Текст книги "Интервью, взятое у собаки"
Автор книги: Сейран Сехавет
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Сейран Сехавет
Интервью, взятое у собаки
«Человек не может угодить только смерти…»
Со слов собаки
Я учился на первом курсе факультета журналистики.
Было начало сентября. Днем, после занятий, я подался в ближайшую от университета редакцию и – прямым ходом к главному редактору.
– Я журналист, – выпалил с порога и только после этого поздоровался.
Главред смерил меня взглядом.
– Статью, что ли, принес?
– Нет.
– Тогда с чем пожаловал?
– Хотел бы сотрудничать с вашей газетой… и помаленьку продвигаться вперед.
Губы главреда тронула улыбка.
– О чем можешь написать?
– О чем угодно.
– Но ты еще молод… Умеешь ли разговорить людей, найти общий язык?…
– Я даже собачий язык знаю… – брякнул я в ответ.
– Ну, тогда ступай и возьми интервью у собаки, – подхватил главред, не без иронии оглядев меня. – Понравится – опубликую.
– Ладно! – я решил не отступать. – Через недельку приду. – И вышел было из кабинета, но главред окликнул:
– Ты что, действительно знаешь собачий язык?
– Не знал бы – не говорил.
Он помедлил, пригляделся, явно заинтересованный, и огорошил вопросом:
– Тогда скажи: как на собачьем языке называют родину?
– Объедки…
– Что-что?!
– Объедки!… – я в упор взглянул на него. – Если нет больше вопросов, позвольте откланяться.
– Имей в виду, – буду ждать!
Из редакции я прямиком потопал в наш старый квартал и стал искать бездомную дворнягу Гыллы Кёпек, то есть Лохматого Кобеля. Кинулся туда, сюда – нет псины. Приуныл, но не отчаялся. Вспомнил, что чаще всего Гыллы Кёпек дрыхнет где-нибудь на старом кладбище, двинулся туда, но и там не нашел. То ли в воду канул, то ли вознесся… Я невольно глянул на небо, а там, с севера, нависла мохнатая туча, смахивающая на нашу дворнягу. Ну, точь-в-точь – и голова, и морда, и хвост…
Откуда-то возник пожилой мужчина, завсегдатай этого скорбного места.
– Салам-алейкум.
– Салам!… – воспрянул я. – Скажи-ка, дядя, где твой дружок?
– Нет у меня никаких друзей, окромя Гыллы Кёпека.
– Так и я о нем!…
– Ну, коли так – пошли…
Мужчина повел меня через лабиринты оград.
В округе этого дяденьку всегда видели с мохнатым псом и считали, что Гыллы Кёпек принадлежит ему, но пес был ничей и принадлежал только самому себе.
Вдруг мужчина остановился.
– Запарился… – сказал он и, скинув рубашку, примостился на опрокинутом надгробье. – Где бы ни шастал, скоро объявится. – Извлек из замызганной торбы кусок сухаря и стал глодать.
Я обратил внимание на его мохнатый торс – как в меховой куртке сидел передо мной. Может, потому они и сдружились, мохнатый пес и мохнатый дядька…
Он поперхнулся, жесткий сухарь драл горло. И еще я заметил, что на земле возле камня, на котором он сидел, отпечатались очертания собаки. Похоже, они днюют и ночуют вместе.
Он почувствовал мое нетерпение:
– Не томись. Где бы ни шлялся, придет, пора… – Достал кусок хлеба, побольше прежнего, положил рядышком. Для пса, что ли?
– У тебя нет родни? – спросил я.
Отозвался не сразу. Пошарив взглядом по моему лицу, сказал:
– Ни души, кроме этой собаки. – Поглядел на отпечаток на земле. – Круглый год, считай, мы вместе. Прикипели друг к другу… Этот пес с другими собаками не знается, бродит один-одинешенек, а вечерами, значит, здесь встречаемся. Такой псины на веку не видел, все понимает, прямо как человек.
