355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сесилия Ахерн » Год, когда мы встретились » Текст книги (страница 4)
Год, когда мы встретились
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:40

Текст книги "Год, когда мы встретились"


Автор книги: Сесилия Ахерн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава шестая

Восемь тридцать утра, я на площадке перед домом со строителем по имени Джонни, здоровенным рыжим мужиком, который ведет себя так, словно люто меня ненавидит. Никто ничего не говорит, он и его напарник Эдди, облокотившийся на отбойный молоток, просто молча на меня взирают. Джонни переводит взгляд на тебя – ты спишь, положив ноги на стол у себя в палисаднике, – затем обратно на меня.

– Так вы чего хотите? Нам ждать, пока он проснется?

– Нет! Я…

– Но вы же сами так сказали.

Да, именно так я и сказала.

– Нет, не так, – твердо заявляю я. – Сейчас полдевятого, не рановато ли поднимать грохот? Мне казалось, официально разрешенное для любых строительных работ время – девять утра.

Он неопределенно машет рукой:

– Почти все уже на работе.

– Не на нашей улице, – возражаю я. – Здесь никто на работу не ходит.

Ну да, с недавних пор – вообще никто.

Прозвучало это, наверное, странно, но ведь так оно и есть. Он смотрит на меня как на больную, потом ищет взглядом подтверждения у своего коллеги – дескать, ненормальная, верно?

– В общем, милая, вы сказали, что вам это нужно срочно. У меня есть два дня, чтобы со всем тут управиться, потом я буду занят в другом месте. Так что либо я сейчас начинаю, либо…

– Хорошо, хорошо. Начинайте.

– Вернусь к шести, гляну, как тут что.

– А вы куда?

– Есть одна работенка. Эдди сам тут справится.

Не говоря ни слова, Эдди, которому на вид лет семнадцать, надевает наушники. Спешно ретируюсь в дом.

Стою у окна гостиной, которое выходит на твой сад, и смотрю, как ты сидишь за столом, откинув назад голову, и мирно посапываешь в пьяном забытьи. Кто-то набросил на тебя плед. То ли твоя жена, то ли ты сам проснулся от холода среди ночи и взял его из машины. Здравый смысл подсказал бы тебе там и остаться, но здравомыслие тебе чуждо.

Сегодня утром все, безусловно, не так, как должно быть. Помимо того, что ты спишь у всех на виду посреди раскуроченного палисадника на садовом стуле, криво воткнутом в землю, еще и дома у тебя все как будто вымерло. Дети уже должны были бы уйти в школу, жена выйти и проводить их, потом заняться делами, но… ничего подобного не случилось. Дом не подает никаких признаков жизни, занавески не шевелятся, машины твоей жены нет. Зонтик по-прежнему висит на дереве. Похоже, тебя все бросили.

Неожиданно врубается отбойный молоток – с таким грохотом, что у меня, хоть я и не на улице, звенит в ушах и отдает дрожью по всему телу. Тут мне в первый раз приходит в голову, что следовало бы предупредить соседей: в ближайшие дни будет шумно, поскольку я решила раздолбать свою чудесную дорогущую площадку и засеять двор травой. Они бы меня наверняка предупредили, можно не сомневаться.

Ты в обалдении вскакиваешь со стула, судорожно дергая руками и ногами, и озираешься, словно на тебя напали. Пытаешься сообразить, где ты, что происходит и что тебе делать. А потом видишь у меня в саду Эдди. И немедленно устремляешься к моему дому. У меня бешено колотится сердце, сама не знаю почему. Мы никогда с тобой не общались, не считая брошенных на ходу «здрасте». Кроме того единственного раза, накануне Нового года, когда ты увидел, что я наблюдаю за тобой в окно, ты никак не дал понять, что знаешь о моем существовании, и я – тоже. Потому что я ненавижу тебя и все, что ты отстаиваешь, потому что ты не в состоянии понять: любая мать, даже умирая, больше всего тоскует не о жизни, а о том, каково будет ее ребенку, оставшемуся без ее заботы. Особенно ребенку с синдромом Дауна. Погружаюсь на секунду в воспоминания – что ты тогда говорил, что говорили твои мерзкие собеседники, и ненависть захлестывает меня с новой силой. Когда ты подходишь к палисаднику, я полностью готова к схватке.

