Текст книги "Философия служения полковника Пашкова "

Дружба с графом Корфом

Модест Модестович Корф был молодым аристократом, который распространял Библии для Святейшего Синода на торгово‑промышленном съезде в Санкт‑Петербурге в 1870 г. Он поддерживал Пашкова в его убеждениях и оставался постоянным партнером в его труде. Отец Корфа занимал высокий пост при дворе царей Николая I и Александра II, и оба доверяли ему и любили его. Рожденный в 1842 г. в семье шведской, балтийской и русской придворной знати протестантской и православной веры, Модест Модестович был крещен и воспитан в православии, его мать была искренней верующей и постоянно молилась за своего сына. Когда Корфа в пятилетнем возрасте (1847) представили царю Николаю I, его детской мечтой стало служить при дворе, быть частью царского двора. Он хорошо познакомился с придворной жизнью в 1865 г., когда провел два месяца со своим отцом в квартире царского дворца в Царском Селе. Его мечта исполнилась, когда в 19 лет он стал камер‑юнкером, а позже церемониймейстером царского двора[100].

В противоположность Василию Александровичу, граф Корф жил нравственной жизнью, регулярно молился и получал удовольствие от общения с духовенством. Как друг митрополита, он легко получил право распространять Библии, когда обратился в Святейший Синод от имени Британского и иностранного библейского общества. Каждый год он исповедовался и считал себя угодным Богу. В то же время он был талантливым певцом, его приглашали на многочисленные светские приемы, и он наслаждался балами, театрами и другими событиями светской жизни. Танцы были его «любимым развлечением и слабостью»[101].

В 1874 г. его гораздо больше привлекала ночная жизнь, чем религиозные собрания, но из любопытства и гордости Корф начал посещать собрания британского лорда Редстока и познакомился с ним. На него произвело впечатление посвящение лорда Редстока Христу и твердая вера в Библию как богодухновенное Слово. Он был также удивлен честностью британского лорда, который никогда не отказывался признать, что его знание не безгранично и он на что‑то не может дать ответа. 5 марта 1874 г. после одного из собраний Редстока Корф открыл четырем друзьям, что он хочет отдать себя Христу, но никак не может решиться на этот столь важный шаг. И просил их молитв.

«Мы все преклонили колена и молились. Не могу выразить, какую страшную борьбу я выдержал во время этой усердной молитвы моих друзей. Я хотел отдаться Христу, но не мог. Я не мог расстаться с миром и всем тем, что меня связывало с ним. …Сатана как бы нашептывал мне: “Ты теперь в возбужденном состоянии, успокойся. Ты потом раскаешься, если теперь придешь ко Христу. Твоя карьера будет испорчена. Ты огорчишь своих родителей, у которых ты единственный сын”. …Но Господь услышал молитвы моих друзей. Он изгнал из моего сердца недоверие ко Христу и осветил меня Своим светом»[102].

С этого момента и до старости целью жизни Корфа стало прославлять своего Бога и Спасителя Иисуса Христа. Он скоро сблизился с Пашковым, который, хотя был старше на десять лет, оставался его лучшим другом до смерти. «Мы признавались в своих грехах друг перед другом, указывали на ошибки друг друга и следовали за Иисусом рука об руку»[103]. Вместе они проводили собрания, руководили различными благотворительными организациями и поддерживали баптистских и штундистских крестьян на юге России. Они разослали приглашения на съезд 24 марта 1884 г., посвященный объединению верующих всей империи, несмотря на приказы, запрещающие это событие. И Пашков, и Корф в итоге были высланы с любимой родины, когда отказались прекратить проповедовать Евангелие.

Следуя Божьему зову

Пашков вскоре стал руководителем движения, начатого лордом Редстоком, и его последователи стали известны в прессе под именем «пашковцы». Движение под его руководством описывалось современником как «одно из самых любопытных религиозных пробуждений нашего времени»[104]. В это время в России было много действующих сект, и на Западе такие религиозные лидеры, как Д. Муди и Ч. Сперджен, активно проповедовали Евангелие тысячам людей. Однако «пашковщина» стоит особняком по своему влиянию внутри высшей аристократии.

