355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Шарль Эксбрайя » Счастливого Рождества, Тони! » Текст книги (страница 1)
Счастливого Рождества, Тони!
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 20:42

Текст книги "Счастливого Рождества, Тони!"


Автор книги: Шарль Эксбрайя



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Шарль Эксбрайя
СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА, ТОНИ!

Мэтру Антуану Дэлуму в знак дружбы.

Ш. Э.

Пролог

Мне нравится Куршвель. Там, наверху, возникает ощущение, будто я больше не принадлежу к тому миру людей, где обычно вынужден вести довольно странный образ жизни. Под предлогом служения отчизне мне пришлось совершить немало поступков, хоть и необходимых, но такого свойства, что гордиться особенно нечем, во всяком случае, когда, как говаривали во времена монархии, я возвращаюсь к «партикулярной» жизни. Единственным оправданием того, что к тридцати четырем годам я успел прикончить полдюжины ближних, может служить лишь их собственное откровенное стремление отправить меня туда, где оказались сами. Причина проста – последние восемь лет я работаю в секретных службах, а при таком ремесле не рекомендуется ни воротить нос от грязи, ни щепетильничать.

Да, мне нравится Куршвель, но особенно – до начала сезона, пока на этот модный горный курорт не понаехали наслаждаться дорогостоящими удовольствиями зимнего спорта многочисленные семейные пары. Не очень-то я люблю смотреть на чужие семьи. Возможно потому, что моя собственная давным-давно развалилась, а создать новую не хватало ни желания, ни упорства. Меж тем с возрастом невольно начинаешь об этом жалеть. В то же время за годы работы я навидался таких дряней и стерв, что определенная недоверчивость вполне оправданна. Короче, я еще не встречал женщины, которая внушила бы мне достаточно сильные чувства, чтобы навсегда оторвать от ненавистной, но уже въевшейся в плоть и кровь работы. Да и кем бы я тогда стал? Нужных бумаг у меня нет, а взглянув на мои, ни один хозяин явно не пришел бы в восторг.

В тот раз я против обыкновения оказался в Куршвеле незадолго до Рождества, но лишь потому, что слишком долго меня удерживало вдали от него одно дело более чем деликатного свойства. По правде говоря, я вообще чуть не отказался от отпуска, несмотря на настоятельную потребность проветрить легкие и подышать чистым воздухом после всех тех мерзостей, с которыми мне пришлось возиться почти три месяца. Однако шеф моего отдела отлично все понял и чуть ли не силой затолкал меня в поезд. Он относится ко мне с большой симпатией, особенно после удачно выполненного задания.

Итак, я приехал около недели назад. Днем я старался держаться подальше от шумных снобов и от тех мест, где избалованные девицы, с трудом ковыляя на роскошных лыжах, демонстрируют последние творения парижских законодателей спортивной моды. Но по вечерам, закрыв за собой дверь комнаты, я чувствовал, как на меня наплывает куда более тяжкое, глубокое и неизбывное одиночество, чем в любом большом городе. Нет ничего тоскливее мертвой тишины безликого гостиничного номера. Хочешь не хочешь, но стоит сесть в кресло – и в голове начинают прокручиваться одни и те же невеселые мысли. Тишина волей-неволей заставляет ворошить прошлое, а возвращаюсь я из его глубин усталый, расстроенный и совсем упавший духом. Ох уж все эти «если бы», которыми неудачники ежевечерне растравляют старые раны или пытаются тешить себя надеждами, в глубине души уже ни во что не веря! Наконец, сообразив, что окончательно тону в бесцельных сожалениях, я встаю, встряхиваюсь, как угодившая в лужу собака, и бегу в бар или ресторан «Шале де Луз» – туда, где собираются люди. Пусть я их не выношу, но одиночество еще нестерпимее.

