Текст книги "Учитель"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА Х

На следующий день утренние уроки в школе г-на Пеле тянулись нестерпимо медленно; я ждал, когда снова смогу отправиться в соседний пансион и провести первый урок в этой чудесной стране, ибо показалась она мне и впрямь прекрасной. В полдень полагался часовой перерыв в занятиях, в час пополудни был ленч – все это скрасило мое ожидание, – и наконец церковный колокол глубокими, размеренными ударами возвестил два часа.

Спустившись по узкой черной лестнице, что вела из моей комнаты, я встретил г-на Пеле.

– Comme vous avez l'air rayonnant! – воскликнул он. – Je ne vous ai jamais vu aussi gai. Que s'est-il donc passé?[35]35
  Какой лучезарный у вас вид!.. Таким оживленным я вас еще не видел. Что-нибудь произошло? (фр.)


[Закрыть]

– Apparamment que j'aime les changements,[36]36
  По-видимому, мне на пользу перемены (фр.).


[Закрыть] – ответил я.

– Ah! je comprends – c'est cela; soyez sage seulement. Vous êtes bien jeune – trop jeune pour le rôle que vous allez jouer; il faut prendre garde – savez-vous?[37]37
  О! понимаю – это верно; только будьте благоразумны. Вы слишком молоды – чересчур молоды для той роли, которую собираетесь играть; вам следует остерегаться, вы знаете? (фр.)


[Закрыть]

– Mais quel danger у a-t-il?[38]38
  Но в чем возможна опасность? (фр.)


[Закрыть]

– Je n'en sais rien; ne vous laissez pas aller à de vives impressions – voilà tout.[39]39
  Не знаю, но не позволяйте себе глубоких впечатлений – только и всего (фр.).


[Закрыть]

Я засмеялся; радостное возбуждение охватило меня при мысли, что «vives impressions» у меня, похоже, уже возникли; ежедневная пустота и однообразие жизни доселе были мне уделом. Воспитанники г-на Пеле в форменных блузах никогда не будоражили во мне «vives impressions» – разве что порой вызывали гнев.

Я скоро отделался от г-на Пеле и, пока шел по коридору, слышал вслед характерные смешки – чисто французские, ехидные и даже непристойные.

Как и накануне, я остановился перед соседней парадной дверью, позвонил и вскоре оказался в красивом, опрятном коридоре с чистыми, отделанными под мрамор стенами. Вслед за привратницей я прошел по коридору, спустился на ступеньку и, повернув, очутился в другом коридоре; сбоку открылась дверь, и появилась маленькая, грациозная фигурка м-ль Рюте. Теперь я увидел ее при дневном свете; скромное, но изящное, из тонкой шерсти платье делало совершенной ее компактную округлость; кружевные манжеты и маленький воротничок, аккуратные французские ботинки довершали это впечатление. Но каким строгим было ее лицо, когда она подошла ко мне! Во взгляде, да и во всем облике, сквозила деловитость, директриса казалась едва ли не суровой. Ее «Bonjour, Monsieur» было предельно учтивым, но таким спокойным, таким банальным – и, надо сказать, на мои горячие «vives impressions» оно легло холодным, мокрым полотенцем.

С появлением хозяйки привратница вернулась к себе, и я медленно пошел по коридору рядом с м-ль Рюте.

– Сегодня мсье даст урок в первом классе, – сказала она. – Вероятно, лучше всего начать с диктанта или чтения, поскольку это простейшие способы проведения подобного урока, а в первый раз, естественно, учитель чувствует себя скованно.

Она была абсолютно права – это я знал уже по опыту, – и я выразил согласие. Дальше мы продвигались в молчании. Коридор заканчивался большим, прямоугольным и высоким холлом. Стеклянная дверь с одной стороны вела в длинную и узкую столовую с буфетом, столами и двумя светильниками – там не было ни души. Огромные двери напротив, тоже стеклянные, выходили в сад. И оставались еще большие, двухстворчатые тяжелые двери, закрытые, и ведущие, несомненно, в классы.

М-ль Рюте искоса посмотрела на меня, дабы удостовериться, что я вполне сосредоточился и меня можно ввести в ее святая святых. Надо полагать, вид мой директрису удовлетворил: она открыла двери – и вот мы были уже в классе.

