Текст книги "Жизнь других людей"

Автор книги: Шейла Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Как ваши дела? – тихо спрашиваю я Дотти. – Как вы себя чувствуете?

– Да ты знаешь, – неопределенно говорит она, – не так уж плохо.

Я вижу, что у нее на коленях и ниже выступили черно-багровые синяки и, даже чтобы доковылять до двери, ей приходится держаться за мебель.

– Эди и Нора приходят вам помочь?

– Похоже, им это поднадоело! – посмеивается она. – Бедные старухи! Силенки у них уже не те, ты же понимаешь…

– И как вы справляетесь?

– Разве я прикована к постели? – отвечает она прежним воинственным тоном. – Я вполне в состоянии сварить яйцо, приготовить тосты и открыть консервную банку, чтобы покормить Тоссера.

Услышав слово «покормить», Тоссер вновь поднимает уши и, облизываясь, смотрит на Дотти.

– А девочки из школы вчера приходили?

– Нет. Наверное, у них экзамены. Думаю, на следующей неделе они непременно придут.

– А вы… – нерешительно начинаю я, – вы давно разговаривали с дочкой? Или с сыном?

– И не спрашивай, оба звонили, – она досадливо машет рукой. – Пилили меня, как обычно.

– За что? – невинно спрашиваю я.

– У них всегда одно и то же. Хотят, чтобы я переехала в Австралию. Что я там забыла? Они все там буйно помешанные, я говорю тебе, Бет. Несколько лет назад я ездила туда на Рождество, так представь, рождественский ужин они устроили на пляже. Настоящие сумасшедшие. Мне там страшно не понравилось.

Я прячу улыбку:

– Может быть, так им будет спокойнее. Если вы будете рядом с сыном. Они бы заботились о вас.

Она бросает на меня уничтожающий взгляд:

– Ты считаешь, что обо мне нужно заботиться?

– Хм. Когда вы здоровы – нет. – Помолчав, я спрашиваю: – Вы рассказали им о том, что упали?

– Зачем? Чтобы они подняли еще бо́льшую суматоху? Я уже говорила, оставьте меня в покое, займитесь собственными детьми. Все мои внуки – безмозглые болваны, как на подбор. Один бросает школу, чтобы заниматься лошадьми, другой изучает английский в университете. Впрочем, им там, в Австралии, не мешает подучить нормальный английский.

Я смеюсь и осторожно говорю:

– Может быть, не стоит окончательно отказываться от этой мысли? Подумайте об этом.

– Я уже подумала, – хмуро говорит она. – И решила, что никуда не поеду. Не желаю жить черт знает где. Хочу остаться здесь.

Она демонстративно поджимает губы и смотрит прямо перед собой. Тема закрыта.

– Ваше право, – говорю я.

– Хочешь погулять с Тоссером? – спрашивает она, обращаясь к Элли, которая не знает, чем заняться.

Элли вскакивает и радостно кивает.

– Пойдем, мамочка! А куда мы пойдем? Можно отвести его в парк и показать ему уточек?

Я надеваю пальто и пристегиваю к ошейнику Тоссера поводок.

– Купить что-нибудь?

– Нет, – суховато отвечает Дотти. – Я справлюсь. Через день-два я смогу дойти до магазина сама.

Я не решаюсь спорить.

Когда я готовлю обед, звонит моя мать. Я даю Элли поговорить с ней.

– Я ела ланч в парке! Мы смотрели на уточек! И еще я ела мороженое! – возбужденно рассказывает она.

– Не холодновато для мороженого? – неодобрительно спрашивает мать, когда я беру трубку.

– Нет. Сегодня был прекрасный день, – устало отвечаю я. – Холодно только в графстве Суррей.

– Как дела с работой? – спрашивает она.

Я вздрагиваю, лихорадочно соображая, как сменить тему. Не рассказывать же ей, что я только что лишилась трети своих доходов, назвав своего работодателя ничтожеством.

– Да пока ничего нового, – уклончиво отвечаю я.

– Ты начала подыскивать нормальную работу? Смотрела объявления, которые я тебе посылала?..

– Видишь ли…

– Позвонила хотя бы в одно агентство? Составила резюме?

– Мама! Я еще раз повторяю, я не стану этим заниматься, пока Элли не пойдет в школу.

