Текст книги "Найденыш"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

6

Надеюсь, читатель меня простит, если теперь я пропущу неделю и перенесу действие в Эллрингтон-Хаус. Леди Зенобия находилась одна в своем будуаре, когда вошел слуга и объявил, что лорд Эллрингтон посетит ее менее чем через час.

– Хорошо, – ответила она, – я готова принять его в любое время.

Слуга поклонился и вышел.

Некоторое время она сидела, приложив руку ко лбу и устремив взор в раскрытую трагедию Эсхила на греческом. То была их первая встреча с Шельмой после ссоры на балу, и леди Зенобия страшилась последствий его гнева, который, она знала, за прошедшие дни не только не остыл, а, напротив, не найдя выхода сразу, разгорелся еще жарче. Сперва ее лицо не выдавало никаких чувств, но затем большие круглые капли влаги затрепетали в ее глазах и оросили страницу, на которую те были устремлены. Наконец леди Зенобия вскочила из-за стола и быстро заходила по комнате, восклицая дрожащим голосом:

– Что означает эта слабость? Почему я трепещу перед тем, кого должна презирать? О, зачем в пылу отвергнутой, оскорбленной страсти я предала себя этому человеку? В час лживого, мимолетного увлечения загубленными талантами я променяла свободу на ярмо горше плена египетского! Артур, Артур, зачем я только вас увидела, зачем услышала ваш голос? Возможно, мне легче было бы сносить жестокость тирана, не будь мое сердце занято другим. Быть может, я сумела бы бесконечным терпением и неизменной ласковой покорностью пробудить в нем хоть каплю любви. Однако это невозможно. Я не могу любить его! Я не могу даже притворяться, будто люблю его, и потому обречена влачить остаток моего жалкого существования в печали и безутешной скорби.

Тут она умолкла, бросилась на софу и огласила комнату горестными рыданиями.

По прошествии некоторого времени в коридоре раздались шаги. Леди Зенобия вскочила и не успела придать своему лицу хоть некое подобие спокойствия, как дверь отворилась, впустив – нет, не лорда Эллрингтона, а шесть или семь молодых джентльменов [20]20
  Братья леди Зенобии, все щеголи.


[Закрыть], которые, как один, прижимали к лицу белые носовые платки и прежалобно восклицали:

– Прощай, сестра Зенобия, прощай и адью, нас всех убьют, мы пришли повидаться с тобою в последний раз.

– Что случилось? – встревоженно спросила она.

Довольно долго ей не удавалось вытянуть из них ничего вразумительного, но в конце концов тот, кто по виду был старше других, сбивчиво поведал:

– Мы наряжались, чтобы отправиться на лодочную прогулку с виконтом Кавендишем, а Сильвий стал хвастаться и говорить, что его снежно-белые панталоны и коралловый камзол краше панталон цвета морской пены и фисташкового камзола Альсаны. Тогда Альсана сказал, что у Сильвия вкуса не больше, чем у рукомойника, иначе бы он ни за что не надел это вульгарное тряпье, и вообще с таким цветом лица впору носить вретище и посыпать голову пеплом. Тогда Сильвий заплакал и плакал так долго, что Альсана сделал вид, будто его жалеет. Он сказал, что знает притирание, от которого лицо у Сильвия станет белее, чем у фарфоровой куколки: надо размять дубильные орешки с железным купоросом, положить на влажное полотенце и втирать в кожу. Сильвий вытащил полпенса и отправил слугу за всем сказанным, а когда тот вернулся, сделал, как советовал Альсана, только вот лицо у него не побелело, а стало чернее сажи. Увидев себя в зеркале, Сильвий возопил громче и грубее, чем приличествует джентльмену, о чем я ему и сказал. Тогда он со злостью повернулся ко мне, вырвал у меня из рук вышитый батистовый платок, самый лучший, и вытер им свои гадкие мокрые глаза. Возмущенный этим гнусным деянием, я принялся колошматить его изо всех сил. Он ответил мне той же любезностью. Битва была в самом разгаре, когда вошла ваша служанка и сообщила, что лорд Эллрингтон пьет с приятелями в комнате под нами, и шум настолько ему надоел, что он велел вывести нас во двор и обезглавить на бревне, как цыплят.

