Текст книги "Жизнь других людей"

Автор книги: Шейла Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шейла Нортон
Жизнь других людей

Sheila norton

Other People’s Lives

Издательство выражает благодарность литературным агентствам Nova Littera SIA и Juliet Burton Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Sheila Norton, 2011

© Гутман Т. Ю., перевод на русский язык, 2004

© Издание на русском языке, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014

Благодарности

Спасибо Джиллиан и всем, кто работает в «Piatkus», за то, что приняли меня «на борт» и оказали всемерную помощь и поддержку.

Выражаю особую благодарность Дженни, моей «Бет» во плоти, которая помогала мне по хозяйству, – ее нелегкий труд позволял мне выкроить несколько дополнительных часов в неделю для работы над романом.

Всем моим подругам – в том числе Сью, Гвен и Джен (со школьной скамьи); Лесли (с незапамятных времен!); собутыльницам – Джеральдине, Мэрилин и Ребекке, Салли, Джанет и Бренде; всем моим сотрудницам – в первую очередь Луизе, Пэт, Сандре, Лоррэйн, Рейчел и Кэрол. И многим-многим другим… с благодарностью за поддержку!

Понедельник

Понедельник – это тупик Парк-Фарм.

У каждого дня – свой маршрут и свои неприятности. Понедельник не так уж плох, во всяком случае лучше, чем пятница, и на то есть ряд причин (главная – полуодетый мужчина с избытком половых гормонов, впрочем, обо всем своим чередом). Утром в понедельник – как и в любой другой день – в тупике Парк-Фарм не так уж плохо, конечно, если там жить, а не работать, как я.

Встать утром в понедельник мне ничего не стоит.

Даже сегодня я проснулась без труда, хотя за окном моросит дождь, а небо черно от туч, словно сейчас полночь, а не четверть девятого утра.

Четверть девятого?!

Я подскакиваю как ошпаренная. Хотелось бы думать, что я делаю это грациозно, как испуганная газель, но скорее я смахиваю на страдающую подагрой гориллу.

– Зачем ты бежишь в ванную? Ты промокнешь и заболеешь!

Это Элли, моя четырехлетняя дочь, которую занимают любые физиологические отправления. Наверное, когда она вырастет, ей прямая дорога в медицину.

– Я бегу, потому что проспала! – кричу я, на ходу сбрасывая пижаму на пол и одновременно включая воду в ванной. – Элли, быстро одевайся. Мы опаздываем.

– Мамочка, почему ты такая злая? – без особого интереса спрашивает дочь, наблюдая за мной. – Почему звенит будильник? Почему ты его не выключаешь?

– Черт знает что! – бормочу я, несусь в спальню и с размаху шлепаю по будильнику. – Ставишь его на семь пятнадцать, а он звонит в восемь!

– Можно мне хлопья на завтрак? Можно мне надеть красный свитер с мишкой? Мамочка, когда дождик перестанет? Почему идет дождик?

«Да», «нет» и «понятия не имею». Сейчас я не расположена к пространным ответам.

– Понятия не имею! – сознаюсь я, глядя на потоки воды, которые стекают по окну спальни.

Элли карабкается на стул и отодвигает полосатую желтую штору.

– Наверное, потому что цветы и деревья хотят пить.

– Цветы и деревья не пьют! – снисходительно возражает дочь и, смеясь, добавляет: – У них нет рук – держать чашку!

– Они пьют через корешки, – терпеливо объясняю я. – Потом я покажу тебе, как они это делают.

– Нет, сейчас! – кричит она, слезая со стула. – Покажи мне сейчас!

– Сейчас некогда. Потом.

Мне постоянно некогда. Я натягиваю джинсы, рубашку, носки, кроссовки. Провожу расческой по волосам, хмурюсь своему отражению и пожимаю плечами. На макияж нет времени. Как всегда…

– Твои хлопья, Элли. Я тебя жду!

Она появляется в дверях кухни в надетых задом наперед брюках и босиком.

– Хочу рисовые шарики.

– Ты просила хлопья! Ешь быстрее. Я подогрела молоко!

– Хочу шарики. Не хочу теплое! Не люблю хлопья!

– Элли, прошу, не начинай. Пожалуйста! Где твои носки? Я положила их на кровать. Что ты возьмешь к Фэй?

