"Наскоро соорудив бутерброд, я позавтракал и отправился на работу. Я трудился кассиром в массажном кабинете, представлявшем сексуальные услуги взрослому населению Тель-Авива и его окрестностей. Услуги оказывали преимущественно русские девушки. В мои обязанности входило взимание денег с клиента и отчисление процентов проститутке. Мне было жалко этих сломленных судьбой женщин, не нашедших иного способа прокормить себя, кроме как продажей своего тела. Я стыдился своей работы и ни за что на свете не рассказал бы о ней Белле. Все же она выведала, чем я занимаюсь, не без помощи, полагаю, соседей. Но к моему удивлению, отнеслась к этому спокойно: – Это такая же профессия, как и любая другая, – сказала она, – ты человек восточный, в тебе преобладает ген деспотизма, и ты не принимаешь тотальную эмансипацию женщин, я же уверена, что часть "девочек" вашего кабинета занимается коммерцией с ведома и благословения своих супругов. Она была права – многие из мужей действительно знали какого рода промыслом заняты их жены, но это, отнюдь, не означало, что я согласен с ней. Я всегда считал продажную любовь низким делом и страдал морально, когда иные клиенты унижали женщин. При случае я всегда вступался за них, даже если для этого требовалось напудрить кое-кому физиономию. А обидчики всегда находились. Это были извращенцы, которым доставляло удовольствие истязать объект сексуального вожделения. Один из них прокусил однажды сосок девушке во время полового акта. Другой пытался повторить опыт Сулеймана великолепного, имевшего обыкновение ломать во время оргазма кости своим наложницам в гареме. И того и другого я хорошо отдубасил, хотя искалеченным девушкам легче от этого не стало. Попадались среди клиентов половые гиганты и чудаки. Особенно выделялся своими приколами благообразный седой поселенец, шедший по нашему учреждению под кодовым названием Самсон. Кличка была дана ему за неимоверную половую выносливость. Почти еженедельно он устраивал в номерах безумные оргии, приглашая для этой цели не менее дюжины девиц из нашего кабинета. Кандидаток на званный вечер отбирал обычно я, и девушки наперебой просили меня включить их в список приглашенных. Все они уходили от Самсона заезженные, но удовлетворенные и с набитыми кошельками. Самсон имел целую сеть фалафельных в южном Тель-Авиве, был сказочно богат и для поддержания половой силы ежедневно питался нежнейшим мясом японских куропаток. Меня мастер фалафеля тоже не обделял, ибо ценил мой вкус при отборе кандидаток. Кроме того, я был прекрасный собеседник (за жирные чаевые, почему бы и нет) и часами слушал его политические бредни о невозможности возврата территорий палестинцам. Самсон возвел несколько шикарных вилл в Иудее и Самарии и его угнетала мысль, что когда-нибудь придется оставить свои хоромы палестинцам и переехать в квартиру поскромнее в одном из глухих переулков Яффо. Свое бурное негодование против политики левого правительства, идущего на поводу у Арафата, он изливал в неслыханных попойках с русскими девочками, так же как и я умеющими слушать и потакать его политическим амбициям. Он не был единственным человеком преклонного возраста, прибегавшим к услугам заказных девочек. Напротив, среди наших клиентов преобладали седовласые сластолюбцы готовые тратить даже пенсию, чтобы предаваться любовным утехам с девчушками почти школьного возраста. Я работал в этой отрасли со времен великой Алии 1989года. Это был, какой никакой гарантированный заработок, которым я весьма дорожил. За окном свирепствовала безработица и особенно выбирать мне не приходилось. После рабочего дня я решил переселить цветок в кладовую. При таком активном росте эта дылда вполне могла пробуравить крышу.

