Текст книги "Жизнь других людей"

Автор книги: Шейла Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Среда

Утром еще издалека я слышу, как за дверью заходится лаем Тоссер.

– Замолчи! – слышится голос Дотти, когда я звоню в дверь. У меня нет ключа от ее квартиры. В этом нет необходимости. Дотти всегда дома.

– Замолчи, глупый пес! Это же Бет! Не то заткну тебе пасть носком!

– Что это с ним? – начинаю я, но когда дверь открывается, от неожиданности осекаюсь на полуслове.

Дверь открывает одна из старушек-соседок. На ней фартук Дотти. В руках она держит полотенце Дотти, а Тоссер рычит, подбираясь к ее ногам.

– Бет, милая, проходи, – бодро говорит она и, не закрыв за мной дверь, поворачивается и идет на кухню.

По пути она стряхивает Тоссера со своей лодыжки.

– Перестань, ты ведь хорошая собачка. Проходи в гостиную, Бет, я принесу тебе чаю.

Сбитая с толку, я смотрю ей вслед. Я пришла на работу или на утреннее чаепитие?

– Это ты, Бет? – кричит из гостиной Дотти. – Девочка моя, иди сюда, да поживее! Хочется увидеть молодое лицо – эти старухи меня утомили!

Она сидит на диване, обложенная подушками, в розовом стеганом халате, ноги прикрыты одеялом. В вазе на камине стоят несколько увядших тюльпанов, на их засохших стеблях поблескивает фирменный ярлык супермаркета «Теско». Рядом с вазой стоит зловещего вида открытка с пожеланием скорейшего выздоровления. Газовая горелка включена на полную мощность, в комнате нестерпимо жарко, и, увидев рядом с Дотти бутылочку с таблетками, я теряюсь окончательно.

– Что случилось? – спрашиваю я, чувствуя, что внезапно у меня начинает першить в горле. – Вы заболели?

– Ну конечно нет, детка, за кого ты меня принимаешь? Думаешь, я такая же трухлявая развалина, как эти старые перечницы? Нет, слава богу, я еще в самом соку, иначе все могло бы кончиться куда хуже… Тогда вместо меня здесь лежал бы просто мешок с костями… – она слегка запинается.

– Так что произошло? – снова осторожно спрашиваю я, присаживаюсь на диван и беру ее сухую мягкую руку, которая беспокойно теребит одеяло, в свою ладонь.

– Она очень неудачно упала! – радостно сообщает милая старушка-соседка, открывая дверь в гостиную пинком ноги в меховом тапке, и неосмотрительно ставит поднос с чайными чашками на край стола. – Давай, Дот! Выпей чаю! Прими свою таблетку! Делай то, что сказал доктор!

– Доктор, доктор… этот доктор просто старый болван, – хмурясь, бормочет Дотти. – Не знаю, Эди, зачем вообще нужно было его звать.

– Доктор знает, что делать, – недовольно поджав губы, говорит Эди. – Он сказал, что тебе нужно тепло и покой. И таблетки.

– А я не желаю глотать проклятые таблетки! – кричит Дотти, хватает бутылочку и швыряет ее за диван. Там ее немедленно подбирает Тоссер и, зажав добычу в слюнявой пасти, убегает прочь. Он встряхивает ее, словно крысу, и, услышав грохот таблеток внутри пузырька, останавливается как вкопанный, с налитыми кровью глазами.

– Фу, брось! – взываю я без надежды на успех.

Он смотрит на меня с нескрываемой ненавистью, утробно рыча. Так рокочет дремлющий вулкан, из недр которого вот-вот вырвется смертоносная стихия.

– Хорошая собачка, – сконфуженно бормочу я. Бутылочку я заберу потом, когда он заснет или когда я пойму, что готова лишиться пары пальцев.

– Нужно делать то, что сказал доктор, – наставительно повторяет Эди, удаляясь на кухню. – Мы с Норой всегда принимаем таблетки, которые прописывает доктор.

– Вы с Норой – старые клячи, – яростно парирует Дотти. – На самом деле они неплохие старушки, – говорит она, когда Эди, оскорбленно поджав губы, закрывает за собой дверь. – Они так добры ко мне, бедняжки. Мало того что сами еле ноги таскают, так им еще пришлось суетиться вокруг меня.