Далее следует все, что обычно: не забывай, как много времени нужно, чтобы найти нормальную работу, вспомни, что было тогда, вспомни, как быстро ты сдалась, подумай, как тебе будет трудно с ребенком, начать можно уже сейчас, ты должна оставить свои данные хотя бы в паре агентств, ты должна подготовить резюме… Внезапно меня охватывает такая тоска, что мне хочется просто положить трубку, положить, не говоря ни слова, чтобы не продолжать этот разговор и не возвращаться к нему даже мысленно.

Ведь, сказать по правде, у меня не только нет нормальной работы, теперь у меня не осталось даже уборок, и если я не хочу питаться хлебными корками или остаться на улице, мне нужно хорошенько пошевелиться, чтобы найти новых клиентов, которые дадут мне возможность зарабатывать самой черной работой. Где уж тут думать о поисках чего-то «приличного». И что толку говорить о приличной работе, когда Элли пойдет в школу, если у меня нет няни? И мне не хватит никаких денег, если мне не будет помогать Фэй.

– Мама, не переживай за меня, – говорю я, перебивая ее на полуслове. Она рассказывает мне про сайт, где можно заказать резюме на пяти языках. – Позволь мне решать свои проблемы так, как я считаю нужным.

И каким же образом я это сделаю?

– Но я волнуюсь за тебя, Бет, – не унимается она. – У твоего брата все в порядке, у твоей сестры все в порядке…

Непременно надо ткнуть меня носом.

– А у тебя…

А у меня нет.

– Мы переживаем за тебя, Бет. Мы все за тебя волнуемся.

Как это согревает душу! Я представляю, как, усевшись за стол со своими благополучными семьями, мои родные обсуждают свои успехи на работе, а потом, печально переглядываясь и сокрушенно качая головами, переживают за Бет.

Я – слабое звено…

– Не стоит, – говорю я. – Не волнуйтесь. Я что-нибудь придумаю, мама. У меня есть кое-какие мысли.

Ты еще будешь мной гордиться. Я добьюсь этого, даже если мне придется положить на это жизнь.

– Я стану сценаристом, – говорю я. Но перед этим я вешаю трубку. – Да, так оно и будет. Сценаристом на телевидении.

Элли поднимает на меня глаза и без особого интереса спрашивает:

– Что такое ценарист? А где мои чипсы?

Суббота

Сегодня опять льет дождь. На улице серо, холодно и безотрадно, дождь хлещет из желоба над окном, стекло облеплено листьями и птичьим пометом, хотя никаких птиц не видно, да и едва ли они виноваты в том, что творится. Посиживают себе, наверное, в своих теплых гнездышках, прижавшись друг к другу, как мы с Элли. Мы уютно устроились на диване и смотрим всякую ерунду по телевизору.

Показывают мультфильм, разумеется американский, где маленький, толстенький человечек кричит на тощую, бледную, унылого вида жену – а их ребенок (который неожиданно оказывается супергероем, хотя носит очки и короткие штанишки, как обыкновенный мальчик) вежливо вмешивается и превращает отца в хомяка. Элли прыгает от восторга, когда разъяренный хомяк кричит на своего сына-супергероя, и вдруг оборачивается и спрашивает:

– А мой папа когда-нибудь вернется?

У меня мелькает мысль, не сказать ли ей, что он превратился в хомяка, но я решаю, что идти на обман не стоит.

– Нет, Элли, – говорю я ровным голосом. – Мы ведь уже говорили об этом. Ты же знаешь, он не вернется.

– Но почему? – говорит она, надувая губы. – Я хочу папу. Почему у меня нет папы?

То, что она хочет папу, а не своего папу, отчасти меня успокаивает. Понимаете? По телевизору показывают ребенка, у него есть папа, которого можно превратить в хомяка, и она хочет быть похожей на этого мальчика. Ей нужен не Дэниел. Сгодится любой папа.

– Обычно папы не превращаются в хомяков, – говорю я с напускной веселостью и обнимаю ее. – Это просто сказка.

Дочь смотрит на меня так, что я чувствую себя полной идиоткой, которой лучше молчать.

– Я не хочу превращать папу в хомяка. Он нужен мне не для этого, – говорит она сердито. – Я хочу, чтобы он ходил со мной в бассейн, гулял, играл… Как все папы, – поясняет она, явно полагая, что мне не хватает ума заметить, для чего нужны папы.