Глава девятнадцатая

Инцидент

Дело в том, что Уилл осуществил таки задуманное им мероприятие нападение на мэра города Холон достоуважаемого Мойше Коэна. Раздобыв оружие, до сей поры неведомо на какие шиши, он ворвался в здание муниципалитета и без предупреждения открыл дикую пальбу по служащим. К счастью, обошлось без жертв. Уилл по обыкновению, был в стельку пьян и это обстоятельство отразилось на его меткости. Ошеломив охрану внезапным и стремительным броском, он вломился с проклятиями в кабинет мэра, круша на пути мебель и посуду. Только по счастливой случайности мэр не пострадал. Уилл пинками загнал Мойше в несгораемый шкаф: "Я живу в подвале, а ты поживи в конуре" сказал он и запер его. Много было шуму по этому поводу. Местные репортеры, дорвавшиеся, наконец. до желанной сердцу сенсации, словно с цепи сорвались. Они вылили поток словесных помоев на головы русских мафиози. Они вопили, что происки русских мафионеров удивляют своим беспрецедентным хамством. Они пытались устроить шабаш и охоту на ведьм, но когда выяснилось, что за спиной Уилла никого нет, и столько шума наделал ничтожный алкоголик, инцидент пытались замять. Спросу с Уилла, разумеется, не было никакого и, дабы впредь обезопасить общество от непредсказуемых поступков алкаша, решено было изолировать его. Но куда, в тюрьму? Это было бы вопреки всем постулатам демократии – что не говори, а Уилл все же не вполне здоровый человек. Оставалось единственное заведение. Вот тут то я и мистер Фридман всплыли на поверхность, заверив муниципалитет и адвокатов, ведущих дело, что нашли для возмутителя спокойствия укромное местечко. Нам не стали чинить препятствий. Напротив, пострадавший мэр, сам, кстати, выходец из Намангана, сделал широкий жест, разрешив оплатить содержание Уилла в желтом доме за счет муниципального бюджета. События, таким образом, приняли благоприятный оборот. К великой радости Мордехая Зайченко, никто не остался в накладе. Это было весьма, кстати, потому что идея с благотворительными сборами провалилась, а мадам Вайншток прислала письмо, в котором категорически отказывалась субсидировать наш проект. На четырех страницах машинописного текста она весьма пространно изложила свои финансовые затруднения вызванные "ослаблением дохода с промысла". Судя по всем у израильтян в последнее время резко пропал интерес у русским проституткам (контингент домов госпожи Вайншток состоял в основном из русских девиц). От лиц приближенных к мадам я узнал, что она задумала расширить бизнес, открыв в своих домах филиалы для русских гомиков.

Глава двадцатая

Неожиданное открытие

Из дневника Уилла Иванова:

"В шесть вечера я пришел домой и первым делом глянул на древо свое. Я ожидал все, что хотите, но то, что предстало перед моим взором, вынудило меня вскричать диким голосом: "Аллах Керим!" Нет, по вероисповеданию я далеко не мусульманин, просто часть клиентов нашего публичного дома арабы и я довольно сносно освоил некоторые палестинские междометия. Оказалось – этот вчера еще хрупкий стебелек, утром ветвистое дерево, а ныне уже плодоносит. Плоды были разноцветные, крупные и довольно странной формы. Так, во всяком случае, мне показалось издали. Решив получше рассмотреть, что это за фрукты такие, я подошел к горшку поближе и опять не удержался от возгласа: "Ах, мать твою эдак!" – сказал я по-румынски и это было еще более удивительным, потому что о румынском я имею весьма смутное представление – просто другая часть наших клиентов – рабочие из Бухареста – не очень торопятся рассчитываться с девушками, и мне приходиться, порою, посылать их за пределы нашего заведения на их родном языке. Я не верил глазам своим – щипнул себя за ляжку, дернул за волос. Да нет, не сплю вроде. Вот уж действительно не было печали. Я сел возле этого проклятого растения, которое вынуждало меня разражаться столь неожиданными восклицаниями, и снял очки. Нет, видение не исчезло. Да может ли такое быть – на моей дубине стоеросовой деньги растут: скомканные, еще не распустившиеся купюры и монеты мелкого достоинства. Как мне описать то состояние, которое охватило меня. Это была какая-то вакханалия чувств и мыслей. Я расхаживал по гостиной, как одержимый и все думал и думал – случаен этот первый урожай Веньямина (так я назвал цветок), или за ним последуют еще. И если он повторится, то, какие неограниченные возможности разумной жизни открываются передо мной? Только теперь до меня дошел смысл сказанных ботаником слов – "Думай о людях, Уилл". Разумеется, дядя Сеня, только о них я теперь и буду думать: я распущу все публичные дома, я сделаю человека добрее, умнее и лучше. С нежностью поглядывая на Веньямина, я вспоминал все, о чем когда-то говорил мне старик. "Будь спокоен, дядя Сема, – мысленно обращался я к покойному, – я приведу, наконец, человечество к светлому будущему, но без коммунизма и прочих излишних жертв" Тему о жертвах ботаник любил развивать особенно часто, и это навязчиво лезло мне теперь в голову"