Наше появление ознаменовалось пробежавшим по классу шорохом – ученицы нас приветствовали. Не глядя по сторонам, я сразу прошел между рядами скамей и парт к отдельно стоящему столу на возвышении (площадке на ступеньку выше уровня пола) против одной половины класса; другая половина оставалась под надзором maîtresse,[40]40
  Наставницы (фр.).


[Закрыть] место для которой было на соседнем возвышении. Позади, на разборной перегородке, отделяющей этот класс от соседнего, висела большая деревянная доска, черная и блестящая; на столе лежал толстый кусок мела – для удобства объяснения каких-либо правил, – а рядом с ним влажная губка – для уничтожения записей, когда объяснения мои достигнут цели.

Прежде чем обратить взгляд на скамьи передо мной, я внимательно, не спеша, осмотрел свое место; подержал мел, поглядел на доску, потрогал губку (в нужном ли она состоянии); и вот когда я обрел полнейшую невозмутимость, я воззрился на класс. Первое, что я обнаружил, – м-ль Рюте уже исчезла, ее нигде не было видно; maîtresse, словно оставшись за мною присматривать, занимала соседнее возвышение; особа эта сидела немного в тени, а я был близорук – тем не менее я различил, что она худа и угловата, с бледным одутловатым лицом и каким-то сальным видом, со взглядом притворно-апатичным.

Гораздо более яркими, рельефными, прекрасно освещенными за счет большого окна были сидевшие на скамьях ученицы, из которых одни были четырнадцати-, пятнадцати– или шестнадцатилетние, другие же, как мне показалось, приближались к двадцати. Все были в очень скромной одежде, с незамысловато убранными волосами; у и многих милые, румяные, цветущие лица, большие блестящие глаза, развитые и упругие формы. Я не смог стоически вынести такого зрелища; ослепленный, я опустил глаза и голосом натянуто низким произнес:

– Prenez vos cahiers de dicté, Mesdemoiselles.[41]41
  Достаньте тетради для диктантов (фр.).


[Закрыть]

He так велел я когда-то мальчикам г-на Пеле достать книжки! Раздалось шебуршание, и застучали крышки парт, мигом скрыв от меня головки склонившихся за тетрадями девушек. Тут я услыхал шепот и хихиканье.

– Eulalie, je suis prête à pâmer de rire![42]42
  Элалия, я сейчас умру со смеху! (фр.)


[Закрыть] – сообщила одна.

– Comme il a rougi en parlant![43]43
  Как он покраснел, когда говорил! (фр.)


[Закрыть]

– Oui, c'est un véritable blanc-bec.[44]44
  Да он совсем молокосос (фр.).


[Закрыть]

– Tais-toi, Hortense, – il nous écoute.[45]45
  Тише ты, Гортензия, – он нас слышит (фр.).


[Закрыть]

На этом крышки парт опустились, и головки показались снова. Я заметил трех шептуний и не постеснялся одарить их строгим взглядом, когда эти светила появились после недолгого затмения. Удивительно, какую раскованность и храбрость внушили мне их дерзкие реплики; до этого я благоговел перед ними при мысли, что эти юные создания в темной, словно монашеской одежде немного похожи на ангелов. Приглушенное хихиканье, их наглый шепот освободили меня от этого излишне оптимистического и в то же время стесняющего образа.

Троица эта сидела как раз против меня, у самого стола, и относилась к той части класса, что выглядела довольно взросло. Имена их я узнал после, но, опередив повествование, назову теперь: Элалия, Гортензия и Каролина.

Элалия была высокая, белокурая девушка очень красивой наружности; черты ее были в духе местной Мадонны—я видел не одно нидерландское «figure de Vierge»,[46]46
  Изображение Девы (фр.).


[Закрыть] точь-в-точь похожей на эту девицу. В лице ее и во всем облике не было ничего ангельского; ни мысли, ни чувства, ни страсти не тревожили ее черт, не вспыхивали румянцем на бледной чистой коже; только величественная грудь, которая равномерно вздымалась и опускалась, да глаза были единственными признаками жизни в этой большой, красивой восковой фигуре.