Пашков и его последователи не боялись мечтать о великом. Они привыкли к исполнению своих желаний. Пашков присоединился к Редстоку с целью «обратить в свою веру все население России, во главе с благочестивым нашим Государем Императором»[105]. Эта цель, приписанная письму, первоначально напечатанному лордом Редстоком в английской газете, была оскорбительна для русской православной церковной иерархии, которая отзывалась о вере Пашкова как «фанатическом убеждении». Однако Пашков и Корф защищали свой труд, объясняя царю, что их желанием было просто помочь людям «понять любовь Христа, превосходящую наше разумение»[106].

Пашков не собирался образовывать секту вне Русской православной церкви. Он, как и Редсток, искал нравственного и религиозного преобразования России, не связанного ни с какой конкретной деноминацией и начинающегося с самой православной церкви. Они последовали модели Лютера в XVI веке, графа Николая Цинцендорфа и Джона Весли в XVIII веке и других лидеров Пробуждения, которые желали, чтобы их паства оставалась частью установленных церквей (соответственно, римской католической, лютеранской и англиканской). Тот факт, что Пашков и Редсток были вначале успешны, исподволь внушая эти ценности, очевиден в убеждении Н. Лескова, что «редстокизм» – не раскол. «Редсток и сам не основывает никакого отдельного толка, и не требует ничего подобного от своих последователей. …Если и есть, может быть, одно какое‑нибудь единоличное исключение, то о нем не стоит и говорить»[107]. Анатоль Лерой‑Болье согласен с этим, описывая пашковцев как «живое доказательство великой терпимости, которой можно пользоваться внутри православных древних границ» – точка зрения, которую большинство русского духовенства не разделяло[108].

Проповедь Пашкова ставилась под сомнение, потому что он не имел ни богословской подготовки, ни церковного благословения. На это Пашков отвечал, что он «довольствуется тем исключительным призванием, которое имеет от Бога: призывать людей к Спасителю». Пашков объяснял: данное Богом служение состоит в том, чтобы «свидетельствовать людям о Нем, Его беспредельной любви, которую Он ежедневно дает испытать». Позднее он защищал свою проповедь перед отдельными лицами и группами, говоря: «Господь отверз уста мои к прославлению имени Его… провозглашая в настоящий век неверия и отрицания имя Спасителя и Бога моего Господа Иисуса Христа». Пашков отклонял приглашения на общественные дебаты по богословским вопросам, объясняя, что, хотя он убежден в своей способности дать ответы, он не считает себя ни призванным, ни подготовленным, «так как подобное развитие выходит из пределов моего христианского свидетельства и входит в предел учительства, в которое я в беседах своих не вдаюсь»[109]. На протяжении всего своего служения Пашков избегал доктринальных споров и провозглашал только Евангелие Христа.

Измененный взгляд на мир

«Я теперь принадлежу не себе, а Ему»

Как видно из вышеприведенных писем, у Пашкова было ясное понимание роли, которую, как он верил, Бог дал ему. В то время как его популярность могла привести его к гордости, а оппозиция – к горечи, Пашков оставался уверенным в своем положении «Божьего инструмента». В письме царю после своей высылки за границу Пашков объяснил, что, хотя он и Корф были несправедливо наказаны, «Господень труд в России не может быть остановлен, и ему нельзя помешать нашей высылкой. Что значат в таком труде два человека, как мы? У Бога много слуг, более, чем мы, наделенных силой и властью от Него»[110]. Он часто говорил о своем взгляде на самого себя как на простое Божье дитя. «Бог принял меня, как принимает всякого приходящего к Нему. …Я теперь принадлежу не себе, а Ему». Ссылаясь на 2 Коринфянам 5:15, Пашков продолжает: «я живу не для себя, а для умершего за меня и воскресшего»[111]. В 1882 г. в письме миссионеру Я. Делякову Пашков умолял: «Друг мой, проси, чтобы Господь соделал меня верным слугою – слугою, служащим в истинно детском духе, в духе благодарности и любви»[112]. Пашков написал это письмо, будучи высланным из Петербурга в свое имение Ветошкино в Нижегородской губернии. Вместо того чтобы в своих письмах просить молиться о царской милости и разрешении вернуться в свой дворец и к своему служению, Пашков оставался смиренным, уповая на Бога и желая только Его воли.

«Покажи им, что Ты можешь совершить!»