Глава двадцать первая

Будни желтого дома

Как не казалась мне невероятной история с цветком, ничем другим я не мог объяснить широкий жест нищего Уилла положившего мне на счет, постороннему в сущности человеку, астрономическую сумму. Впрочем, такие же суммы он вполне мог тратить на себя – бабок то на дереве куры не клюют. А между тем, он ведь не гнушался подаяние просить. Если допустить, что вся эта цветочная драма действительно имела место, не столь уж и бесполезен был Уильям для потенциального убийцы, задумавшего лишить его ценного приобретения. Но поверить в то, что такое действительно возможно – растить деньги на деревьях, я не мог. Мне было трудно принять эту научно-фантастическую, а вернее, ботаническую версию производства денег. Убивать же Уилла за что либо иное было нелогично и бессмысленно. Возникал, правда, вопрос – почему убийца предпочел дожидаться пока Уилл попадет в дурдом. Не потому ли, что инсценировать самоубийство в клинике для душевнобольных куда безопаснее? Уилл провел в больнице несколько тяжелейших месяцев. Ему пришлось вынести немало серьезных испытаний: он невыносимо страдал из-за дефицита спиртных напитков. Его очень раздражал неусыпный надзор, так называемых, воспитателей, которые педагогическими наклонностями не отличались и чуть что, бывало, разворачивались и били воспитанника по уху. Дня три Уилл ходил словно потерянный, но вынужденное воздержание пробудило в нем доселе дремавший ум, и он, неожиданно для всех, проявил великую изобретательность по части изготовления самогона. Аппарат для гонки зелья был сооружен им в течение недели. Работал узник по ночам, когда утомленные от процесса воспитания надзиратели давили храпака в процедурном кабинете. Запасными частями к аппарату послужили старый рукомойник времен британского мандата и остов кухонного чайника с обрубленным носом. Пригодилась и куча проволоки, которую он подобрал на свалке. Дело было на пейсах и Уилл гнал самогон из мацы по одному ему известному рецепту, унаследованного им еще от отца. Три дня ему удавалось держать в тайне секрет производства самогона. Все это время он беспробудно пьянствовал, распевал, на чем свет стоит непристойные песенки и избивал надзирателей. Те буквально с ног вались, но обнаружить ничего не могли. Потом адон Бернштейн, бывший в свое время комендантом студенческого общежития и, собаку съевший на такого рода сыскных операциях, догадался заглянуть под мраморные плиты пола, где Уилл соорудил тайник. Аппарат был миниатюрный и замечателен тем, что приводился в действие микроскопическим двигателем при подключении в электросеть. Импровизированный движок работал бесшумно и за час гнал три литра превосходного первача. Рачительный Уилл за один вечер мог произвести запасы зелья на целый месяц. Он мог получить патент на свое детище, если бы подобного рода изобретения интересовали международную ассоциацию по делам рационализации и изобретений. Самогонный аппарат уничтожили, а Уилла поместили в общую палату, где содержались видные политические деятели современности.