Я сломя голову бросаюсь в гостиную, собираю книги и игрушки и заталкиваю их в красный рюкзак с мишкой. Элли исподлобья наблюдает за мной, скрестив руки на груди.

– Не хочу к Фэй.

Господи, только не это. Только не скандал. Хлопья с теплым молоком, носки, сумка с игрушками – и вперед. Умоляю, без сцен!

– Я не хочу к Фэй! – она повышает голос и топает босой ногой. Ее лицо угрожающе кривится. – Не хочу хлопья! Не хочу носки!

Спасибо тебе, Господи. Ты меня просто выручил.

Не обращая внимания на крики, я надеваю кроссовки на ее босые ноги, сую ее негнущиеся руки в рукава куртки, швыряю остывшие хлопья с молоком в мусорное ведро и тащу рыдающую дочь к машине, где усаживаю ее в детское кресло, пристегиваю ремень, завожу машину и на всю катушку врубаю радио, чтобы заглушить ее вопли.

– Я не слышу тебя, Элли! – пытаюсь я перекричать шлягер, который передает «Вестлайф». Одновременно я стараюсь усмирить внутренний голос, который твердит, что беда не в этом.

– Она не завтракала, – виновато говорю я Фэй. – И она не в духе.

– В духе! – шмыгает носом Элли, и на глазах у нее закипают свежие слезы. – Ты сама не в духе, мамочка. Ты плохая! Уходи!

– Носки у нее в сумке…

– Не хочу носки!

– Пойдем. – Фэй, улыбаясь, берет Элли за руку и уводит в дом. – Езжай, Бет, ты опоздаешь. Увидимся. Не волнуйся, ты уйдешь, и она успокоится.

Я уйду, и она успокоится. Сев в машину, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с гневом. Гневом на четырехлетнего ребенка за то, что тот не желает надевать носки. И не хочет теплого молока. Да что со мной, в самом деле? Как я дошла до такой жизни? Когда я только родила, когда по ночам я давала ей грудь, поглаживая крохотные розовые пальчики, и представляла, как мы заживем – я и мой ребенок, я и моя замечательная дочь, – мне и в голову не приходило ничего подобного… Натягивать кроссовки на босые ноги, включать радио, чтобы заглушить ее крики, отдавать ее на попечение подруге и бежать без оглядки… Ради чего? Какого черта я это делаю?

Чтобы прибрать чужой дом.

Дома в тупике Парк-Фарм большие и непохожие друг на друга. Окна в георгианском стиле, дома с террасами, дома с гаражом на две машины, кое-где видны спутниковые антенны. Аккуратные лужайки подстрижены садовниками, на подъездных дорожках сияющие «БМВ» и «мерседесы», вымытые в автомобильной мойке и отполированные вручную.

Когда я останавливаюсь у номера 16 («Сельский домик»), с подъездной дорожки выезжает «рэндж-ровер». Сельский домик? Разве в сельских домиках бывает пять спален и три ванные? Разве там есть винтовые лестницы с перилами из кованого железа и суперсовременные кухни цвета травяной зелени, с керамическими полками в камине и двумя духовками?

Я вылезаю из своего «поло» и с силой захлопываю дверь. Если этого не сделать, она не закроется, – прошлой зимой крыло моей машины задел молочный фургон.

– Доброе утро, Бет! – окликает меня Луиза Перкинс, опуская окно «рэндж-ровера».

– Извини, я опоздала…

– Ничего страшного. Займись сегодня, пожалуйста, комнатами девочек. Джоди залила одеяло лимонадом, а Энни я велела прибрать, но ты же знаешь детей. Да, Соломон пришел с футбола и бросил все прямо на кухне, а кошку стошнило. Извини! Да, еще вымой, пожалуйста, большую духовку. Вчера я запекала мясо.

– Хорошо.

Окно «рэндж-ровера» закрывается. Трое детей Перкинс послушно машут мне с заднего сиденья. Они едут в школу, их форма в полном порядке (включая носки), уроки сделаны, коробки с ланчем аккуратно запакованы, а завтрак – горячий или нет – съеден без истерик и капризов.

Впрочем, не исключено, что я заблуждаюсь. То, что творится внутри Сельского домика, неизменно застает меня врасплох. Как только вы входите, этот дом, такой безупречный извне – с тяжелой дубовой дверью, фамилией хозяев на медной табличке, крыльцом из красного кирпича, чугунной скребницей для обуви, подставкой для молочных бутылок и корзинами с розовыми и желтыми весенними цветами у входа, – отбрасывает лицемерие и берет вас за горло, как грабитель в темном переулке.

Перво-наперво вы натыкаетесь на груду обуви. Детской обуви всех видов и размеров – ботинки и кроссовки, тапочки и бутсы, балетные туфли, школьные туфли и обувь от маскарадных костюмов. Туфли Луизы и ботинки Бена. Обувь непонятного назначения, которая принадлежит неизвестно кому. Каждый понедельник я начинаю с того, что собираю всю эту обувь и расставляю ее по местам, но к четвергу, когда я прихожу вновь, эта груда снова поджидает меня прямо перед входной дверью. Либо вся семья карабкается через эту гору целую неделю, либо они вынуждены пользоваться черным ходом. Перебравшись через обувь, вы сталкиваетесь с игрушками. Порой мне кажется, что у Элли слишком много игрушек, и я кричу, что она должна привести их в порядок, убрать в шкаф, не оставлять посреди комнаты, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не наткнулся на них и не сломал себе шею, иначе я соберу их в большой черный мешок и оставлю на крыльце для мусорщика. Когда я прихожу в Сельский домик, я понимаю, как несправедлива к дочери. Не знаю, успевают ли Джоди, Соломон и Энни поиграть со всеми игрушками – ведь для этого нужно играть день и ночь напролет. У девочек огромное количество кукол всех видов и размеров: куклы-младенцы, куклы-подростки, плачущие куклы, говорящие куклы, куклы-мальчики, куклы-девочки, куклы-мамы с куклами-детьми, куклы-всадники, кукольные машины и набитые одеждой кукольные гардеробные. Здесь видимо-невидимо чудесных игрушек для любого настроения и любых игр – розовые свинки, голубые обезьяны, кошки, кролики и плюшевые мишки. У Соломона невероятное множество машин – от крошечных, меньше детской ладошки, до почти настоящей, куда умещается он сам. В такой машине можно преспокойно доехать до супермаркета «Теско» и привезти домой покупки. От столовой до кухни тянется гоночный трек, по дому разъезжают на танках игрушечные солдаты в полной боевой выкладке и ходят игрушечные пожарные и полицейские, которые разговаривают, если нажать на кнопку.

И конечно, в этом доме полно обучающих игрушек. Здесь есть компьютеры, которые напоминают детям расписание уроков, учат их правописанию и географии Англии, Уэльса, Австралии и острова Уайт, учат их говорить «спасибо» и «пожалуйста» на четырех языках, хотя по-английски они не говорят этих слов никогда. У них есть телескопы и микроскопы. У них есть «Плейстейшн» и всевозможные конструкторы. Летом в саду перед домом валяются велосипеды, роликовые коньки и надувные игрушки, стоят горки, батуты, футбольные ворота, сетки для игры в мяч – все, что может качаться, кататься и ржаветь. Повсюду царит невообразимый хаос. В этой семье никто и никогда не кладет вещи на место. На кухне в раковине и на столах стоят горы чашек, тарелок и кастрюль после вчерашнего ужина. Пол в детской усеян носками, трусами и майками. Роскошные блузки и костюмы лежат на кровати в спальне, где утром подбирала свой туалет Луиза. Детская одежда из дорогих магазинов валяется на диванах и стульях, где на ней уютно устраиваются кошки, или свисает из полузакрытых ящиков шкафов и комодов. На столах брошены открытые газеты и журналы. На кухне включено радио, а в спальне горит свет.

Жизнь в Сельском домике бьет ключом.

Здесь я чувствую себя нужной.

В половине одиннадцатого я делаю перерыв, чтобы выпить кофе. Хаос постепенно превращается в порядок. Я любуюсь чистым полом, прибранными комнатами и аккуратно сложенными вещами, хотя знаю, что, как только Луиза закончит работу в своем распрекрасном офисе, сядет в свой распрекрасный «рэндж-ровер» и заберет детей из их распрекрасной школы, когда из своего распрекрасного банка придет Бен в своем распрекрасном костюме, все они снова начнут бродить по дому, оставляя где попало игрушки, газеты и посуду.