– Но мамы тоже это делают, – робко говорю я. – Мы ведь ходили в бассейн, помнишь, вместе с Лорен…

Так. Опять неверный ход.

Она сосредоточенно морщит лоб, обдумывая мои слова.

– Да, но… – медленно начинает она.

Подождем. Что последует за этим?

– …Почему мы не ездим к Лорен? Почему мы не ходим в бассейн? Когда мы опять сделаем ночное пишество?

– Пиршество.

Она пропускает мое замечание мимо ушей и требовательно смотрит на меня. Ну? Отвечай же!

– Видишь ли… сейчас это сложно, – говорю я. – Мамочка очень занята, Элли. Ты же знаешь, Дотти плохо себя чувствует…

– Мне нравится гулять с Тоссером.

Только бы обошлось без сцены «Мамочка не разрешает завести собачку!».

– И еще из-за Луизы. Я говорила тебе, Луиза переезжает, и я помогаю ей разбирать вещи.

– Кассеты, игрушки и красивые платья для Элли! – радостно улыбается она, подпрыгивая на диване.

– Да, но Луизе очень грустно. Она не хочет уезжать из своего дома. Теперь им придется жить в маленьком домике, потому что у Бена нет денег, и ей приходится отдавать другим много-много своих вещей.

Элли прекращает прыгать и на некоторое время погружается в раздумья.

– А ее детям тоже грустно? – спрашивает она.

Она никогда не видела детей Бена и Луизы, но я часто про них рассказываю.

Джоди, Энни и Соломон всегда быстро собираются и никогда не капризничают.

Джоди, Энни и Соломон никогда не пачкают книжки.

Джоди, Энни и Соломон всегда кладут игрушки на место.

Последнее представляет собой бессовестную ложь, но я считаю, что как мать имею на это право.

– Думаю, им тоже грустно, – говорю я. – Теперь им придется ходить в другую школу.

– Я тоже уйду из садика и пойду в большую школу.

– Да, но они будут жить в другом месте. Им придется расстаться со старыми друзьями.

А в классе они будут единственными, кто ходил в частную школу. Они будут опережать своих одноклассников по английскому и математике и отставать от них в житейской мудрости. Над ними будут смеяться и дразнить за то, что они ведут себя и разговаривают не как все, за недостаток дерзости и неумение сквернословить. Мне горько об этом думать, но я знаю, что пройдет месяц-другой, и они приспособятся, чтобы выжить. В школе царит закон джунглей.

– Я не хочу расставаться с друзьями, – печально говорит Элли.

Ей всего четыре года, но она сочувствует детям, которых никогда не видела. Я обнимаю ее.

– И они подарили мне разные красивые игрушки, – добавляет она потрясенно и горестно.

– У них еще много игрушек, – успокаиваю я дочь. Мягко говоря, много. – Они отдали тебе то, из чего уже выросли. Мы ведь тоже отдавали твои игрушки Джеку. Помнишь?

– Да. Он их поломал, – говорит она, так по-взрослому качая головой, что я не могу удержаться от смеха.

Мы продолжаем смотреть мультфильм, где мальчик-супергерой спасает хомяка-отца от кота и готов вернуть раскаявшемуся хомяку его прежний облик.

– Мне так хочется, чтобы у меня был папа, – мечтательно говорит Элли, прижимаясь ко мне и засовывая палец в рот. – А папу дарят на день рожденья?

Сегодня она идет на день рождения. Ее пригласила маленькая девочка из садика по имени Джанин, ее родители переехали сюда совсем недавно.

– Она еще не успела ни с кем подружиться, – сказала мне ее мама. – Но она очень хочет устроить праздник, и она пригласила Элли. Мы просто отвезем их в «Макдоналдс», а потом вернемся к нам домой и посмотрим мультики, – словно оправдываясь, говорит она. – Вы не возражаете?

Возражаю? Да это просто здорово. Элли счастлива. Она скачет по всему дому и поет:

– «Макдоналдс», «Макдоналдс»! – На ней нарядное красное велюровое платьице, которое раньше принадлежало Джоди или Энни. – Мамочка, нам дадут чипсы? А гамбургеры?

– Думаю, да, – улыбаюсь я.

Она так чудесно выглядит.