Можно только изумляться, как Пашков, новоуверовавший, предпринял столько смелых и даже опасных шагов! Вначале Пашков, по‑видимому, рассчитывал, что его привилегии, как человека знатного, и социальные связи защитят его от противников. Однако в течение нескольких лет никто, даже человек его положения, не был защищен от растущего религиозного преследования по всей империи. Это не озадачило Пашкова, который твердо верил в Божью силу исполнить Божью волю. В письме 1880 года из Франции, куда он был «приглашен» русскими властями провести лето за границей, Пашков побуждал персидского евангелиста Якова Делякова энергично продолжать дело.

Мы «можем быть убеждены, что дело Его будет непременно сделано нами, хотя плодов может быть и не дано нам видеть самим. Убеждение это, что Господь посещает Сам все те места, куда посылает Вас, да ободрит Вас к продолжению Его дела и впредь»[113]. Позднее, во время ссылки, когда в 1888 году ему разрешили на короткое время вернуться в Россию, чтобы привести в порядок свои дела, он молился за своих смущенных последователей: «Покажи им, что Ты можешь совершить в России через горсточку людей, полностью отдавшихся Тебе»[114]. У него была такая вера в Великого и Всемогущего Бога, что человеческая оппозиция и препятствия, кажется, занимали его ум и мысли только минимально.

«Мое оружие всегда со мною»

Что еще ободряло Пашкова в труде, так это его вера в обетования Божьего Слова. Он подчеркивал, что Иисус Христос, Сын Божий, «определенный от Бога Судия живых и мертвых… всякий верующий в него получит прощение грехов именем Его. …Я всем повторяю, что “нет ни в ком ином спасения” (Деян. 4:11)»[115]. Говоря о Христе как Едином Посреднике (1 Тим. 2:5), Ходатае (1 Ин. 2:1), Блюстителе душ (1 Пет. 2:25) и Начальнике и Совершителе веры (Евр.12:2), Пашков подчеркивал: «Я теперь знаю по опыту, как верен Он, и знаю, что все обетования в Нем “да” и “аминь” (2 Кор. 1:20)»[116]. Софья Ливен впоследствии вспоминала, как сквозь все ее детство этот «дорогой брат» часто обращался к Слову Божьему, говоря: «Мое оружие всегда со мною». В письме 1882 г. Делякову из своего поместья в Нижегородской губернии Пашков благодарит Бога за то, что Он «дает доступ Слову Своему, облеченному животворящею силою Духа Святого». Его успех в передаче этой важной ценности своим последователям стал ясен почти десять лет спустя, когда англичанка Джесси Пенн‑Льюис посетила пашковскую общину. Вспоминая свой визит в 1897 г., Пенн‑Льюис объяснила: «Что поразило меня прежде всего, так это внутренняя вера в Библию как Слово Божье. У них был только один вопрос: “Что говорит Божье Слово?”. То, что оно говорит, решало все вопросы для них: Слову нужно повиноваться»[117].

Любовь к соотечественникам

Хотя Пашков, говоря устно и письменно обо всем вышесказанном, нарушал законы своей страны[118], очевидно, что он ее очень любил. Целью Пашкова было обращение всей России. Во время своей семнадцатилетней ссылки в Европу он продолжал трудиться больше всего для спасения русских душ. В письме 1886 г. из‑за границы, почти два года спустя после ссылки, Пашков радостно сообщает Делякову: «Подумайте, что и здесь (в Лондоне) дает Господь возможность иметь русские собрания с рабочими, бежавшими из России по разным причинам»[119]. В том же письме Пашков говорит о числе русских во Франции и многих возможностях свидетельствовать среди них. В прошении царю вскоре после высылки Пашков и Корф умоляли: «Даруйте России высшее добро, какое находится в Вашей власти; сделайте законным каждому открыто и без всяких препятствий исповедовать надежду на Господа… И тогда благословения Господни, которые являются самым драгоценным в мире, изольются на Вас, Вашу императорскую семью и на всю Россию»[120].

Отношение к Русской православной церкви

Независимо от намерений Пашкова, санкт‑петербургская русская православная община смотрела на него как на врага. На IV Всероссийском (православном) миссионерском съезде, который проходил в июле 1908 года в Киеве, протоиерей Ф. Орнатский объявлял, что Редсток и Пашков видели Россию как «страну людей, сидящих во тьме и сени смертной, где истинное Евангелие неведомо христианам, где церковь составляет преграду, как бы стену, отделяющую людей от Христа Спасителя»[121]. Однако другие утверждали, что, хотя Пашков был разочарован в церкви, он не отбрасывал ее полностью, но скорее «старался стать ближе к православию, уяснить его и помогать ему»[122]. Лютеранская участница событий Ада фон Крузенштерн объясняла, что когда православные русские приходили к живой вере при Редстоке, то, хотя ничего не говорилось против православия, они теряли желание принимать участие в том, что считали пустыми обрядами[123].