В баре-то я и познакомился с Даниэль. По правде говоря, в нашей встрече трудно было бы усмотреть волю свыше или хотя бы начало романтического приключения, но каждый из нас сидел за столиком один, и этого вполне хватило, чтобы перекинуться парой слов. На высоте более полутора тысяч метров условности стираются. Мы с первого взгляда понравились друг другу. Даниэль рассказала, что работает секретаршей в крупной парижской фирме стекловолокна. А я представился сотрудником страховой компании, для пущей важности назвав Ллойда. Потом девушка познакомила меня с братом. Смазливый Жан-Клод смахивал на одного из тех многочисленных альфонсов, которых богатые и слегка чокнутые пожилые дамы вечно таскали с собой в период между двумя мировыми войнами. Очень скоро парень начал действовать мне на нервы. Очевидно почувствовав это, он не стал навязываться. А мы с Даниэль поужинали вместе, немного потанцевали, выпили по рюмочке и договорились утром встретиться и побродить пешком (как и я, Даниэль не испытывала особого пристрастия к лыжному спорту).

Даже странно, насколько мы с первой минуты настроились на одну волну. Общие вкусы, симпатии и антипатии, почти одинаковые надежды и мечты… И я начал всерьез думать, что наконец обрел ту, кого, не решаясь себе в том признаться, уже давным-давно искал. Однако продвигался я очень осторожно, тщательно прощупывая почву. Я так боялся нового разочарования… Но все, казалось, идет как нельзя лучше. Даниэль было двадцать девять лет, родители ее умерли много лет назад, и девушке пришлось самой воспитывать Жан-Клода – брат на четыре года младше. Теперь же она устала от этой опеки. Жизнь далеко не всегда баловала Даниэль, но она и не пыталась строить из себя образец добродетели. Однако сейчас, ближе к тридцати годам, достигнув определенного благополучия, ей вдруг захотелось устроить свою судьбу, короче, бросить якорь. Что до меня, то я тоже далеко не лауреат премии Монтиона[1]1
  Награда за особые достижения на стезе добродетели.


[Закрыть]
, да и вообще с некоторой подозрительностью отношусь к непорочным голубкам. Не говоря уж о том, что подобные барышни сами не жалуют ребят вроде меня. Единственное, что меня беспокоило, так это необходимость рано или поздно признаться Даниэль, чем я занимаюсь на самом деле. Само собой, я мог бы сделать вид, будто служу в министерстве, к которому приписана наша контора, но Даниэль не дурочка и очень скоро заметила бы, что у меня довольно-таки своеобразный режим работы. К тому же я вообще не любитель наводить тень на плетень, по крайней мере в тех случаях, когда этого вполне можно не делать, а Даниэль я достаточно доверял и успокаивал себя, думая, что она воспримет известие с полной невозмутимостью.

Между прочим, события развивались совсем не так быстро, как получается на бумаге. И, если поразмыслить, это даже удивительно, поскольку я вовсе не из тех, кто робеет с девушками. Мое существование настолько неопределенно, что я просто не могу позволить себе роскошь долго бродить вокруг да около. Бесконечные ухаживания, ахи да охи и прочая чушь хороши для людей, прочно стоящих на земле и уверенных в будущем. Зато мне и приходилось иметь дело в основном с не слишком взыскательными подружками, не привыкшими ломать голову над чем бы то ни было. Такие в перерыве между двумя свиданиями отнюдь не задумываются над доказательствами божьего милосердия или взаимоотношениями человеческого существа и бесконечности. И все же, насколько я помню, двух или трех женщин, с которыми я бы, наверное, смог довольно долго жить в полном согласии, мне встретить довелось. К несчастью, все они занимались тем же ремеслом, что и я, и их уже нет на свете. Мы служили под разными флагами.

На следующий же день после знакомства Даниэль предупредила меня:

– Если вы ищете приключений, Тони, давайте лучше сразу расстанемся добрыми друзьями. В Куршвеле вы без труда найдете то, что вам нужно. Я же хочу и ожидаю совсем другого.