Спасибо, спасибо вам, Джоди и Энни, за то, что вы носили платья подходящего нам размера и цвета.

– Желаю хорошо повеселиться, милая, – говорю я, высаживая ее из машины у дома Джанин.

С минуту она растерянно озирается, и я начинаю волноваться. Похоже, Лорен здесь не будет. Но к нам подходит мама Джанин и берет ее за руку.

– Пойдем, Элли, посмотрим, что подарили Джанин на день рождения, – говорит она. – Там есть настоящий хомяк в клетке!

Элли оглядывается на меня, округлив глаза. Я прикрываю рот рукой, чтобы не расхохотаться, и она улыбается в ответ, поняв шутку.

– Это не папа! – шепотом говорит мне она и, довольная, уходит, держа за руку маму Джанин.

Папа Джанин, не имеющий с хомяком ничего общего, наливает в стаканы апельсиновый сок.

– Желаю удачи! – говорю я ему, проходя мимо, он улыбается и растерянно пожимает плечами.

Меня пронзает короткая острая боль, но я стараюсь не обращать на нее внимания. Да, неплохо иметь папу, который в день рождения может разлить по стаканам апельсиновый сок. Но ведь это не самое главное, верно? Да, это не самое главное.

Дома, одна, я продолжаю распаковывать черные мешки, набитые одеждой и вещами из дома Луизы. Я сортирую одежду – в одну стопку откладываю то, что Элли может носить уже сейчас, то, что пока велико, складываю в чемодан, отбираю кассеты и игрушки, которые можно отдать ей сразу, кое-что убираю, чтобы подарить ей на день рождения или Рождество, или до тех пор, пока она немного подрастет. Мешки с вещами, которые я повезу на распродажу, я оставила в Сельском домике. У нас дома слишком тесно. Я сижу на кровати и смотрю на груды новых вещей, которые появились у Элли, потому что кто-то попал в беду. Странно устроена жизнь. Говорят, нет худа без добра, но когда чье-то несчастье приносит тебе удачу, чувствуешь себя виноватым. Ты чувствуешь, что не вправе радоваться своему везению. Хотя, несмотря ни на что, Луиза и Бен по-прежнему вместе, они остались мужем и женой, у них по-прежнему есть трое прекрасных, умных и здоровых детей. Во время мультфильмов никто из них не сосет палец и не спрашивает, почему у них нет папы.

Мне хочется поговорить с Фэй.

Я скучаю по ней.

Мне хочется рассказать ей про Мартина и про то, каково заниматься сексом с другим после того, что было, но это невозможно – ведь тогда она начнет рассказывать мне про Нила.

Это было бы абсолютно нормально. Разве не для этого нужны подруги? С подругой всегда можно поговорить о подобных вещах.

Так почему? Почему она не рассказала мне об этом, когда познакомилась с Нилом, когда встретила его в приемной у врача и решила, что это судьба? Почему она не рассказала мне, как потом он позвонил ей и как послал открытку на Рождество, как он впервые поцеловал ее, как она решила: «Я это сделаю. Я изменю мужу. Я лягу в постель с другим мужчиной».

Но ведь она обманула и меня. Она не сказала мне ни слова. Изо дня в день мы ели ланч, ходили по магазинам, часами разговаривали о детях, о садике и школе, о деньгах и о погоде, о том, что идет по телевизору и что у нас на обед, – и все это время она скрывала от меня самое важное. Она утаила от меня то, чем жила, как будто меня не было на свете.

Разве после такого можно остаться друзьями?

Станет ли все как прежде? Как я теперь расскажу ей о Мартине, о том, как мы целовались, к чему это привело, о том, что этот негодяй до сих пор мне не позвонил и что я из-за этого чувствую, – расскажу, ожидая внимания и сочувствия, – если она не поделилась со мной?

Мне нужна новая подруга.

Я решительно снимаю телефонную трубку и набираю номер Луизы.

– Я звоню просто так. Мне нужно с кем-то поговорить, – признаюсь я. – Ты занята?

– Занята? – Она вздыхает. – Я с радостью сделаю небольшой перерыв. От этой работы голова идет кругом. Как твои дела?

– Все нормально.

Нет, не все. В этом-то и беда.