Гортензия была немного поменьше ее ростом, девица статная, но без фации; лицо впечатляло, будучи подвижнее и ярче, чем у Элалии; волосы у нее были темно-каштановые, цвет лица живой и свежий, глаза играли озорством и весельем; возможно, ей и были свойственны постоянство и рассудительность, но ничего подобного в чертах ее не отражалось.

Каролина представляла собой миниатюрную, хотя явно уже не маленькую особу; волосы цвета воронова крыла, очень темные глаза, безукоризненно правильные черты и бледная, смугловатая, без малейшего румянца кожа, чуть оттененная у шеи, составляли ту совокупность деталей, в которой многие находят совершенную красоту. Как, с блеклой кожей и холодной, классической безупречностью черт, ей удавалось казаться чувственной – не знаю. Наверное, ее глаза и губы сговорились между собой, и результат этого сговора не оставлял сомнений в сущности их хозяйки. Тогда она казалась чувственной, а лет через десять стала бы вульгарной – на лице ясно читалась перспектива многих бесшабашеств в будущем.

Когда я в упор посмотрел на этих девушек, они нимало не смутились. Элалия, устремив на меня неподвижный взгляд, казалось, ожидала – пассивно, но настороженно – невольной дани ее колдовским чарам. Гортензия посмотрела на меня весьма самоуверенно и, посмеиваясь, проговорила с бесстыдной непринужденностью:

– Ditez-nous quelque chose de facile pour commencer, Monsieur.[47]47
  Для начала подиктуйте нам что-нибудь попроще, мсье (фр.).


[Закрыть]

Каролина же тряхнула небрежными локонами густых, своенравных волос и сверкнула глазами; губы ее, полные, как у горячего марона,^{3} приоткрылись, обнажив ровные, сверкающие зубки, и Каролина подарила мне улыбку «de sa façon».[48]48
  В своей манере (фр.).


[Закрыть] Прекрасная, как Паулина Боргезе,^{4} в эту минуту она казалась едва ли целомудреннее Лукреции Борджиа.^{5} Происходила Каролина из благородной семьи, но, когда я прознал о некоторых особенностях ее мамаши, то перестал удивляться столь скороспелым достоинствам дочери.

Я сразу понял, что эти три девицы мнили себя королевами пансиона и не сомневались, что своим блеском затмевают всех остальных.

Менее чем за пять минут я проник в их натуры и тут же надел латы стального равнодушия и опустил забрало бесчувственной строгости.

– Приготовьтесь писать, – сказал я таким сухим, бесцветным голосом, будто обращался к Жюлю Вандеркелкову и K°.

Диктант начался. Три описанные уже красотки то и дело прерывали меня глупыми вопросами и неуместными замечаниями, одни из которых я пропускал мимо ушей, на другие же отвечал лаконично и невозмутимо.

– Comment dit-on point et virgule en Anglais, Monsieur?

– Semi-colon, Mademoiselle.

– Semi-collong? Ah, comme s'est drôle![49]49
  – Как по-английски «точка с запятой», мсье?
  – Semi-colon, мадемуазель.
  – Semi-collong? Ах, как забавно! (фр.)


[Закрыть] (Смешок.)

– Semi-colon, мадемуазель.

– Semi-collong?

– J'ai une si mauvaise plume – impossible d'écrire![50]50
  У меня такое плохое перо – писать невозможно! (фр.)


[Закрыть]

– Mais, Monsieur – je ne sais pas suivre – vous allez si vite.[51]51
  Но, мсье, я за вами не успеваю – вы так спешите! (фр.)


[Закрыть]

– Je n'ai rien compris, moi![52]52
  Я ничего не понимаю! (фр.)


[Закрыть]

Постепенно поднялся многоголосый ропот, и maîtresse, впервые разомкнув уста, изрекла:

– Silence,[53]53
  Тихо (фр.).


[Закрыть] Mesdemoiselles!

Тишины, однако, не последовало – напротив, три леди в центре заголосили:

– C'est si difficile, l'Anglais![54]54
  Трудный этот английский! (фр.)


[Закрыть]

– Je déteste la dictée![55]55
  Ненавижу диктовки! (фр.)