Выяснив этот вопрос, мы провели три восхитительных дня, я говорю восхитительных, потому что именно в это время зародилась сначала зыбкая, но с каждым часом крепнущая нежность. По правде сказать, в подобных случаях на спутницу сначала толком не обращаешь внимания, по-настоящему интерес возникает в ту минуту, когда вдруг начинаешь тяготиться ее отсутствием. Нечто похожее я испытал уже во второй вечер, когда Даниэль под каким-то предлогом ушла, оставив меня одного. И я лег спать, мечтая поскорее дождаться утра и снова ее увидеть. Значит, попался. Чувства Даниэль, по-моему, развивались в том же направлении. Во всяком случае, мы не раз подолгу молчали, радуясь, что мы вместе и не надо ничего говорить, а такие вещи не обманывают. И я даже стал поглядывать на детей с гораздо меньшим отвращением, чем обычно. В голове невольно мелькало, что, быть может, в один прекрасный день я все-таки покатаю на санках маленького Тони… О, стоит только дать волю воображению – и попробуй потом его угомонить! Однажды, когда мы с Даниэль стояли на краю площадки, нависающей над долиной, я взял девушку за руку.

– Я счастлив, искренне счастлив, Даниэль, что мы сможем вместе отпраздновать наше первое Рождество!

Она пристально посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться в моей искренности.

– Я тоже, Тони.

Мы не поцеловались, как это принято в романах, просто я чуть крепче сжал ее пальцы, и, по-моему, это было нашей первой лаской, первым признанием. Мы стояли и улыбались холодному ветру, как будто омывавшему, очищавшему нас от прошлого, чтобы мы почувствовали себя совершенно новыми людьми, готовыми начать все сначала. Пожалуй, никогда в жизни я не испытывал такой радости. Мне казалось, с Даниэль любые испытания станут легче и проще. В гостиницу, где жили моя невеста (мысленно я уже называл Даниэль именно так) и ее брат, мы спустились под руку. В камине горел огонь, на столике дымился чай, и мы, не сговариваясь, начали вслух мечтать о будущем. Я парил в облаках, и Даниэль, поставив чашку на стол, вдруг рассмеялась.

– Представляю выражение лица Жан-Клода, когда он узнает о наших планах!

Про себя я от души пожелал, чтобы это выражение было по крайней мере любезным. А девушка, вероятно угадав мои мысли, добавила:

– Надеюсь, вы с ним поладите, иначе я буду глубоко несчастна!

У меня не хватило духу возражать, и я поклялся, что Жан-Клод обретет во мне самого преданного старшего брата. Стыдновато, конечно, но, во-первых, я вовсе не желал создавать Даниэль лишние трудности, а во-вторых, надеялся, что, возможно, со временем и вправду начну лучше относиться к парню. Мы провели удивительно приятный час, представляя череду ожидающих нас безоблачных дней и все дальше и дальше уносясь в будущее. Потом Даниэль на минутку вышла, и я подозвал проходившего мимо торговца газетами. Купив «Франс суар», я стал машинально листать страницы, пока не наткнулся на крупный заголовок в разделе хроники: «Убийство в Кэнконс». Сначала заметка не вызвала у меня особого интереса, и лишь когда я увидел фамилию жертвы, все поплыло перед глазами. Я даже не заметил, как снова подошла Даниэль.

– В чем дело, Тони? Что с вами?

Я стряхнул оцепенение и молча ткнул пальцем в статью. Девушка села напротив и вполголоса прочитала, что сегодня утром на набережной, в двух шагах от бордоской площади Кэнконс, нашли застреленным некоего Бертрана Тривье. Даниэль удивленно посмотрела на меня.

– Ну и что? Вы знали этого типа?

– Да…

Она с отвращением скривила губы.

– Я вижу, впредь мне придется внимательно следить за кругом ваших знакомств!

– Почему?

– Так ведь этот тип, судя по тому, что здесь написано, был чем-то вроде фараона!

– А вы… не любите полицию?

– Да я просто ненавижу этих мерзких ищеек!

Жаль, она мне и вправду очень нравилась…

– Это более чем досадно, Даниэль…

На сей раз пришла ее очередь спрашивать почему.

– Просто я тоже, как вы говорите, «ищейка».

Девушка смерила меня недоверчивым взглядом, и, когда наконец удостоверилась, что я не вру, лицо ее окаменело, внезапно утратив всякую привлекательность.

– Мерзавец! – процедила Даниэль.

Я смотрел на нее в полном недоумении. Возможно ли, что это та самая женщина, чью руку я сжимал всего несколько минут назад?

