Текст книги "Фламандские легенды"

Автор книги: Шарль Теодор Анри Де Костер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава шестнадцатая

В которой перед Сметсе открывается над рекой Лис удивительное зрелище.

Когда дьявол ушел, Сметсе, не помня себя от радости, бросился к жене, стоявшей за дверью на кухне. Ликуя, кузнец стал подталкивать, похлопывать, обнимать и целовать свою благоверную и то тряс, то прижимал ее к себе. Потом он побежал к подмастерьям, пожал всем руки и закричал:

– Клянусь Артевелде! Я расквитался! Сметсе расквитался!

Казалось, язык его разучился говорить иные слова. Он шептал их жене на ухо, громко твердил подмастерьям, крикнул даже эти слова в мордочку старого лысого кота-кашлюна, который спал в уголке и, проснувшись, дал своему хозяину когтями по физиономии.

– Негодяй! – воскликнул Сметсе. – Он, кажется, недостаточно радуется моему избавлению. Уж не дьявол ли он? Говорят, они принимают любое обличье. Эй-эй, – цыкнул кузнец на кота, зафыркавшего от страха, – слышал ли ты, что я сказал тебе, понял ли ты, чертов кот? Я расквитался, и я свободен, я расквитался, и я волен, как птица; я расквитался, и я весел; я расквитался, и я богат. Отныне я буду жить в свое удовольствие, как подобает расквитавшемуся кузнецу. Жена, я хочу, чтобы сегодня же послали Слимбруку сто филиппталеров, пусть и этот злосчастный завистник порадуется, что Сметсе расквитался!

Но Сметсе не услышал ни слова в ответ. Поглядев по сторонам, он увидел, что жена его спускается с лестницы, держа в руках большую чашу со святой водой, в которой плавала зеленая ветка букса.

Войдя в кузницу, женщина начала кропить этой веткой мужа, потом подмастерьев, а также молоты, наковальни, мехи и все прочие инструменты.

– Жена, что ты делаешь? – спросил Сметсе, пытаясь увернуться от брызг.

– Спасаю тебя, возомнивший о себе кузнец! – отвечала она. – Ты и впрямь думаешь, что освободился от дьяволов? А между тем ты владеешь имуществом, которое принадлежит им! И ты думаешь, что, упустив твою душу, которая была платой за твое богатство, они так-таки и оставят тебе это богатство? Ах, глупый кузнец! Они опять придут сюда, да! и если я не окроплю святой водой тебя, себя и всех подмастерьев, кто знает, какие страшные беды они еще обрушат на нас!

Она продолжала рьяно размахивать своей веткой, как вдруг от подземного грома зашаталась вся набережная, расщепились камни, зазвенели стекла, распахнулись двери, окна, все выходы из кузницы и подул жаркий ветер.

– Вот они! – воскликнула женщина. – Молись, муженек!

И верно: в облаках появился обнаженный человек неописуемой красоты. Он стоял на алмазной колеснице, запряженной четверкой огненных коней. В правой руке он держал стяг, и на этом стяге было начертано: «Прекраснее бога». И от тела человека – от всей его светящейся плоти – исходили дивные лучи, точно солнце озарившие реку Лис, набережную и деревья, которыми она была обсажена. И деревья эти закачались, стволы их и ветви стали сгибаться, а набережная заколебалась, будто корабль в море, и мириады голосов воскликнули хором:

– Властитель наш, мы взываем к тебе, ибо терпим голод и жажду! Напитай нас, властитель, напои нас!

– Ах, – вскричала жена кузнеца, – ведь это монсеньор Люцифер со всеми своими чертями!

Но вот голоса смолкли, человек подал знак, и вода в реке Лис вдруг поднялась, словно сам господь бог приподнял ее русло. И река стала подобна бушующему морю, только в этом море волны не катились все вместе к берегу, а каждая бурлила в отдельности, и на каждой огнем полыхал пенистый гребень. Вот огненные гребни взметнули ввысь, увлекая за собой воду воронкой, и бедному Сметсе, его жене и подмастерьям почудилось, что перед ними дрожат и колеблются мириады водяных столбов.