Глава двадцать

вторая

Новая жизнь, новые надежды

Из дневника Уилла Иванова:

1

"Утром следующего дня на работу я не вышел, а стал мастерить глубокую деревянную кадку, куда бережно собирался переселить Веньямина. В горшке ему уже было тесно, пришла пора пускать корни, а для этого необходим простор. Каждые два часа я поливал Веню водичкой и ждал урожая. Спустя сутки, я снял еще двести шекелей. "Однако цветоводство это выгодно, – думал я, – старина был гений!" На работу я в этот день не вышел, а в офис отправил заявление " по собственному..." Представляю, как удивились моему решению девочки: в этот день намечался визит Самсона, в числе других я мог получить порядочный куш и пропустить смену, значило лишиться верного заработка. Ах, знали бы, милые девушки, что за ту же смену мой Веня может перекрыть все мыслимые их заработки. В десять утра мне позвонил хозяин кабинета и поинтересовался причиной моего увольнения. "Не желаю более лизать задницы твоим клиентам" – Сказал я. Наглость моя ошарашила баал а-байта. Разразившись вульгарной бранью, он предупредил меня, что я еще пожалею о своем поступке и в раздражении бросил трубку. "И чего разволновался, – дивился я, – мало что ли претендентов на мое место?" Стоило ему объявить конкурс на вакантное место и от кандидатов бы не отбился. Так он впоследствии и поступил: заменил меня отставным генералом авиации, репатриировавшим из Белоруссии. Иван Брагин, так звали ветерана военно-воздушных сил СССР. Генерал Брагин был крепкий русский мужик, женившийся на еврейке и ради нее пожертвовавший военной карьерой и генеральской пенсией. Ранее он успешно воевал в Афганистане и был не прочь поделиться опытом с еврейскими асами, но в Израиле штурвала ему не доверили, и он стал вышибалой в доме терпимости. Хозяин не упускал случая похвастать перед клиентами воинским званием Ивана, и те не скупились на чаевые. Про генерала подрабатывающего в борделе писали в местной прессе, но мне к тому времени было уже не до него. С утра и до вечера я ходил в радостном возбуждении, пытаясь разрешить назревшую проблему – как повысить урожайность Веньямина, ведь там, где можно собрать двести шекелей в сутки, при научном подходе снимешь триста, четыреста, а то и всю тысячу. А ежели дело пойдет, можно и рощицу Веньяминов высадить, на пощади эдак в десять га. Нет, под открытым небом, пожалуй, не посадишь – найдутся любители заглядывать в чужой огород. В теплицах надо бы. Деньги должны расти без свидетелей. Только теперь я понял, почему у старика временами водились деньги. И вовсе не заграничные то были гонорары, просто в промежутках между экспериментами ему удавалось стричь купоны, которые он, по обыкновению, тут же раздавал каждому кому не лень было просить.

2

Теплые радостные ощущения грели мне сердце в те незабываемые дни. Науку о растениях, ботанику, я знал плохо. Справедливости ради, надо сказать, что я вообще ее не знал. Мне было известно лишь, что иные полевые культуры следует удобрять для роста и урожайности. Из массы всевозможных удобрений я знал один лишь навоз. Наскоро собравшись, я спешно выехал в ближайший киббуц, где меня очень недружелюбно встретил член коллективного хозяйства по имени Ехезкиэль. С этим человеком у меня было шапочное знакомство: в свое время я наезжал к нему с покойным ботаником. Старика он тоже снабжал навозом, как я тогда полагал, для выращивания помидоров. О том, что ботаник растит еще кое-что кроме томатов, я, понятно, в те времена не догадывался. Старик сам представил меня Ехезкиэлю, сказав, что по-русски его зовут Изя и в киббуце он заведует коровником: – К беседам зав не расположен и русских не привечает, – предупредил меня ботаник. – Ему кажется, что они распустили колхозы в России и теперь прибыли в Израиль разваливать киббуцы. Чтобы переговоры наши прошли в более дружественной обстановке я сунул Изе сто шекелей в лапу. Получив взятку, скотник тут же изобразил на лице обязательную улыбку, из тех, что надевают на себя деятели дипломатического корпуса, и предложил мне, не стесняясь, выложить свои затруднения. Он сказал мне, что всей душой готов помочь соотечественнику, гражданину и просто русскому человеку. Если бы я накинул к гонорару еще с пол сотни, он назвал бы меня, другом, братом и родным отцом. Как однако велико воспитательное значение денег. Знал ведь старинушка, с какой стороны подойти к человечеству. Я унес из киббуца два мешка птичьего помета. Ехезкиэль проводил меня до самой остановки. Когда я садился в автобус, он помог мне взобраться в салон, а прощаясь, сказал: – Товарищ, я могу поставлять вам всякий помет, вплоть до человеческого. Бедняга довольствовался в киббуце одним лишь пайком в коллективной столовой. За всю свою долгую трудовую жизнь он впервые держал в руках настоящие деньги. Ни разу в своей жизни он не получил жалование, и чем старше становился, тем меньше верил в силу коллектива. Единственное в чем он был еще уверен, так это в своей супруге Эстер. Впрочем, в самом коллективе мнение на сей счет разделились. Иные утверждали, что должность начальника скотного двора Изя получил благодаря шашням Эстер с секретарем киббуцного правления Ароном Брудерманом. Арон знал толк не только в бухгалтерских книгах, но и в женщинах. В последнее время он писал трактат о зарождении киббуцного движения в Израиле. Это было фундаментальное произведение, в котором автор делился с потомками своим опытом по управлению коллективным хозяйством. Все ценные мысли относительно передового метода хозяйствования в условиях капитализма, записывала за ним жена Ехезкиэля, состоявшая при нем секретаршей. Арон по обыкновению надиктовывал ей текст допоздна. В частые промежутки между зарождением ценных мыслей, он делал продолжительные паузы, которые заполнялись производственной гимнастикой. Некогда Арон занимался борьбой. К этому виду спорта он склонял и супругу Ехезкиэля. Душными осенними вечерами секретарь отрабатывал с Эстер один и тот же прием, именуемый в классической борьбе – работа в партере. Ехезкиэль был горд тем, что Эстер имеет отношение к написанию исторического произведения и ради этого готов был простить людям все слухи, которые они распространяли о его благоверной"

Глава двадцать третья

В теплой компании

1

Изю я нашел в больнице, в соседней от Уилла палате. Узнав об измене супруги, он искалечил Арона, поджог родное хозяйство и был направлен в соответствующую инстанцию на предмет определения вменяемости. В инстанции нашли, что Изя склонен к тихому помешательству и подлежит срочной изоляции, поскольку загорелся бредовой идеей уничтожить на корню киббуцное движение в Израиле. Я просил его рассказать об Уилле, но он заявил, что такого не припоминает (в последние два месяца они проживали в смежных палатах и часто виделись в столовой) и вообще просит оставить его в покое, так как он занят критикой устаревшего метода коллективизации страны. Бернштейн не знал, куда поместить скотовода. Поначалу он хотел устроить его к политикам, но вспомнив печальный опыт Уилла, отказался от этой идеи.

2

А с политиками Уиллу действительно не повезло. Повадки у них были величественные, держались они высокомерно и Уиллу, несмотря на его уживчивость, не удалось найти с ними общий язык. Они отдавали ему команды хорошо поставленными голосами, то и дело попрекали палестино-израильским мирным договором, к которому Уилл не имел никакого отношения, и принимали его за Михаила Горбачева, обещая посчитаться с ним за развал Советского Союза. Уилла, по его настоянию, переселили в палату, где обитали короли и принцы. Эта аристократическая компания проживала дружной и многочисленной семьей. Здесь можно было найти монархов всех европейских держав, начиная с эпохи средневековья и до наших дней. Среди прочих обосновался в палате наследный принц британской короны Чарльз. Целыми днями он публично сетовал на супружескую неверность принцессы Дианы. "И кому дала, сокрушался он, конскому тренеру!" Чарльз замолкал лишь тогда, когда иранский шах реза Пехлеви совместно с королем Марокко Хасаном 2-ым пригрозили пойти на него войной, в случае, если он не прекратит возводить поклеп на очаровательную принцессу. В этой палате не было первых. Все монархи почему-то предпочли быть вторыми. Несчастный Николай 2-ой также числился в этой компании. Это был единственный, пожалуй, интеллигентный монарх, на словах сочувствующий обманутому Чарльзу, а на деле ухлестывающий за легкомысленной Дианой, обитавшей в соседней палате. Дианой объявила себя молодая жительница Бат-Яма по имени Сузан Багирашвили. Это была грузинская еврейка, промышлявшая международной спекуляцией. В недалеком прошлом она была взята с поличным в аэропорту имени Бен-Гурьона. Ей предъявили обвинение в контрабанде большой партии грузинских кондомов. Для того чтобы избежать штрафа за незаконный ввоз резиновой продукции она предпочла выдать себя несчастной женой легкомысленного отпрыска британской короны. Очутившись на территории "Абарабанель" Сузан страстно увлеклась русским царем, в прошлом сапожником из Одессы. Любовь между ними разыгралась великая, и однажды их застали в процедурной предающимися оральному сексу. Бернштейн долго и упорно выслеживавший венценосных любовников, распорядился натянуть на Николая смирительную рубашку, а легкомысленную Диану не выпускать на утреннюю прогулку. Принц Чарльз, узнав об очередной измене супруги, все порывался настучать по августейшей тыкве русского царя, но Хасан второй со своим иранским коллегой вовремя разняли монархов. Все обитатели палаты распределили между собой мировые короны, но один из них остался не у власти: вакантные места в Европе и Азии были уже заняты и не знали, каким королем его назначить. Вначале ему предложили трон иорданского королевства, но кандидату, видно, не улыбалось родство с династией Хашемитов, и тогда, чтобы он не обижался, возвели его в сан Папы римского. Это общество с изысканными светскими манерами и весьма учтивое, кроме Папы, который был всегда угрюм, полагая, что его обделили при раздаче титулов, пришлось Уиллу по душе и он, на первых порах, не столь тяжко переносил ужасное бремя трезвой жизни.

3

Прошел месяц. Компания монархов и наследных принцев вскоре наскучила Уиллу своими бесчисленными аудиенциями и бальными вечерами, где нужно было выплясывать вышедшие из моды экосезы и полонезы. Придворные праздники, которым несть числа, надоели Уиллу. Он захандрил и стал таять прямо на глазах. Доктор Бернштейн (ему доложили, что воспитанник чахнет не по дням, а по часам) попытался прописать ему лекции по научному коммунизму, но они возбуждали пациента – он рвал на себе одежды и кричал по-турецки – "Белла, отдайся!", после чего впадал в еще большую апатию. . Дважды, истосковавшийся по чарке Уилл, пытался бежать из больницы. В первый раз ему помешали выпрыгнуть из окна, и во второй раз вытащили из мусорного контейнера, где он дожидался грузовика, который должен был вывезти его за пределы клиники. Именно эти поползновения несчастного пациента были зарегистрированы, а потом и переданы комиссару бат-ямовской полиции, как попытки больного к самоубийству. Когда все методы были перепробованы и, казалось, ничто уже не спасет бедного Уилла, Аркадий Семенович Бернштейн срочно позвонил мне и сказал: "Старина, Ицик, я другого выхода не вижу, может быть, по чарке в день подносить ему, а не-то умрет?" Но добрый милый Аркаша поспешил, как оказалось, с выводами. Иванов вдруг ожил и обнаружил признаки бурной деятельности. Он посвежел, стал шутить с надзирателями, смешил королей анекдотами неблаговидного содержания, хорошо ел, а в один прекрасный вечер попросил самописную ручку и бумагу. Получив то и другое, он принялся писать. Два месяца, замученный алкогольным воздержанием, Уилл не знал других занятий, кроме вдохновенного писания. На него напал вдруг сочинительский зуд, как это часто бывает с людьми, которым больше нечего делать. Попытки надзирателей выведать, какой жанр литературного творчества избран Уиллом, не увенчались успехом: несчастный никого не подпускал к рукописи. Лишь однажды он потребовал к себе Бернштейна. Исполненный любопытства Бернштейн не замедлил явиться. Тогда Уилл любезно попросил его пригласить меня. При этом он подчеркнул: "Если господин Борухов сочтет нужным прийти и найдет для этой цели время" К тому времени я уже получил денежный перевод от него, хотя и не знал еще, кому обязан столь неожиданно привалившем счастьем. Я был ошеломлен, когда Уилл приятно ошарашил меня: – Довольны ли вы моим подарком, господин Борухов? "Вот те раз, – подумал я, – и впрямь, говорят, не суди по одежке, какие жесты делает нищий-то наш"