– Фараон! И вы посмели?.. Подонок! Да от таких типов, как вы, Тони-легавый, меня с души воротит! Слышите? Меня от вас тошнит!

Да, я отлично слышал, но отвечать не хотелось. Зачем? А Даниэль продолжала в том же духе:

– И вы вообразили, будто я стану женой фараона? Это я-то? Да за кого ж вы меня принимали? Вам неймется из-за того, что пристрелили вашего дружка. Ну а я, представьте, очень рада! И надеюсь, он чертовски помучился, прежде чем сдохнуть!

Тут уж она хватила через край. Не знаю, что за неприятности были у Даниэль с полицией, но говорить в таком тоне о Бертране Тривье она не имела права. И даже не успев сообразить, что я делаю, я отвесил красотке пару самых крепких оплеух, какие мне только приходилось раздавать с тех пор, как я появился на свет.

Даниэль так и застыла, открыв рот и вытаращив глаза. Я думал, сейчас поднимется крик, но она не проронила ни слова. Лицо ее мертвенно побледнело, и лишь на щеках горели багровые полосы. Я встал, чувствуя, что на меня смотрят все сидящие за соседними столиками. Вот бы кому-нибудь из этих красавчиков взбрело в голову рыцарски вступиться за честь публично оскорбленной дамы! Это принесло бы мне немалое облегчение… Но никто не двинулся с места, кроме наблюдавшего эту сцену с порога Жан-Клода. Парень бросился на меня в тот момент, когда я уже выходил из зала, ухватил за плечо и слегка развернул. Жан-Клод – крепкий малый, но ему недостает моего опыта, а потому не прошло и нескольких секунд, как он уже корчился на ковре, жадно хватая ртом воздух.

А я вернулся к себе в гостиницу, потребовал счет и, собрав чемодан, распрощался с Куршвелем. Мне не терпелось поскорее добраться до Брида и сесть на скорый парижский поезд.

В купе, пока попутчики спали, я так и не смог забыться хотя бы на минуту. Я ни о чем не жалел: ни о погибшей любви, ни об испорченном отпуске, нет, меня терзало одно-единственное желание: как можно скорее снова взяться за работу, разыскать убийцу Бертрана Тривье и отправить его следом.

Ведь Бертран был моим самым давним, самым близким другом.

Глава 1

Кристиан с каменным лицом, плотно сжав губы, наблюдала, как я путаюсь в словах и бормочу нечто невразумительное. Обычно-то я могу без запинки болтать о чем угодно, но на сей раз, видно оттого, что я говорил чистую правду, язык прилипал к гортани. Гибель Бертрана нанесла мне тягчайший удар. Теперь, без него, я чувствовал, что остался один на свете. Это-то я и пытался объяснить Кристиан, вдове моего друга, но мучительно путался, с трудом связывая слова. Правда, честно говоря, поведение Кристиан не только не помогало мне, а, напротив, совсем обескураживало. Когда дверь открылась и вход преградила суровая и отчужденная женщина в черном, я неожиданно оробел. А ведь мы знали друг друга много лет. Кажется, они и с Бертраном познакомились не без моей помощи. Но сейчас Кристиан сверлила меня холодным взглядом и даже не предлагала войти, поэтому я невольно растерялся. В конце концов, я же нисколько не виноват в смерти ее мужа!

– Можно мне зайти, Кристиан?

Она молча, но с явным неудовольствием впустила меня в дом. Услышав мой голос, маленький Марк, сын Бертрана и Кристиан, выскочил в прихожую и прильнул ко мне так крепко, как только может семилетний человек, но мать почти сразу одернула его.

– Иди к себе в комнату, Марк, – сухо приказала она, – и не возвращайся, пока я сама тебя не позову!

– Но, мама, это же… крестный! – растерянно пробормотал малыш.

– Не заставляй меня повторять еще раз, Марк!

Малыш, захлебываясь слезами, покорно ушел. А Кристиан, как только мы остались в гостиной вдвоем, осведомилась:

– Что вам угодно?

На мгновение я испугался, не повредило ли горе ее рассудок.