Я вижу, как ты орешь на Эдди. Эдди тебя вряд ли слышит, он же внутри этого грохота и на нем наушники, но он видит, что перед ним стоит мужик и яростно открывает-закрывает рот, уперев одну руку в бок, а другой тыча в мой дом. Эдди тебя игнорирует и продолжает разбивать мою дорогостоящую площадку. Я иду в прихожую и нервно топчусь у двери, ожидая, когда ты позвонишь. Подскакиваю, услышав звонок. Ты звонишь всего один раз. Вежливо, даже любезно. Легкое нажатие – и мелодичная трель, ничего похожего на пулеметные очереди, которые ты посылаешь своей жене.

Открываю дверь, и мы впервые оказываемся лицом к лицу. Это за тебя, сестренка, за тебя, Хизер, и за маму, за то, что она так несправедливо рано должна была нас покинуть. Мысленно твержу это себе, непроизвольно сжимая и разжимая кулаки, готовая к битве.

– Да? – Я говорю резко, с напором.

Тебя это несколько ошарашивает.

– Доброе утро. – Ты произносишь это внятно, слегка покровительственно: дескать, вот как принято здороваться у людей приличных, соблюдающих правила вежливости, которые ты, конечно, знаешь досконально, до мельчайших подробностей. Протягиваешь руку и сообщаешь: – Я Мэтт, живу напротив вас, через дорогу.

Мне очень нелегко это сделать, терпеть не могу грубость, но я смотрю на твою руку, потом на небритое лицо, красные глаза, слышу запах перегара, которым провоняло все твое тело, потом на губы, столь мне ненавистные за все гнусные вещи, которые они произносили, и засовываю руки в задние карманы джинсов. Сердце стучит уже как безумное. За тебя, Хизер, за тебя, мама.

Ты скептически наклоняешь голову. Убираешь руку, с трудом попав в карман полупальто.

– Я чего-то не улавливаю? Сейчас полдевятого, а вы ведете земляные работы! Мы все, видно, не в курсе дела? Здесь нашли нефть? Пора столбить участки?

Ну, ясно, ты все еще пьян. Ноги вроде твердо стоят на земле, но качает тебя, как Майкла Джексона, то рывками, то плавно, вкруговую.

– Если это вам так сильно мешает, может, встанете лагерем на своем заднем дворе на ближайшие несколько дней?

Ты смотришь на меня как на величайшую, невменяемую суку, а потом разворачиваешься и уходишь.

Сколько всего я могла бы тебе сказать. Много-много вариантов было у меня, чтобы донести до тебя свое негодование от той «дискуссии» о людях с синдромом Дауна. Написать тебе письмо. Или, может, пригласить вместе выпить кофе. Поговорить как взрослые люди. И вместо этого я сказала, что сказала. На первой нашей встрече. И уже об этом жалею – не потому, что, возможно, тебя обидела, а потому, что, возможно, упустила шанс сказать нечто важное так, как это надо было сказать. И вдруг до меня доходит, что ты-то, скорее всего, вообще не помнишь ту передачу. У тебя их было столько, что эта, наверное, ничего не значит и давно забылась. И я для тебя всего лишь малоприятная соседка, которая не предупредила о «земляных работах».

Из окна я смотрю, как ты идешь через дорогу. Эдди, яростно-равнодушный к миру, вгрызается в асфальт, и каждое его движение эхом отдается у меня в голове. Ты проходишь вдоль дома, заглядываешь в окна, пытаешься сообразить, как тебе попасть внутрь. Тебя качает, ты все еще пьян. Потом идешь к столу, я жду, что ты усядешься там, но вместо этого ты берешь садовый стул и несешь к входной двери. Отводишь руки, сколько можно назад, а потом бьешь со всей силы – раз, другой, третий, целясь в окошко посреди толстой деревянной панели. Разбил. Отбойный молоток напрочь заглушает шум, которым, наверное, это сопровождается. Ты примериваешься, а потом с трудом протискиваешь широкие плечи в образовавшуюся дыру и наконец проникаешь в дом. Ты справился и нашел свой путь.