Слушая эту трагическую повесть, леди Зенобия с трудом сдерживала улыбку, однако, понимая, что сейчас важнее всего спасти братьев, она немедля выпустила их через потайную дверь с наказом бежать во дворец Ватерлоо и оставаться там под защитой герцога Веллингтона, доколе тучи не рассеются.

Едва они убежали, как заявился Шельма. Он вошел в комнату твердой поступью, однако леди Зенобия содрогнулась, увидев лихорадочный блеск опьянения в его всегда свирепых глазах. Усевшись, он вытащил два пистолета, положил их на стол, грубо привлек жену к себе и обратился к ней так:

– Что ж, гарпия, полагаю, вы думали, будто я позабыл вашу дерзкую выходку. Уверяю вас, в таком случае вы глубоко заблуждаетесь. На колени передо мной сию минуту и смиренно молите о прощении, не то…

– Никогда! – вскричала она, кривя губы в презрительной усмешке. – Никогда я так себя не унижу! Не надейтесь, что так будет, не воображайте этого даже в мыслях!

– Я ни на что не надеюсь и ничего не воображаю, но в одном убежден твердо: если вы не покоритесь, унция холодного свинца войдет вам в сердце. Неужто вы думаете, будто я позволю вам у меня на глазах танцевать с этим самодовольным, наглым, трусливым щенком?

– Только посмейте произнести хоть еще одно оскорбление в адрес маркиза Доуро!

– Безумная! – громовым голосом произнес Шельма; глаза его метали молнии. – Безумная и несмысленная женщина, такими ли словами мните вы отвратить от него и от себя заслуженную кару? Вы должны ползать предо мною в пыли! Вы должны коленопреклоненно молить о пощаде, пока ваш дерзкий язык не отсохнет и не утратит способность двигаться! Я не дарую вам прощения, хоть бы все ангелы неба и преисподней повелели мне смилостивиться!

– Подлый негодяй! Я отвергаю вашу милость! Я топчу ногами ваши посулы меня простить! И не помышляйте о том, чтобы причинить вред маркизу – вам такое не под силу. Эта обагренная кровью, эта черная от преступлений рука не тронет и волоса на его благородной главе. И все же знайте: пусть я чту его не как человека, а как ангела или полубога, я лучше сию минуту паду мертвой у ваших ног, чем допущу вероломство, хоть бы и по отношению к вам!

– Лгунья! – воскликнул Шельма. – Вы собственными словами подписали себе приговор, и сейчас я приведу его в исполнение, но не надейтесь, что я одним выстрелом размозжу вам голову. Это была бы слишком легкая смерть. Нет! Я медленно проткну вас этим острым клинком, чтобы вы ощутили пытку и насладились ею сполна!

С этими словами он вытащил из ножен длинную сверкающую шпагу, намотал на руку густые темные волосы жены и уже готов был пронзить ее, недвижную и несопротивляющуюся, когда некто из-за спины резким движением остановил его руку. Задохнувшись от ярости, Шельма обернулся. Его мечущим молнии глазам предстало отвратительное лицо Монморанси, чье уродство десятикратно усиливала гнусная усмешка, исказившая безобразные черты. Дрожа от страсти и негодования, Шельма вопросил, что дало тому право дерзко вторгаться без разрешения.

– Ничего, любезный друг, – ответствовал тот, – кроме желания, во-первых, услужить вам и, во-вторых, не обидеть себя. Я шел по коридору, когда услышал ваш милый знакомый голос, звучащий чуть громче обыкновенного. Желая узнать, что так взволновало моего друга, и порадоваться вместе, коли повод счастливый, либо утишить его боль, если он страждет, я на цыпочках подкрался к двери. Здесь, припав к замочной скважине, я узрел премиленькую трагедию. Однако, когда она близилась к развязке, я припомнил, что за убийством нередко следует повешение, а ваша смерть принесла бы нашему делу труднопоправимый урон. Мои честолюбивые мечты несколько поблекли бы, а неиссякаемый источник вод вечной жизни, которыми я привык умерять жар моего стремления к праведности, иссяк бы сразу и навсегда. Побуждаемый этими соображениями, я благородно лишил себя удовольствия досмотреть пиесу до конца. Я героически ринулся вперед, остановил разъяренного льва в прыжке и вызволил из беды сию прекрасную деву.

