Текст книги "Сержанту никто не звонит"
Автор книги: Шимун Врочек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Передо мной лежал кусок металла. Вмятины от ударов... очень многих ударов... Торчащие из раскола обрывки провода...
...Горы маслянистых банок... Миллионы банок...
Дурацкий сон. Меня качнуло.
– Лангер, ты чего? – Вигельт удержал меня за плечо. – Опять?
– Нет, все в порядке. Устал просто... – я кивнул фельдфебелю: заворачивай обратно. Что это? Только Ульман знает. – Слушай, Вигельт, а нужники вы проверили?
– Ээ...
– Нет?!
– Виноват, господин лейтенант! – Вигельт подмигнул, сообразив. – Забыли, господин лейтенант. Сейчас же проверим, господин лейтенант...
– Пошли.
– Смотри, – сказал Вигельт. – Смотри, Лангер. Вот твой второй цилиндр. Только тихо, не спугни...
Тонкая девушка в полосатой робе, сидела на корточках. На руках – малыш, завернутый в тряпки. Девушка что-то тихо напевала по-русски...
– Она его вон под тем кустом прячет, – едва слышно сказал Кнапп. – Ребята посмотрели: думали сначала, что банка из-под тушенки, а там – фотография. И написано: ариец, мальчик, четырнадцать штук. Что это за «штуки» такие? И про возраст что-то... А, вспомнил! Шесть с половиной месяцев. Только почему-то минус шесть с половиной. Чтобы это значило, лейтенант?
– Тихо вы! – шикнул Вигельт. – Прости, Лангер.
– Ничего. Значит, этот цилиндр целехонек?
– Так точно.
– Представляешь, лейтенант, – зашептал Кнапп. – Кто-то из техников наклеил фото ребенка на этот цилиндрик... А она ему песенки поет. И сказки рассказывает. Я по-русски хорошо понимаю. Даже заслушался...
3
Увидев, что сталось с первым цилиндром, Геверниц побледнел. Не мгновенно, а медленно-медленно, словно кровь из него выпустили. Стал желтый, как ноготь курильщика.
– Где это нашли?
– Кто-то сбросил в нужник. У бараков пленных.
Запоздало понял, что не стоило этого говорить. По крайней мере, пока Геверниц в таком состоянии.
– Расстрелять. Всех. Немедленно, – он качнулся. Зарычал. Шагнул к телефону...
Что, Лангер, доигрался, твою мать?! Сколько он на тебя повесит жизней? Вовек не расплатишься! Рука поползла к кобуре. Вальтер 8 миллиметров. Восемь патронов. В здании десятка два эсэсовцев. Даже если уйду, то куда потом? В подвалы гестапо? А что с ребятами? Думай, Лангер! Думай!!
Геверниц поднял трубку...
– Нет!
Штурмбаннфюрер поворачивается. Лицо – бешеное. Я делаю шаг, другой... Думай, Лангер! Чтоб ты сдох, Отто фон Геверниц, эсэсовская скотина! Все вы, черные ли, зеленые ли – на один манер... И я вместе с вами?
НЕ ХОЧУ.
– Помните наш разговор, Генрих? – прокричал я в трубку. – Я согласен!
Мольтке на другом конце провода замолчал. Треск помех. До эсминца недалеко, фонит по-страшному... Лишь бы получилось. Лишь бы выгорело...
– Помните, что я вам говорил об Ульмане?! – закричал Мольтке наконец. – Найдите его. Узнайте, какой рубильник. Там должно быть три рубильника! На основные генераторы энергия подается постоянно. Я возьму техников. Они сейчас на корабле.
Надеюсь, эта линия, не прослушивается. Все-таки, личная линия фон Геверница.
– Егеря предупреждены! Пошлите к ним матроса, пусть берут пленных и идут на корабль.
– Пленных?! Лангер, вы в своем уме?
– Больше, чем когда-либо, Генрих! Сделайте это. Я разберусь с Ульманом.
– А что с Отто? – профессор огляделся. – Он мне нужен.
– Пришлось его ударить, – я посмотрел на профессора в упор. Незачем говорить, что Геверниц мертв. – Отто поддался чувствам. Он хотел расстрелять людей, которые должны привести нас ко второму контейнеру.