И хотя я лично видела, каким кретиническим образом ты это проделал, ты снова заставил меня ощутить себя бессмысленной дурой.

Глава седьмая

Эдди два часа работает без передышки, потом исчезает – на три. Его зверский агрегат стоит посреди моего сада, который выглядит как после землетрясения. Он устроил настоящий погром, и мне противно на это смотреть, но приходится, потому что я постоянно выглядываю в окно – нет, не для того, чтобы увидеть тебя, ты, я знаю, до вечера не покажешься, – а чтобы не пропустить Эдди, который как ушел в своем защитном шлеме, так больше и не возвращался. Звоню Джонни, но он не отвечает, а такой услуги, как «оставьте сообщение», на его телефоне нет. Дурной знак. Мне его рекомендовал ландшафтный архитектор, который занимался дизайном моего двора, что тоже дурной знак.

У меня звонит мобильный, какой-то неизвестный номер, поэтому не отвечаю. Тетя Дженнифер малость перебрала на Рождество и сообщила мне, что кузен Кевин к Новому году собирается приехать домой и хочет со мной связаться. Новый год уже наступил, так что я отслеживаю все звонки не хуже ЦРУ. В двадцать два года Кевин уехал из Ирландии, какое-то время странствовал по свету, а потом обосновался в Австралии. Впрочем, не думаю, что Кевин может где-нибудь «обосноваться». Он уехал, чтобы найти себя, чему предшествовала бурная семейная драма, и с тех пор ни разу не появился, ни на Рождество, ни на дни рождения, ни на мамины похороны. Это тот самый Кевин, который сказал, что я умру, когда мне было пять, и что он меня любит, когда мне было семнадцать.

Тетя была у нас, проводила выходные с мамой, а я, как тогда было заведено, отсыпалась у нее дома. Дядя Билли смотрел телевизор, а мы с Кевином сидели на качелях на заднем дворе и изливали друг другу душу. Я горевала из-за маминой болезни, Кевин меня внимательно слушал. Слушать он умел, это правда. А потом Кевин раскрыл мне свою тайну: он только что узнал, что его усыновили. Сказал, что чувствует, будто его предали, после всех этих долгих лет молчания, но с другой стороны, это наконец помогло ему разобраться в его отношении ко мне. Он меня любит. В ту же секунду он набросился на меня, жадно водя руками по всему телу, и, задыхаясь от вожделения, засунул мне в рот мокрый горячий язык. Всякий раз, вспоминая об этом, я мчалась в ванную, чтобы как следует прополоскать рот. Может быть, по крови он мне и не двоюродный брат, но он мой брат. Мы играли у них на заднем дворе в «Повелителя мух»[2]2
  Игра основана на экранизации романа У. Голдинга «Повелитель мух» (если не на самом романе), где дети, оказавшись на необитаемом острове, охотятся на дикую свинью, жарят ее на вертеле, пляшут и т. д.


[Закрыть]
, связывали его братика Майкла и поджаривали его на вертеле, устраивали костюмированные представления и показывали их, стоя на подоконниках. Мы были дети одной семьи. Все воспоминания, которые у меня с ним связаны, это воспоминания о брате. То, что он сделал, было мерзко.