Я незаметно оглядел своего собеседника. Одежда его больше смахивала на дерюжную торбу. Вроде его взяли и запихнули человека в грязную торбу, да не
завязали – голова торчит, дышит.
– А в чем дело? – спросил он. – Может, я смогу…
– Нет, нет, я должен увидеть именно собаку.
– Так у нас никаких тайн друг от друга. Если хочешь ее забрать – не пойдет. – Помолчав, повторил тверже: – Ни за что не пойдет!
Я присел перед ним на корточки.
– Видишь ли, я пришел взять у нее интервью… Ну, то есть поболтать…
– А-а… Пес он смышленый. Очень. Не потому, говорю, что дружим.
– В газете напечатаем. Фотокарточка найдется?
– Откуда? У нас ни кола, ни двора, а ты – фотокарточка!… Ничего, отведешь – щелкнут.
– Так не пойдет же, говоришь.
– В моей компании не станет артачиться. А вот и он!
Откуда ни возьмись явился Гыллы Кёпек. Подошел, обнюхал приятеля, дружелюбно завилял хвостом. На меня – ноль внимания. Наконец, бросил хмурый взгляд, сел на задние лапы, перевел взгляд на своего друга, и они обменялись улыбками – собачьей и человечьей. После этого Гыллы Кёпек опять уставился на меня – выжидающе и вопрошающе. Мол, с чем пожаловал?
Я присел на камень, достал бумагу, перо и говорю:
– Представьтесь, пожалуйста.
– Гав! Гав! Гав!
– Понимай: «Сукин сын», – пояснил лохматый мужчина.
– Не беспокойся – я усек. – И продолжил «беседу». – Род занятий?
– Бродяга.
– Дата рождения?
– У нас такого не водится. Мы – собачье отродье.
– Эх, сынок, ты с ним не по-человечьи говори, а по-собачьи, – вмешался в разговор Гыллы Киши, то бишь Лохматый Мужчина. – И вопросы задавай по собачьей части. А то махнет хвостом – и привет…
Сбитый с толку, я примолк, огляделся.
На этом кладбище уже давно не хоронили. Наверное, потому его называли старым. Тишина стояла пронзительная. Безмолвие на старых кладбищах тяжелей, чем на новых.
Думая об этом, я вместе с тем искал вопрос для четвероногой твари. А ведь надо еще выудить из нее ответ… Отступать-то некуда: дал слово редактору – вот и выкручивайся!
– Лохматый, как ты относишься к людям? – спросил я.
– Откровенно? – прочел я в собачьих глазах.
– Ну да.
– Не обидитесь? – мне показалось, что пес ухмыльнулся.
– Нет… я-то не обижусь, а вот твой… ваш друг… – я кивнул на Лохматого Мужчину. – Он ведь тоже человек…
Пес замотал головой: – Он не человек… а мой друг.
Судя по выражению лица Лохматого Мужчины, ответ пришелся ему по душе, а вот я почувствовал себя совсем одиноким.
Пес заскучал, потерся мордой об колено человека. Тот сразу встал, натянул на себя свою дерюгу и снова сел. Я обратил внимание на грязную торбу у его ног. Мне показалось, что торба шевелилась, что в ней торкается кто-то, быть может, дитя Лохматого Мужчины. Рассеянно блуждающий взгляд наткнулся на маленькую опрятную могилку неподалеку от нас. Она была величиной с эту самую торбу, а надгробье – непомерно большое. Я подумал, что эта глыба отягощает могилку: камень на детской могилке должен быть поменьше… как само дитя… И вообще, почему бы не отвести отдельное место для упокоения детских, рано отлетевших душ? А здесь над маленькими, чуть не сказал «пухленькими» могилками надзирают большие могилы взрослых и старых, стесняют их свободу, неволят, тогда как заточенным в них детским душам, быть может, хочется… ну, поиграть, побаловаться…
Я снова уставился на рваную шевелящуюся торбу, уже почти уверенный, что в ней заключено дитя, чадо Лохматого Мужчины, чья голова торчала из большой дерюжной торбы.