Ульман замер. Как кролик перед удавом. Не зря я припрятал второй цилиндр. Теперь буду гипнотизировать его этим словом «контейнер».
– И я его ударил, – сказал я. – Меня ждет трибунал, если...
– Нет времени, молодой человек. Берите контейнер! Живее! За мной!
... – Энштейн – недоучка. Он придумал неплохую теорию, сделал пару шагов, но – еврей есть еврей. Сделал один эксперимент с судном, получил результат, но не смог с ним справиться! Слабак. А я смог. «Великая Германия» готова к полету. И не куда-нибудь к берегам Британии, это пустяки, нечистая работа, а – в другие миры!
– Куда?
– К звездам, молодой человек, к звездам.
– А во времени? – Бедный Мольтке, он полон решимости изменить прошлое, эта новость его убьет. Ничего, хватит мстить. Пусть осваивает новый мир.
– Теоретически я разработал возможность перемещения во времени – но пока еще не взялся за ее осуществление практически, – профессор почесал лоб. Снял очки. Снова надел. – Видите ли, молодой человек, для перемещения во времени требуется два перемещения: одно во времени, другое в пространстве...
– Почему?
– Вы – великий неуч, Лангер! Это же элементарные вещи. Планеты вращаются, вращаются галактики... Переместившись даже на год во времени – «Великая Германия» окажется в вакууме, где-то вдалеке от Земли... Я могу рассчитать, впрочем... Это интересная задача, Лангер. Думаю, в скором времени я решу ее.
– Кто должен лететь на «Германии», профессор? Ведь придется осваивать чужой мир. А там, кто знает – хищники, звери, микробы? Что-нибудь еще?
– Мой проект наверху сочли не слишком перспективным, – желчно сказал Ульман. – Идиоты! Я настаивал на цвете нации. А что получил? Судите сами, молодой человек! Две команды СС. Мужчины-арийцы и девушки-блондинки. Будущие стюарды и рабочие. Не обременные интеллектом! А ведь им строить новый мир! Вдобавок к ним команда эсминца, несколько асов Люфтваффе – не самых знаменитых, заметьте – ученые, биологи, геологи, идеологи, историки рейха. Плюс группа СС во главе с Отто фон Геверницем. И с этим начинать Четвертый Рейх?
– А как же вы профессор?
– Я принесу Германии больше пользы здесь, нежели за сотни световых лет, – сказал Ульман. «А ведь он верит в то, о чем говорит.» – Мне рано умирать. Все они, весь экипаж подвергнется необратимым изменениям во время межзвездного перемещения.
– То есть?
– Прыжок займет один час, сорок две минуты. Плюс минус двенадцать минут... Ах, да. Что будет с экипажем? Все они умрут через несколько лет после прыжка. Самым молодым и крепким даю лет пятнадцать. Вам, молодой человек, дам от силы лет пять. Воздействие РУ-генераторов на живые организмы еще не до конца исследовано. Это интересная задача, кстати...
Я вдруг вспомнил лица егерей. Цветной строй: серо-болотный. И улыбки... Оружие в руках и улыбки...
Ульман продолжал рассказывать:
– На борту «Великой Германии» двенадцать инкубаторов. Нужный контейнер ставится на рабочий лоток... вот так, видите? Через положенное время вы получите молоденького зайчика, поросенка или совершенно здорового малыша. Противомагнитная защита – это моя гордость... Пока юный ариец в инкубаторе, специальный магнитофон рассказывает ему в доступной форме о величии Великогерманской нации, о фюрере. Со мной работал профессор Лорх, у него очень интересные идеи по психологии младенческого развития...
И детей лишили хороших человеческих сказок? Почему такие мозги судьба дарит людям, лишенным сердца?
Или гений, мать вашу так, должен быть выше морали, выше человечности?!
– Как подать энергию на пусковой генератор? Профессор, это важно. Мне пора идти за контейнером...
– Что? Вот этот рубильник. Вниз – и к звездам. Ха-ха. Все-таки Энштейн слабак. Такое мог совершить...