– Но, Кристиан… Разве не естественно, что, прочитав в газете о смерти Бертрана, я тут же примчался из Куршвеля?

Она, словно смирившись с неизбежным, вздохнула.

– Ладно, валяйте начинайте… Скажите мне про достоинства Бертрана… про мужество Бертрана… про вашу братскую привязанность к Бертрану… и что мы с Марком всегда можем рассчитывать на вас в трудную минуту… Давайте же, Тони, вперед! Прошу на сцену! Выкладывайте соболезнования и убирайтесь!

Совершенно сбитый с толку, я долго не мог выдавить из себя ни звука. Неужели горе настолько изменило Кристиан, что она готова отвергнуть такую испытанную дружбу, как моя? Но потихоньку растерянность уступала место раздражению, и это в какой-то мере помогло вернуть утраченное самообладание. Как и предлагала Кристиан, я заговорил, пытаясь передать, какую боль причинила мне гибель Бертрана, как одиноко стало после его исчезновения и мне тоже, и закончил именно тем, чем она и предсказывала: уверениями, что вдова и сирота всегда могут положиться на мою дружескую поддержку. Все это я промямлил запинаясь и спотыкаясь, а суровое лицо Кристиан отнюдь не помогало справиться с волнением. Жалкое зрелище… Когда же я, запыхавшись и не в силах подобрать нужные слова, умолк, она холодно бросила:

– Все?

Я кивнул.

– Я, вероятно, должна поблагодарить вас. Стало быть, считайте, что это уже сделано. А теперь будьте любезны оставить меня…

– Но, Кристиан… есть ведь еще Марк и…

– Марк не только ваш крестник, но в первую очередь мой сын, а я не желаю, чтобы он поддерживал с вами какие бы то ни было отношения!

– Но ведь Бертран избрал меня…

– Нет, Бертран всегда поступал по-своему, и вот к чему это привело! Его и мой сын никогда не пойдет по стопам отца! Я не желаю видеть у себя в доме ни вас, ни других людей вашей профессии! Не хочу, чтобы они отравили душу малыша, с которым мне надо заново учиться жить! Только из-за таких, как вы, Марк стал сиротой! Уходите! Неужели вы не понимаете, что я ненавижу вас и вам подобных?

Идя к вдове друга, я знал, что меня ждет мучительная сцена, но никак не ожидал такой вспышки ненависти. Кристиан отлично знала, что я никоим образом не влиял на Бертрана в выборе профессии, к тому же он был на два-три года старше. И то, что казавшаяся такой прочной давняя привязанность могла рухнуть в одночасье, повергло меня в полную растерянность. Возможно, Кристиан угадала, что творится в моей душе, а может, нервы не выдержали, но, так или иначе, она вдруг упала ко мне на грудь и разрыдалась.

– Тони… О, Тони…

И я, несмотря на все ее отчаяние, подумал, что так-то оно лучше.

Марк получил разрешение вернуться к крестному. И хотя к тому времени, как я собрался уходить, они, конечно, не утешились, зато по крайней мере твердо знали, что смерть Бертрана не оставила их одних на свете: в нужный момент я всегда буду рядом. Я попрощался с Кристиан и ее сыном и, после того как малыш исчез в своей комнате, тихо добавил:

– Я еще не знаю, какое дело расследовал Бертран, но сейчас же иду к патрону просить, чтобы он разрешил мне довести работу до конца, потому что теперь у нас с убийцей личные счеты. Даю вам слово, Кристиан, я до него доберусь.

Спускаясь по лестнице, я вдруг услышал, что из-за приоткрытой двери квартиры этажом ниже доносится мотив очень популярной после Освобождения песенки «Толстяк Билл». Я так и замер на ступеньке, задыхаясь от волнения. Любимая мелодия Бертрана… Старина Тривье насвистывал ее с утра до ночи. И в голову сама собой явилась странная мысль, что таким образом Бертран дает мне понять, что вполне одобряет и мой разговор с Кристиан, и дальнейшие планы.