[Закрыть]

– Quel ennui d'écrine quelque chose que l'on ne comprend pas![56]56
  Какая тоска писать то, чего не понимаешь! (фр,)


[Закрыть]

Другие засмеялись; беспорядки начали распространяться по всему классу, и требовалось немедленно принять меры.

– Donnez-moi votre cahier,[57]57
  Дайте мне вашу тетрадь (фр.).


[Закрыть] – сказал я Элалии довольно резко и, перегнувшись через стол, забрал тетрадку, не дожидаясь, пока мне ее дадут.

– Et vous, Mademoiselle – donnez-moi le vôtre,[58]58
  И вы, мадемуазель, – дайте мне и вашу (фр.).


[Закрыть] – обратился я уже мягче к бледной некрасивой девушке, которая сидела в первом ряду другой половины класса й которую я уже отметил как самую некрасивую, даже безобразную, но притом самую внимательную ученицу.

Она встала, подошла ко мне и с легким реверансом подала тетрадь. Я просмотрел обе работы. Диктант Элалии был написан неразборчиво, с помарками и полон глупейших ошибок. У Сильвии же (так звали ту некрасивую девочку) работа была выполнена аккуратно – никаких серьезных ошибок не было, лишь несколько мелких погрешностей. Я с бесстрастным видом прочитал оба диктанта вслух, останавливаясь на ошибках, затем посмотрел на Элалию.

– C'est honteux![59]59
  Стыдно! (фр.)


[Закрыть] – произнес я и спокойно порвал ее работу на четыре части, после чего вручил Элалии.

Сильвии я возвратил тетрадь с улыбкой и сказал:

– C'est bien; je suis content de vous.[60]60
  Хорошо; я вами доволен (фр.).


[Закрыть]

У Сильвии на лице появилась сдержанная радость; Элалия же надулась, как разгневанный индюк. Как бы там ни было, мятеж был подавлен: самонадеянное кокетство и тщетный флирт первой скамьи сменились зловещим молчанием; это вполне меня устроило, и оставшаяся часть урока прошла без заминок.

Звонок, донесшийся со двора, объявил об окончании занятий. Почти одновременно я услышал звонок в школе г-на Пеле и, сразу за ним, в общем коллеже неподалеку. Порядок в классе мгновенно нарушился: все посрывались с мест. Я схватил шляпу, поклонился maîtresse и поспешил покинуть класс, пока туда не влился поток воспитанниц из смежной комнаты, где их наверняка содержалась сотня, – я уже заслышал их шевеление и возгласы.

Только я пересек холл и проникнул в коридор, навстречу мне снова вышла м-ль Рюте.

– Задержитесь ненадолго, – попросила она, не закрывая двери, и мы зашли в комнату.

Это была salle-à-manger,[61]61
  Столовая (фр.).


[Закрыть] судя по тому, что часть обстановки в ней составляли буфет и armoire vitrée[62]62
  Застекленный шкаф (фр.).


[Закрыть] со стеклянной и фарфоровой посудой. Едва успела м-ль Рюте закрыть дверь, как коридор заполнили приходящие ученицы, которые срывали с деревянных вешалок свои плащи, капоры и сумочки; время от времени раздавался визгливый голос maitresse, что безуспешно силилась навести какой-то порядок. Я подчеркиваю «безуспешно», ибо дисциплины в этих буйных массах не было и в помине, хотя заведение м-ль Рюте слыло одной из лучших школ в Брюсселе.

– Итак, первый урок вы провели, – начала м-ль Рюте совершенно спокойным, ровным голосом, будто не сознавая, от какого хаоса отделяет нас всего лишь стена. – Вы довольны ученицами или же что-либо в их поведении заставит вас пожаловаться? Ничего не скрывайте, вы можете мне полностью доверять.

Я же, однако, чувствовал в себе достаточно сил, чтобы совладать со строптивыми ученицами без посторонней помощи; очарованность, золотой туман в голове, что лишили меня поначалу ясности мысли, большей частью рассеялись. Не могу сказать, будто был я огорчен и подавлен контрастом между неясным образом этого пансиона в моем воображении и тем, чем оказался он в действительности; я был выведен из заблуждения и даже позабавлен – следовательно, вовсе не был расположен жаловаться м-ль Рюте и потому на призыв к откровенности ответил улыбкой. – Тысячу благодарностей, мадемуазель, все прошло очень гладко.