...Ведь я полковник! Чем командую? Складом американской тушенки. Горы маслянистых банок. Тысячи маслянистых упругих банок. Тысячи тысяч...
Так думают фюреры?
Я посмотрел на белые, аккуратно расчесанные волосы Ульмана и поднял руки, сложенные в замок. Один выстрел, сами знаете в кого? Один удар...
Потом позвонить. Ребята должны забрать пленных русских... И пусть обязательно захватят ту девушку, которая пела колыбельную... А что буду делать я? Мне нужно к Мольтке, на эсминец. «Великая Германия»?! Черт возьми, почему нет? Я хочу видеть Германию великой! Но не так, как представляют это Ульманы и Геверницы. Страна людей, а не склад тушенки...
Пришло время поступка, да, Франц?
Давно я не называл себя по имени...
УРОТ
Воще то я ни урот. Проста я такой красивий. Миня мама уранила када ей сказали чта па больше ни вирнецца. А он ни мог никак вирнуца. У ниво в машине уран кончилца. Па лител нат гарами где дерги живут они ево патом схавали. Дядю Костю то же схавали одна жилезная нага асталася. Ма гаварит ну вот блин. И миня уранила. Я ни болна ударилса толька руку сламал и челисть. Я скасал ма зачем ты меня уранила дура. То исть я нипомню че я сказал я тада савсем малинький был. даже ругацца ни умел нафик. Навернае че та сказал патаму чта трудна удиржацца. Када тибя мордай апол.
Мы тада жыли вбункире хатя ядирная вайна уже кончилася. Но ма гаварит а вдрук апять ну нафик такои щастье. А када па ни вирнулса. Ма гаварит атец урот сабака чмо накаво ты сволачь нас аставил. Как типерь жить. Бис тибя. тут я спола заплакал патаму шта челисть сламал и па жалка.
А этат придурак гаварит ты урод. Ты зачем сюда пришел. Здесь наша деревня, здесь уродам ходить нельзя.
Я иму гаварю я ни урот миня мама уранила. А он гаварит
– Вижу, что уронила. Что рожу повредил, тоже вижу. А третья рука у тебя тоже от удара образовалась?
Я гаварю иди нафик видили предурка ипакруче.
Тут он как закричит на миня мутант проклятый за придурка ответишь. Пака он кричал я иму ваткнул в живот палку и павирнул три раза. Мок и читыре павернуть но он стал вирищать как дефка. Пришлось ево на землю уранить. ибить нагами блин. Патом у ниво из живата кроф патикла. Он вирищать пиристал толька на абарот замалчал нафик и ни дергацца. Но уже позна другие прибежали гаварят
– Ты его убил!
Ну вот нифига сибе думаю схадил за ураном. Че он умер он гаварю савсем дурак. Если бы миня так били я бы фик умер. Ни даждетись гаварю. Они гаварят
– Это мы сейчас проверим!
Давай миня правирять. А че миня правирять када я бис ихних дурацких праверак знаю. Не умер ни фига как и гаварил. Они устали миня бить гаварят
– Давайте его к мэру отведем.
Я гаварю жалка палку сламали харошая. Была палка. Где я такую ище вазьму. Один гаварит
– Гляньте, ребята, какой разговорчивый мутант. Давайте ему еще всыплем!
А толстый иму гаварит: Хватит! Пошли к мэру.
Он уже задалбалса миня пинать.
Пришли к мэру. Мэр гаварит
– Что за чмо?
А када узнал шта этат придурак умир гаварит
– Посади его в клетку. Завтра повесим.
Толстый гаварит: Как повесим? А виру за убитого кто платить будет?
Мэр гаварит
– Какая нафиг вира? С этого урода? Иди, посади его.
Миня привили к клетке. У двирей сидели двое. Один гаварит
– Куда этого-то? Его же там сожрут.
Толстый гаварит
– Ну и хрен с ним. Все равно завтра ни виселицу.
Дверь аткрыли и миня запихнули так шта я упал мордай аппол. Слышу ктота смиецца поднимаю голаву. Сидит дефка такая красивая шта я описать ни магу. Толька у миня сразу зачисалось. Я гаварю давай чели че время тирять. Миня гаварю Витя завут.
– Пошел ты!
Я гаварю ладна толька лажись и ни дергася. Ана гаварит
– Только попробуй! Убью!
Ни хочишь гаварю тагда я тибе пра симью нашу раскажу.
Па красивый был. Ма ево фсе время ривновала. Гаварила я тибя убью сукин кот если хоть одним глазком куда посмотриш. А как ни сматреть кагда у па их восимь? Если бы уран ни кончилса я бы тоже красивим был как па. Атак миня уранили. Ты ни думай ма уминя малаток. Вырастила нас пять сыноф две дочки и ище Жгутика. Он наверное тоже сын или дочка но я иво атдельна щитаю. патаму шта. Нипанятна кто он есть. Гаварить он ни хочет а праверить иво нильзя он кусаеца больна.
Патом я спрасил тибе страшна. Она гаварит
– Отстань.
Я гаварю. хочишь спаю калыбельную каторую мне ма пела кагда я плакал. Она гаварит
– Не хочу! Заткнись ты, урод, ради бога, дай поспать!
Я не обиделса на урода патаму шта. Понял она ат страху так гаварит. Я запел как ма научила
Баю бабушки баю
Ни лажися на краю
Придет серинький валчок
И укусит за бачок
Он укусит за бачок
Вырвет ляжечки клачок
Вырвет серце вырвет глас
Выхади кто
Она гаварит
– Заткнись! Нет, это невозможно... Эй, там, за дверью! Стража!
Ис двери сказали шта если она будит кричать. Будет только хуже. Таких огребешь, ведьма, что завтра на костер нести придется. И вообще, могла бы хоть к уроду отнестись по человечески. Ему завтра помирать.
Ана гаварит: А мне нет?!
Ис двери гаварят: Тебе в любом случае, а парень под горячую руку попал. Родственничка мэра замочил случайно. Непруха. Кого другого – отделался бы вирой. Эй, парень, ты на нас зла не держи! Слышишь?
Я гаварю слышу вы харошие люди мне здесь нравицца. Ани гаварят: Салют, парень.
Я гаварю как тибя завут. Ана гаварит: Обойдешься!
Ис деври гаварят: Ханна ее зовут.
Утрам вывили миня на площать. Там дрова кучей и виривка на сталбе. Вакруг нарот стаит на миня смотрит. Ие то же вывили.
Мэр улыбацца и гаварит
– Хочешь сказать последнее слово?
Я гаварю атпустите Ханну.
Ани все зашумели
– Смотрите, мутантик-то совсем с катушек съехал! Влюбился. Парень, опомнись. Она же из дергов! Ты хоть знаешь, кто такие дерги?
Я гаварю знаю. Они маево па съели у ниво уран кончилца.
– Парень, да ты глянь! Она твоего отца сожрала.
Я на ние смотрю ана гаварит
– Не слушай их. Мы никого не едим. Все отходы идут на вторичную переработку. Еду нам делают специальные машины… Мы, в отличие от этих, люди.
– Дерги вы! Людей жрете! Своих мертвецов жрете! Разве люди так делают?
– У нас все идет в дело. После войны чистая еда на вес золота. Люди – хорошая органика.
Я гаварю точна па был красивый. Третий глас краснинький а сидьмой шта на затылке. С зилеными точками. Я када малинький был всигда на пличе у ниво сидел и глас шикотал. А па смиялса и гаварил шта я кукушонок. Ма так расказывала патамушта. я тагда малинький был и ничево нипомню.
Мэр гаварит
– Дурак ты, парень! Кого ты слушаешь. Они бы всю твою семью живьем в машину засунули. Думаешь, они с уродами церемонятся?
Я гаварю ма ни урот ма красивая. Но Ханна ище красивше. Если ана па съела то так нада. Я бы на месте па толька улыбалса бы.
Мэр на миня смотрит и гаварит
– Ты совсем дурак?
Толстый на миня смотрит и то же гаварит
– Ты идиот?
А Ханна малчит на миня смотрит.
А я гаварю я урот. Миня убивайте а ее ни нада. Ана красивая.
Мэр гаварит: Начинайте!
Она гаварит: Мне страшно, Витя.
Ни бойся гаварю я. Хочишь я спаю тибе калыбельную, каторую мне ма пела?
Она гаварит: хочу. И я запел.
СЕРЖАНТУ НИКТО НЕ ЗВОНИТ
Семь лет прошло, а я все еще тебя люблю.
Извини. Глупо начинать рассказ с этих слов – почти так же глупо, как смотреть фильм с финальных титров, минуя начало, развитие, ударные моменты.
Лица актеров – по памяти, и к черту грим!
Капрал: Америго да Корсо.
Старший сержант: Франко Соренте.
Сержант: Рауль Моралес.
Рени, Рени, Рени…
В роли мертвого лейтенанта Рамиреса – мертвый лейтенант Рамирес.
– Сержант Соренте, – доложился я. – Прибыл на военный совет.
– А где лейтенант?
– В заречном квартале, – пояснил я любезно. – Чем занят? Лейтенант украшает собой дерево. Лицо у него почернело, язык – вывалился. Хотите знать что-нибудь еще?
– Что... что случилось?
– Он мертв. Его повесили, если быть точным.
– Как?
– За шею, полковник. Веревка пережимает дыхательное горло и человек умирает. Очень просто. Как говорили в старину: вас повесят, и вы будете висеть до тех пор, пока не умрете, не умрете, не умрете...
– Сержант!
– Полковник.
– Ваши шутки неуместны... и оскорбительны! Рамирес был хорошим офицером.
– Он был идиотом. Только идиот отправится за реку без охраны.
– В одиночку?!
– Хуже, полковник. Он взял с собой капрала Денсини и рядового Гомеса. Их повесили веткой ниже. Жаны уважают субординацию. Хорошее рождество – правда, сэр? Вы же англичанин, у вас принято уважать традиции. Жаны, за неимением ели, обошлись ясенем... или тополем? Простите, полковник. Я плохо разбираюсь в лиственных породах.
– ...мы окружены, – подвел итог начальник штаба.
– Сержант, а как вы оцениваете обстановку?
Я скривил губы. Военный совет, мать вашу! Мы действительно в отчаянном положении, раз армейцев интересует мнение какого-то миротворца.
– Хватит играть в молчанку, сержант, – раздраженно сказал Джанелли. – Мы можем победить? Ответьте как специалист – вас же этому учили.
– Хорошо. Я отвечу. Вы знакомы с тактикой партизанской войны? – я оглядел присутствующих, – Вижу, что нет. Существует единственный способ победить гверилью – один единственный. Это в наших силах. Но, боюсь, он вам не понравится.
– Что за способ?
– Лишить партизан базы.
– Продовольствия, оружия? Денег?
Я помолчал.
– Людей, – сказал наконец. – Все остальное – мишура, следствие... Без населения, поддерживающего партизан, последние обречены.
– И что вы предлагаете?
– Я не предлагаю. Я констатирую факт. Наш путь к победе называется неприятно. Очень неприятно. А выглядит и того хуже.
– Геноцид, – тихо обронил О'Коннор. На него стали оборачиваться – артиллерист сидел бледный, ладони стиснули кружку. – Это же так просто... этот псих говорит о геноциде. Так просто...
Я ухмыльнулся.
– Совершенно с вами согласен, майор. Лучшие решения – простые решения.
Глухой стук. Майор уронил злосчастную кружку.
– Вы забываете, полковник, – сказал я с издевкой, – миротворцы не подчиняются армии.
– Но лейтенант Рамирес...
– Лейтенант мертв. Теперь моим начальством на этой планете является Господь Бог. Вы, – я шагнул к Джанелли и ткнул пальцем в грудь, – не он. Что, как ни странно, меня радует.
Полковник побледнел; рука поползла к кобуре. Последнее время я многих пугаю.
– Вы – маньяк, сержант, – тихо сказал Джанелли. Ты смотри, что значит академия генштаба – душа в пятках, а осанку держит. И голос почти не дрожит. – Свихнувшийся сукин сын.