Потом все водяные столбы обратились в страшных чудовищ и сразу появились, переплетаясь между собою, нанося друг другу удары и раны, все черти ада – истязатели бедных грешников, осужденных на вечные муки. Тут были устрашающей величины крабы на трясущихся и скрюченных человечьих ногах: они пожирали тех, кто пресмыкался при жизни. Возле означенных крабов хлопали крыльями страусы, ростом побольше лошади. Под хвостами у них виднелись лавры, скипетр и корона. И за этими хвостами обречены были бегать те, кто в сем мире гонялся за суетными почестями, не радея о добрых делах. Страусы мчались быстрее ветра, грешники преследовали их, стремясь схватить лавры, скипетр и корону, но – тщетно! Страусы завлекали их в предательское вязкое болото, в которое они с позором плюхались. И потом целую вечность грешники барахтались в липкой грязи, в то время как страусы расхаживали по берегу и насмешливо позвякивали своими побрякушками.

Среди страусов резвились целые полчища разноцветных, пестрых, точно бабочки, обезьян. Они распоряжались скрягами-лихоимцами, – евреями и ломбардцами, – которые, чуть войдя в ад, осматривались кругом и, моргая под своими очками, немедля начинали подбирать ржавые гвозди, стоптанные шлепанцы, облезшие пуговицы, грязные тряпки и прочую рухлядь. Потом они торопливо выкапывали яму, зарывали в ней свою добычу и садились неподалеку. Обезьяны, увидев это, прыгали в яму, вытаскивали из нее все сокровища и бросали в огонь. Скупцы плакали и причитали, а обезьяны их били; наконец, скупцы отыскивали более надежный тайник, прятали там новую добычу, обезьяны опять ее находили, опять выбрасывали вон и снова начинали избивать скупцов, и так – целую вечность.

В воздухе, над обезьянами, били крыльями орлы, и на месте клювов у них торчали дула двадцати шести мушкетов, которые все стреляли зараз. Орлы эти назывались царскими, ибо были приставлены к государям-завоевателям, которые слишком сильно любили при жизни гром пушек и шум войны. И теперь, чтобы их потешить, орлы палили каждому из них прямо в уши из двадцати шести мушкетов, и так – целую вечность.

Под боком у страусов, обезьян и орлов извивалась, раскачивалась и вытягивалась огромная змея, покрытая медвежьей шерстью; длинная и толстая сверх всякой меры, она потрясала сотнею тысяч мохнатых рук и в каждой держала по железной алебарде, наточенной остро, как бритва. Змея эта называлась испанской, ибо в аду она без пощады рубила своими алебардами шайки подлых грабителей, которые разоряли нашу страну.

Очень осторожно, опасаясь задеть эту змею, в воздухе порхали крылатые проказники-поросята, у которых вместо хвостиков были ливерные колбаски. Хвостики эти предназначались для вечно алчущих пищи чревоугодников, попавших в ад. Поросята подлетали к ним, подносили колбаску к их разинутой пасти, и только лишь те собирались откусить ее, как поросят и след простыл, и так – целую вечность!

Были там и чудовищной величины павлины, которые ужасно кичились своим ослепительным опереньем. Стоило какому-нибудь пустому щеголю, важничавшему в своем нарядном костюме, попасть в их жилище, как павлин подходил к нему и распускал хвост, как будто предлагая гостю вырвать у него перо и украсить им свою шляпу. Но только лишь щеголь протягивал руку за этим пером, как господин павлин пускал ему в лицо струю гнусной вонючей жидкости, которая портила весь его прекрасный наряд. И целую вечность господин щеголь тянул руку за павлиньим пером, и целую вечность получал за это подобное омовение.

Среди всех этих мерзких животных парами бродили кузнечики—самцы и самочки в человеческий рост; она играла на дудочке, он размахивал большой суковатой палкой. Завидев человека, который при жизни из трусости то и дело прыгал от добра к злу, от белого к черному, от огня к воде, однако всегда поклонялся силе, кузнечики тотчас к нему приближались. Она играла на дудочке, а он, величественно опираясь на свою палку, приказывал: «Прыгай во имя бога!» И человек прыгал. «Прыгай во имя дьявола!» И человек прыгал. «Прыгай во имя Кальвина, во имя католической мессы, во имя козы, во имя капусты!» И бедняга все прыгал, но никогда не мог прыгнуть так высоко, как того требовал кузнечик с палкой, и всякий раз бывал за это пребольно избит. И человек без конца прыгал, и его без конца били, а дудочка без конца играла приятные мелодии, и так – целую вечность.