– Нет, не все, – быстро поправляюсь я. – Честно говоря, у меня паршивое настроение. Элли снова спрашивает, почему у нее нет папы. А несколько дней назад я переспала с одним парнем. Это произошло впервые с тех пор, как ушел Дэниел. И этот тип мне так и не позвонил. И я поссорилась с лучшей подругой.

Кроме того, я потеряла еще один рабочий день, потому что назвала своего работодателя ничтожеством. Но об этом я не упоминаю – Луиза и так расстроена, что из-за нее я лишилась работы.

– Мне очень жаль, – сочувственно говорит она. – Как Элли?

– У нее все прекрасно. Ее пригласили на день рождения. Она надела красное велюровое платьице – из тех, что носили твои девочки, – оно так ей идет! От новых вещей она просто в восторге.

Сказав это, я подумала, что Элли должна сама поблагодарить Луизу и ее детей. Она могла бы поговорить с ними по телефону или съездить к ним вместе со мной.

– А что насчет того парня? – спрашивает Луиза. – Расскажи мне о нем! Кто он такой?

Я рассказываю ей про Мартина, и мне приходит в голову, что я не знаю, нравится он мне или нет. Он симпатичный, приветливый, нам было легко и весело, вопрос в том, стала бы я заниматься с ним сексом, если бы не выпила и не находилась столько времени в одиночестве?

– Ну и что? – говорит Луиза. – Ты не должна оправдываться. Ты взрослый человек. Тебе этого захотелось, и ты это сделала.

– И похоже, на этом все кончено.

– Ты больше не хочешь его видеть?

– Нет, раз ему этого не хочется. Видимо, для него это был роман на одну ночь.

– Нет. Вы встречались уже три раза. А почему ты ему не звонишь?

– У меня нет его телефона.

– Ты смотрела в справочнике?

– Нет. Я хочу, чтобы он позвонил сам. Я чувствую себя брошенной.

– Бет, мы живем в двадцать первом веке. Девушка тоже может позвонить.

– Наверное, – мрачно отвечаю я. Так ли он мне нравится, чтобы звонить ему первой? Или мне просто хочется быть желанной?

– А с Фэй тебе надо помириться, – мягко говорит Луиза. – Жизнь слишком коротка…

– Похоже, она так увлечена своим новым приятелем, что ей наплевать, – резко говорю я. – Я ей больше не нужна.

– Думаю, ты ошибаешься. Она ждет, когда ты простишь ее.

– Для этого ей нужно как минимум попросить прощения.

– Разве это что-то меняет?

Повесив трубку, я задумалась. Простила бы я Фэй, если бы она позвонила прямо сейчас и сказала, что сожалеет о случившемся? Неужели я такая неумолимая и безжалостная?

Когда Дэниел изменил мне и я об этом узнала, он спросил, смогу ли я когда-нибудь простить его.

– С какой стати? – возмутилась я.

– Я ведь признаю, что не прав, – ответил он. – Я это понимаю, ты это понимаешь, и я готов валяться у тебя в ногах и молить о прощении. Я виноват, твое дело – прощать.

– Но я не желаю тебя прощать.

У меня не было ни малейшего желания отпускать ему грехи. Я не хотела, чтобы он почувствовал облегчение. Он причинил мне страшную боль, теперь пусть мучается сам.

– Все совершают ошибки, – сказал он.

– Но за них нужно расплачиваться, – ответила я.

Вот как я думаю.

Пусть расплачиваются.

Когда я привожу Элли домой с вечеринки, она в полном изнеможении. Красное платье залито чем-то липким, белые кружевные колготки сползли и собрались на щиколотках гармошкой в стиле Норы Бэтти[4]4
  Героиня английского сериала «Бабье лето», которую играет популярная актриса Кэти Стафф.


[Закрыть], волосы взлохмачены, точно ее трясли, перевернув вверх тормашками. Она никак не может расстаться со шляпой из «Макдоналдса» и не выпускает из рук коробку с игрушкой. Приходится позволить ей взять эти сокровища с собой в постель. Она засыпает, едва ее голова касается подушки.

Я иду на кухню, беру губку и принимаюсь отчищать липкие пятна с ее платья, чтобы потом положить его в стирку. В это время звонит телефон.

Это Мартин.

– Извини. Я не мог позвонить раньше, – виновато говорит он. Наверное, я все же страдаю паранойей. Ведь прошло всего несколько дней.