Шеф нашего отдела, которого мы называем просто Патрон, внешне нисколько не отвечает расхожим представлениям о такого рода людях. Скорее вы приняли бы его за коммерческого директора какой-нибудь крупной фирмы. В общем, этот высокий и худощавый седой господин в неизменно строгом темном костюме – из тех, кто всегда внушает доверие мелким вкладчикам и приходскому священнику. Помимо прочих достоинств шеф отличается безукоризненной вежливостью, никогда без толку не впадает в гнев и терпеть не может никаких разговоров на повышенных тонах. Однако на совести этого благообразного респектабельного господина больше покойников, чем у самых известных убийц в криминальной истории человечества. В тиши уютного кабинета Патрон безжалостно приговаривает к смерти людей, которых и в глаза не видел. Несомненно, именно это, честно говоря, довольно зловещее занятие и придает ему такой отрешенный, почти нечеловеческий вид. Да он и вправду живет в несколько ином мире, нежели обычные смертные. Патрон – холостяк, и никто из служащих ровно ничего не знает о его личной жизни (если таковая у него есть). Трудно даже представить, что шеф существует и вне своего кабинета, что он ест, пьет и спит, как все прочие. Пожалуй, сама мысль об этом способна поставить в тупик любого из его подчиненных.

Патрон принял меня сразу и предложил сесть в кресло напротив своего стола.

– Я вижу, вы прервали отпуск, Тони?

– Да.

– Из-за Бертрана?

– Да.

Шеф вздохнул.

– Скверная история… – Он немного помолчал. – Я очень ценил Бертрана Тривье, – добавил он.

Вот и вся надгробная речь, какой удостоился мой товарищ, но, невзирая на ее краткость, я почувствовал, что Патрон искренне скорбит о Бертране.

– И вы, естественно, хотите продолжить его дело?

– Само собой.

– А как себя чувствует вдова?

Я пожал плечами. Что тут ответишь?

– Я выясню у министра, что мы можем сделать и для нее, и для мальчика… вашего крестника, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно.

Он устало пригладил волосы.

– Тривье – не первый из моих агентов, кто так внезапно покинул наш мир, но с этим тяжко, очень тяжко свыкнуться. Вы что-нибудь знаете о его задании?

– Нет.

– Тогда слушайте. В Бордо, точнее, в его пригороде Бегле, есть завод Министерства-национальной безопасности. Возглавляет его некий господин Турнон. Там ведутся разнообразные исследования, связанные с созданием сверхточных приборов. Но чем занимаются тамошние инженеры на самом деле, мало кто знает, и официально завод выпускает бытовую технику. В последние несколько лет группа Турнона бьется над проблемой миниатюризации. Успех в этой области позволил бы значительно сократить расходы на производство ракет-перехватчиков и несколько поколебать, казалось бы окончательное и бесповоротное превосходство русских. До сих пор наверху относились к такой возможности довольно скептически, но чуть больше месяца назад один из инженеров Турнона, Марк Гажан, добился очень интересного, с точки зрения специалистов, решения. Дабы не возбудить любопытства иностранных агентов, мы решили еще на некоторое время оставить Гажана в Бегле, сделав вид, будто он продолжает работу. Очевидно, это было ошибкой. Две недели назад инженер исчез.

– Вместе с планами?

– Разумеется.

– И не оставил следов?

– В том-то и дело. В прошлые выходные они с женой ездили отдыхать. В воскресенье соседи видели, как подъехала их машина, мадам Гажан передала супругу ключ от гаража, который находится в нескольких сотнях метров от их виллы, и с тех пор об инженере ни слуху ни духу. Можно подумать, он просто испарился.

– Вместе с машиной?

– Да. Мы обследовали всю границу с Испанией, но и это не дало никаких результатов. Наши агенты по ту сторону Пиренеев даже не слышали ничего, что имело бы хоть косвенное отношение к Гажану или его исследованиям.

– А жена?

– По-прежнему в Бордо. Похоже, она действительно волнуется и сама первой сообщила об исчезновении мужа.

– А как выглядит ее счет в банке?

– Очень скромный, и за последние полгода – никаких изменений. Ни значительных трат, ни новых вкладов.

– Планы, вы сказали, тоже исчезли?