– Что ж, – усмехнулся Шельма, – коли мой дражайший друг вмешался, я на сей раз позволю этой женщине избегнуть заслуженного наказания.

В действительности он, хоть и утратил право именоваться человеком, был не до конца чудовищем. Смертельная бледность, разлившаяся по лицу жены, беспомощность, с которой она распростерлась перед ним на полу, отчасти тронули каменное сердце. Кроме того, в оправдание его поступка следует заметить, что услышанные им слова были из тех, какие мужчина не может и не должен терпеть молча. Он, впрочем, не пожелал выказывать чувств и, оттолкнув Зенобию ногой, воскликнул:

– Вставай, низкая тварь, и убирайся прочь сию же минуту!

Она не шелохнулась. Он взглянул пристальнее и понял, что она от пережитого страха лишилась чувств. Громко и гнусно выругавшись, Шельма позвонил в колокольчик и велел вбежавшему слуге «унести эту женщину».

Когда тот шагнул к несчастной, Монморанси приблизился и шепнул ему на ухо что-то, на что лакей ответил: «Да, сэр, незамедлительно». Через несколько минут он вернулся с откупоренным бочонком бренди и двумя стаканами. Водрузив все это на стол, слуга вышел.

Шельма ничуть не удивился, что Монморанси распоряжается, будто в собственном доме. Оба уселись за стол и, черпая из бочонка стаканами, принялись заливать в себя его содержимое. Так продолжалось более получаса, причем за все это время не было произнесено ни слова. Теперь их раскрасневшиеся лица, нетвердые движения и блеск в глазах свидетельствовали, что нужная для беседы кондиция достигнута. Монморанси обратился к своему товарищу так:

– Ягненочек мой, вы наверняка догадываетесь, что я заглянул к вам не без причины.

Шельма:

– Да, и этот отличнейший старинный коньяк ее знает.

Монморанси:

– Ах верно, аромат вашего превосходного бренди поднял бы мертвеца. Однако эта причина не единственная. У меня есть и другая.

– Какая же?

– Думаю, вам известно, что стойкие защитники существующего порядка заполучили себе новобранца, который может доставить нам, поборникам вольности, определенные затруднения.

– Еще бы не знать! И это самая свежая ваша новость?

– Она и самая свежая, и самая важная, однако у меня есть к ней свой комментарий. От этого Студня, или Сидня, или как там его зовут, необходимо избавиться.

– Да, но как это осуществить?

– Как? Вы совсем поглупели, если задаете такой вопрос.

– Что ж, я и сам могу на него ответить. Тут потребуется кинжал, кинжал убийцы.

– Конечно.

– Сделаете это вы или я?

– Вы. Мои рука и сердце будут заняты в другом месте.

– Вот как? И на какую же дичь нацелился кровопивец?

– На дичь, которую иные назвали бы достойной, я же нахожу охоту на нее унизительной. Не пройдет и нескольких месяцев, как маркиз Доуро превратится в покойника, который не восстанет вовеки.

– Маркиз Доуро? Милый Алекс, как вы к нему подберетесь, не подвергая опасности себя?

– Спокойствие! Я составил план, и, кстати, вы сможете устранить свою жертву тогда же и тем же способом – если, конечно, не побоитесь дать и нарушить клятву столь страшную, что содрогнутся основания Земли!

– Ха-ха-ха! Когда меня пугало деяние, угодное сатане? О, если бы я мог свершить преступление столь черное, что до него еще никто не додумывался!.. Говорите же скорее, и покончим с загадками.

– Пройдемте сюда, пока я буду наставлять вас в вашем искусстве, ибо я не хочу, чтобы нас подслушали. Речь идет не только о моей жизни.

Двое достойных сообщников вышли на балкон, где продолжали беседовать страстным шепотом до тех пор, пока сумерки (ибо час был закатный) не сменились тьмой. Наконец пронизывающий холодный ветер с протекающей неподалеку Гвадимы понудил их вернуться в комнату. Здесь они сели за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели ополовинить. На протяжении трех часов они пили безостановочно, но вот Монморанси, в шестьдесят пятый раз опустив в бочонок стопку, вытащил ее пустой. Он встал, проклял малую вместимость всех бочек и бочонков на свете, назвал Шельму скупым псом (ибо щедрый хозяин отправил бы слугу за новой порцией выпивки) и вышел на улицу, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.

Лорд Эллрингтон покинул комнату вскоре после гостя. Его походка, впрочем, была твердой и уравновешенной. Он спустился в вестибюль, потребовал карету и, вскочив в нее, велел кучеру ехать в парламент. Там этот необыкновенный человек произнес речь столь блистательную, мощную и убедительную, что ни один оратор в истории не сумел ее превзойти и лишь немногие достигли тех же высот. По его манерам никто не догадался бы, что он пьян. Шельма был само изящество, выдержка и достоинство; лишь глаза, как обычно, выдавали тайну. Дикий, блуждающий, беспокойный огонь и чрезмерный блеск его темных очей придавали каждой черте лица почти безумное выражение.

Рассвет уже порозовил восточный край горизонта, когда Шельма возвратился домой, а когда он наконец уронил раскалывающуюся голову на подушку, солнце вновь сияло над зелеными водами океана. Здесь я и оставлю его наслаждаться коротким периодом забытья и вернусь к другим героям моей повести.

7

К тому времени Сидни стал признанным ухажером леди Джулии. Снедаемый любовным беспокойством, он долгие часы проводил в доме, где она обитала, либо расхаживал по собственным комнатам в меланхолических раздумьях, пытаясь взвесить основания для отчаяния и надежды. Порой ему казалось, что вторые сильнее, порой – что сильнее первые. Определить верный баланс было тем труднее, что красавица вела себя на удивление непостоянно. Она то возносила его на вершину блаженства доверительным и ласковым обхождением, то повергала в бездну отчаяния холодностью и неприступностью, и тогда он готов был вообразить себя жертвой бессердечного кокетства. В таком переменчивом состоянии чувств Сидни не мог заниматься делами с должным прилежанием. Нередко, готовя речь или сочиняя политический памфлет, он невольно уносился мыслями к совсем иным предметам и принимался размышлять о последней улыбке леди Джулии, ее нахмуренных бровях, выражении глаз, повороте головы и тому подобном.

Это состояние дел не могло укрыться от проницательности его друга маркиза. Однажды вечером, когда они сидели рядом и Сидни ответил невпопад на какой-то заданный ему вопрос, маркиз сломал лед, вопросив:

– Нед, что с вами в последнее время? Полагаю, вас точит какой-то телесный или душевный недуг, если вы не в состоянии дать внятный ответ на простой вопрос.

Нед сделал жалкую попытку рассмеяться и сказал, что совершенно здоров душою и телом.

– Вижу, – заметил маркиз, – что вы не желаете говорить правду, и потому мне придется сказать ее за вас. Итак, начистоту: вы влюблены!

Сидни вздрогнул, но дознаватель продолжал:

– И я даже знаю, кто похитил ваше сердце, – моя кузина Джулия. А теперь отвечайте честно, Нед: я угадал?

После недолгого замешательства Сидни ответил:

– Милорд, я не стану отрицать то, о чем вы в своей мудрости догадались. Я и впрямь люблю эту даму всем сердцем, разумом и душою. Я даже смею надеяться, что любовь моя не вполне безответна.

– Если Джулия дала вам повод так думать, то она поступила очень глупо, ибо… Лучше я сразу объясню вам, как обстоит дело, дабы вы знали, как вести себя в дальнейшем. Она не может стать вашей женой.

– Милорд! Как так? Что это значит?