Чуть подальше, развалясь нагишом на расшитых золотом бархатных и шелковых покрывалах, осыпанные жемчугом и другими драгоценными каменьями, сладострастные и улыбающиеся, пели и играли на множестве прекрасных музыкальных инструментов дьяволицы, которые были красивее первых красавиц Гента, Брюсселя и Брюгге. Они служили наказанием для престарелых распутников, совратителей юности. Лишь только старики появлялись, как женщины начинали манить их к себе любовными речами.

Но те не могли к ним приблизиться, и целую вечность бедняги обречены были разглядывать дьяволиц, не имея возможности прикоснуться даже к кончику ногтя на их мизинце. Распутники плакали и жаловались, но все напрасно, и так – века и века.

Были здесь и хитрые маленькие чертенята, бившие в барабаны, обтянутые кожей лицемеров, а маски, которые те при жизни носили на своих лицах, висели на этих же барабанах в виде украшений. И лицемеры эти обречены были слоняться по аду без кожи, без масок, во всем своем уродстве, опозоренные, освистанные, оплеванные, искусанные мерзкими мухами, преследуемые чертенятами, бившими в барабаны, и так – целую вечность.

Стоило поглядеть и на чертей, приставленных к спесивцам! Это были превосходные объемистые бурдюки, надутые ветром и заканчивающиеся носиком со вставленной в него трубкой. Бурдюки эти имели орлиные лапы и две небольшие руки, с пальцами такой длины, что ими можно было обхватить весь бурдюк. Когда спесивец входил в ад, говоря себе: «Я великий, красивый, сильный, могущественный, победоносный, я покорю Люцифера и женюсь на его жене Астарте», бурдюки приближались к нему и, низко кланяясь, спрашивали:

Сударь, не угодно ли вам будет выслушать по секрету словечко касательно ваших гордых намерений?

– Хорошо, – отвечал тот.

Тогда бурдюки вдвоем вставляли ему в уши трубки, и он уже не мог их вынуть, и бурдюки начинали давить своими длинными пальцами себе на живот, чтобы сильный ветер оттуда подул ему в голову, и голова его от этого раздувалась все больше и больше, и вот господин спесивец уже поднялся в воздух и должен целую вечность мотаться, толкаясь головой в потолок преисподней и все время болтая ногами, чтобы спуститься вниз, но – безуспешно.

Занятными чертями были и подвижные, как ртуть, мартышки, которые без устали прыгали, скакали, носились взад и вперед. Эти черти подбегали к ленивцам, которых они наказывали, и протягивали им то лопату, чтобы вскопать ею землю, то оружие, чтобы начистить его до блеска, то дерево, чтобы обрезать его, или же книгу, чтобы, прочитав, поразмыслить над нею. Получив такую работу, ленивец говорил:

– Сделаю завтра!

И погружался в мечты, потягиваясь и зевая. Мартышка тотчас же совала ему в разинутый рот губку, смоченную в настое ревеня, и, хихикая, говорила:

– Это тебе на сегодня, работай, лодырь, работай!

И в то время, как ленивца рвало, черт вертел им во все стороны, тряс его и не давал ему ни минуты покоя, как слепень коню, и так – целую вечность.

Очень забавны были лукавые и шустрые, хорошенькие детишки-бесенята, на чьей обязанности было учить риторов-педантов думать, говорить, плакать и смеяться естественно и просто, согласно природе. И, если у них это не выходило, бесенята давали им по рукам, и очень даже больно. Но бедные педанты уже ничему не могли научиться: слишком были они неповоротливы, стары, глупы. Словом, по рукам они получали каждый день, а в воскресенье еще и плетку в придачу.

И все черти хором восклицали:

– Повелитель, мы страдаем от голода; повелитель, дай нам поесть! Заплати нам хоть немного за нашу верную службу тебе!

И вдруг человек, стоявший на колеснице, подал знак, и река Лис выбросила всех чертей на набережную, подобно тому, как море выбрасывает волны на берег, и черти пронзительно и страшно засвистели.