– Да, вместе с Гажаном. Он ни на минуту с ними не расставался, якобы опасаясь утечки.

– А что вы думаете о Турноне?

– По всей видимости, он вне подозрений.

– Так что же тогда?..

– К несчастью, я знаю не больше вашего. В Бордо у нас есть свой агент, Антуан Сальваньяк. Время от времени мы пользуемся его услугами, хотя он и не в штате. Но и Сальваньяк в таком же недоумении. Этот Гажан, казалось, вел самую образцовую жизнь. Никаких пороков или страстей за ним не замечали. На окружающих он производил впечатление ученого, помешанного на своих вычислениях. По общему мнению, обожал жену. Короче говоря, никому бы и в голову не пришло, что такой человек способен кинуться в бега.

– А как насчет политических взглядов?

– Да вроде бы политика его не особенно интересовала. Гажан почти никогда не разговаривал на такие темы. По свидетельству жены и друзей, не похоже, чтобы он питал какие бы то ни было пристрастия к восточному лагерю, хотя, будь это так, он, разумеется, тщательно скрывал бы свои симпатии.

– А что он читал?

– В основном научную литературу и детективы.

– Кто его друзья?

– Это скорее знакомые. Коллеги с завода и еще некий Фред Сужаль, преданный воздыхатель Эвелин Гажан, своего рода рыцарь, утративший всякую надежду на взаимность и смирившийся с существующим положением.

– А могу я узнать, каково ваше личное мнение?

– По правде говоря, у меня его нет. Однако я склонен думать, что Гажан давно готовился к побегу и просто удрал.

– На Восток?

– Конечно.

– И бросил жену?

– А почему бы и нет? Стоит человеку вообразить, будто он выполняет особую миссию, и все остальное уже не имеет для него никакого значения. А кроме того, не исключено, что супруга Гажана морочит нам голову и спокойно выжидает удобного момента присоединиться к мужу. Мы ведь не сможем следить за ней до бесконечности!

– А зачем ей бежать за мужем? Из любви?

– Может, и так. Но не забывайте, что исследования Гажана стоят многих миллионов. Вне всякого сомнения, найдется немало желающих купить его изобретение очень и очень дорого. Мадам Гажан около тридцати лет, говорят, она на редкость хороша собой и к тому же любит одеваться. По-моему, мысль о весьма обеспеченной жизни под чужими небесами не должна ее испугать. Скорее наоборот. Но, повторяю, это лишь более или менее недоброжелательное предположение, и пока у нас нет никаких оснований считать его оправданным.

– А какова роль Бертрана во всей этой истории?

– Я отправил парня в Бордо разобраться, что там произошло. Сама его гибель доказывает, что он вышел на очень любопытный след. К несчастью, Тони, у вашего друга был один крупный недостаток: он любил удивлять и обожал театральные эффекты. В результате Тривье ни словом не обмолвился Сальваньяку о возникших у него подозрениях, и мы не смогли предупредить удар. Но и своей смертью он оказал нам последнюю услугу. Теперь мы точно знаем, что Гажан не исчез бесследно – в Бордо остались какие-то зацепки. Сам я думаю (хотя и не могу утверждать наверняка), что, возможно, Бертран вышел на тех, кто помогал инженеру скрыться.

– Хорошо. И что я должен делать дальше?

– Садитесь на бордоский скорый. Он уходит в половине седьмого. В Бордо вы остановитесь в отеле «Сплендид», спокойно переночуете, а утром отправитесь к Сальваньяку – у него свой гараж. Там попросите внаем машину, но не какую-нибудь, а непременно зеленый «воксхолл». Машина эта скоро начнет барахлить (не волнуйтесь, я говорю о воображаемых неполадках), и вы получите прекрасную возможность поддерживать постоянную связь с коллегой.

– Значит, в Бордо мне надо искать Гажана?

Патрон пристально посмотрел мне в глаза.

– На Гажана мне чихать, Тони. Я хочу получить обратно чертежи.