Я с ужасом вижу, что по ее пухлой щеке катится слеза. Я отбрасываю в сторону одеяло и порывисто обнимаю ее.

– Не надо! Не плачьте! Перестаньте, это так на вас не похоже! – увещеваю я. Еще немного, и я тоже расплачусь. – Вы непременно поправитесь. Вы же боец, Дотти!

– Ты права, милая. Ты права, – кивает она, сжимая мою руку.

Похоже, больше она не в состоянии что-либо сказать.

– Расскажите, что произошло? – спрашиваю я Эди, выйдя на кухню. Чтобы как-то загладить грубость Дотти, я достаю пакетик шоколадного печенья, а сама принимаюсь мыть посуду.

– Она вышла на улицу выбросить мусорный мешок. Мы с Норой все видели, мы смотрели в окно, – важно говорит Эди. – Следом выскочил Тоссер, и она ухватила его за ошейник, чтобы он не выбежал на дорогу. Он рванулся, и она упала. Лично я считаю, что с таким здоровым псом ей не справиться, – добавляет она, явно гордясь, что высказала свое мнение.

Да с ним не справиться и всей Британской армии, не то что Дотти.

– Она что-нибудь сломала? Вы вызвали «скорую»?

– Нет. Мы вызвали доктора Али-Хана из поликлиники. Он был очень любезен, – говорит она напористо, словно я выразила сомнение в правильности ее выбора.

– Прекрасно. А он вызывал «скорую»?

– Да. Он попросил разрешения воспользоваться телефоном.

Я стараюсь всем своим видом продемонстрировать, что манеры доктора Али-Хана произвели на меня должное впечатление.

– И мы с Норой поехали с ней в больницу. – Эди складывает руки на груди, снова переживая происшествие. – Они тут же ее приняли. Все любят ругать государственные больницы!

Я понимающе киваю.

– Но я могу сказать одно: они только взглянули на нас и приняли немедленно.

– Прекрасно. Рада это слышать.

– В конце концов, мы свое заплатили, верно? Мы пережили войну, и когда мы попадаем в подобную переделку, мы заслужили…

– Так что же произошло? – перебиваю я, опасаясь, что Эди безнадежно отклонится от темы.

– Они направили нас прямо на рентген, и… оказалось… все кости целы. – Она внезапно обрывает свой рассказ. – Бет, милая, а печенья больше не осталось?

Я протягиваю ей пакет с печеньем.

– Думаю, вы можете пойти домой передохнуть, – предлагаю я. – Пока я здесь. Вы с Норой наверняка просто сбились с ног, ухаживая за ней.

– Сбились с ног? Нам с Норой не привыкать, милая. Некоторые считают, что старухи сидят целыми днями сложа руки, но должна тебе сказать…

Я мягко беру ее под руку и, слушая нескончаемый рассказ о том, как они проводят дни в неустанных трудах и заботах, провожаю ее до двери и помогаю спуститься с крыльца. Закрыв за ней дверь, я вздыхаю с облегчением.

– Ушла? – громко спрашивает Дотти.

– Да.

– Слава богу.

Я с улыбкой заглядываю в гостиную.

– Но ведь она желает вам добра?

– Кудахчет без умолку. Они обе кудахчут и суетятся вокруг меня, как пара выживших из ума старых куриц. Они действуют мне на нервы.

Я с облегчением узнаю прежнюю Дотти.

Я выключаю газовую горелку и открываю окно, чтобы немного проветрить комнату.

– Вам не жарко? Здесь настоящее пекло.

– Они все время кудахтали про покой и тепло. Чертов доктор! Хватит с меня тепла и покоя, когда я жарю кукурузу в духовке. Все, чего я хочу, – снова встать на ноги и сходить прогуляться с Тоссером. Да, мальчик? Скоро я буду в порядке, старина. Скоро мы пойдем гулять, как раньше!

Даже Тоссер ей больше не верит.

Когда она засыпает, я звоню в поликлинику и прошу позвать доктора Али-Хана.

– Нет, я не родственница. Я… ее подруга. Родных в этой стране у нее нет. Я очень волнуюсь за нее.

– Я не могу обсуждать с вами ее состояние, – виновато говорит он.

– Я понимаю, – быстро говорю я. – Врачебная тайна и все такое. У меня есть друг, который… – я спохватываюсь, чуть было не начав рассказывать совершенно незнакомому человеку о Мартине, – который работает в системе здравоохранения. Но речь не про ее состояние. Я знаю, что кости у нее целы. Полагаю, она немного ушиблась, не более того. Я знаю, что она страдает артритом, но таблетки, которые вы прописали, она не принимает.