И Сметсе, жена его и подмастерья услыхали, как со страшным гулом растворились двери погребов, и все бочки с брёйнбииром поскакали, гремя, вверх по лестнице, затем прокатились, гремя, через кузницу и, описав большую кривую, упали в толпу чертей. То же самое проделали бутылки с вином, окорока, хлеба и сыры, а за ними – крузаты, анжелоты, филиппталеры и другие монеты, и все это превратилось в еду и питье. И черти давай тут драться, толкаться, полосовать друг дружку, и все эти чудовища, смешавшись в одну кучу, с улюлюканьем и свистом бились, желая урвать себе долю побольше. И когда от угощения не осталось ни капли, ни крошки, а человек, стоявший на колеснице, снова подал знак, все черти бросились в реку и, погрузившись в черную воду, исчезли; человек в небе тоже скрылся.

И опять, как прежде, Сметсе Смее стал бедняком, если не считать красивого мешочка с золотом, который его жена ненароком окропила святой водой, и который он сохранил у себя, несмотря на то, что мешочек был получен от дьявола. Правда, особой корысти от этого золота кузнецу не было. Однако Сметсе жил хорошо, пока внезапно не умер в своей кузнице в благословенном и преклонном возрасте – девяноста трех лет.

Глава семнадцатая

Об аде, чистилище, длинной лестнице и, наконец, о рае.

Когда Сметсе умер, душа его в одежде кузнеца должна была пройти через ад. Подойдя к воротам ада, Сметсе увидел в открытых окнах чертей, которые когда-то напугали его, показавшись над рекой Лис, а сейчас изо всех сил терзали и мучали бедных грешников. Сметсе подошел к привратнику, но тот, увидя его, завопил дурным голосом:

– Сметсе здесь, Сметсе Смее, коварный кузнец!

И не захотел его впустить. Услышав шум, монсеньор Люцифер и госпожа Астарта со всем своим двором подбежали к окнам, и все черти – следом за ними.

И в испуге все закричали:

– Затворите двери, это Сметсе колдун, Сметсе вероломный кузнец, Сметсе сокрушитель бедных чертей! Если он войдет сюда, он все перепортит, все перевернет, все перебьет! Проваливай, Сметсе!

– Господа, – сказал Сметсе, – если я пришел сюда поглядеть на ваши рожи, которые не так уж красивы, можете мне поверить, то совсем не для своего удовольствия! Да и нет у меня никакого желания заходить к вам. Не поднимайте такой шум, господа черти!

– Ишь ты, красавчик кузнец! – отвечала госпожа Астарта, – сейчас ты прячешь свои коготки, а как попадешь в наше жилище, так сразу их выпустишь. Ты нам покажешь, как ты зол и коварен, и всех нас убьешь: меня, моего доброго супруга, моих друзей! Поворачивай назад, Сметсе, поворачивай!

– Сударыня, – сказал Сметсе, – вы самая красивая дьяволица из всех, мною виденных, но это еще не дает вам основания так дурно судить о намерениях ближнего.

– Послушайте только этого добряка! – возмутилась госпожа Астарта, – как он умеет прятать свою низость за медовыми речами! Гоните его, бесы, только не причиняйте ему большого вреда!

– Сударыня, – сказал Сметсе, – благоволите меня выслушать!

– Поворачивай, кузнец! – заорали черти и стали кидать в него горящими углями, раскаленными докрасна камнями и всем, что попадало им под руку. И Сметсе пустился от них наутек.

Через некоторое время он очутился у стен чистилища. Напротив вела вверх лестница с надписью внизу: «Эта дорога ведет в рай».

И Сметсе, очень обрадовавшись, начал подниматься по лестнице, сплетенной из золотых нитей, где местами выпирали острые шипы, подтверждая тем самым слова господни: «Широка дорога в ад, трудна и мучительна дорога в рай».