– Это значит то, что я сказал. Она не может выйти за вас замуж, потому что давно обещана другому.

– Так я должен отринуть надежду и предаться вечному отчаянию?

– Нет, Эдвард, но вы должны немедля выкинуть из головы всякую мысль о женитьбе на ней и терпеть разочарование, как пристало мужчине.

– Я не могу от нее отказаться! – с мукой воскликнул Сидни.

Маркиз взглянул на него сочувственно, однако промолчал. Довольно долго оба пребывали в безмолвии, затем Сидни нарушил тишину, спросив:

– Милорд, кто этот человек, предназначенный ей в мужья?

– Сэр Джеймс Эйвон, джентльмен, который был со мной в нашу первую встречу и который танцевал с Джулией на балу у леди Селби.

– О! – вырвалось у Сидни. – С первого же раза сам он и его облик внушили мне ужас и отвращение! Неужто ваша кузина любит это жалкое существо?

– Нет, полагаю, она не питает к нему никаких чувств.

– Так кто же смеет требовать, чтобы она вышла за него замуж?

– Ее отец, маркиз Уэллсли. Сэр Джеймс уже и так располагает значительным состоянием, к тому же он ближайший наследник земель и титула своего дяди, графа Кэткарта. Они с Джулией помолвлены еще в детстве, и свадьба состоится, как только прибудет из Англии ее отец. Он уже на пути сюда.

– Милорд, неужто вы одобряете этот союз?

– Нет, но не советую вам лелеять надежды, которым не суждено сбыться. Будь вы богаты и знатны, возможно, со временем мы бы уговорили дядю взять назад обещание, данное сэру Джеймсу, которого я нахожу совершенно недостойным леди Джулии, и согласиться на ее брак с вами. Однако при том, как обстоят дела сейчас, полагаю, вам не на что надеяться.

– О, если бы я мог отыскать моих родителей! – воскликнул Сидни. – Плащ и пряжка, которые я храню, намекают на знатность моего происхождения. И тогда-то… Но я не смею обольщаться несбыточною мечтой! О, если бы я мог умереть прямо сейчас! Жизнь утратила для меня всякое приятство.

И юноша, уронив голову на руки, громко застонал.

Маркиз, глубоко тронутый, ласково склонился над Сидни и взял его за руку.

– Не отчаивайтесь, дорогой Эдвард. Я уверен, что моя кузина вас любит, и не менее твердо убежден, что она презирает вашего соперника. Джулия – девушка умная, сильная характером и не выйдет замуж за того, кто ей противен. К тому же мое мнение имеет для нее некоторый вес, и я употреблю все свое влияние в вашу пользу.

– Милорд, благодарю вас от всей души! От всего сердца! Щедрый и благородный друг, как я могу выказать вам свою признательность?

– Лучшей наградой мне будет, если вы соберетесь и явите нам разум, дарованный вам Природой. А теперь до свидания, и воспряньте духом!

Засим с сердечным рукопожатием маркиз удалился.

Я уже говорил, что дворец Ватерлоо был выстроен на краю высокого обрыва, почти отвесно встающего над морем, от которого его отделяла лишь узкая полоска песка. Туда-то Сидни и направил стопы вскоре после разговора с маркизом. Он шел по узкому берегу, умиротворенный глухим рокотом волн, что блистательной чередой разбивались у его ног, и гармоническим шелестом ветвей в сотне футов над головой. Солнце клонилось к закату. Витрополь лежал далеко на западе. В гавани теснились корабли. Великолепные барки и яхты скользили под расправленными парусами над синей пучиной, пение гребцов и громкие выкрики торговцев разносились в недвижном воздухе так отчетливо, что внимательный слушатель мог бы разобрать отдельные слова. Поздний час и красота представшей взорам картины изливали целительный бальзам на сердце влюбленного, приглушая боль тяжких раздумий.

И все же он мог думать лишь об одном: о Джулии, ее красоте и приятном нраве. Мучительное осознание, что она никогда не будет ему принадлежать, вновь и вновь настигало юношу с ужасающей, всесокрушительной силой.