Слыша это, он невесело смеется.

– Я хочу знать только одно… – я запинаюсь и выпаливаю: – Что с ней будет дальше, доктор? У нее нет никого, кто может о ней позаботиться, только две старушки-соседки, и я полагаю, рано или поздно она не сможет справляться сама.

– Тогда придется поставить в известность ее родных за границей, – говорит он. – Если она не сумеет сделать все, что нужно, сама.

– То есть продать жилье и переехать в дом престарелых? – спрашиваю я, понизив голос. – Дотти в состоянии это сделать, но она ни за что не согласится. Это-то меня и беспокоит. Она считает, что вот-вот встанет на ноги и пробежит лондонский марафон.

– Значит, с ней должны поговорить ее близкие. Это их дело. Поговорить или найти доверенное лицо, которое будет заниматься делами по их поручению.

– М-да. Уверена, она не расскажет им, что упала. Она гордая и упрямая старуха.

– Все старики похожи! – беспечно говорит он. – Это неизбежно.

– Что неизбежно?

– Старость.

Когда Дотти просыпается, я завариваю для нее чай и присаживаюсь рядом на диван. Тоссер смотрит на меня с нескрываемой ненавистью.

– Если больше ничего не нужно, я пойду погулять с Тоссером, – говорю я, понимая, что выбора у меня нет.

– Ты не могла бы сходить в магазин? – просит она, слабо улыбаясь. – Мои старушки постоянно предлагают свою помощь, но ведь они почти не выходят на улицу. Думаю, на следующей неделе мне станет получше, и тогда…

– Пока неизвестно, – мягко говорю я.

Демонстративно не обращая внимания на мои слова, она берет газету и ищет очки.

– Когда вы звонили сыну? Или дочери? – не унимаюсь я.

– Я им давненько не звонила. – Она поднимает глаза. Она прекрасно понимает, к чему я клоню, и ждет, что последует дальше.

– Вы должны рассказать им, что случилось. Это важно.

– Глупости. Что толку их беспокоить? Они слишком далеко, чтобы что-то предпринять. Начнут дергать и пилить меня по телефону, делай это, делай то, иди к доктору, пропади он пропадом, принимай таблетки. – Она морщится. – Зачем они мне, Бет? Ведь у меня есть ты…

– Но я не могу приходить к вам каждый день, Дотти!

– …Завтра придут эти милые девчушки из школы. Они тоже очень славные. Недавно принесли мне целую кучу всякой всячины. Конфет, журналов…

– Молодцы.

– На крайний случай, есть две старые перечницы по соседству, – добавляет она. – У меня все нормально.

Я сдаюсь:

– Так что вам купить?

– Две пачки печенья, хлеб и немного масла. Да, еще собачий корм. И чай в пакетиках.

– Вы нормально питаетесь? – спрашиваю я. – Может, купить фарш или курицу? Или овощей?

– Я ем то, что мне нравится, спасибо! – отрезает она. – Я еще не совсем выжила из ума, чтобы со мной нянчиться. Не то что эти двое по соседству!

– Я знаю, – примирительно говорю я. – Идем, Тоссер. Где твой поводок? Убери зубы, хорошая собачка.

Пока я ищу поводок и надеваю пальто, Дотти делает вид, что читает газету. Но когда я заглядываю в комнату, чтобы попрощаться, я вижу, что она спит.

Когда я возвращаюсь, она все еще дремлет. На нее это не похоже. Наверное, она в самом деле неважно себя чувствует, а возможно, ее просто утомили Эди и Нора. Я тихо беру старую, потрепанную записную книжку, которая лежит у телефона, и уношу ее на кухню, где списываю два номера – телефон ее сына в Сиднее и дочери в Чикаго. Потом заканчиваю уборку и начинаю готовить ланч.

– Я навещу вас в пятницу, – обещаю я. – Мы придем вместе с Элли.

– Чудесно, – ее лицо светлеет. – Бет, милая, твои деньги на комоде.

Порой мне кажется, что я беру плату за то, что навестила друга.

Днем я набираю чикагский номер.