Впрочем, это не так важно. Этого я уже не увижу. Закончив работу, я оставлю записку Луизе, где сообщу, что духовка вымыта, одеяло отстиралось, но следы кошачьей рвоты на диванной подушке отчистить не удалось. Я заберу деньги, которые Луиза оставляет для меня в кухонном столе, сяду в старенький «поло» и поеду к Фэй перекусить и забрать Элли.

Фэй – не воспитательница и не няня. У нее двое своих детей, и во время каникул в детском саду она присматривает за Элли. Фэй – моя лучшая подруга. Она не работает – ее муж Саймон зарабатывает достаточно, чтобы обеспечить семью и содержать дом на три спальни в новом районе недалеко от города, на полпути между супермаркетом «Асда» и центром досуга. За Элли она присматривает бесплатно, отказываясь брать у меня деньги.

– Нам с ней хорошо, – говорит она. – Лорен и Джеку с ней веселей. Что толку в твоих уборках, если ты будешь платить за Элли?

– Но я же плачу за садик, – возражаю я.

– Перестань.

В сентябре Элли и Лорен пойдут в школу. Обеим исполнится по четыре с половиной. Фэй говорит, что во время школьных каникул она тоже будет брать Элли к себе.

– Ты найдешь нормальную работу, – говорит она. – Приличную работу в офисе.

– Ты, наверное, тоже не прочь найти приличную работу в офисе.

– Все равно Джек еще маленький и мне придется сидеть дома.

Джеку нет еще и двух лет, и он выматывает Фэй до предела. Он почти не спит, почти не ест и почти беспрерывно плачет. Она говорит, что с ним она постарела на двадцать лет.

– Посмотри на меня, – говорит она, – я превратилась в развалину. Я больше не человек. Я робот. Я просыпаюсь, загружаю стиральную машину, загружаю посудомоечную машину, готовлю, вынимаю посуду, развешиваю белье, мою, убираю, раскладываю вещи по местам. Я делаю это даже во сне. Иногда я уже не соображаю, что делаю, могу забыть накормить детей или одеть их. Мне страшно. Посмотри, какие у меня круги под глазами. Я похожа на зомби.

На самом деле выглядит она великолепно – стройная, миниатюрная, с белокурыми волосами до плеч. Когда мы гуляем с детьми, мужчины смотрят ей вслед. Она кружит им головы, не понимая этого. Я ломаю голову, как она это делает, почему она не сознает, что делает, и почему у меня так не выходит. Потом я вспоминаю, что мне это не нужно, ведь на мужчинах я поставила крест.

– Дождик не кончается, – говорит Элли, поднимая глаза. Она сидит за кухонным столом и рисует. На ней большой фартук, заляпанный краской. Волосы растрепаны, глаза сияют, щеки разрумянились. Я люблю ее так сильно, что у меня щемит сердце. От моего утреннего раздражения, когда я опаздывала, а она не желала есть хлопья и надевать носки, не осталось и следа.

– Мы с Элли надели сапожки и ходили по лужам, – сообщает Лорен.

– Мы брызгали на Джека, и он плакал, – добавляет Элли.

– Это некрасиво! – осуждающе говорю я.

– Джек сам напросился, – улыбаясь, говорит Фэй. Она держит Джека на руках и пытается утихомирить его, гладя по голове. – Сегодня утром он вытряхнул из коробок все пазлы…

– С мальчишками – просто беда! – деловито заявляет Лорен.

Мы с Фэй в изумлении переглядываемся.

Элли кивает, вздыхает и, болтая кисточкой в стакане с красной водой, говорит:

– Девочки лучше мальчиков. От мальчишек никакого толку!

Может, гормонам не удастся заманить наших девочек в ловушку? Мы не допустим этого. Мы воспитаем их совсем иначе. Они вырастут сильными, свободными, независимыми. Они никогда не будут полагаться на мужчин. Им это и в голову не придет.

– Как только им исполнится одиннадцать-двенадцать лет, – говорит Фэй, откидываясь на спинку стула и прихлебывая кофе, – за дело возьмутся старые добрые гормоны, и все пойдет своим чередом. Они забудут все, что ты им говорила. Начнут кокетничать с мальчиками и строить им глазки. А мальчики будут недоумевать, что с ними случилось. Полюбуйся на эту парочку!

Девочки лежат рядом на большой подушке и смотрят телевизор. Темная головка Элли и белокурая – Лорен – почти соприкасаются. Им четыре года, они невинны и прекрасны. Думая о том, что Элли вырастет, я всегда чувствую комок в горле. Мне хочется прижать ее к себе и не отпускать, оградить ее от гормонов и прыщавых подростков, защитить от всех превратностей этого мира, от будущего, от любви и от боли.

– Эй, не вешай нос! – смеется Фэй, видя выражение моего лица. – Скоро пятница!

– Очень смешно! – улыбаюсь я.

На самом деле, веселого здесь мало. Я знаю, что она имеет в виду, говоря про пятницу, и стараюсь об этом не думать.

– Как представлю, тошно делается, – кисло говорю я. – Это какой-то кошмар!

– Тебе видней, – отвечает Фэй.

Теперь я уже в состоянии вспоминать Дэниела спокойно. Я могу вытащить свои чувства, как письмо из конверта, повертеть так и эдак и аккуратно положить обратно. Долгое время я была на это не способна. Я заталкивала мысли о нем в самый темный угол своей души, убирала их с глаз долой, чтобы разобраться с собственной жизнью, с жизнью без него. Но внезапно я с изумлением обнаружила, что готова посмотреть правде в глаза и сказать: я любила его, но он ушел. При этом земля не разверзлась под ногами, а небеса не упали мне на голову. Может быть, я наконец научилась тому, о чем твердят мой доктор, моя мать и мои друзья, – принимать то, что нельзя изменить. Он не вернется – решай, как вы будете жить без него, ты и твой ребенок. Сперва принять, а потом, быть может, даже научиться радоваться новой жизни. Начать все сначала. Завести новых друзей. Найти новую работу. Нового мужчину… Нет, только не это.

Даже по пятницам.

Мы собираемся за покупками, и Фэй сажает Джека в коляску. Она надевает на него ботиночки, но он немедленно их сбрасывает.

– Не хочешь – не надо, – спокойно говорит она. – Черт с тобой. Пусть у тебя замерзнут ноги, мне наплевать.

– Мамочка сказала «черт с тобой», – делится с Элли Лорен.

– Моя мамочка все время так говорит, – парирует Элли.

В ее голосе звучит гордость за то, что я ругаюсь чаще, чем родители ее друзей. Как я умудрилась всего за четыре года так испортить ребенка?

– Думаю, он начнет требовать эти проклятые ботинки, как только мы выйдем за дверь, – бормочет Фэй, усаживая Джека в коляску. – Чертовы дети!

– Саймон тоже ругается при детях? – спрашиваю я, толкая тележку по супермаркету.

Джек сидит в тележке Фэй и через равные промежутки времени наклоняется вперед и выбрасывает покупки на пол. Лорен и Элли, две маленькие благовоспитанные леди, идут рука об руку и сокрушенно качают головами, глядя на выходки малолетнего правонарушителя.

– Вроде бы нет. Правда, он часто говорит «божье наказание». Однажды Лорен сказала ему: «Давай быстрей, папа, ты просто божье наказание!» – и почему-то его это не развеселило.

– Неужели это так трудно? Следить за собой и не говорить лишнего?

Не говорить «Вот черт!», когда роняешь бутылку молока, не кричать: «Ты заткнешься, наконец?», когда ребенок надрывается от крика. И не вопить: «Катись на все четыре стороны, ублюдок!» – когда твой парень говорит, что у него появилась другая женщина.

– Наверное, когда становишься взрослым, без этого никак, – безрадостно говорит Фэй. – Когда появляются дети, приходится сдерживаться. Начинаешь следить за собой. – Она нагибается, чтобы подобрать пачку печенья, которую только что выбросил из тележки Джек. – Теперь там будут одни крошки, Джек! Прекрати сию минуту!

Ты заткнешься, наконец, Джек? Божье наказание!

– Я не хочу взрослеть, – слышу я свой голос.

Раньше я так не думала. Как будет здорово, казалось мне, когда у нас с Дэниелом появится свой дом, родится ребенок, будет семья. Мы станем взрослыми, старшим поколением, теми, кто устанавливает правила. Теперь все изменилось. Мне хочется взбунтоваться. Я хочу назад, в то время, когда я могла вернуться домой под утро, пойти в клуб, напиться и проваляться в постели целое воскресенье. Я хочу снова стать подростком. Я хочу снова поступить в университет, хочу, чтобы все повторилось сначала, и уж на этот раз я…

Не влюблюсь в Дэниела?