Если бы не взлаял пес – густо, зычно, я бы не скоро пришел в себя.
– Ваше отношение к людям, – торопливо проговорил я.
Пес зарычал. И я понял это как: «Люди взбесились».
– Но ведь бешенство – собачья напасть…
– Взбесившийся человек хуже собаки… С нами это случается редко, а вот вы… Вдруг, взбеситесь целой страной и набрасываетесь на другую страну… Люди ниспосланы на землю в наказание… – угрюмо прорычал пес. – Вы и нас обманули…
– Мы?
– Да, – пес ощерил пасть. – Мы ведь волчьего племени. Слышишь, человек – волчьего! А вы стали скармливать нам объедки, привадили, приручили и бросили на произвол судьбы. Вместо молчания и воя мы научились лаять. Вот и долаялись, догавкались. Волчья порода обратилась в сукиных детей…
– Выходит, алчность вас сгубила.
– Да уж, позарились на подачки, что верно, то верно… Ради сахарной кости привадились к человеческому жилью и превратились в собак. А настоящие волки и поныне царствуют в горах. Cреди них не сыщешь выродков – волк, он и есть волк. Шкура одного волка стоит всех собак на свете!…
Помолчал. Из его глаз потекли слезы. Всплакнул, потом утер слезы о лохматую шевелюру своего друга, вскинул морду и взвыл разок-другой. Мужчина погладил пса по голове, прижал к груди. Они обнялись по-собачьи, потому как люди так не обнимаются.
Эта сцена тяжело подействовала на меня.
Неподалеку шныряла свора бродячих собак. Их первым заметил Гыллы Кёпек, но, похоже, взял себя в руки, вернее, в лапы – принял невозмутимый вид. Но когда от своры донесся лай и лаявший кобель подступил поближе, Гыллы Кёпек молнией сорвался с места. Собачья компания вмиг исчезла в сумрачной тени сосен. Погодя наш пес вернулся, приосанился и застыл возле своего друга как изваяние.
В тусклых глазах Лохматого Мужчины прибавилось света, он явно гордился своим четвероногим другом. В ответ собака завиляла хвостом. Я даже позавидовал их дружбе.
Воцарилось молчание.
Тишину нарушил Лохматый Мужчина – друг собаки.
– Откуда ты знаешь собачий язык?
– В инязе учусь.
– Придет время и собачий язык станет самым употребительным.
– Это почему же? – вскинулся я.
– Ты еще молод. – Лохматый Мужчина облокотился о плиту. – Придет
время – весь мир заговорит по-собачьи… Помяни мое слово.
– С какой стати? Ты же человек…
– Люди обращаются друг с другом, как собаки… Разве не так?… Им и язык нужен соответствующий…
Его логика огорошила меня. Он почувствовал это.
– Да, да, мир к этому идет. Глядишь, собачий язык станет общим для всех…
В глубине души я не мог не признать резонность его предположений, но не сдавался и решил перевести разговор на мохнатого респондента:
– Ты откуда родом-племенем?
Пес покосился на меня и вроде как пожал плечами:
– У нас такого учета не ведут.
– А себя щенком помнишь?
– Как это? Я себя щенком не видел. Других – да, а себя – нет.
– Ну, ладно. А как вообще живется? Какая твоя житуха?
– Собачья…
– Скажи-ка мне, а может шайтан вселиться в собачью душу?
– Шайтан с нами не водится. Может, брезгует. Он больше с людьми знается.
– Кто тебя больше всех боится?
– Кошка.
– А ты кого боишься?
– Человека.
– А ты? – Я адресовал вопрос Лохматому Мужчине.
– Я как моя псина – человека боюсь.
– А тебя кто боится?
– Никто, – мужчина потупился.
– Стало быть, вы оба боитесь людей?
Закивали. Пес посмотрел на Мужчину.
– Он пуще меня боится.
– Почему?
– Ведь он и человеческий язык знает. На свою беду…
– Неужели у тебя нет друзей среди людей? – спросил я у Мужчины.
– Не-ет… Изверился я… Ну их!…
– А у тебя – среди собак? – спросил я у пса.
– Не-ет… опостылели они мне…
Вот ведь как – каждый невзлюбил себе подобных.
Пес придвинулся ближе к человеку, прижался к нему. Их тепло смешалось, человечье и собачье, и человек почувствовал, что в воздухе похолодало.
Не хотелось беспокоить блаженно притихшего пса, но в газете ждали интервью.
– Ты когда-нибудь в жизни занимался общественно полезным трудом?
Пес расстался с удобной позой и, отойдя от человека, замер с важным видом.
– Я работал на государственной службе.
– Чего-чего?!
– Служил. На погранзаставе. Мы подчинялись этим… как их… КЭ-ГЭ-БЭ… Вот вы государственный человек, а я был государственной собакой.
– И как же ты дошел до жизни такой?!
– Раз на заставу прибыл начальник, – проворчал пес. – Важная шишка. Они с командиром крепко поддали. Расставаясь, командир подарил меня гостю… С тех пор начались мои черные дни.
– Ну, а после что было?
– После? Хозяин мой был рослый, плечистый, лысый. Любил гостей, пирушки. Так что в пище я не нуждался. И конуру мне смастерили красивую. Да-а, еды хватало, но сколько можно кости грызть. Я все норовил сбежать, осмотреться, обнюхать все. Хозяин, видя, что сладу со мной нет, ошейник надел и посадил на цепь. А цепь тяжелая!… Жратву самолично подносил к конуре, но я чувствовал, что он очень недоволен. Знаешь – чем? Тем, что не лаю. Я-то его понимал. На то и собака, чтобы лаять… А я сидел возле конуры и ничего не видел, кроме неба, квочек, копошащихся во дворе, и членов семьи. Двор был обнесен высоким забором. И когда я думал, что всю жизнь придется томиться внутри этого двора, как у людей говорится – в четырех стенах, в глазах у меня темнело. – Пес вздрогнул совсем по-человечьи и заскулил.
Я перевел взгляд на Лохматого Мужчину и обомлел: в его глазах застыла точно такая же собачья тоска. Их физиономии выражали одно и то же. Такого я не видел. Казалось, их головы можно было поменять местами.
Интересно на себя поглядеть, я-то каков…
Хотел было сказать Лохматому Мужчине об их поразительном сходстве, но поостерегся. Зачем обижать обиженных судьбой!
Мужчина встал с могильного камня, раскинул руки и потянулся – сладко, до хруста. Со стороны можно было подумать, что он о чем-то молит Всевышнего. Потом опустил руки и уставился на меня: «Ну что, не закругляешься?» Похоже, и пес устал от наших разговоров, да и я притомился.
Время подпирало меня, и я спросил пса:
– Кто тебя в первый раз поколотил? И за что?
– Тот самый лысый. Причем крепко…
– За что? Ведь ни с того, ни с сего бить не станут.
– Еще как станут… – проворчал пес. – Я же говорил, что посадили меня на цепь. У-у, света белого не взвидел! Просторы, приволье, государственную границу – все забыл. Лысый иногда отцепит – гуляй по двору. А, бывало, с гостями по саду расхаживая, меня показывает и что-то говорит: чую – про меня, а что именно, издали не разобрать… По соседству, за забором, жила другая собака. Она часто лаяла, очень приятно, звонко как-то, и я в ответ стал голос подавать. Как-то лысый отцепил меня, вывел за ворота и, вспомнив что-то, ушел в дом. Весна была. Мне надоело у калитки сидеть, повернул морду к соседскому забору и гавкнул громко. Соседская собака тут же отозвалась. Погодя, выбежала, виляя хвостом, и ко мне. Хороша была, ничего не скажешь! Короче, снюхались мы с ней и подались в заросли. Трое суток не расставались. По правде, и возвращаться не хотели. Но пришлось. Я прошмыгнул в калитку. Во дворе ни души. Тихонько влез в конуру. Устал смертельно. Но, прежде чем уснуть, гавкнул в сторону соседского забора и, как всегда, получил проникновенный ответ. Я отсюда, ты оттуда, лай, подруга, лай, голуба…
Вечером явился хозяин, что-то спросил у домочадцев. Чую: речь обо мне.
Вижу – идет к конуре. Я выскочил навстречу, пасть до ушей, хвостом двор перед ним мету. Он подвел меня к конуре, пристегнул цепь. А потом давай лупцевать, сперва поводком, потом черенком лопаты. Мутузил свирепо… Но это полбеды. Черт с ним! Собаку, бывает, побьют, не без этого. Но ведь на шум прибежала соседская красивая сука и видела мой позор. Вот этого я лысому никогда не прощу! Опозорил кобелину перед подругой… Не помню уж как я разорвал кожаный ошейник, перемахнул через забор и дал деру. Остановился дух перевести, вижу: соседская собака несется во всю прыть. Долго мы обнимались, терлись мордами и… Больше ее я не видел. Скорее всего, и не увижу никогда. Ну, чего изводить вас долгим рассказом. Те три счастливых весенних дня вышли мне боком… А как соседская собака была хороша! Может, люди меня и не поймут, но будь ты собакой, – пес воззрился на меня и, разинув пасть, задышал, – ты никогда не разлучился бы с ней… Короче, проклятье человеку! Все беды от него…
– А после этого случая тебе доставалось еще?
– Да нет… Пару раз камнем швырнули. А минувшей зимой какой-то пацан залепил снежком по голове, я чуть сознание не потерял…
– От снежка?
– А он в снежок голыш вложил. Я мог бы увернуться, но, думаю, пусть потешится, снежок ведь. Но пацан оказался злой, потому и снежок с начинкой. А мне невдогад. Куда уж с собачьим-то умишком! Будь у нас голова на плечах, стали бы зариться на человечьи подачки…
– Да ты (я перешел на ты), ты, я вижу, смекалистый. Политикой, часом, не увлекаешься?
– Не мое собачье дело – политика. Я же сказал: в нас шайтан не сидит, чурается нас. Зато с людьми якшается.
– При чем тут шайтан?
– А вот при том. Вы для шайтанов объекты государственного значения, понял? Запомни: маленькими политиками управляют малоопытные шайтанчики, а большими – матерые. Потому политика – не собачье дело. Я попытался обосновать свой вопрос:
– Я завел речь о политике потому, что ты упоминал о службе на государственной границе. А от госслужбы до политики – не так уж далеко… А как ты насчет политики? – решил я обратиться к Лохматому Мужчине.
– Я? Нет, нет. Я тоже…
– Что – тоже?
– Меня тоже шайтан сторонится… Видно, принимает за собаку…
И опять меня поразило их сходство…
Ответы собаки все во мне перевернули. От представителя рода человеческого такого не услышишь. Я решил не упускать шанса и задал парадоксальный вопрос:
– Как ты отнесся к гибели Дианы? Слыхал, принцесса была прекрасная!
От такого вопроса божья тварь вся подобралась.
– Ее много шайтанов осаждало… Ведь она была принцесса, а потому ее шайтаны были и числом побольше, и повадками изощреннее… А что до гибели, то главный шайтан из ее окружения давно сговорился с шайтаном сына арабского миллионера. Они обречены были соединиться… И соединились навеки… – Пес умолк и устремил взгляд куда-то вдаль. Мне показалось, что он мысленно перенесся в проезд под парижским путепроводом. Он не сразу вернулся из этого путешествия.
– Диана была самой прекрасной шайтанкой на свете… Ладно еще, с Эйфелевой башни не бросилась… Но и такая смерть…
– В таком случае давай уточним: где кончается человек и начинается шайтан?
– Если шайтан внутри человека, то человек его облачение. Шайтан облекается в вас!
– Верно пес говорит! – донесся голос изнутри меня.
Мы все трое внятно услышали этот голос, но я решил не сдаваться.
– А как же тогда благие свершения человека? Научные открытия, художественные творения? Цивилизация! Выходит, все псу под хвост?!
– Все, что до сих пор сотворил человек, он делал себе на потребу.
Показалось, что я никогда больше не увижу этой не по-собачьи смышленой твари, потому попытался пролить свет на занимавшие меня вопросы.
– У нас в народе говорят: «ворье, сукины дети» или «собачьи воры». Как это, по-твоему, следует понимать?
– Точно не скажу, но знаю только, что в глазах людей нечистая тварь и гать – одно и то же. И о собаках думают, что мы сплошь ворье. Но… ты вот слышал когда-нибудь, чтоб собака украла собаку? Нет. То-то же. А люди – крадут. И трупы крадут, даже из могил выкапывают, и живых похищают, и у государства воруют, а особенно у народа. Всё. Что плохо лежит – хапают… А что делает собака? Ну, утащит кусок, чтобы не околеть с голоду. Да сейчас и красть-то у людей нечего. Теперь собаки не воруют, а бомжуют. А среди людей есть такие мастаки по этой части, куда нам!… Теперь сам посуди, кто вороватее: мы или люди? Волк всему учится у природы, а собаки – у людей. Выходит, люди и есть наши учителя. Благо еще, что мы, четвероногие, не ахти какие радивые ученики, а перейми мы все людские пороки, мир давно бы рухнул. Вот тебе моя собачья правда.
Я всмотрелся в Гыллы Кёпек – Лохматого Пса. Поза, обличье как у Гыллы
Киши – Лохматого Мужчины. И я уверился, что, задай я свои вопросы человеку, услышал бы точно те же ответы. И это моя человечья правда.
Я оказался в тесном пространстве между этими двумя правдами – собачьей и человечьей.
Пес встал, потянулся и, глядя на своего лохматого друга, завилял хвостом в знак неизменной преданности.
Глядя на него, я спросил:
– Почему собаки так подобострастны?… Почему заискивают перед человеком?
Пес оживился. Глянул на свой хвост:
– Вот мой хвост. Знаешь, для чего он?
– Откуда мне знать…
– Вот, скажем, нос – чтобы нюхать, уши – чтобы слышать, ноги – чтобы бегать. А хвост – чтобы вилять. Ну, я – собака, я обречена вилять хвостом. А вы, бесхвостые человеки, чего ради виляете? Ради корысти?! Собака только хвостом крутит, а человек весь превращается в хвост, то бишь в прихвостня… Пес ради куска изощряется, пожевал – и сыт. А человек ненасытен. Вам бы умерить аппетит до собачьего, глядишь, никто на свете не умирал бы с голоду. Не обижайся… Угождать – собачье дело, и угодливый человек переходит в наш, собачий, разряд. Обычно это с вами бывает от бессилья и никчемности. Иначе овладел бы каким-никаким ремеслом и жил бы по-людски, а не лизал бы сапоги начальству. Хорошо, что человек не может угодить только смерти, и слава богу, не то народу бы развелось – не приведи Аллах! В давке перегрызли бы друг друга.
– Говорят, с собакой дружи, а палку в руке держи.