– Простите, что вмешиваюсь, – говорю я дочери Дотти, – но если бы речь шла о моей матери…

– Я рада, что вы позвонили, – приветливо говорит она. – Мама все время рассказывает о вас, Бет.

– Вот как? – удивляюсь я.

– Да. Думаю, общение для нее куда важнее уборки, верно? Мы так рады, что вы навещаете ее и присматриваете за ней.

– Но мне это приятно! Она такой милый человек, ваша мама, в ней столько жизнелюбия… – Поколебавшись, я продолжаю: – Надеюсь, то, что случилось, не лишит ее присутствия духа. Похоже, она… очень утомлена.

– Если бы она слушалась доктора!

Пропади он пропадом, усмехаюсь про себя я.

– Мы с Дэвидом, – продолжает она, – Дэвид – это мой брат, он живет в Сиднее, уговаривали ее переехать к нему. Несколько лет назад она туда ездила.

– Да. Она часто вспоминает об этом.

Рассказывает, как ей там не понравилось.

– Она ни за что не признается, что в Австралии ей понравилось. Говорит, что там отвратительно, и мы больше не пытаемся убедить ее переехать. Хотя так было бы куда лучше для нее.

Для нее? Или для ее родных?

– Как бы было здорово, если бы она жила с ним или со мной. Я бы взяла ее к себе, в Чикаго, но здесь ужасная зима. В Австралии ей жилось бы прекрасно, у Дэвида отличный, просторный дом, они с радостью поселили бы ее у себя. О ней бы заботилась Джулия, его жена. – Она вздыхает. – Как бы мне хотелось, чтобы мама согласилась. Нам было бы куда спокойнее. Поговорите с ней об этом, Бет!

– Не знаю, станет ли она меня слушать, – смущенно говорю я.

С какой стати ей меня слушать?

– Спасибо вам огромное, что позвонили, я свяжусь с братом, мы с ним все обсудим.

Я вешаю трубку, чувствуя, что тревога не улеглась. Может быть, надо было сказать прямо: «Послушайте, вы с братом должны подумать о том, что ждет вашу мать. Еще немного, и она не сможет заботиться о себе. Вы должны приехать и решить, что делать».

Хотя не исключено, что именно это они и намерены сделать.

И по правде сказать, это не мое дело.

Я получаю деньги за уборку ее дома, не более того.

Вечером я смотрю телевизор и прислушиваюсь, не звонит ли телефон. Не то чтобы я ждала звонка Мартина. Но мне было бы приятно, если бы он позвонил.

Приятно, если тот, с кем ты впервые занималась сексом, звонит на следующий день. То есть, по-моему, это естественно. Если этого не происходит, ты начинаешь сомневаться в себе. Волноваться, вдруг что-то было не так. Тебе кажется, что, когда он вышел за дверь, сел в машину и отъехал за угол, он первым делом вырвал из своей записной книжки страничку с твоим телефонным номером и выбросил его в окно, надеясь, что больше никогда тебя не увидит. Нельзя сказать, что я страдаю паранойей, но после того, как мне изменил Дэниел, я не занималась сексом восемнадцать месяцев, и хотя я испытала подлинное наслаждение, вполне возможно, что, с его точки зрения, я ни на что не гожусь. Кто знает? Ведь он не звонит.

Телефон звонит около десяти, и я вздрагиваю от неожиданности.

– Алло? – говорю я, переводя дыхание.

Наверное, я слишком быстро сняла трубку. Надо было заставить его немного подождать.

– Привет, Бет. Это Луиза.

Ну вот.

– Привет. Как у тебя дела?

– Все нормально. Бет, мы только что говорили с Беном. Мы хотим устроить вечеринку.

– Что?!

Я чуть не ляпнула: «Наверное, вы сошли с ума».

Вечеринку! Вечеринку? Они банкроты, они лишились всего, что имели, им придется продать великолепный дом и почти все имущество, они едва сводят концы с концами – и собираются приглашать гостей?

– Я понимаю, тебе это кажется странным. Но с тех пор, как это произошло, нас поддержало столько людей. У нас появилось так много новых друзей, и все они готовы нам помогать.

– Разумеется, они готовы вам помогать! – вырывается у меня. – Как же иначе? На то они и друзья! Ведь вы ни в чем не виноваты.

– Мы просто хотим попрощаться с нынешними соседями и поблагодарить всех, кто нам помог.

– Но у вас нет денег, – говорю я.

– Зато у нас есть целое море вина, – отвечает она со смехом. – Даже не знаю, сколько бутылок. Помнишь шкаф под лестницей?

Еще бы. Коллекция Бена. Теперь я понимаю, почему эта идея так понравилась Луизе. Она всегда ворчала:

– Зачем он держит это вино в шкафу, словно старый скряга? Почему нельзя достать его и выпить? На стол он покупает дешевое вино, а что получше, припрятывает на особый случай. Я все время спрашиваю, когда настанет этот особый случай?

– Наконец-то подвернулся особый случай, – улыбаюсь я.

– Да. Бен согласился. Забрать вино с собой мы не можем, а наши друзья вполне заслужили право выпить его вместе с нами. Как считаешь, Бет? Разумеется, мы тебя приглашаем! – быстро добавляет она.

– Спасибо, это прекрасная мысль, но, может быть, все же попросить всех принести кое-что с собой, скажем бутылку…

– Нет, – твердо говорит она. – Вина хватит всем! Но у меня к тебе просьба. Ты поможешь мне приготовить еду? Разумеется, я тебе заплачу, – неуверенно говорит она.

– Заплатишь? Не говори глупостей. Ты ведь приглашаешь меня как подругу?

– Разумеется. Не стану же я приглашать тебя на вечеринку, чтобы работать!

– Но если друзья помогают хозяйке приготовить еду, им не платят денег, верно?

– Спасибо, Бет. Завтра увидимся, если ты не передумала приехать. Кое-что я уже разобрала. Работы не намного больше, чем в прошлый раз.

– Конечно, я подскочу. Но, возможно, я тебя уже не застану. Сначала мне нужно отвезти Элли в садик.

– Тебе некому помочь?

– Можно и так сказать.

Я кладу трубку со смешанными чувствами радости и печали. Я работала у Луизы больше года, но только когда она попала в беду, мы стали друзьями.

Я не могу поговорить с Фэй, но у меня появилась новая подруга.

Может быть, перезвонить Луизе и рассказать ей про Фэй? Как бы мне хотелось поделиться с кем-то, кто мог бы выслушать и посочувствовать.

А может быть, перезвонить ей и рассказать про Мартина?

Этот негодяй так и не позвонил.

Пятница

Несмотря на то что дела у меня неважнецкие, а перспективы с работой и того хуже, я редко просыпаюсь с мыслью: «О нет! Опять все сначала».

Но раз в неделю я обязательно открываю глаза именно в таком настроении. Это происходит в пятницу. И виноват в этом Оливер.

В пятницу я с трудом заставляю себя встать с постели. Каждую неделю я думаю, что мне нужно оставить работу на Кэнэл-стрит. Но, потеряв два дня работы в Сельском домике, я не могу себе это позволить. Без Кэнэл-стрит мне не продержаться. Мне придется смириться с Оливером и надеяться, что когда-нибудь ему прискучит меня донимать и он подыщет себе другой объект. Мне придется и дальше подавлять собственные сексуальные фантазии, убеждая себя, что ни в нем самом, ни в его теле нет ничего особенного и он всего лишь ничтожество, которое в восторге от самого себя.

Сегодня мне несложно убедить себя в этом, поскольку со вторника все мои сексуальные фантазии связаны исключительно с Мартином – он так и не позвонил, – а не с Оливером. Я зла на Мартина за то, что он не позвонил, на его приятеля Нила, будь он неладен, за то, что он за спиной у меня и Саймона завел роман с Фэй, и на всех мужчин на свете за то, что они лгут, предают и изменяют, и едва ли сегодня у кого-то из них есть шанс меня возбудить.

Мне это ни к чему.

Я прихожу на работу, чтобы четыре часа убирать за двумя жалкими созданиями, которые не в состоянии прибрать за собой сами, а один из них красуется передо мной полуодетым, несомненно полагая, что он настоящий подарок судьбы для любой женщины. Он улыбается мне как горилла на солнышке и рассуждает про секс в платяном шкафу.

В платяном шкафу, боже мой.

– Видимо, с тобой не все в порядке, – едко говорю я. – Твое развитие остановилось лет в четырнадцать. Никто старше пятнадцати подобными вещами не занимается.

Обычно после пятнадцати в шкафу уже не уместиться.

– А ты занималась этим в шкафу, когда тебе было пятнадцать? – оживляется он.