Не рожу Элли?

У меня сжимается сердце, я стараюсь забыть эту мысль, засунуть ее как можно глубже, запрятать в сундук, захлопнуть крышку и запереть ее на висячий замок. Как такое пришло мне в голову? Это невозможно. Я буду жить, как живу. Ходить в магазин, готовить еду, убирать чужие дома. Оплачивать счета и держать машину под открытым небом. Многим живется куда хуже. Когда Элли пойдет в школу, я достану свой университетский диплом и найду работу в офисе. И моя мать будет мной гордиться.

– Необязательно все время быть взрослыми, – задумчиво говорит Фэй. – Можно тряхнуть стариной. В этом нет ничего дурного.

– Когда? Как?

– Пусть Элли переночует у нас. Саймон присмотрит за детьми. А мы, если хочешь, сходим в какой-нибудь клуб. Это обойдется недорого – мы ведь давно разучились развлекаться, порция водки с тоником – и привет… может быть, с кем-нибудь познакомимся. Оторвемся по полной!

– Ты замужем, – напоминаю я.

– Я в курсе.

Мне нравится Саймон, хотя, пожалуй, он странноват. И на десять лет старше Фэй. Они познакомились, когда она работала в страховой компании. Работа была временная, мы учились на последнем курсе, и он был ее боссом. Когда они начали встречаться, мне казалось, что она от него не в восторге, но я проводила все свободное время с Дэниелом и думала, что ей просто хочется, чтобы у нее тоже был парень. Иногда мы ходили куда-нибудь вчетвером, в молодежное кафе или в студенческий клуб, но там Саймон явно был не в своей тарелке. Он носил костюмы. Он разговаривал не так, как мы. Он любил другую музыку и придерживался других политических взглядов. Десять лет, которые нас разделяли, были осязаемым барьером, он словно говорил на ином языке.

– Когда я был студентом… – начинал он, и мы охали и хватались за голову. Он говорил точь-в-точь как наши родители.

Но он был очень добр к Фэй. Видимо, он любил ее, и спустя два года после того, как мы окончили университет – мы с Дэниелом тогда уже два года жили вместе, – она вышла за него замуж. Они сыграли пышную свадьбу, провели медовый месяц в Антигуа – и вот результат. Хороший дом, хорошая мебель, хорошая машина. Казалось, она счастлива.

Она в самом деле счастлива. Она все время повторяет, как она счастлива.

Тогда с какой стати этот разговор про ночной клуб?

– Я пошутила, – говорит Фэй и пожимает плечами.

– Вот и прекрасно.

Я не люблю такие шутки. Мне не нравится ее взгляд и то, как она пожимает плечами. Как ни в чем не бывало. Словно такие шутки в порядке вещей и она и впрямь готова отправиться в загул, оставив детей на попечении мужа.

– Ты могла бы с кем-нибудь познакомиться.

– Лучше утоплюсь в ванне с кислотой.

– Есть же на свете симпатичные парни. Так как насчет пятницы?

– И слышать не хочу! И симпатичные парни меня не интересуют! Не нужна мне никакая пятница!

У Фэй странный взгляд.

– Я просто спросила, не хочешь ли ты сходить куда-нибудь в пятницу вечером. Не обязательно знакомиться. Не хочешь – не надо. Просто выпить. Ты и я. Мы сто лет нигде не были.

Она хотела сказать, с тех пор как ушел Дэниел. У меня нет ни малейшего желания куда-то идти. И лишних денег у меня тоже нет.

– Мы не станем тратить много денег… – быстро говорит она.

– Дело не в этом. Луиза в этот раз заплатила мне сверх обычного за уборку в саду.

– Вспомним молодость, – подзадоривает она. – Всего один разок.

– А Саймон согласится?

– Ну конечно. Ты же его знаешь. Все равно он весь вечер сидит, уткнувшись в телевизор. Его не волнует, дома я или нет. И сколько детей спит наверху.

Значит, все в порядке.

И покупки обошлись всего в 54 фунта 29 пенсов.

То есть здесь тоже все в порядке.

А значит, жизнь не так уж плоха.