– Я оставлю ваши слова без последствий, полковник. Спишу на стресс. Вы расстроены, и я могу понять, почему. Однако в следующий раз советую хорошенько подумать, и только потом – говорить.
– Вы мне угрожаете, сержант?!
– Нет, сэр. Я вас предупреждаю. Будьте осторожней – у жанов повсюду снайперы. Случайная пуля обрывала карьеру и не таких блестящих военачальников, как вы.
Терпение полковника лопнуло. Джанелли схватился за кобуру, взглянул мне в глаза и – понял. Отдернул руку, словно обжегся... пальцы дрожат.
– Полковник, сэр, – я отдал честь – впервые за долгое время. Из-за снайперов воинское приветствие отменили месяц назад. – Старший сержант Франко Соренте, 8-ая бригада коммандос, ООН, ВКС. Разрешите идти?
– Идите.
– Рауль?
Рауль аккуратно закрыл книгу. Выпрямился, заложил руки за голову – ноги в огромных ботинках вылезли далеко за спинку кровати. Рост Рауля два метра десять, сложение пропорциональное – я, только увеличенный в полтора раза.
– Да, Франко?
– Как думаешь, зачем Рамирес пошел за реку? – сказал я. – Причем в компании всего двух солдат? Он, конечно, не гений – но и не дурак. По крайней мере, связать «заречный квартал», «без охраны» и «дырка во лбу» он мог.
– Это ты можешь. А у Рамиреса всегда было плохо с логикой.
– С головой у него было плохо, – буркнул я. Рауль запрокинул голову и расхохотался. – Чего ты ржешь?!
– Кто бы говорил, кто бы говорил. Ты давно к психологу заглядывал?
– У нас и психолог есть? – приятно удивился я, – Вот уж не знал. Или предлагаешь обратиться к армейцам? Так они диагноз без всякого доктора поставят – псих и маньяк. Скоро на входе в штаб у меня будут отбирать оружие.
– Давно пора, – согласился Рауль, – А насчет психолога... Чем отец Пабло хуже? У него, между прочим, ученая степень по психологии.
– А у меня степень по психопатии.
– Нет у тебя степени, – сказал Рауль, – У тебя даже психопатии нет. Выпендрежник чертов. Все твое безумие – отыгрыш роли. Талантливый отыгрыш, признаю, но ты – не психопат.
– Пока еще нет. Но буду.
– Послушай меня, Франко, – сказал Рауль. Я стер улыбку. Когда Рауль хочет быть убедительным – ему это удается. – Это не шутка. Я настаиваю, чтобы ты поговорил с отцом Павлом. Когда нормальный человек стремится сойти с ума – это ненормально. Такая вот игра слов.
– Знаешь, почему быть психопатом – лучше?
– Судя по тону, ты во мне сомневаешься, – Рауль выпрямился. – Да, я хочу знать. Смотреть, как твой друг слетает с катушек, и не понимать: почему... Давай, Франко, ты сам напросился на исповедь.
– Когда нормальные люди творят то, что творим мы – поневоле хочется сойти с ума... И уж лучше я буду считать себя психом, чем дерьмом.
– Рауль?
– Да, Франко.
– Армейцы попробуют договориться с жанами. За нашей спиной, естественно. Жаны пообещают им свободный выход из города, – я помолчал, – И, скорее всего, не обманут. Только нам их верность слову до одного места.
– Нас не выпустят?
– Нет, Рауль. Мы же миротворцы, кровавые псы...
– Плюшевые кролики с ножами, Франко. Мы приходим и...
– Начинается праздник, – закончил я. – Ты прав, Рауль. Я что-нибудь придумаю.
– Майор О'Коннор?
– Какого черта вы меня вызвали?! Я кажется, ясно сказал...
– Не надо скрывать свои чувства, майор. Я вам неприятен? Или это еще мягко сказано?
– Ты – чертов нацист!
– Правильно, майор, – я улыбнулся. Артиллерист замолчал. В последнее время моя улыбка странно действует на людей. – А еще я псих. Думаете, ваш маленький тет-а-тет с жанами вас спасет? И вас пропустят к космодрому? Да, да, я все прекрасно знаю.
– Полковник Джанелли...