И правда. Сметсе очень скоро ободрал себе ноги в кровь. Но он все-таки шел неустанно все вверх и вверх и остановился лишь, когда насчитал тысячу тысяч ступенек и уже не видел ни ада, ни земли. Тут ему захотелось пить; но пить было нечего, и он уже помрачнел, как вдруг рядом с ним проплыло облачко, и он с радостью его проглотил. Облачко это показалось Сметсе не столь восхитительно вкусным, как кружечка брёйнбиира, но он утешился, подумав, что нельзя же всюду и везде жить в свое удовольствие. Поднимаясь по ступенькам, он вдруг заметил, что с трудом придерживает на голове свою шапку. То задул коварный осенний ветер, который мчался на землю, чтобы сорвать последние листья с деревьев, и так сильно тряхнул Сметсе, что бедняга чуть не свалился вниз. Едва буря унялась, как Сметсе почувствовал, что проголодался, и очень пожалел о добром куске говядины, копченном на сосновых шишках, – спасительной пище бездомных странников. Но он несколько приободрился при мысли, что не может ведь человек все предусмотреть.

Неожиданно он заметил страшного орла, который летел к нему с земли. Орел, вероятно, принял Сметсе за жирного барана и теперь парил над ним, собираясь устремиться на него, как пуля из мушкета. Но славный кузнец был не трусливого десятка: он вовремя отскочил и, схватив птицу, проворно свернул ей шею. Продолжая свой путь, Сметсе ощипал с нее перья и съел несколько кусочков сырого мяса, хотя нашел его жестковатым. Однако, вооружившись терпением, он доел мясо до конца за неимением другого. И вот так, терпеливо и мужественно, он шагал все выше и выше много дней и ночей, не видя ничего, кроме синевы небес и бесчисленных солнц, лун и звезд над головой, под ногами, справа и слева, словом – везде. И ему чудилось, что он находится в центре прекрасного шара, внутренние стенки которого окрашены дивной лазурью, усеянной всеми этими солнцами, лунами и звездами. И великое это безмолвие и беспредельность испугали его.

Но тут внезапно Сметсе охватило сладостное тепло, он услышал благозвучные голоса, отдаленную музыку, шум работ и увидел огромный город, окруженный стенами, над которыми возвышались дома, деревья и башни. И ему показалось, что он, помимо своей воли, стал подниматься быстрее; сойдя с последней ступеньки, он оказался у ворот города.

– Клянусь Артевелде! – сказал Сметсе, – передо мною рай.

И он постучал в ворота. Святой Петр вышел отворить.

Сметсе немножко оробел, глянув на исполинскую фигуру доброго святого, на его густые волосы, рыжую бороду, широкое лицо, высокий лоб и пронизывающие глаза, которые, казалось, видели человека насквозь.

– Ты кто? – спросил святой.

– Святой Петр! – сказал кузнец, – я Сметсе Смее, проживал раньше в Генте, на Луковичной набережной, а сейчас прошу вас позволить мне войти в наш рай.

– Нет, – отвечал святой Петр.

– Ах, сударь, – жалобно сказал Сметсе, – если это потому, что я при жизни продал душу дьяволу, то смею вас уверить, что я глубоко раскаялся, вырвался из его когтей и ничего из богатств его себе не оставил.

– Кроме мешка, полного золотых, – отвечал святой Петр, – и посему ты сюда не войдешь!

– Сударь, я не так виновен, как вы думаете: мешок остался у меня в доме, потому что был освящен, и я решил, что могу его сохранить. Смилуйтесь надо мной, я не ведал, что творил. Благоволите также принять в соображение, что я пришел из дальней стороны, очень утомился и охотно отдохнул бы в вашем добром раю.

– Сматывай удочки, кузнец! – сказал святой Петр, держа ворота в рай полуоткрытыми.

Однако же Сметсе проскользнул в эту щель, быстро снял с себя кожаный передник, сел на него и заявил:

– Сударь, я сижу на своем добре, вы не можете согнать меня с него.

Святой Петр приказал отряду ангелов, вооруженных алебардами, прогнать кузнеца, что они незамедлительно сделали.

Однако же Сметсе не переставал громко стучать кулаками в ворота, жаловаться, плакать и кричать:

– Сударь, сжальтесь надо мной, разрешите, пожалуйста, войти, я раскаиваюсь во всех грехах, что совершил, и даже в тех, что не совершил. Сударь, дозвольте мне войти в благословенный рай, сударь…

Услышав его, святой Петр высунул голову из-за стены и сказал:

– Кузнец, если ты будешь еще так шуметь, я прикажу отправить тебя в чистилище!

И бедный Сметсе, умолкнув, уселся на свое место, и так провел несколько печальных дней, глядя на входящих в рай.

Прошла неделя, а он питался лишь хлебцами, которые бросали ему сверху праведники, да еще виноградинами с засохшей лозы, обвивавшей выступ райской стены.

И Сметсе затосковал от безделья. Он все время ломал голову, стараясь придумать себе какую-нибудь работу, чтобы немного развеселиться. И, придумав, он закричал так громко, что святой Петр высунул голову из-за стены:

– Что тебе надобно, Сметсе?

– Сударь, – отвечал кузнец, – не могу ли я с вашего позволения спуститься на землю на одну ночь, чтобы повидаться с моей доброй женой и привести в порядок мои дела?

– Можешь, Сметсе! – сказал святой Петр.

Глава восемнадцатая

Из которой мы узнаем, за что выпороли Сметсе.

Наступил канун праздника всех святых; было очень холодно, и жена Сметсе готовила себе на кухне вкусную смесь из сахара, яичных желтков и брёйнбиира, чтобы излечиться от жестокого кашля, который беспокоил ее с того самого дня, как умер ее муж.

Сметсе постучал в кухонное окошко, и жена его очень испугалась.

– Муженек, – жалобно закричала она, – ты пришел меня мучить, чтобы я молилась за тебя? Я молюсь за тебя, сколько в моих силах, но могу еще больше молиться, коли так надо. Тебе нужны мессы? Ты получишь и мессы, и молитвы, индульгенции тоже получишь. Я куплю тебе индульгенции, поверь мне, муженек, только скорей возвращайся, откуда пришел!

Но Сметсе продолжал стучать.

– Мне не мессы нужны, не молитвы, а крыша над головой, и поесть, и попить; на дворе лютая стужа, сильный ветер, можно замерзнуть. Жена, отвори дверь!

Услышав эти слова, она закричала еще громче, потом начала молиться, креститься, бить себя в грудь, но дверь отворить не собиралась.

– Уходи, уходи, муженек, – только твердила она, – и мессы будут у тебя, и молитвы!

Кузнец тут приметил, что окно на чердаке было открыто: он влез через него в дом, спустился по лестнице и предстал перед женой; но, не желая напугать ее еще больше, так как она с громким криком, призывая на помощь соседок, пятилась все время назад, он не подошел к ней, а присел поодаль, на табурете.

– Разве ты не видишь, женушка, – сказал он, – что я на самом деле Сметсе и вовсе не думаю обидеть тебя?

Но она слушать ничего не хотела, спряталась в угол, и, лязгая зубами, выпучив на него глаза, делала ему знаки рукой, чтобы он удалился, – со страху она вовсе лишилась речи.

– Жена, – дружелюбно обратился к ней кузнец, – так-то привечаешь ты своего бедного мужа, так-то справляешь праздник по случаю его возвращения после долгой разлуки? Ох, ты уже позабыла, сколько лет мы дружно жили с тобой, душа в душу!

Услышав такой ласковый веселый голос, она тихо и робко ответила:

– Нет, господин покойник, не позабыла!

– Так отчего же ты так испугалась? Неужто не узнаешь жирное лицо своего мужа, его круглое брюшко, его голос, каким он когда-то с такою охотой здесь распевал?

– Узнаю, – прошептала она.

– А коли узнаешь, почему ты не смеешь подойти и дотронуться до меня?

– Ах, сударь, вот уж никак не смею, – сказала она, – говорят, что у того, кто дотронется до покойника, омертвеют руки и ноги.

– Подойди, жена, – молвил кузнец, – не верь этим вракам!

– Сметсе, ты и вправду мне не сделаешь ничего худого?

– Ровно ничего, – отвечал он и взял ее за руку.

– Ах, – спохватилась она, – бедный мой муж, ты, наверное, продрог и тебе хочется поесть и попить?

– Ну конечно!

– Так пей же, ешь и согрейся!