«Я уж думала, ты эмигрировал», – вертится у меня на языке, но я сдерживаю язвительный тон.

– Все нормально, – говорю я, словно не ждала его звонка. Не мучилась, размышляя, как выглядело мое белье и понравился ли ему мой запах.

– Нет, не нормально, – возражает он. – Ты, наверное, решила, что я не позвоню… Но в тот вечер… знаешь… это было потрясающе.

Я чувствую, что напряжение спадает. Значит, с бельем все в порядке.

– Просто я был очень занят – на работе, – пришлось работать в ночную смену… в общем…

– Бывает, – говорю я. – Понимаю.

Я настоящая эгоистка. Думаю только о себе. Ведь ему приходится лечить больных, латать чужие сердца, спасать людям жизнь и ежедневно совершать чудеса. А я злюсь, что он не звонит и не восхищается, как я сексапильна.

– …У меня было ночное дежурство.

Он замолкает.

Ночное дежурство? Разве кардиологи дежурят по ночам?

– И это вторая причина, по которой я не звонил, – говорит он.

Я жду.

– Я тебя обманул. Но я хочу встречаться с тобой и решил рассказать правду. Но не знал, как это сделать. И теперь чувствую себя хуже некуда.

– Я слушаю, – холодно говорю я.

Все словно сговорились меня обманывать. Может быть, дело во мне? Что мешает людям говорить мне правду?

– Речь о моей работе, – говорит он. – Я не хирург и не кардиолог, Бет. Я медбрат.

Вторник

Что ж, ведь я тоже его обманула.

Сегодня я снова приехала на Окли-Корт в квартиру Молодого Одинокого Руководителя. Я соврала, что снимаю квартиру и пишу там сценарий, которого ждут не дождутся на телевидении, и, само собой разумеется, продав его, я стану богатой и знаменитой.

Я погружаюсь в работу, стараясь отвлечься от неприятных мыслей. Мыслей о том, что я была несправедлива к Мартину, после того как выслушала его признание. Его ложь вполне сопоставима с тем, что наговорила я сама. Пожалуй, моя непримиримость действительно переходит разумные границы.

Я с негодованием набросилась на Мартина:

– Зачем ты мне врал? Что плохого в работе медбрата!

В работе уборщицы тоже нет ничего плохого, но этот вопрос мы не обсуждали.

– Ничего, – печально ответил он. – Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, хотел произвести на тебя впечатление.

– Честность произвела бы на меня большее впечатление, – лицемерно возразила Мнимая Сценаристка.

– Я работаю медбратом в кардиологическом отделении, – сказал он. – Это лишь небольшое преувеличение…

– Что ты еще наврал? – беззастенчиво продолжала я. – Может быть, ты женат и у тебя трое детей…

– Нет. Конечно нет. Все остальное – правда. Я всю неделю ломал голову, как тебе это сказать.

– Ну что ж. Вот и сказал.

– Ты разочарована? Больше не захочешь меня видеть?

– Мне нужно подумать, Мартин. Ты соврал, чтобы произвести впечатление, но это не значит, что я больше не считаю тебя за человека.

– Ясно, – кисло сказал он. – Можно я позвоню через пару дней?

– Если хочешь.

Что на меня нашло? Кем я себя возомнила? Я вела себя как кошка, которая вонзает когти в полуживую мышь, играет с ней и смотрит, как та, беспомощная и истекающая кровью, извивается на земле.

Я потратила четыре дня и уйму нервов, мучаясь, почему этот тип мне не звонит, и вот, как только он проявился, отдавшись на мою милость, я устраиваю ему выволочку. Временами кажется, что мне нужен психотерапевт.

Мой сценарий постепенно начинает обретать форму. Я уже знаю, как будет развиваться его сюжет. У меня постоянно возникают новые идеи, порой я вскакиваю ночью, хватаю ручку и бумагу и быстро записываю кое-какие мысли. В магазине, на кухне, за работой я придумываю реплики своих героев. Правда, работы у меня теперь немного. Все, что у меня осталось, – это один день у Дотти, где я скорее помогаю по хозяйству, чем убираю, да еще день у Алекса Чапмэна, где убирать нечего. От отчаяния я даже поинтересовалась, нет ли вакансий в садике. Пэт посмотрела на меня оценивающим взглядом, словно определяя серьезность моих намерений, и коротко спросила:

– Какой у вас опыт?