Пес глянул на своего лохматого друга:
– Хочешь знать, есть ли у него палка? Нету. Ну а я тебе скажу по-нашенски,
по– собачьи: дружи с человеком, пока зубы не выпадут…
– Ты счастлив? – спросил я разболтавшегося пса. Думал, он заскулит, прослезится опять: «Нет на свете меня несчастнее!», а он уставился мне в глаза и говорит:
– Я счастливее всех людей. Самое большое несчастье – быть человеком. Сколько у него бед и напастей. Говорят, собачья порода выносливая, но попробуй вынести человечьи мытарства! Нам бы и дня не выдержать. И ведь все беды у вас от ума. Знаешь, земля на всех одна, и всем живым ее хватило бы, но по вашей милости дело идет в разнос. Разум человека доведет до ручки, а уж человек мир доведет до полного краха… Мы, собаки, чуем приближение землетрясения. С тех пор как человеческий разум стал вмешиваться в дела природы, землю точит порча, и людей, и животных… Живи на земле только мы – зверье, была бы тишь да гладь. А вы, люди, рубите сук, на котором мы все сидим, режете жилу земли. Кровью исходит земля… Будь проклята ваша двуногая порода.
Такого я не ожидал. Собачьи проклятья задели меня за живое: как-никак, я человек!
– Заткнись, псина! Ты и есть собака, что с тобой говорить!
У моего собеседника шерсть на загривке встала дыбом, зарычал, хотел броситься на меня, но покосился на своего друга, вроде испрашивая разрешения, и осекся, взял, так сказать, себя в лапы.
– Да, я собака. Ну и что в этом зазорного? Мы, собаки, на границе служим, взрывчатку и наркотики находим, дома сторожим. Между прочим, и в культуре, если на то пошло, в меру наших возможностей участвуем: по телевизору и в цирке вас развлекаем… В иных странах нас целые добровольные общества защищают. А про Лайку забыл? Про Белку и Стрелку! Кто первыми в космос полетели?
– Ишь, расхвастался! – усмехнулся я.
– Говорю, как есть. Это вы, люди, или захватываете тех, кто на виду, или вешаете на них всех собак. Пес покосился на своего друга, тот одобрительно закивал.
– Ладно, – я решил разбавить серьезные материи шуткой. – А о собственном хвосте что скажешь?
– Мой хвост человечьему не чета. Кроме него, – пес показал на друга, – я ни перед кем не вилял хвостом. – После недолгой паузы он еще раз глянул на друга и добавил: – Эх, если бы выходила газета на собачьем языке, я сам взял бы у тебя интервью.
– Будет и такая… – отозвался Лохматый Мужчина. – Может, уже где-то выходит, а мы не знаем.
– Насчет собачьей газеты не знаю, – сказал я. – Но в следующий раз возьму интервью у тебя.
– Не утруждайся, – сказал Лохматый Мужчина. – Мы с собакой единомышленники.
– Тогда ответь хоть на один вопрос.
– Валяй.
– Почему у тебя такое волосатое тело?
– Был бел, как белок, да туман заволок… Судьба замотала, без угла, без причала… Короче, тело приспосабливается к природным условиям. Ведь житуха у меня не как у людей.
– А на кладбище отчего обосновался?
– Приглянулось. По душе мне здесь.
– Может быть, я могу тебе чем-то помочь?
– Если Аллах не в силах помочь, то что может Его создание.
– Хочешь, буду наведываться иногда?
– Нет! – отрезал он.
– Ну, раз так, пойду. – Я поднялся. – Может, слово какое скажешь напоследок… Мы же люди…
– Слово свое я сказал ему, – показал на пса. – И завещание ему оставил.
– Завещание – псу?!
– Тебе этого не понять. Молод еще.
– Ладно… Если не секрет, что завещал? – спросил я.
– Завещал, чтобы он по смерти съел меня. А то смердеть буду…
– А что пес? – я посмотрел на лохматого – тот угрюмо молчал.
– Сначала зарычал и замотал башкой, мол, не ем человечины. Но я полдня канючил, умолял слезно и уломал – согласился из жалости…
Когда я опомнился, то увидел, что тащусь по кладбищенской тропе, да так, будто увязаю в трясине.
Я выполз со старого кладбища, как старый катафалк. И внутри катафалка была глухая пустота.
…Над старым кладбищем густела тьма. И старые покойники, натянув на свои старые мощи старую тьму, обрели покой…