Едва ли ему нужно знать о том, как я обнималась в шкафу с Кристофером Коллинзом, когда его сестре исполнилось шестнадцать. Полагаю, это разгорячит его еще больше.

– Никогда в жизни, – отрезаю я и, прижимаясь к стенке, пытаюсь протиснуться мимо него по узкому коридору в кухню. Как всегда, его близость, его запах – мыла и свежести с едва заметной примесью пота, – тепло, исходящее от его тела, выражение его глаз, которых я стараюсь избегать, вызывают у меня бурю чувств.

Но я не поддамся гормонам.

Все это не производит на меня ни малейшего впечатления.

Он отвратителен, я не хочу его, он просто жалкое, смехотворное ничтожество.

– Ну, давай, Бет, – произносит он бархатным голосом и кладет мне на плечо теплую руку. – Идем, чего ты ждешь?! Давай займемся этим.

Я не понимаю, как это получилось. Не знаю, что на меня нашло. Но я посмотрела на него в упор и услышала собственный голос:

– Думаешь, ты очень сексуальный? Ошибаешься. – Улыбка медленно сползает с его лица. – Ты совершенно не привлекателен.

Остановись же. Хватит, ради бога. Этого вполне достаточно, чтобы он убрал руку с твоего плеча и пропустил тебя. Он раздражен и ошарашен, но еще не успел прийти в бешенство. Остановись, пока преимущество на твоей стороне.

– Ты, – произносит мой рот против моей воли, игнорируя не только разум, но и здравый смысл и инстинкт самосохранения, – просто жалкое, смехотворное ничтожество.

Он стоит, вытаращив глаза и разинув рот. Я жду, что он закричит и начнет поносить меня последними словами. Но он лишь произносит ледяным голосом:

– Вот как?

– Да, – не унимаюсь я. – Если приспичило, полезай в гардероб и развлекайся сам с собой.

Моя плиту, я слышу, как захлопывается входная дверь. Спустя несколько минут я выхожу в гостиную и вижу, что он садится в машину. Меня это не трогает. Мужчины часто так делают, когда выходят из себя. Мы можем начать швырять вещи, заплакать или что-нибудь сломать. Иногда, чтобы снять напряжение, мы можем сделать что-нибудь полезное, например вскопать клумбу или вымыть окна. Мужчины в подобном состоянии садятся за руль. Они жмут на газ с такой силой, точно набрасываются на злейшего врага. Они переключают передачу так, точно хотят вырвать рычаг из гнезда. Бац! Получай! На первую, резко нажать на педаль, с визгом вырулить на шоссе, в гущу машин, в последнюю секунду нажать на тормоз, рывком дать задний ход, нажать на клаксон – прочь с дороги, идиоты! Я первый, это моя дорога, не попадайтесь мне под горячую руку, дайте проехать, я не в духе!

Пусть срывает свой гнев на ни в чем не повинных водителях, меня это не касается. Я потихоньку продолжаю делать свое дело, а когда он вернется, мы, возможно, мирно выпьем кофе и обо всем забудем, ведь теперь он знает, что я о нем думаю, и непременно прекратит свои штучки, позволив спокойно работать.

У меня просто гора с плеч свалилась. Слава богу, что я позволила своему языку забыть про здравый смысл. Порой это именно то, что нужно. Дать волю чувствам, высказать все, что у тебя на душе, как в борьбе, когда разрешены все захваты. Теперь я буду с Оливером полюбезнее. Может быть, мы даже подружимся.

С этими благостными мыслями я принимаюсь чистить унитаз – даже мытье унитаза, которым пользовались в течение недели двое мужчин, не портит мне настроение – и представляю, какой гармонией и согласием будут дышать отныне наши отношения с Оливером, как вдруг входная дверь со стуком распахивается. Оливер вернулся. Стоя на коленях перед унитазом со щеткой в одной руке и средством для мытья в другой, я слышу, что он приближается к туалету. Я оборачиваюсь.

– Привет, Оливер, – дружелюбно говорю я, надеясь на понимание.

– Ты уволена, – заявляет он. – Я был в агентстве и нанял другую уборщицу. – Я роняю щетку, жидкость для мытья туалета капает на пол. – Так что проваливай. Да побыстрее.

– Подожди!

В подобной ситуации в тебе говорит либо отчаяние, либо чувство собственного достоинства.