– Четыре года, – ответила я, кивнув на Элли.

– Вы работали в садике или в яслях?

– Нет.

– У вас есть специальное образование?

– Простите?

– Курсы для работников детских учреждений?

– Я и не знала, что такие бывают. Но я бы с удовольствием их закончила… – поспешно добавила я.

– Где вы учились? – спросила она, вздохнув.

Я почувствовала, что я ей не нравлюсь. И поняла, что я не хочу здесь работать.

– У меня есть аттестат о среднем образовании, – желчно сказала я. – Три экзамена на повышенном уровне. И диплом по социологическим исследованиям средств массовой информации. Этого мало?

Выражение ее лица не изменилось.

– Пока предложить ничего не могу, – сказала она. – Но если кто-нибудь уволится, я буду иметь вас в виду.

Меня не берут на работу даже в детский сад. Нужно что-то делать. Я сохраняю файл со сценарием и печатаю объявление с предложением своих услуг. Я называю себя «опытной и надежной», умалчивая, что один из моих работодателей уволил меня, а другого я систематически обманываю, в том числе и печатая это объявление. «Могу представить рекомендации», – набравшись наглости, добавляю я. Надо не забыть попросить Луизу и Дотти написать обо мне что-нибудь хорошее. Я указываю почасовую ставку, чуть выше той, что я получаю сейчас, распечатываю объявление и убираю его в сумку. Я повешу его на доске объявлений на почте, а может быть, позвоню в местную газету, чтобы его опубликовали и там.

Наверное, это единственное, на что я гожусь, уныло думаю я, обрабатывая квартиру Алекса Чапмэна пылесосом и смахивая щеткой несуществующую пыль. Что бы подумали мои университетские преподаватели, увидев, как я пишу объявление, предлагая услуги уборщицы? Ради чего я так усердно училась?

Но мне нужно оплачивать счета и покупать еду.

Элли доела свой ланч и теперь бродит по квартире, берет в руки разные вещи, разглядывает их и ставит на место.

– Не трогай! – строго говорю я, видя, что она вертит в руках фарфоровую мыльницу в форме утки. – Если ты ее разобьешь…

– Не разобью! – обиженно возражает она и со стуком ставит мыльницу на место.

Я прикрываю глаза и вздыхаю. Как было хорошо, когда после садика она отправлялась к Фэй.

– Иди посмотри книжки, – предлагаю я, стараясь говорить веселым и бодрым голосом. – Я взяла с собой несколько новых, из тех, что отдали дети Луизы.

– Не хочу, – отвечает она, усаживаясь на пол в ванной.

Я обрабатываю пол вокруг дочери пылесосом, неодобрительно качая головой.

– Ой! – вскрикивает она, когда пылесос легонько касается ее попки. Она озабоченно потирает задетое место, словно ей нанесли тяжелую травму. Удивительно, как четырехлетний ребенок умеет вывести из себя взрослого.

– Я не сделала тебе больно, – говорю я и тем самым лью воду на ее мельницу.

– Сделала! Ты меня пылесосила! Знаешь, как это больно!

– Не говори глупостей, Элли. Я сейчас рассержусь. Иди в комнату и посмотри телевизор.

Господи, до чего я дошла! Когда у меня родилась дочь, я тысячу раз обещала себе, что она никогда не будет сидеть, прилипнув к телевизору, из-за того, что мне некогда подыскать для нее более достойное занятие.

– Я не хочу смотреть телевизор, – хнычет она, и я чувствую, что это хныканье вот-вот превратится в рев.

Она сидит на полу и машет на меня рукой, вяло пытаясь шлепнуть меня по ноге. Самое ужасное, что я готова схватить ее за руку и силой вытащить в комнату и усадить перед телевизором. Чтобы прийти в себя, я выключаю пылесос и ухожу на кухню, подальше от Элли.

Успокойся, успокойся, говорю я себе, глубоко и ровно дыша. Почему я так раздражена, ведь Элли абсолютно нормальный ребенок? Она умирает от скуки в чужой квартире, где ничего нельзя трогать и где и без всяких уборок царит безупречный порядок. Я смотрю на часы. Мое время истекает через десять минут.

– Идем, Элли, – говорю я.