Я ничуть не устал, и спать мне не хотелось. Поэтому я оставил чемодан на попечение грума, а сам пошел прогуляться по ночному Бордо. Я давно питаю слабость к этому городу и, поднявшись вверх по бульвару Интенданс, стал с удовольствием бродить наугад по старинным улочкам. Никакой определенной цели у меня не было. Просто я надеялся таким образом восстановить прежнее знакомство со столицей департамента Жиронда. Хоть и приближалось Рождество, ночь стояла довольно теплая, и мне нравилось идти быстрым шагом, сунув руки в карманы и подняв воротник пальто. Время от времени я вспугивал влюбленные парочки, явно недовольные вторжением незнакомца на их территорию. Ничего, пройдет совсем немного времени, и они в свою очередь станут досадной помехой для влюбленных, которым сейчас еще только предстоит родиться на свет. Машинально скользнув глазами по написанному на одной из витрин имени владельца магазина, я снова подумал о своем друге Бертране. Быть может, приехав в Бордо, Тривье гулял по тем же улочкам и с улыбкой раздумывал, что подарить на Рождество Кристиан и Марку? Этого хватило, чтобы приподнятое настроение вмиг улетучилось, и, словно напоминая, что я приехал в эти края вовсе не отдыхать, задул пронизывающий ветер. Где-то в этом городе спит человек, убивший моего друга Бертрана Тривье, и я его тоже убью.


Гараж Сальваньяка находился неподалеку от площади Люз, на улице, перпендикулярной одноименной аллее. Встретивший меня механик слегка удивился, узнав, что на все время пребывания в Бордо я хочу нанять именно «воксхолл».

– Вы и впрямь настаиваете на этой марке? – переспросил он, растерянно почесав затылок.

– В Париже у меня точно такая же, и я к ней привык.

– Да, конечно… Но, знаете, лучше б вам потолковать об этом с хозяином, потому как, хоть у нас и есть один «воксхолл», я даже не представляю, в состоянии он двинуться с места или нет.

Именно этого я и хотел: теперь меня отведут к Сальваньяку без всяких просьб с моей стороны.

– Вы не подождете минутку?

Да сколько угодно, милейший! Я стал болтаться по гаражу, от машины к машине, наблюдая, как один механик копается в моторе, другой моет кузов, третий лежит под стареньким «ситроеном», и всеми силами стараясь привлечь внимание к собственной персоне. Мне хотелось произвести впечатление обычного клиента, которому незачем оставаться незамеченным, – этакого доброго малого из тех, кому охотно прощают докучливую болтовню.

– Вот этот господин, шеф…

Я медленно повернулся.

– Это наш хозяин, месье, он вам все и расскажет насчет «воксхолла»…

И механик удалился с сознанием добросовестно выполненного долга.

– Так вы хотите нанять «воксхолл», месье?

Сальваньяк оказался добродушным великаном и, не будь в его волосах нескольких серебристых нитей, вполне сошел бы за нападающего бордоской команды регби.

– Да, я привык к этой марке, в Париже у меня такая же машина зеленого цвета.

– Правда? Занятно… Как ни странно, та, что я могу вам предложить, тоже зеленая.

– Тем лучше!

– Но это обойдется довольно дорого…

– Довольно или… слишком?

– Пойдемте ко мне в кабинет и все обсудим.

Едва за нами закрылась дверь, Сальваньяк неожиданно бросил:

– Вы знали Тривье?

– Он был моим лучшим другом.

– Ага… и вы приехали сюда…

– …встретиться с тем, кто его застрелил.

– О'кей!

Хозяин гаража протянул мне огромную лапищу.

– Желаю вам удачи, тем более что за время нашего недолгого знакомства Тривье произвел на меня очень приятное впечатление. Разумеется, я в вашем полном распоряжении, чем могу – помогу!

– Откровенно говоря, помимо всего прочего я должен еще разыскать чертежи некоего Гажана, а если удастся – и его самого.

Сальваньяк кивнул:

– Боюсь, это уже задачка потруднее.

– Почему?

– Да потому что сейчас он уже наверняка успел удрать на другой край света!

– У вас есть доказательства?

– Да нет, просто я так думаю.

– Но если бы Гажан так далеко бежал, зачем понадобилось убивать Тривье?

Хозяин гаража немного подумал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю