Текст книги "Год, когда мы встретились"
Автор книги: Сесилия Ахерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Мы с Хизер железно придерживаемся этой системы невзирая на то, что она порой задевает чувства окружающих. Папа знает о системе кругов, но научила нас ею пользоваться, разумеется, мама. Он во все эти тонкости не желал вдаваться.
Итак, Хизер встревоженно смотрит на протянутую ей руку. Я знаю, ей хорошо известно, как нужно себя повести, но все же она оборачивается ко мне в поисках поддержки.
– Оранжевый, Хизер. Оранжевый.
Хотя я бы лично поместила Теда в Красный круг чужаков.
Хизер кивает мне и машет Теду рукой: привет, вот и познакомились.
– Ну что это? Разве я не заслуживаю чего-то большего? – напористо, как несмышленышу, говорит Тед.
Он подступает вплотную к Хизер, и я уже готова вклиниться между ними, но тут Хизер поднимает руки и объявляет ему:
– Стоп. Вы не из Голубого круга объятий.
Но Тед не принимает ее всерьез. Он громко хмыкает и вдруг рывком заключает ее в свои медвежьи лапы. В ту же секунду Хизер громко, пронзительно кричит, а я вцепляюсь в Теда и стараюсь отодрать его от сестры.
– Джесмин! – негодующе протестует папа.
Лейла что-то торопливо пытается ему объяснить, и в этот момент Зара принимается испуганно, истерически рыдать. Хизер истошно кричит как заведенная.
Тед отступает, подняв обе руки вверх, изображая несправедливо обиженную добродетель.
– Ладно, ладно, я же просто по-дружески!
Папа всячески перед ним извиняется, ведет поскорей за стол и рявкает на Лейлу, чтобы налила им выпить. Но она его напрочь игнорирует.
– Хизер, милая, ты в порядке? – заботливо спрашивает Лейла, ничуть не скрывая, на чьей она стороне.
Хизер никак не может успокоиться и нервно всхлипывает у меня на плече. Понятно, что нам с ней лучше уйти прямо сейчас. За одним столом им делать нечего, после того как Тед грубо нарушил все ее привычные заповеди.
– Что ты с ума-то сходишь? – сердито спрашивает папа, выходя вслед за нами в прихожую.
Хизер снова ищет защиты у меня на груди, и я мысленно советую ему заткнуться. Он, конечно, обращается ко мне, но она легко может воспринять его слова на свой счет.
– Папа, она ему ясно сказала: «Стоп». Он глухой?
– Да что такого? Ну обнял и обнял!
Я с трудом удерживаюсь от ответа. И, прежде чем нахожу нужные слова, он взрывается:
– Все! Это последний раз! Хватит с меня таких сцен! – Он в ярости, я уже много лет его таким не видела. – Больше я ничего подобного не допущу! – Он тычет пальцем в нас с Хизер, а потом в сторону столовой. Понятно, это мы во всем виноваты.
– Извинения излишни, – цежу я сквозь зубы и выхожу вслед за Хизер.
Предлагаю ей поехать ко мне и остаться переночевать, но она отказывается. Ласково, по-матерински, гладит меня по щеке, словно ей очень жаль, что мне пришлось все это пережить, и выходит у своего дома. Ей там, в привычной обстановке, комфортнее.
И я еду к себе – одна.
Глава десятая
Жалко, конечно, что Хизер не захотела переночевать у меня. Во-первых, мне с ней хорошо, во-вторых, хотелось бы убедиться, что она не переживает из-за папы, в-третьих, был бы повод отказаться от пугающей встречи с Кевином, которая намечена на завтра. Или, может, получилось бы взять ее с собой, хотя вряд ли – у Хизер слишком много работы в страховой компании, куда она ходит по пятницам.
Мы с Кевином договорились посидеть в «Старбаксе» на Дейм-стрит, рядом с Музеем восковых фигур. Там полно туристов, «интимной» обстановку в этом заведении никак не назовешь. Могу уйти, как только захочу.
В глубине души я уверена, что все пройдет отлично. Он извинится за двадцатидвухлетнего себя, скажет, что всегда был одинок и потерян, что искал возможность познать самого себя и я ему в этом чрезвычайно помогла. Подробно опишет свои искания – как он издавал журнал, начал писать роман или вообще «бродил в сандалиях на босу ногу» и стал поэтом. А может, в итоге заделался банковским клерком. Наверное, он встретил женщину – или мужчину, кто ж его знает, – и теперь вполне доволен собой и своей жизнью. Прости, дескать, Джесмин, глупые порывы моей юности, давай смотреть на прошлое как взрослые люди. И, конечно, лед между нами быстро растает, мы примемся хохотать, вспоминая детские забавы: как привязывали к дереву бедняжку Майкла и плясали вокруг него дикие индейские танцы, а однажды по случайности засадили ему стрелой в ногу; как утащили платье толстушки Фионы, когда она купалась голышом, и пришлось ей карабкаться за ним на скалу в чем мать родила. Не исключено, что я упомяну пресловутое «Ты тоже умрешь, Джесмин» и потрясение, которое вызвал у меня тот давний разговор. Может даже, припомню ему Санта-Клауса.
Увидев Кевина, я удивляюсь тому, как он выглядит. Не знаю, чего именно я ожидала, но точно чего-то другого. Н-да, а ведь ему тридцать восемь лет, следовало бы как-то это учесть. И я вдруг понимаю, что сама уже далеко не девочка, мне тридцать три. Мы оба взрослые.
Все вдруг куда-то испаряется, остается только нежность. Он – мой двоюродный брат. На меня обрушивается поток воспоминаний, и большинство из них так или иначе связаны с мамой. Я буквально оглушена этим неожиданным наплывом чувств. Я уже давно не испытывала столь пронзительной, острой тоски, мне кажется, что я снова маленькая и страшно одинокая, снова пытаюсь дотянуться и поймать то, что поймать невозможно.
Некоторое время в доме еще сохранялся ее запах, я забиралась в мамину кровать и заворачивалась в ее одеяло, чтобы быть к ней поближе. А иногда, уловив аромат ее духов от кого-то совсем постороннего, застывала, словно загипнотизированная, очутившись в ловушке животрепещущих воспоминаний.
Но с годами это случалось все реже и реже. Все, что меня окружало, – рестораны, магазины, дороги, по которым мы ездили, парки, где мы гуляли, песни по радио, мимоходом сказанные фразы, – абсолютно все было связано с мамой. Ну а как иначе, ведь она умерла, когда я была совсем юной, и она была средоточием моего мира, я не успела еще создать собственную реальность. Мама ушла, а я осталась в том же городе, на тех же улицах, и повсюду наталкивалась на воспоминания о ней. Мне казалось, так будет всегда. Всякий раз, как она была нужна мне – в моментальном запечатлении, – я шла туда, где мы прежде бывали вместе, и ждала, что она проявится, подарит мне немножко своей силы. Но вместо этого на старые места накладывались новые воспоминания, затирая те, совсем ранние, пока однажды я не осознала, что все «места памяти» перестали быть моим прошлым и сделались настоящим. И спустя двенадцать лет после ее смерти уже почти невозможно найти что-нибудь, связанное с мамой напрямую, незамутненным образом. Все эти годы я с Кевином не общалась, и неудивительно, что, увидев его, моментально окунулась в свою юность.
Он поднимает голову, видит меня и расплывается в улыбке. Все хорошо, наша встреча пройдет в приятном ностальгическом ключе. Я немедленно начинаю жалеть, что предложила «Старбакс», и прикидываю, не переместиться ли нам в ресторан где-нибудь по соседству.
Он выбрал небольшой столик на двоих, нам придется сидеть по диагонали, чтобы не стукаться коленками. Кевин встает и заключает меня в широкие теплые объятия. Волосы у него поредели, вокруг глаз появились морщинки. Наверное, ни с кем у меня не было столь долгого перерыва в общении, как с ним. Такой скачок во времени приводит мозг в некоторое замешательство.
– Ой-ой. – Я сажусь за столик и всматриваюсь в знакомые черты, проступающие из-под новой маски, которую наложило время. Не знаю, с чего начать разговор.
– Ты вообще не изменилась, – сияет он. – Все такая же рыжая.
– Это точно, – смеюсь я.
– И глаза те же. – Он пристально на меня смотрит, затем качает головой и тоже смеется.
– Мм-да. Решила глаза не менять. – Смеюсь. Нервно. – Итак… – Мы оба молчим, глядя друг на дружку.
Он буквально лучится от радости и беспрерывно мотает головой, будто не в силах поверить, что мы и впрямь встретились. Ну я поняла, все уже, давай дальше. И, пожалуй, очень хорошо, что мы остались здесь.
– Кофе? – предлагаю я, и он тут же вскакивает.
Идет к стойке, и я изучаю его, пока он делает заказ. На нем бежевые брюки, джемпер с V-образным вырезом, из-под него рубашка – не ах какая модная, но очень приличная. Вид вполне себе респектабельный, ничего общего с длинноволосым смутьяном в потертых джинсах.
Он возвращается, и мы переходим к стандартному набору: как работа, как жизнь, давно ты вернулся, а с Сэнди поддерживаешь контакт, с Лайамом видишься, а помнишь Элизабет? Кто на ком женился, у кого от кого дети, кто с кем расстался. Вот же радость для тети Дженнифер, что ты вернулся. Да, как раз этого не надо было говорить, я это понимаю сразу, как сказала. Простая, мимоходом брошенная фраза, но от нее слишком большое эхо. «Приемная» мать, которую он не навещал более десяти лет, хотя она к нему куда-то ездила, – небезопасная тема. Мысленно даю себе в лоб. Стилистика разговора меняется.
– Она, конечно, очень рада, что я вернулся, но для нее это непростая ситуация. Я ведь ищу своих настоящих родителей.
Он обхватывает обеими руками большую кофейную кружку. Смотрит в стол, я вижу только длинные темные ресницы, и, когда он поднимает глаза, передо мной прежний Кевин – потерянный, расстроенный, измученный. Брошенный одинокий щенок. Он все еще требует от жизни каких-то ответов, хотя уже не так напористо и агрессивно. Мы обсуждаем его поиски биологических родителей, говорим о том, зачем он жаждет обрести реальные корни, почему не может осесть и завести детей: не зная, кто он и откуда, не понимая своих глубинных связей с мирозданием, не ведая, что им на самом деле движет из глубины веков. Мне кажется, я могу его разубедить. И тут мы подходим к сложному моменту.
– То, что я сказал на качелях… – он говорит так, точно это произошло не шестнадцать лет, а минут пять назад, – …было неправильно. Я был слишком молод, растерян и слишком тебя боялся. Знаю, что был неправ, и прошу прощения. Потом я уехал и все обдумал всерьез. И теперь хочу тебе сказать, что да, я, конечно, испортил наши отношения. У нас всегда было столько общего, я знал, что ты меня понимаешь как никто. И эта история с твоим отцом…
О чем он, не было никакой истории. Ну ладно.
– Я уехал и пытался тебя забыть, но все остальные женщины…
И вот большая радость – выслушивать длинный список «всех остальных женщин», с которыми он пытался «обрести счастье», а потом – БАЦ! – осознал, что не может «перестать думать о тебе, Джесмин».
– Не могу, они все – не ты. И мыслями я постоянно возвращаюсь к тебе. Да, я знаю, как ты ко мне относишься. И знаю, что у нас в семье по этому поводу думают. Поэтому и не приезжал. Но сейчас… Джесмин, ничего не изменилось с того вечера на качелях. Я бесконечно люблю тебя.
Вообще-то я эмоционально уравновешенна. И неплохо справляюсь со сложными ситуациями. Слишком не драматизирую, сохраняю трезвый рассудок и способность рассуждать логически. Но вот сейчас… не могу. Нет, хватит с меня. Встаю, извиняюсь и быстро сваливаю.
Возвращаюсь домой как раз в тот момент, когда ландшафтный архитектор загружается в свой фургон. Дни, конечно, все длиннее, но темнеет по-прежнему довольно рано. И трава все еще в скатанных рулонах, загромождающих подъезд к дому.
– Вы куда? – спрашиваю я.
Он видит, что я в ярости, и нервно озирается.
– Кто говорил, что сегодня трава будет на месте?
– Ну, видите, оказалось, надо лучше подготовить почву. Мне придется еще раз приехать, в понедельник.
– В понедельник? Вы же сказали, что только по выходным работаете. Почему завтра нельзя?
– Завтра, боюсь, не получится. Другой заказ.
– Другой заказ, – говорю я с самым мерзким сарказмом. – А зачем же брать новую работу, когда не закончена старая? – Он не отвечает, и я злобно вздыхаю: – Я думала, траву надо раскатать сразу, как ее привезли.
– Ничего страшного, чуть-чуть полежит. На этой неделе холодов не будет. Она отлично сохранится.
Он смотрит на скатанные рулоны травы так, будто ждет, что они сами меня уверят: все хорошо.
Рулонам без разницы. Он пожимает плечами:
– Ну если вам так надо, распакуйте их и полейте.
– Полить? Да уж неделю льет без продыха.
– Ладно тогда. – Он снова пожимает плечами. – Все будет нормально.
– М-гм. А не будет – вы заплатите за это.
Смотрю, как он отъезжает от дома. Стою посреди раскуроченной земли, руки в боки, взгляд способен убить любого, кто помешает мне закончить начатое. Нет. Не убивает. Н-да, тяжело даются новые всходы. А завтра уже первое февраля – почти три недели, как я жду, что на этом месте произрастет нечто зеленое. Не произрастает. Маразм, деньги, закопанные в землю.
Ты выходишь из дома и машешь мне. Я не отвечаю, потому что ты меня бесишь по новой. Меня вообще все бесят, а ты – первым номером. Ты неизменно будешь вызывать мое возмущение. Садись в свой джип и уе… жай. Доктора Джеймсона сейчас нет, миссис Мэлони все еще в больнице, мистер Мэлони регулярно навещает ее. Кошку Марджори больше не нужно пасти безотлучно, только когда попросит мистер Мэлони. Она строго темперирована, милое животное.
Оглядываюсь. Да, вокруг, несомненно, живут люди, но мне это пофиг, улица как пустая. А, пропадом вы все пропади, лишь бы сильных морозов не было, и я смогу тогда раскатать посреди двора новую траву.
Ночь. Не могу заснуть. Ворочаюсь и бесконечно злюсь. Как папа мог так обойтись с Хизер и чего он лезет в мои дела? Понятно, что из лучших побуждений, но надо же думать головой. И Кевин, заново объявившийся со своей любовью, и сад, не желающий обрести нормальный вид. Все не завершено, хуже того, все раздергано и концы торчат. А ведь, как ни странно, это отражает мой внутренний мир. Он таков. И нет мне покоя, я не знаю, как свести концы воедино, и не могу спокойно уснуть. У меня сейчас нет большого отвлекающего дела, требующего большого отвлеченного плана. Нет цели, идеи, воплощения – чего-то, чего угодно, на чем можно было бы сосредоточиться.
Встаю, иду вниз и зажигаю свет во дворе – на полную. Так ярко, что хоть самолет сажай. То, что я вижу, приводит меня в запредельное бешенство. Я – бестолочь. Я – возмутительная дура.
Надеваю куртку поверх пижамы и выхожу из дома. Вон они, скатанные в рулоны «листья травы». Если хочешь, чтобы нечто было сделано хорошо, сделай все сам – это же моя жизненная философия. И не так уж оно и сложно.
Хватаю первый рулон и обнаруживаю, что он несколько тяжелее, чем ожидалось. Опрокидываю его, чертыхаюсь и тихо уповаю, что он не развалится. Примериваюсь и надеюсь, что все получится. Раскатываю.
Два часа спустя я грязная, как не знаю что. И вся потная. Куртка давно скинута, она мне мешала. Я вся в грязи, мокрая и в какой-то момент заплаканная до ушей. Слезы пришли непроизвольно: из-за работы, из-за Кевина, из-за Хизер и мамы, а еще я ноготь содрала. Наплевать, у меня тут другие проблемы. Я так погружена в собственные мысли, что ничего вокруг не слышу и чуть не подпрыгиваю, когда рядом кто-то надсадно кашляет.
– Простите, – вот что ты говоришь.
Три часа ночи. Я смотрю через улицу на твой сад и ни черта не вижу. Взгляд судорожно пытается что-то различить в темноте. Смутно различаю стол у тебя на участке, но остальное тонет во мраке, свет на улицу идет только от моих окон. Сердце колотится как сумасшедшее. Вижу огонек сигареты. Да, это ты. И давно ты здесь? Джипа твоего я не слышала и не видела, значит, ты все это время был тут. Мне хочется плакать. Но я и так давно плачу, довольно громко, думая, что никто меня не слышит.
– Не мог войти, – говоришь ты, нарушая тишину.
– И давно вы тут? – тупо спрашиваю я.
Конечно, давно. Все время. Так и сидишь во главе пустого стола, на своем привычном уже месте.
– Часа три…
– Надо было сказать.
Иду в дом, чтобы взять ключ, и, вернувшись, вижу тебя у твоей входной двери.
– А почему на улице так темно?
– Фонарь накрылся.
Я смотрю вверх и понимаю, почему тебя не было видно. Доктор Джеймсон будет недоволен, когда вернется. Стекло разбито, осколки на земле. Странно, что я не слышала, как это случилось. Ведь я же не спала. Осуждающе смотрю на тебя.
– Очень ярко. Невозможно заснуть, – мягко поясняешь ты.
Не очень пьяный, уже вполне пришел в себя – в моей компании, – но пахнешь алкоголем.
– Где же ваш джип?
– Бросил в городе.
Я протягиваю тебе ключ. Ты отпираешь дверь и возвращаешь его мне.
– Надо было сказать, – повторяю я и наконец смотрю тебе в глаза. Но, засмущавшись, тут же отвожу взгляд в сторону.
– Не хотел вас беспокоить. Мне показалось, вы заняты. И чем-то огорчены.
– Ничем я не огорчена, – фыркаю я.
– Да нет, конечно. Четыре утра, вы в саду роетесь. Я фонари бью. У нас обоих все отлично. – Ты издаешь свой хриплый, ненавистный мне циничный смешок. – И вообще, было приятно, что я здесь в кои-то веки не один.
Насмешливо кривишь рот и мягко захлопываешь за собой дверь.
Вернувшись домой, я осознаю, что у меня дрожат руки, горло совершенно пересохло и нечем дышать. Нервно хожу взад-вперед, как ненормальная, не находя себе места.
Ночь-полночь, но меня раздирает. Беру телефон.
Ларри отвечает, как больной или пьяный, еле слышно. Но отвечает. Никогда не отключает телефон – ждет худшего. Его дочь уходит на дискотеку в короткой юбке, на высоких каблуках. Или ночует у подружки. Это все – стресс. Убийственный.
– Ларри, это я.
– Джесмин, – протяжно выдыхает он. – Господи. Который час? – Я слышу, как он шарит вокруг. – У тебя все нормально?
– Нет. Ты меня уволил.
Он тяжко, нервно вздыхает. Бедный, разбуженный посреди ночи Ларри. Нет, не надейся, я не стану вежливо извиняться.
– Ларри, мы уже это обсуждали, но знаешь, надо все же поговорить еще. Этот вынужденный отпуск – он мне не подходит. Нужно отменить его. Вообще убрать.
Он нерешительно выжидает, потом говорит:
– Джесмин, это есть в контракте. Мы это обговаривали…
– Да, обговаривали четыре года назад, когда мне и в голову не могло прийти, что ты решишь меня уволить и засадишь на целый год дома. С этим надо кончать.
Я говорю резко, с нажимом, чтобы вдолбить ему суть. Мне очень нужно работать. Как героинщику нужно уколоться, когда у него ломка, так и мне нужно работать. Я в отчаянии.
– Это меня убивает, ей-богу, Ларри. Ты даже представить себе не можешь, до чего мне дерьмово.
– Джесмин, – он слегка успокоился, и голос звучит уверенно, – с тобой все нормально?
– Да, мать твою, со мной все супер. Ларри, послушай меня… – Отрываю зубами обломок ногтя, а заодно и кусочек кожи и громко охаю от боли. – Я не прошу взять меня обратно. Я хочу, чтобы ты отменил этот гребаный отпуск. Правда, это излишняя мера…
– Нет, не излишняя.
– Ну поверь мне. Или хотя бы сократи его. Пожалуйста, а? Я уже два месяца болтаюсь без дела. Хватит с меня, ладно? Двух месяцев более чем достаточно. Многие компании назначают именно столько. А мне уже пора чем-то заняться… ты же меня знаешь. Я не хочу превратиться в этого, через дорогу, ненормального полуночного сыча, который…
– Кто через дорогу?
– Да не важно. Я тебе о другом говорю: мне нужно работать, Ларри. Мне необходимо…
– Никто и не предлагает тебе сидеть без дела. Займись проектами.
– В жопу проекты. Какие такие проекты? Я не школьница, Ларри, мне тридцать, блин, три года. И я НЕ МОГУ целый год сидеть без работы. Ты хоть понимаешь, как мне потом будет трудно себе что-нибудь найти? Кто меня возьмет после такого перерыва?
– Ясно. И где ты будешь работать? Скажи, Джесмин, каким именно бизнесом ты займешься? Вот завтра появись у тебя такая возможность – куда бы ты пошла? Ну скажи, скажи. Или тебе помочь?
– Я… – Мне как-то совсем не нравится его тон. На что-то он намекает… – Не пойму, о чем ты.
– Хорошо, в таком случае я сам скажу: ты, Джесмин, пошла бы к Саймону.
Господи, опять эта паранойя.
– Не пошла бы я к нему…
– Пошла бы, Джесмин, пошла бы. Я знаю, ты с ним встречалась. Вы пили чай у «Граффона». – Как же он злится, аж голос звенит. – В том же самом месте, где ты пыталась впарить компанию, которую не имела права впаривать. Что, скажешь, не так?
Он вдруг замолкает, и я молчу, ожидая продолжения. Потом вдруг понимаю, что мое молчание он расценивает как подтверждение своих слов. Только я открываю рот, чтобы возразить, он подытоживает:
– Видишь, надо быть поосторожнее. Никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает. Ты небось думала, что я не в курсе? Ну а я в курсе, и я, мать твою, честно говоря, просто был в шоке. А еще я знаю, что он предлагал тебе работу, и ты согласилась, но только вот он не готов так долго ждать. Мне все это отлично известно: его юристы связались с моим, хотели выяснить подробности. Да, год для него – слишком большой срок. Ты не настолько ценный кадр, чтобы держать для тебя место. И не надо мне звонить и просить чего-то там убавить и сократить, ты самая натуральная предательница.
– Извини, а ты вообще кто, чтобы говорить о предательстве? Мы основали компанию вместе, Ларри, вместе!
Примерно такой же разговор у нас уже был – одиннадцать недель назад, когда он меня уволил. На самом деле даже чуть раньше, когда он узнал, что я встречалась с Саймоном по поводу продажи, хотела прокачать ситуацию.
Мы продолжаем тупо препираться, и тут раздается крайне злобный голос его жены. Ларри елейным тоном просит прощения, что разбудил ее, а потом громко и злобно сообщает мне в ухо:
– Я больше не желаю тратить время на эти выяснения. Послушай меня внимательно, Джесмин: Я. Не. Буду. Отменять. Твой. Отпуск. Точка. И если б мог, так продлил бы его до двух лет. Мне наплевать, что ты будешь делать. Езжай в теплые страны, развлекайся, а лучше хоть раз в жизни начни что-нибудь и доведи до конца! Короче, мне пофиг. Главное, не звони больше по этому телефону, особенно ночью. У тебя есть год. Один гребаный год, а потом можешь снова стартовать, продавать и никогда ничего не заканчивать, как ты всегда и делаешь. О’кей?
Он швыряет трубку, и я буквально дрожу от злости.
Хожу взад-вперед по кухне и громко продолжаю с ним спорить: это бред, чушь собачья, я кучу вещей довела до конца. Неправда, что я все бросаю на середине. Да, он задел меня за живое. Странным образом даже сильнее, чем когда вышвырнул с работы. Никто раньше не говорил мне ничего столь обидного, и меня натурально колотит. Я ищу все новые возражения, и, конечно, одерживаю верх. Я права, а мой мысленный оппонент Ларри – нет.
Выглядываю в окно – черт-те что у меня в саду творится. Господи, как же меня это бесит!
Выхожу и злобно пинаю рулон с травой. Каблук проделывает в нем дыру, а сам рулон валится навзничь и раскатывается. Из дыры торчит трава. Н-да, что-то я не так делаю, явно. Поднимаю голову и вижу, что у тебя колышутся занавески. Возвращаюсь в дом и с грохотом захлопываю за собой дверь.
Иду в ванную и долго стою под горячим душем, заливаясь горючими слезами. Выключаю воду, насухо, до красноты, вытираюсь жестким полотенцем.
Одно я знаю точно: я не стану твоим ночным сотоварищем. Надеюсь, сегодня я достигла самого дна и ниже уже не опущусь. Вообще, это ты виноват в том, что мне так хреново. Ларри, конечно, тоже, но если б не ты, я бы ему сегодня не позвонила. Потому что именно ты заставил меня посмотреть на ситуацию со стороны, и она мне так не понравилась, что захотелось что-то срочно изменить. Я вновь и вновь слышу твои слова: было приятно, что я здесь в кои-то веки не один.
Ты затащил меня в свой мир, не спросив моего согласия, втянул в свои проблемы. Я зачем-то теперь в курсе твоих мыслей. Ты нас уравнял, и это ужасно, потому что твои слова полны отравы, они опасны. Но они меня согрели. Приятно, что я не один…
Мне стало легче, когда ты это сказал. Получилось, и я не одна.
Но больше этот номер у тебя не пройдет.