В статье в православном журнале «Миссионерское обозрение» говорится, что Пашков признавал: «Многие вещи в православии мне не нравятся, и вообще православие затемнило религию, а религия суть отношений человека с Богом». В самом ли деле Пашков говорил эти слова или не говорил, подобное разочарование легко вытекает из его опыта. Говорят, что Пашков так объяснял крестьянам в деревне Александровка: «Я сорок лет был православным, ходил в церковь, приобщался, но во мне жил диавол»[124]. Когда жизнь его изменилась, он не получил поддержки от церкви за свои многочисленные добрые дела. И в то же время нет данных, чтобы Пашков нападал на государственную церковь. Некоторые оппоненты обвиняли его, что он учит своих слушателей не молиться святым, иконам или Деве Марии, но даже неверующие участники его собраний сообщали только то, что Пашков избегал спорных тем, таких как православие, Мария и святые, а никогда не утверждали, будто он говорил против них[125]. Тем не менее Пашков уставал от ограничений, налагаемых на него церковью. Говорят, когда архиерей Янышев требовал от имени митрополита, чтобы Пашков прекратил свою публичную проповедь, Пашков возразил, что он больше не признает власти православного Святейшего Синода[126]. Однако кладбищенские списки указывают, что он был членом Русской православной церкви до своей смерти[127].

Отношение к женщинам

Область, в которой Пашков порвал с традицией государственной церкви, а также с социальными нормами общества в целом, – это его отношение к женщинам. Как уже упоминалось, на женщин в высшем свете смотрели сверху вниз, покровительственно, и считали их неспособными к ответственности. Руководителями Русской православной церкви были всегда мужчины. Однако с самого начала собрания Редстока непропорционально активно посещались женщинами, и хозяйками были тоже женщины. Они считались Пашковым равными и были его сотрудницами в руководстве, например, Обществом поощрения духовно‑нравственного чтения. У женщин были и свои собственные служения, такие как многочисленные служения милосердия и сострадания, которые вели княгини Гагарина и Ливен, вместе с Чертковой и женами полковника Пашкова и графа Корфа.

Женщины проповедовали, молились и учили на публике, например, на съезде верующих в 1884 г. Пашков поддерживал отношения с женщинами‑руководителями после своей высылки, это видно из его многочисленных писем Наталье Ливен, Вере Гагариной и Марии Ивановне Игнатьевой[128]. Только позднее, после того как иностранцы ввели западное учение о роли женщин, последователи Пашкова начали ограничивать женщин, но даже и тогда исключения были частыми – к примеру, два успешных путешествия Джесси Пенн‑Льюис в 1897 и 1898 гг., когда она проповедовала, а также регулярное преподавание Александры Ивановны Пейкер, перешедшее и в двадцатый век[129].

Голова и сердце

Хотя в конце концов Пашков для себя лично отверг авторитет православной церкви, он никогда не брал на себя ответственности, чтобы порочить церковь и говорить об ошибочности ее путей. В то время как на Западе защита христианской веры с точки зрения логики или науки имела успех и занимала выдающееся положение, в России логические рассуждения не были эффективным методом евангелизма ни во времена Пашкова, ни сегодня[130]. Пашков «не останавливался на полемике и не подчеркивал ее. Действительно, он никогда не смешивал споры и религию, а также никогда он не охлаждал сердце, используя голову». Профессор Эмиль Дилон продолжает:

«Откровение значило для него бесконечно больше, чем логические умозаключения. Обращение через спор часто вовсе не является обращением. Истинный апостол передает свою веру, свой энтузиазм, свою благотворительность, как огонь возжигает огонь. Религия захватывает, хотя только действительно религиозный человек является огнем. К сверхъестественному миру нет доступа через простое рассуждение, его можно ухватить только внутренним чувством, если вообще можно ухватить тонкие нити, связывающие нашу мелочную, скучную жизнь со спокойной сферой вечного. Поэтому полковник Пашков никогда не получал своего вдохновения извне; его слова текли из переливающегося через край источника внутри него, и эти слова шли от сердца к сердцу, привлекая людей к нему неуловимым образом, добродетелью, исходящей из него»[131].