Она посмотрела на меня с большим сомнением.

– Et les trois demoiselles du premir banc?[63]63
  И три девицы с первой скамьи? (фр.)


[Закрыть]

– Ah! tout va au mieux![64]64
  О! Как нельзя лучше! (фр.)


[Закрыть] – был мой ответ, и м-ль Рюте больше об этом не расспрашивала; но глаза ее – не огромные, не сверкающие, не трогательные или воспламеняющие, но умные, цепкие, пронизывающие – показывали, что она прекрасно поняла меня; на миг они вспыхнули, словно сказав: «Что ж, скрывайте, сколько хотите, мне безразлична ваша искренность: все, о чем вы умалчиваете, я и так уже знаю».

Очень плавно и натурально поведение директрисы переменилось, беспокойная деловитость сошла с лица, и м-ль Рюте принялась болтать о погоде, о городе и по-соседски расспрашивать о мсье и мадам Пеле. Я отвечал ей; она все говорила и говорила, и я следовал за нею по лабиринту разговора; она сидела так долго, говорила так много, так часто меняла тему, что нетрудно было понять: задерживала она меня с особой целью. Простые слова ее не дали мне никакой нити к этой цели – совсем иначе ее лицо; в то время как губы произносили истертые любезности, глаза то и дело обращались на меня. Взглядывала она не прямо, не открыто (хотя и не украдкой), но очень быстро и спокойно. Я не упустил ни единого ее взгляда; я следил за ней так же настороженно, как и она за мной, и скоро догадался, что она прощупывает меня, выискивая сильные и слабые места, выведывая особенности моей природы; она явно рассчитывала в конце концов найти какую-нибудь щель, какую-нибудь ячейку, куда она смогла бы поставить свою маленькую уверенную ножку и, прижав меня, стать владычицей моего внутреннего мира. Не поймите меня превратно, читатель, она отнюдь не добивалась любовной власти – тогда ей требовалось лишь, так сказать, политическое могущество надо мной; я сделался учителем в ее пансионе, и ей необходимо было знать, в чем она меня превосходит и посредством чего может мною управлять.

Мне нравилась эта игра, и я не торопился из нее выйти; иногда я обнадеживал м-ль Рюте, начиная говорить что-либо вяло и неубедительно, и проницательные глаза ее уж загорались: она думала, что наконец поймала меня; и с каким удовлетворением, проведя ее немного по своей дорожке, я внезапно разворачивался и заканчивал фразу с жестким, непоколебимым здравым смыслом, отчего моя собеседница тут же менялась в лице.

Наконец вошла прислуга объявить, что обед подан. Таким образом, противостояние наше как нельзя кстати было нарушено, причем ни одна из сторон не добилась каких-либо преимуществ: м-ль Рюте даже не дала мне возможности ее атаковать, а мне удалось разбить все ее замыслы. Это было настоящее сражение с неясным исходом.

В дверях я снова протянул ей руку, она подала мне свою, маленькую, нежную – и такую холодную! Я устремил глаза на Зораиду, требуя ответного, открытого взгляда; последняя эта проверка была не в мою пользу: я увидел лишь трезвое спокойствие и сдержанность и был разочарован.

«Вот так и становишься мудрее, – размышлял я, возвращаясь в дом г-на Пеле. – Посмотри на эту маленькую женщину – похожа она на женщин из романов и сонетов? Судя по тому, как подана женская натура в поэзии и беллетристике, можно подумать, она сплошь состоит из чувств, и высоких и дурных. Но вот тебе экземпляр – и, надо сказать, весьма характерный и заслуживающий внимания, – чья основная составляющая – чистый рассудок. Талейран не был более бесстрастным, чем Зораида Рюте!» Так думал я тогда; позднее я осознал, что заглушать страсти есть, пожалуй, страсть самая стойкая и сильная.