– Вопрос в другом, – мягко вклинился да Корсо. Молодец, капрал! – Вы доверяете жанам?
С минуту О'Коннор молчал.
– Нет.
Дикая горечь. Боль.
– Сержант?
Так, попробую встать. А, черт! Почти ведь получилось...
Я вытер губы рукавом и посмотрел на да Корсо снизу вверх.
– Что, капрал, первый раз видишь, как человек выблевывает свою совесть?
Молчание.
– Значит?
– Значит, я обманул нашего доброго майора. Понятно, капрал? Обвел вокруг пальца. Кинул. Облапошил.
– Сержант, вы же дали слово?
– Верно, капрал. И тем самым подставил ребят из шестой мотопехотной. Это хорошие парни... мне жаль. Но мне в сто раз дороже один зануда Джиро из второго взвода, чем вся их шестая мотопехотная.
Понимаешь, да Корсо? Есть свои и есть чужие. Нельзя любить все человечество – можно любить конкретных людей. И все. Весь мать вашу гуманизм.
– Рауль?
– Да, Франко?
– Мне нужен человек, с которым говорил Рамирес перед смертью.
– Подожди! Значит, переговоры все-таки были? Ты уверен?
– Уверен. Первым этапом армейцы сдали жанам... угадай, кого? Правильно. А лейтенант думал, что идет на переговоры... Полковник прав, Рамирес был хорошим офицером.
Я отхлебнул кофе, поморщился. Черт, опять желудок ноет...
– Рауль? Делай, что хочешь, но – мне нужен этот человек.
– Сержант! Мы ее нашли.
– Ее?!
Семь лет, Рени. И вот я здесь. Сорок второй этаж, «Тур-д'Эфель», Новый Лиссабон – а за окном идет дождь и сверкают молнии. Бутылка. Коньяк. Ты же знаешь, я почти не пью. Ты все обо мне знаешь. Пусть я хреновый рассказчик, но ты отличаешься редким умением слушать, не перебивая. Да, и я нашел твоего сына. Это было нелегко, но я нашел. Беженцев с Ла Либерти... впрочем, это уже неважно. Я видел его сегодня, но не смог подойти. Прости. Я сделаю это завтра, хорошо?
Мальчишке девять лет и у него твои глаза.
Как думаешь, хороший бы из меня получился отец?
Иногда я представляю, что мы с тобой – муж и жена. Смешно, правда? У меня работа с восьми до пяти, серый галстук, у тебя – домашние заботы и смешные белые носочки, которые сводят меня с ума. Иногда мы занимаемся с тобой любовью на кухне – и это еще лучше, чем в первые дни после свадьбы. Наш сын играет в футбол с ребятами да Корсо и ухаживает за дочкой О'Коннора – Марсией. У нее рыжие волосы и смешной короткий нос...
Да Корсо убили во время прорыва, а О'Коннор застрелился.
К нам приезжает в гости Рауль, которого все мальчишки нашей улицы зовут «дядей». Он смеется так, что грохочут стекла, и затевает с пацанами игру в супергероев...
Рауль стал большим начальником.
А вчера звонил Рамирес, которого мы за глаза зовем... Впрочем, он действительно хороший офицер. И неплохой человек, хотя и зануда.
Знаешь, меня уволили по состоянию здоровья... Впрочем, ты все обо мне знаешь.
Я помню твой смех – хотя ни разу не видел тебя смеющейся. Я помню твою улыбку, твои глаза... да я помню. Помню, как ты откидывала прядь волос и ворчала «Франко, ты невозможный!». И еще помню, что знал тебя всего двадцать семь минут. Наверное, это бред. Это точно бред.
...уж лучше я буду считать себя психом, чем дерьмом.
Я подойду к твоему сыну завтра, хорошо? Скажу: привет! Я смогу. Он вырастет и изменит мир. За да Корсо и О'Коннорса, за Рамиреса и Джиро, за нас с тобой...
И тогда у меня, старшего сержанта Франко Соренте, 8-ая бригада коммандос, ООН, ВКС, останется одна привилегия...
Любить конкретных людей. И все. Весь мать вашу гуманизм.