Чувство собственного достоинства выпрямляется, снимает фартук и резиновые перчатки, отставляет бутыль с чистящим средством и, не теряя самообладания, идет прочь, не глядя на Оливера.

Отчаяние бежит следом за Оливером, роняет бутыль, спотыкается об нее, шлепается на пол, вскакивает, догоняет его, хватает за руку, точно он пытается сбежать, и упрашивает:

– Оливер, подожди! Не делай этого! Ты не можешь меня уволить!

Я умоляю его.

У меня не осталось чувства собственного достоинства. Эта работа нужна мне позарез. Он не может так поступить.

– Могу, – отвечает он холодно, отстраняя меня. – Я это уже сделал. И я прошу тебя уйти.

– У тебя нет оснований! Тебе не к чему придраться!

– Ты плохо работала, – говорит он. – Посмотри, что творится в туалете.

– Чушь! Мы оба знаем, почему там такой беспорядок…

– Вот как? – Он смотрит на меня. Час назад его глаза сверкали от вожделения. Теперь они холодны как лед. Я чувствую, как покрываюсь гусиной кожей.

– Да, я оскорбила тебя. Я понимаю, и я сожалею, но, черт возьми, ты вынудил меня это сделать, Оливер, ты это прекрасно знаешь, ты столько времени донимал меня…

– Я старался быть приветливым. Это были безобидные шутки…

– Приветливым? Безобидные? – у меня перехватывает дыхание. – Это было сексуальное домогательство.

– Домогательство? – фыркает он. – Не обольщайся.

– Мне очень жаль, если ты не в состоянии пережить отказ. – Я чувствую, что меня начинает трясти от злости. – Но это было самое натуральное домогательство, и я в два счета могу привлечь тебя к суду!

В этом я не уверена, но я так взбешена, что готова попробовать.

– Думаешь, кто-то тебе поверит? – спокойно говорит он. – Поверит, что я, – он произносит это «я» таким тоном, точно он как минимум принц Уэльский или кинозвезда, – я заглядывался на уборщицу? На особу, что носит старые, грязные свитера и фартук, что не может найти приличную работу, и при этом старше меня лет на десять? Не смеши меня, Бет. Давай-ка проваливай.

Он поворачивается ко мне спиной.

Я пла́чу.

И как только я заплакала, я проиграла эту битву.

Я медленно выхожу на улицу, чувствуя себя сплошным недоразумением в грязном, старом свитере и фартуке. Падшее создание, которое не может найти приличную работу. Уборщица, которой померещилось, что ее домогается тот, кто даже вида ее не выносит.

И знаете, что самое обидное?

Он считает, что я старше его на десять лет.

А на самом деле всего лишь на шесть.

Элли спрашивает, почему мы не идем после садика домой к Одному Дяде, как я обещала.

Почему, взяв с собой ланч, питье и новый мультфильм из коробки Луизы мы не идем к Дяде, Который Рисует Сады? Ведь утром я обещала, что она увидит, как он это делает?

Потому что этот дядя – извращенец, детка, он пытался уговорить твою мамочку заняться сексом в платяном шкафу, а потом уволил ее за то, что она сказала ему все, что о нем думает.

Этот дядя оказался самым невероятным мерзавцем из всех известных мне мерзавцев.

– Потому что не идем, – отвечаю я, провоцируя дальнейшие расспросы.

– Но почему?

– Потому что я сказала: нет! – сердито говорю я и злюсь на саму себя.

– Так нечестно! – хнычет дочка, и я целиком и полностью с ней согласна. Это нечестно, и мне хочется кричать, плакать, топать ногами и махать кулаками. Мне хочется рыдать, пока меня не стошнит. Но я взрослая. К сожалению.

Мы идем в парк. Элли качается на качелях. Потом мы сидим на скамейке у пруда, где плавают утки, и она ест свой ланч. Я покупаю ей мороженое, хотя еще только середина марта и дует пронизывающий ветер, холодный, как на ледяных пустошах Аляски.

Теперь хотя бы у одной из нас улучшилось настроение.