ГЛАВА XI

Я действительно слишком заговорился с коварным маленьким политиком: по возвращении я обнаружил, что обед уж подходит к концу. Опаздывать к столу было против правил в заведении г-на Пеле, и если б кто-нибудь из наставников-фламандцев явился к столу, когда суп уже унесли и все приступили к следующему блюду, – г-н Пеле непременно отчитал бы этого несчастного при всех и, уж конечно, оставил бы его и без супа, и без второго; теперь же обходительный, но ревностный начальник лишь покачал головой, и, когда я занял свое место и развернул салфетку (при этом я пробурчал под нос свою еретическую молитву), он любезно отослал прислугу на кухню, чтобы тот принес мне тарелку «ригéе aux carotteso»[65]65
  Морковного супа-пюре (фр.).


[Закрыть] (ибо день был постный), и, прежде чем убрали первое блюдо, распорядился оставить для меня порцию вяленой рыбы, из которой и состояло второе.

Когда обед закончился, мальчики унеслись играть; Кин и Вандам (наставники-фламандцы), конечно, двинулись за ними. Бедолаги! Если б не были они в моих глазах такими тупоумными, малодушными, такими безразличными ко всему на земле и небесах – я проникся бы к ним безмерной жалостью: ведь они обязаны были всегда и повсюду сопровождать этих несносных мальчишек; однако в данных обстоятельствах я не без самодовольства привилегированной персоны отправился в свою комнату, уверенный, что там меня ожидает если и не развлечение, то, по крайней мере, свобода; но, как это часто бывало и прежде, тем вечером мне не удалось так быстро раскрепоститься.

– Eh bien, mauvais sujet! – раздался сзади голос г-на Пеле, когда я уж занес ногу на первую ступеньку. – Oû allez-vous? Venez à la salle-à-manger, que je vous gronde un peu.[66]66
  Ну-с, негодник!.. Где это вы ходите? Являетесь в столовую так поздно, что я вас вынужден побранить (фр.).


[Закрыть]

– Прошу прощения, мсье, что припозднился, – сказал я, последовав за ним в его личную гостиную, – но тут не моя вина.

– Вот об этом мне и хотелось бы узнать, – ответил г-н Пеле, проведя меня в уютную комнату с дровяным камельком (печью они летом не пользовались).

Позвонив, он приказал кофе на двоих, и вскоре мы почти с английским комфортом устроились у камина, между нами стоял круглый столик, а на нем – кофейник, сахарница и две большие белые фарфоровые чашки. Пока г-н Пеле был занят тем, что выбирал себе сигару из коробки, мысли мои обратились к двоим учителям-париям, чьи голоса слышались и теперь: бедняги взывали к порядку на школьном дворе.

– C'est une grande responsabilité, que la surveillance,[67]67
  Большая ответственность – присматривать за ними (фр.).


[Закрыть] – заметил я.

– Plaît-il?[68]68
  Простите?.. (фр.)


[Закрыть] – отозвался г-н Пеле.

Я сказал, что, надо полагать, г-на Вандама и г-на Кина такие труды порою утомляют.

– Des bêtes de somme, des bêtes de somme,[69]69
  Вьючные животные, вьючные животные (фр.).


[Закрыть] – пробормотал насмешливо директор.

Я налил ему кофе.

– Servez-vous, mon garçon,[70]70
  Угощайтесь сами, мой мальчик (фр.).


[Закрыть] – сказал он ласково, когда я положил в его чашку два огромных куска континентального сахара. – А теперь расскажите-ка, почему вы так долго пробыли у мадемуазель Рюте. Ведь уроки в ее пансионе заканчиваются, как и у меня, в четыре, а сюда вы прибыли уже после пяти.

– Мадемуазель желала побеседовать со мной, мсье.

– В самом деле? А о чем, если позволите?

– Мадемуазель говорила о разных пустяках.

– Благодатная тема! И распространялась она прямо в классе, перед ученицами?

– Отнюдь. Как и вы, мсье, она пригласила меня в гостиную.

– И мадам Рюте – эта старая дуэнья, наперсница моей матушки, разумеется, была там?

– Нет, мсье. Я удостоился чести быть наедине с мадемуазель.

– C'est joli – cela,[71]71
  Хорошенькое дельце (фр.).


[Закрыть] – улыбнулся г-н Пеле и уставился на огонь.

– Honni soit qui mal у pense,[72]72
  Стыдно заподозрить в этом что-либо дурное (фр.).


[Закрыть] – произнес я со значением.