Покуда Сидни пребывал в душевных терзаниях, его ухо внезапно уловило обрывок мелодии. Он прислушался. С музыкой сплетался нежный сладостный голос, и песня, плывущая в небе, звучала почти ангельски:

 
О ветр над океаном,
Ты вечно мчишь вперед,
Тревожа непрестанно
Покой бездонных вод.
 
 
Скажи, корабль славный
Летел, неустрашим?
И вился ли державный
Флаг Англии над ним?
 
 
Ты слышал, как над морем
Напевы раздались
И трубы, арфам вторя,
В гармонии слились?
 
 
Когда корабль пучину
Взрезал, как острый нож,
На палубе ты видел
Блестящий сонм вельмож?
 
 
Ты видел украшенья
На шляпах и плащах?
Сверкали ли каменья,
Как звезды в небесах?
 
 
Ветер западный, повей,
Дух всевидящий морей,
И если правда корабль тот
Скрылся бесследно в пучине вод
И моя судьба ясна,
Только скорбь мне суждена.
Увы, слезами оболью
Надежду сладкую мою.
Когда луна наполнит снова
Сияньем тихую дуброву,
Невестой скорбной встану я
У пустого алтаря.
Но если вместе нам не быть,
Ты в сердце навсегда.
 
 
Я не смогу тебя забыть,
Хотя пройдут года.
Милый, мы сойдемся вновь
Там, где властвует любовь.
 

При первых звуках обожаемого голоса Сидни начал взбираться по вьющейся вдоль обрыва тропинке и был теперь на краю рощи, из которой звучало вдохновенное пение. Бросившись вперед, он упал к ногам любимой. Та вспыхнула румянцем и в очаровательном смущении хотела было удалиться, но Сидни с таким жаром умолял ее не уходить, если она не хочет его немедленной смерти, что красавица нехотя согласилась помедлить. Тогда со всем красноречием любви и отчаяния он излил свою долго скрываемую страсть.

Леди Джулия слушала его в слезах, трепеща всем телом. Когда Сидни закончил, чувства долго не давали ей ответить, но, помолчав некоторое время, она выговорила дрожащим голосом:

– Ах! Удар, которого я столько страшилась, все-таки меня настиг. Мой отец суров и непреклонен, он скорее допустит мне умереть, чем выйти замуж за человека без имени и рода. Однако если вас утешат уверения, что я люблю вас и, коли уж не могу быть вашей, никогда не стану женою другого, то примите их сейчас.

Не дожидаясь ответа, она выскользнула из рощи и пропала из виду.

Когда Сидни вновь расхаживал по одинокой полосе песка, его сердце билось смесью радости и горя. Он ликовал, что любим и что Джулия обещала ему верность, печалился, что ее отец никогда не даст согласия на их брак. Внезапно звук приближающихся шагов вывел его из глубокой задумчивости. Он поднял голову. Перед ним, едва различимый в сумерках, стоял высокий человек в военном мундире. Мгновение они безмолвно разглядывали друг друга. Юноша силился рассмотреть черты незнакомца, но не мог, поскольку тот стоял на фоне догорающей вечерней зари, а шляпа с плюмажем бросала на его лицо глубокую тень. Низким тихим голосом тот произнес:

– Это его сын или его дух? Мертвец ли восстал из гроба, или Природа так точно повторила в ребенке черты родителя?

– Сэр, – вымолвил Сидни, – кто вы и почему говорите такие загадочные слова?

– Эдвард Сидни, – ответствовал незнакомец, – узнай свое настоящее имя, прежде чем спрашивать чужое.

– Я отдал бы весь мир, чтобы его узнать, но, увы, это невозможно.

– О нет, возможно.

– Ужели вы знаете, как мне помочь?

– Знаю и помогу. Возвращайся сюда через три недели в этот же час. Затем доверься мне безусловно, и вскоре я увенчаю твое чело короной знатности. Прощай.

Незнакомец пошел прочь. Сидни пристально смотрел ему вслед, но прибрежные скалы и сгущающаяся тьма вскоре поглотили величественную фигуру неизвестного.