Днем мы отправляемся навестить Дотти. От предстоящей встречи с Тоссером моя дочь приходит в восторг, забыв, что ее бессердечная мать не дала ей увидеть человека, который рисует сады, и не позволяет проводить время с лучшей подругой. Элли ведет себя так, словно за четыре с лишним года, прожитых на свете, с ней не случалось никаких неприятностей. Всю дорогу она без умолку щебечет, как бы ей хотелось иметь такого песика, как Тоссер. Он был бы ее лучшим другом, а она кормила бы его обедом, гуляла и играла с ним. Когда мы звоним в дверь, она дрожит от радостного возбуждения.

За дверью захлебывается лаем Тоссер и слышится крик:

– Замолчи! Закрой пасть, глупая псина! Безмозглая тварь!

Элли смотрит на меня округлившимися глазами.

– Я никогда не кричу на собачек, правда, мамочка? – самодовольно говорит она.

– Да, но у тебя нет своей собаки. Если она постоянно лает, это действует на нервы.

Не говоря о том, что встречаются собаки, которые беспрерывно скалят зубы и норовят вцепиться в ногу.

Дотти открывает дверь и придерживает ее, пока мы заходим. Элли тревожно поглядывает на нее и смущенно прячется за меня, ухватившись за мои брюки.

– Не бойся, милая, – ободряюще говорит Дотти. – Он не злой, просто любит пошуметь.

– Я не боюсь собак, – отвечает Элли. – Я боюсь вас.

– Дети! – виновато говорю я. – При каждом удобном случае они вгоняют нас в краску.

Дотти смеется и ласково гладит Элли по голове.

– Она сказала то, что думает, чистая душа! Должно быть, она никогда не видела никого страшнее меня, правда, деточка?

– Ну, вообще-то, – говорит Элли более уверенно, задумчиво разглядывая Дотти, – злая колдунья тоже страшная.

– Она только что посмотрела Белоснежку, – смущенно поясняю я, но Дотти хохочет еще громче.

Элли тоже смеется и, чувствуя, что теперь она в центре внимания, заявляет:

– Или Страшный Серый Волк!

Дотти вытирает выступившие от смеха слезы, берет Элли за руку и ведет ее на кухню, где стоит жестяная коробка с печеньем.

– Или Капитан Крюк, – не унимается Элли, вспоминая очередного героя мультфильма.

– Элли, хватит, – строго предупреждаю я.

– Или…

– Я сказала, перестань!

Тоссер злобно рычит на меня. В глазах Элли тоже вспыхивает недобрый огонек.

– Или Круэлла, – произносит она чуть слышно.

– Тебе нравится эта история? – как ни в чем не бывало спрашивает ее Дотти. – Про далматинцев?

– Да! Я так люблю собачек!

Она садится на диван рядом с не-такой-уж-страшной Дотти и слизывает с печенья заварной крем.

– Мне очень нравится ваша собачка, – добавляет она, протягивая обмусоленное печенье Тоссеру, который, к моему изумлению, машет хвостом, бочком подсаживается к ней и, сев у самых ее ног, кротко принимает подношение из ее маленьких нежных пальчиков. – Ого, Тоссер, какой у тебя щекотный язычок! – смеется Элли, наблюдая, как пес неряшливо пожирает печенье.

Щекотный язычок? Да эта зверюга в два счета может отхватить руку до локтя.

– Ты ему понравилась, милая, – тепло говорит Дотти. – Собаки разбираются в людях. Они знают, кто их друг, я всегда так считала.

Едва ли это говорит в мою пользу.

– Мамочка не разрешает мне завести собачку, – печально сообщает Элли. – Она говорит, что у нас нет денег. Я обещала отдать все, что у меня в копилке, но она все равно говорит «нет».

Уф! Кажется, на сцену опять выходит злая колдунья.

– Ничего, – утешает ее Дотти. – Хочешь, Тоссер будет твоим другом?

У Элли загораются глаза.

– Да! Он правда будет моим другом? И я смогу гулять с ним? И кормить его обедом? И играть с ним? – Она с надеждой смотрит на меня. – Можно, мамочка?

– Когда мы приходим навестить Дотти, да, – соглашаюсь я. – Теперь, Элли, посиди тихо минут пять, хорошо? Мне нужно поговорить с Дотти.

Элли сползает на пол и становится на четвереньки. Она рассказывает Тоссеру, что теперь он станет ее другом и она будет играть с ним и кормить его. Каждый раз, когда она произносит слово «обед», его уши встают торчком, как две небольшие антенны, и он начинает озираться, несколько сбитый с толку, не понимая, где обед и почему никто и не думает его готовить.