– Je connais un peu ma petite voisine, voyez-vous.[73]73
  Я, видите ли, несколько знаком со своей маленькой соседкой (фр.).


[Закрыть]

– В таком случае для мсье не составит труда помочь мне выяснить, из каких соображений мадемуазель заставила меня сидеть перед нею битый час и слушать обширный трактат ни о чем.

– Она зондировала ваш характер.

– Так я и решил, мсье.

– Она нашла ваше слабое место?

– А какое у меня слабое место?

– Как! Сентиментальность. Всякая женщина, вонзая свое копье все глубже, наткнется наконец на бездонный источник чувствительности в любой груди, Кримсворт.

Я почувствовал, как кровь во мне забурлила и прилила к щекам.

– Некоторые женщины, возможно, мсье.

– А мадемуазель Рюте не из их числа? Давайте, говорите как есть, mon fils. Elle est encore jeune, plus âgée que toi peut-être, mais juste assez pour unir la tendresse d'une petite maman à l'amour d'une épouse dévouée; n'est-ce pas que cela t'irait supérieurement?[74]74
  Сын мой; она еще молода, хотя и постарше вас, но лишь настолько, чтобы сочетать в себе нежность молодой матери с любовью преданной супруги; разве для вас это не самое лучшее? (фр.)


[Закрыть]

– Нет, мсье, я бы предпочел, чтобы моя жена была женой, а не наполовину моей матерью.

– Значит, для вас она слишком стара?

– Нет, мсье, ничуть – если б она устраивала меня в вещах совсем иного рода.

– А в чем она вас не устраивает, Уильям? По-моему, она хороша.

– Очень. Ее волосы и цвет лица приводят меня в восхищение, и сложение ее, хотя совершенно бельгийское, исполнено изящества.

– Браво! А лицо ее? Черты? Как они вам?

– Немного суровые, особенно рот.

– О да! Ее рот, – подхватил г-н Пеле и хохотнул себе под нос. – В нем чувствуется характер, твердость. Но у нее очень милая улыбка, вы не находите?

– Скорее лукавая.

– Точно, но лукавое выражение идет у нее от бровей – вы обратили на них внимание?

Я отвечал, что нет.

– Значит, вы не видели ее с опущенными глазами?

– Нет.

– А это любопытно, однако. Наблюдать за ней, когда она вяжет либо занята другим каким рукоделием. Она воплощает собою мир и покой, поглощенная своими спицами или иглой и шелком; между тем вокруг нее протекает какой-то разговор о чем-то животрепещущем. Она не участвует в нем, ее непритязательный женский ум – всецело в вязании; ни черточка не дрогнет; она ни улыбнется в знак одобрения, ни нахмурится осуждающе; маленькие ручки усердно выполняют незамысловатую работу; закончить кошелек или чепец – кажется, предел ее желаний. Стоит мужчине приблизиться к ее стулу – и по чертам ее разливается глубочайший покой, нежнейшая скромность укрывает обычное их выражение. Вот тогда взгляните на ее брови et dîtes-moi s'il n'y a pas du chat dans l'un et du renard dans l'autre.[75]75
  И скажите мне, не видите ли в ней в одном случае что-то от кошки и от лисы – в другом (фр.).


[Закрыть]

– При первой же возможности украдкой понаблюдаю, – вставил я.

– Потом веки ее затрепещут, – продолжал г-н Пеле, – ресницы вскинутся, и голубые глаза, выглянув из своего укрытия, быстро и изучающе все осмотрят и снова спрячутся.

Я улыбнулся, Пеле тоже, и, немного помолчав, я спросил:

– Как вы думаете, она когда-нибудь выйдет замуж?

– Выйдет ли замуж? Спарятся ли птички? Разумеется, она выйдет замуж – по своему желанию и решению, – когда найдет подходящую партию; а уж она знает лучше чем кто-либо, какое впечатление она способна произвести; она как никто любит без остатка завоевывать мужчин. И пусть я ошибусь, если она еще не оставила следов своих крадущихся лапок в вашем сердце, Кримсворт.

– Ее следов? Еще чего! Мое сердце не доска, чтобы по нему ходили.

– Но разве мягкие прикосновения patte de velours[76]76
  Бархатной лапки (фр.).


[Закрыть] могут причинить ему вред?

– Никаких patte de velours она мне не предлагает; со мной она – воплощение этикета и церемонности.

– Это поначалу; уважение пусть станет фундаментом, привязанность – первым этажом, любовь же над этим надстроится. Мадемуазель Рюте – искусный зодчий.

– А выгода, мсье Пеле, выгода? Неужто мадемуазель Рюте не учтет этот пункт?

– Да, да, несомненно; это будет цементом между камешками. Ну, директрису мы обсудили – а что ученицы? N'y-a-t-il pas de belles études parmi ces jeunes têtes?[77]77
  Не обнаружили ли вы, сколь чудны эти юные головки? (фр.)


[Закрыть]

– Чудные ли у них головки? Во всяком случае, любопытные, я думаю; впрочем, я мало что могу сказать, единожды с ними пообщавшись.

– Ах, вы всегда осторожничаете! Но скажите хотя бы, сконфузились ли вы хоть немного перед этими цветущими юными созданиями?

– Сначала – да; но я совладал с собой и хладнокровно со всем справился.

– Я вам не верю.

– Однако это так. Сначала я принял их за ангелов – но они не дали мне долго пребывать в заблуждении. Три девицы – из тех, что постарше, и самые красивые – предприняли попытку поставить меня на место и вели себя так, что в каких-то пять минут я раскусил их: это настоящие кокетки (по крайней мере, такими они были на уроке).

– Je les connais! – воскликнул г-н Пеле. – Elles sont toujours au premier rang à l'église et à la promenade; une' blonde superbe, une jolie espiègle, une belle brune.[78]78
  Я их знаю!.. Они всегда впереди в церкви и на прогулке; пышная блондинка, прекрасная брюнетка и одна прехорошенькая шалунья (фр.).


[Закрыть]

– Именно.

– Великолепные созданья! Все три – натуры для художников; какую группу они б составили! Элалия (я ведь знаю, как их зовут) с гладко уложенными волосами и безмятежным лбом цвета слоновой кости. Гортензия с роскошными каштановыми кудрями, так небрежно сплетенными, увязанными, перекрученными, словно она не знала, что делать с таким их количеством; с губами, как киноварь, и алыми щечками, и шаловливыми, смеющимися глазками. И еще Каролина de Blémont! Ах, вот где красота! Вот где совершенство! Что за облако черных завитков вкруг лица! Что за прелестные губки! Какие восхитительные черные глаза! Ваш Байрон боготворил бы ее, и вы – холодный, бесстрастный островитянин! – вы изображали суровую бесчувственность в присутствии Афродиты столь совершенной!

Я б рассмеялся такой пылкости, такой порывистости директора, если б верил в ее подлинность, – но что-то в его тоне указывало на деланность этих восторгов. Я чувствовал: он изображает такой жар, чтобы вывести меня из себя, лишить самоконтроля; поэтому в ответ я лишь едва заметно улыбнулся. Он же продолжал:

– Согласитесь, Уильям, что просто милая наружность Зораиды Рюте кажется неэлегантной и лишенной красок в сравнении с изумительным шармом некоторых ее воспитанниц?

Вопрос этот меня взволновал, но теперь я четко знал, что мой директор (по своим каким-то причинам – тогда я не мог их уловить) пытается возбудить во мне желания и помыслы, чуждые тому, что подобающе и достойно. Его порочное подстрекательство словно одобрило избранное мною противоядие, и когда он добавил:

– Каждая из этих трех прекрасных девиц способна принести огромное счастье; недолго поухаживав, воспитанный, смышленый молодой человек – вроде вас – может сделаться обладателем руки, сердца и состояния любой из этого трио, – я ответил взглядом в упор и недоуменным «Monsieur?», которое словно отрезвило его.

Он натянуто засмеялся, объявил, что это всего только шутка, и вопросил, уж не принял ли я и впрямь это всерьез. Тут прозвенел звонок: время отдыха и игр истекло; в тот вечер г-н Пеле собирался читать своим питомцам отрывки из драм и belles Iettres.[79]79
  Изящной словесности (фр.).


[Закрыть] Не дожидаясь ответа, он встал и удалился, мурлыкая на ходу веселый куплет из Беранже.