И пока Сметсе ел и пил, он рассказал жене, что все никак не может попасть в рай, но теперь решил захватить из своего погреба бочонок брёйнбиира и несколько бутылок вина, чтобы продавать их тем, кто входит в святой град, а на вырученные деньги покупать себе наивкуснейшую еду.

– Все это хорошо, муженек, – заметила она, – но даст ли тебе святой Петр разрешение открыть кабачок у ворот рая?

– Надеюсь, что даст, – отвечал он.

И нагрузившись бочонком брёйнбиира и бутылками вина, Сметсе стал вновь подниматься в рай.

Остановившись у райской стены, он немедля устроил кабачок под открытым небом, ибо воздух в этом небесном месте прекрасен, и в первый же день всяк, входивший в рай, пропускал у него по стаканчику, и все хорошо платили ему – из сочувствия.

Однако многие захмелели и явились в рай в нетрезвом виде. Святой Петр услышал об этом и, дознавшись до причины такого конфуза, предписал Сметсе прекратить торговлю напитками, а его самого велел пребольно выпороть.

Глава девятнадцатая

О праведном суде господа Иисуса.

Вскоре приказала долго жить и жена Сметсе: уж очень она напугалась, увидев призрак своего мужа.

Душа ее прямиком полетела в рай, и там, у стены, заметила она бедного Сметсе, который сидел в грустном раздумье. При виде жены он радостно вскочил со своего места.

– Жена, я пойду с тобой!

– Как же ты осмелишься?

– Я спрячусь под твоей юбкой, она такая широкая, что меня не заметят.

Так Сметсе и сделал; жена постучала в райские ворота, и святой Петр ей отворил.

– Входи, добрая женщина! – сказал он.

Но, заметив ноги Сметсе, которые выглядывали из-под юбки жены, святой Петр закричал:

– Окаянный кузнец! Долго ты еще будешь измываться надо мной? Уходи отсюда, продавшийся дьяволу!

– Ах, сударь, – взмолилась женщина, – сжальтесь над ним, или позвольте мне остаться вместе с ним!

– Нет, – сказал святой Петр, – твое место здесь, а его – там. Входи же, а он пусть отправляется прочь, да поживее!

И она вошла в рай, а Сметсе остался за стеной. Но ровно в полдень, когда ангелы-повара принесли жене Сметсе ее порцию чудесного пирога с рисом, она подошла к стене и, перегнувшись вниз, крикнула:

– Ты здесь, муженек?

– Да, я здесь, – отвечал он.

– И ты голоден?

– Конечно.

– Ну так вот, – сказала она, – разверни свой кожаный передник, и я брошу тебе пирог с рисом, который мне сейчас дали, только спрячь его хорошенько, муженек, и съешь поскорее!

– Ну, а как же ты, – спросил он, – что же ты будешь есть?

– Пока ничего, – отвечала она, – но я слышала, что скоро будет ужин.

И Сметсе, поев пирога с рисом, почувствовал сразу, как у него прибавилось силы, ибо этот пирог был сочнее и аппетитнее самого лучшего мяса. Тем временем жена его, прогулявшись по раю, снова подошла к стене и стала рассказывать Сметсе, что она там увидала.

– Ах, муженек, в раю так чудесно! как бы я хотела, чтобы и ты был здесь! Вокруг господа Иисуса сидят мудрецы и рассуждают с ним о добре, о любви, о справедливости, о знании и красоте, а также о том, как лучше управлять людьми и как сделать, чтобы все были счастливы. Слова их звучат, точно музыка. И каждое мгновение они бросают в мир семена прекрасных, добрых, справедливых, правдивых мыслей. Но люди так злы и глупы, что топчут ногами эти семена или дают им засохнуть. А немного поодаль в разных местах сидят гончары и золотых дел мастера, каменщики и маляры, кожевники и сукновалы, плотники и кораблестроители, и надобно видеть, что за прекрасные вещи они создают, каждый – в своем ремесле. И когда они что-нибудь уж очень хорошо сработают, тогда они тоже бросают добрые семена в мир, но и эти семена частенько погибают.

– Жена, а кузнецов ты там не видала?

– И кузнецов видала!

– Ах, как бы я хотел вместе с ними работать! – сказал Сметсе. – Ведь мне так стыдно, что я должен здесь жить, будто дармоед какой, ничего не делая и кормясь подаянием. Но послушай, жена! Уж если святой Петр не хочет пустить меня в рай, попроси за меня господа Иисуса, он добр и, быть может, смилостивится надо мной.