Эти проницательные слова написаны человеком, который сам не верил в христианское послание, однако подходяще описал то, что он наблюдал в русском обществе и в жизни и служении Пашкова. Пашков никогда не стремился убедить людей в истинности своих слов. Вместо этого он представлял им то, что Бог вложил в его сердце, доверяя Богу работать в его слушателях.

Исцеление и Дух Святой

Хотя многие западные сообщения о пашковщине пропускают тему исцелений и Святого Духа, вероятно, из‑за спорности, окружающей данный предмет, а также из‑за модернистского взгляда на мир, ранние русские свидетельства, а также собственные писания Пашкова указывают, что он вовсе не избегал и не чуждался этих спорных вопросов. Многочисленные ссылки на Духа Святого в пашковской переписке указывают на активную веру в сверхъестественное воздействие Духа на повседневную жизнь[132]. Воспоминания Джесси Пенн‑Льюис о ее визите в 1897 г. относятся к церкви, «столь близкой ко дню Пятидесятницы, как только можно желать на земле»[133], эти впечатления и ее трогательный рассказ о молитве за нее указывают, что физическое исцеление было тем, чего все ожидали (и в ее случае оно было получено)[134]. Софья Ливен сообщает, что Пашков тоже пережил исцеление больного во время своих регулярных визитов в больницу[135].

Возможно, самый документированный рассказ о даре исцеления у Пашкова – это история об одержимой женщине, которую Пашков освободил через молитву. Анна Кирпичникова, жена алкоголика, рабочего Санкт‑Петербурга, годами объявляла, что она одержима злым духом и «как только она приближалась к церкви, всякий раз с ней начинался страшнейший припадок»[136]. Пашкову стало жаль бедную женщину, которая потеряла работу и почти потеряла своего мужа. Однако он не смог поговорить с нею, потому что она начала «неистово кричать каким‑то нечеловеческим и пронзительным голосом», едва он подошел к ней. Только после немногочисленного молитвенного собрания в доме Пашкова, начавшегося в 8 ч. вечера и затянувшегося заполночь, демон оставил женщину, чтобы никогда уже к ней не возвращаться. Годом позже пришел к Господу и ее муж, приняв предложение работать у Пашкова лесничим в его Тамбовском поместье, где этот человек с семьей жил до самого приговора к Сибири за свидетельство о своей вере. Они оставались в контакте с Пашковым, который финансово их поддерживал после ссылки и высылки Пашкова за границу. Иван Каргель посетил их, когда сопровождал доктора Бедекера в его первом миссионерском путешествии по Сибири, и рассказал, что они живут и трудятся для Господа[137].

Учение Пашкова

Нехватка богословской подготовки

Как он сам часто подчеркивал, Пашков никогда не получал формального богословского образования, нет также и сведений о том, чтобы он занимался систематическим самостоятельным изучением, иным, чем ежедневное время с Библией и в молитве[138]. Он следовал за Христом только четыре года, когда принял на себя руководство движением, и был выслан из России шестью годами позже. Пашков не считал формальное образование необходимым для той работы, к которой он был призван. «Я не думаю, – возразил он образованным православным обвинителям, – будто для того, чтобы быть служителем Божиим, нужен аттестат, диплом или ярлык. …Я такой же проповедник слова Божия, как и вы»[139]. Пашков не пытался создать новые учение или конфессию. Лорд Редсток, его самый влиятельный учитель, избегал догматических споров, просто комментируя Библию, и Пашков стремился следовать его примеру.

Хотя такая позиция была идеальной для движения Пробуждения, эта нехватка богословского образования и отвращение к богословской узости позднее стали причиной проблем. Необразованные крестьяне, читающие Божье Слово, впервые сами для себя его толковали. И видимые противоречия в учении Редстока вели к вопросам, точно ли его учение представляет богословские взгляды. Один православный противо‑сектантский миссионер уверял в 1912 г., что пашковское «евангельское благовестие» было вовсе не евангельской проповедью, но скорее человеческой попыткой объяснять Библию и подражать лидерам. Позднейшие неправильные толкования Библии со стороны искренних, но необразованных крестьян привели к тому, что движение стало более сектантским, чем объединяющим[140]. Тем не менее в целом ряде вопросов Пашков занял твердую позицию.