Она в гордом одиночестве сидит на полу в ванной и плачет, продолжая потирать место воображаемого ушиба на попке.

– Идем. Надевай пальто. Пойдем в парк.

– В парк! – Она радостно вскакивает, все неприятности мгновенно забыты. – И мне можно будет покачаться на качелях?

– Ну конечно.

– И ты купишь мне мороженое?

У меня в кошельке осталось полтора фунта. Чтобы получить деньги за сегодняшнюю уборку, мне надо встретиться с Луизой и забрать у нее конверт, оставленный матерью Алекса.

– Посмотрим, – говорю я и тут же жалею об этом, потому что Элли явно считает это утвердительным ответом.

По дороге в парк мы заезжаем на почту. Я отдаю служащей объявление и прошу повесить его на доску на две недели.

– Три фунта, пожалуйста, – говорит леди за прилавком.

– Три фунта? – переспрашиваю я.

– Фунт пятьдесят в неделю.

Я еще раз пересчитываю деньги в кошельке и кладу их на прилавок:

– Тогда пока на неделю.

Я смотрю на свой пустой кошелек, потом – на личико Элли. Придется сказать ей, что у меня нет денег, а значит – никаких лакомств и развлечений до завтра, когда мне заплатит Дотти. Мороженое не растет на деревьях. Ей придется это понять.

Именно так мне следует поступить. Так поступила бы любая разумная мать, невзирая на неизбежную истерику.

Вместо этого я сажаю ее в машину, и мы едем домой.

– Ты же сказала, что мы поедем в парк… – Видя, что мы остановились у нашего дома, она начинает хныкать.

– Мы поедем. Обещаю. Просто я… кое-что забыла. Жди меня в машине, Элли, я вернусь через минуту.

Когда я снова останавливаюсь рядом с почтой, она недоверчиво косится в мою сторону. «Мы здесь уже были!» – говорит ее взгляд.

– Я кое-что забыла. Подожди минутку!

Протягивая служащей сберегательную книжку Элли, я чувствую легкие угрызения совести, но я привыкла к подобным ощущениям и, стараясь не замечать их, обращаюсь к кассирше:

– Я хочу снять сорок фунтов.

Не дрогнув, я беру у нее четыре хрустящие десятки.

Теперь Элли получит мороженое.

А я могу сходить в магазин.

Сорок фунтов – не бог весть какие деньги. Когда все наладится, когда я найду новые уборки, я положу их обратно. Элли даже не узнает. Разве она стала бы возражать, понимая, о чем речь? Ведь на эти деньги я куплю ей мороженое, ее любимые витые спагетти, кокосовые шарики и апельсиновый сок. Разве любой ребенок, что имеет деньги на сберегательном счете, не сказал бы своей матери: «Конечно, возьми, если нужно, они твои – бери и трать».

Во всяком случае, если бы мне позвонила моя мать и сказала, что у нее не осталось ни пенса, я бы поступила именно так. Если бы у меня были сбережения, разумеется.

На сберегательном счете Элли около 600 фунтов.

Бо́льшая часть этих денег – подарки от бабушки и дедушки. Когда она родилась, мои родители подарили мне 250 фунтов, чтобы я отложила их для нее, и потом на каждый день рождения помимо игрушек, сластей и других подарков они давали мне чек, обычно на 50 фунтов. В эту сумму внес свой вклад и Дэниел, и думать об этом мне неприятно.

Дэниел посылает ей деньги на дни рождения и на Рождество.

Это меня не радует. Уж лучше бы он приходил навестить ее. Я предпочла бы, чтобы он вел себя как отец, настоящий отец, который хоть немного скучает по дочке, хоть иногда хочет ее увидеть, пусть это случается всего пару раз в году.

Я не верю во всю эту чушь насчет того, что он не желает усложнять ей жизнь. На самом деле он не хочет проблем для себя. Ведь он живет всего в получасе езды от нас. Каждый месяц, по-видимому, для успокоения совести, он перечисляет мне немного денег. Помимо этого, два раза на Рождество и два раза в день рождения Элли он заставил себя взять ручку, выписать чек и вложить его в открытку «Моей дорогой малышке Элли с любовью от папочки», приписав внизу: «Купи ей что-нибудь на свой вкус».

И только.

«Купи ей что-нибудь на свой вкус».

Интересно, к кому он обращается?