– Иду, муженек, иду, – отвечала она. Когда Иисус, окруженный своими мудрыми советниками, увидел женщину, приблизившуюся к нему, он сказал ей:

– Я узнаю тебя, добрая женщина, при жизни ты была замужем за кузнецом Сметсе, который так хорошо принял меня, когда я в образе младенчика спустился на землю со святым Иосифом и святой Марией. А разве твой муж не в раю?

– Ах, нет, господи Иисусе, – отвечала она, – мой муж остался за воротами, он очень опечален и огорчен, святой Петр его сюда не пускает.

– А почему? – спросил Иисус.

– Уж и сама не знаю почему, – отвечала она.

Но тут ангел, заносивший на медную доску список людских прегрешений, вдруг вмешался:

– Сметсе не может войти в рай, ибо, избавившись от дьявола, он сохранил у себя его деньги.

– О, это большое преступление, – сказал Иисус, – но разве он не раскаялся?

– И еще как! Да и всю свою жизнь он был добрым, сострадательным, милосердным.

– Пошлите за ним! – повелел Иисус, – я хочу сам его допросить.

Несколько ангелов с алебардами повиновались и привели Сметсе к сыну божьему, который сказал ему так:

– Сметсе, это правда, что ты сохранил у себя деньги дьявола?

– Да, господи! – отвечал кузнец, и коленки у него застучали друг о дружку от страха.

– Сметсе, это нехорошо! Уж лучше человеку страдать от всяких мук, печалей и забот, чем хранить деньги дьявола, который так зол, уродлив, несправедлив и лжив. Но, может быть, ты расскажешь мне о каком-нибудь похвальном поступке, которым ты хоть чуточку загладил свою великую вину?

– Господи, – сказал Сметсе, – я долго сражался вместе с зеландцами за свободу совести и вместе с ними терпел голод и жажду!

– Это хорошо, Сметсе, но продолжал ты и дальше так похвально вести себя?

– Увы, господи, нет! – признался кузнец, – говоря без утайки, храбрости моей хватило ненадолго: я вернулся в Гент и вместе с другими продолжал сносить испанское иго [31].

– Это дурно, Сметсе, – отвечал Иисус.

– Господи! – заплакала жена кузнеца, – никто не был щедрее его к беднякам, ласковее со всеми, добрее с врагами, даже с гадким Слимбруком!

– Это хорошо, Сметсе, – сказал Иисус, – но нет ли у тебя еще какой-нибудь важное заслуги?

– Господи, я всегда с радостью работал, ненавидел лень и уныние, искал веселья и забавы, любил петь песни и с охотой попивал брёйнбиир, посланный мне богом.

– Это хорошо, Сметсе, но еще недостаточно!

– Господи! – продолжал кузнец, – я что было силы избил мерзкие призраки Якоба Гессельса, герцога Альбы и Филиппа Второго, короля Испании.

– Вот это отлично, Сметсе, – сказал Иисус, – разрешаю тебе войти в мой рай!

[1] Лис – приток Шельды, впадающий в нее близ Гента.

[2] Артевелде, Якоб (ок. 1290–1345) – вождь гентских сукноделов, восставших в 1338 г. против фландрского графа.

[3] Bruinbier (флам.) – сорт темного пива.

[4] ... недолюбливали реформатов – В Нидерландах, состоявших в XVI в. из 17 провинций, куда входила и Фландрия (иногда имя Фландрии распространялось на всю страну), наиболее широкое распространение из всех реформационных учений имел кальвинизм.

[5] Гёз (от фр. gueux – нищий) – в период Нидерландской буржуазной революции XVI в. – прозвище народных повстанцев, которые на суше («лесные гёзы») и на море (морские гёзы) вели борьбу с испанским господством. Особенно важную роль играли «морские гёзы».

[6]… сражался на море с испанцами на стороне жителей Зеландии – Зеландия была одной из первых нидерландских провинций, восставших против владычества Испании.

[7] Валхерен – один из островов, на которых расположена большая часть Зеландии; находится близ устья Шельды.