Публичное исповедание веры Пашкова

Самые подробные и достоверные описания учения Пашкова взяты из его переписки 1880 г. с протоиереем Иоанном Янышевым, ректором санкт‑петербургской духовной академии и священником Исаакиевского собора[141]. Когда В. Попов, студент православной семинарии, опубликовал статью в журнале «Церковный вестник», в которой он нападал на Пашкова[142], Святейший Синод решился действовать, и Янышев просил дворянина прекратить свою общественную проповедь. Янышев, впрочем, до того не видел ничего предосудительного в учении Пашкова, даже защищал его в печати и, по всей видимости, желал дать Пашкову возможность защищаться[143]. Хотя Пашков раньше выражал свое нежелание вступать в письменные дебаты, он по настоянию Янышева 9 апреля 1880 г. написал письмо, проясняющее его взгляды. Во втором письме от 15 апреля 1880 г., написанном в ответ на просьбы о дальнейшем прояснении, Пашков указал на то, что он предпочел бы прекратить подобную переписку, и в письме от 30 апреля, очевидно, расстроенный дальнейшими расспросами со стороны Янышева, написал: «Я считаю долгом напомнить вам, что я от дальнейшего развития данных мною ответов заранее отказываюсь, как я уже имел честь вам это сообщить во вчерашнем моем письме»[144]. 7 мая 1880 г. Янышев завершил публичный диалог: «Ввиду решительного нежелания г. Пашкова продолжать переписку со мною по развитию данных им ответов на мои вопросы и я воздерживаюсь от всяких комментариев на изложенную им сущность его учения»[145]. И все же внутри писем можно найти несколько доктринальных позиций.

Прекрасно изложено учение Пашкова в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона 1898 г.:

«Вероучение Пашкова исходит из того положения, что, вследствие грехопадения, человек совершенно бессилен своими делами заслужить себе оправдание пред Богом и приобрести спасение. Спасение совершилось на кресте, и все уверовавшие во Христа спасены. Каждый, уверовавший во Христа, тотчас же получает отпущение грехов и избавляется от вечной гибели. Принявшему в себя Христа и потом согрешившему нужно лишь покаяться – и он тотчас получает непосредственное прощение. Каждый, принявший в себя Христа, может уразуметь все Св. Писание и толковать его другим. Уверовавший во Христа непременно творит добрые дела как плоды веры. Мнение, что для спасения нужны и дела, умаляет заслугу Христа»[146].

Оправдание верою

Центральной точкой учения Пашкова была доктрина оправдания только по вере, по одной вере, а не по делам, таинствам, молитвам или через церковь[147]. Сам Пашков подчеркивал, что «лукавый изощряется постоянно указывать нам всевозможные ложные способы спасения, лишь бы только сокрыть от нас единый истинный путь, о котором Господь говорит в 14‑й главе Евангелия от Иоанна: “Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня”»[148]. Православные, однако, возражали на это учение следующим упреком:

«Допустим на минуту, что как‑нибудь они [пашковцы] добились правильного учения о путях спасения во Христе. Но ведь этого недостаточно для того, чтобы спастись: по сознанию самого Пашкова и по здравому соображению следует сказать, что одного правильного исповедания христианину мало для спасения, – как мало голодным людям узнать правильную дорогу в город, к хлебным магазинам, но не привезти оттуда себе хлеба»[149].

В. Стед, однако, в своей известной книге 1888 г. «Правда о России» заявляет, что православные отвечали на ложное истолкование евангельского учения, а не на само учение Пашкова. Среди пашковцев, говорит он, о добрых делах проповедовалось, но как о результате спасения, а не его причине[150]. Судя по добрым делам, которые совершали пашковцы, опасения православных были безосновательны. Но все равно Русская православная церковь не считала пашковцев спасенными. В брошюре, напечатанной с целью сразиться с учением пашковцев, один русский православный священник объяснял: «Кратко это (истинный путь спасения) можно выразить так: веруй и, приемля благодатные силы, яже к животу и благочестию, чрез св. таинства, живи по заповедям Божиим, под руководством богоучрежденных пастырей, состоя в живом союзе со св. церковью»[151].