Больше я с ним не разговаривала. Тете ничего не сказала, но знала, что она знает. Думаю, мама ей рассказала, но мы с тетей никогда этого не обсуждали. Первый год после того она держалась нервно, словно извиняясь, а потом тоже нервно, но уже обвиняя. Кажется, она считает, что, если б я простила Кевина, это могло бы его вернуть. Нет, тогда он еще не уехал, но напрочь отдалился от семьи, всячески показывая, что он больше не один из них. Постоянно встревоженный, никогда ни в чем не уверенный – ни в себе, ни в других. Мне тогда было чем заняться, проблемы Кевина не входили в этот список. Жестоко, наверное, но мне было семнадцать, и я его заморочек не понимала. Он был моим старшим братом, приемным, сдвинутым на всю голову, и я хотела только одного – чтобы он провалился ко всем чертям. Но теперь он вернулся, и, видимо, нам придется встретиться. Я давно перестала на него обижаться, мне больше не хочется прополоскать рот, когда я о нем думаю. Но, хоть у меня и нет никаких важных дел, я знаю массу более приятных способов провести время, чем неловкая беседа с кузеном, который опробовал на мне французский поцелуй шестнадцать лет назад на качелях.

Снова смотрю в окно в надежде увидеть Эдди, и в этот момент звонит домашний телефон. Его номер не знает никто, кроме папы и Хизер, и обычно именно она на него и звонит, так что я беру трубку.

– Простите, могу я поговорить с Джесмин Батлер?

Замираю, пытаясь понять по голосу, кто это. На Кевина непохоже. У него, поди, теперь австралийский акцент, хотя черт его знает. В любом случае не думаю, что это он. Со стороны тети Дженнифер было бы ужасно подло дать ему мой номер. А между тем слабый акцент есть, он слегка пробивается сквозь дублинское произношение – милый такой, певучий сельский говор.

– С кем я говорю?

– А я с Джесмин Батлер говорю?

Улыбаюсь и пытаюсь скрыть, что он меня позабавил.

– Пожалуйста, не могли бы вы представиться? Я экономка миз Батлер.

– О, простите! – радостно восклицает он, и это звучит очаровательно. – Как вас зовут?

Да кто же это такой? Он звонит мне, а говорит так, словно это мне что-то от него нужно, но никакой грубой напористости, напротив, все предельно вежливо и до крайности мило. Не могу понять, откуда он. Точно не из Дублина. Не северянин. Но и не южанин. Центральные графства? Тоже нет. Но акцент прелестный. Видимо, что-то продает. Надо выдумать имя для экономки и заканчивать разговор. Взгляд падает на тумбочку, где возле телефонной базы лежит пенал с ручками, если понадобится что-нибудь записать.

– Пен. – Я стараюсь не захихикать. – Пен-ни. Пенелопа, но все зовут меня Пенни.

– А иногда Пен?

– Да, – улыбаюсь я.

– Могу ли я узнать вашу фамилию?

– Вы заполняете анкету?

– Нет-нет, это на случай, если я снова позвоню, а миз Батлер опять не будет дома. На всякий, знаете ли, случай, – с саркастической печалью говорит он.

Не могу удержаться и смеюсь.

– Мм… – Так, что тут еще в поле зрения, ага, айпад. Закатываю глаза. – Пад. – Закашливаюсь, чтобы скрыть смех. – Паддингтон.

– Значит, Пенелопа Паддингтон, – резюмирует он, и я слышу, что он все понимает. Не надо большого ума, чтобы понять. – Вы не знаете, когда вернется миз Батлер?

– Не могу вам сказать. – Присаживаюсь на подлокотник дивана и вижу в окно, что доктор Джеймсон стоит у тебя перед дверью. – Она приходит и уходит. По работе. – Доктор Джеймсон заглядывает сквозь разбитое стекло. – А что вы хотите?

– Это дело частного характера, – вежливо, доброжелательно отвечает он. – Мне хотелось бы обсудить его лично с миз Батлер.

– И она вас знает?

– Пока нет. Но, быть может, вас не затруднит передать ей, что я звонил.

– Разумеется. – Я беру ручку и листок, чтобы записывать.

– Я попробую позвонить ей на мобильный.

– У вас есть ее номер?

– Да, и рабочий тоже, но я звонил в офис, и она недоступна.

Ну и ну. У него есть все мои телефоны, но он не в курсе, что меня уволили. Это ставит меня в тупик.

– Спасибо, Пенелопа, вы мне чрезвычайно помогли. Всего вам наилучшего. – Он отключается, а я еще некоторое время в растерянности слушаю гудки.

Потом нараспев говорю:

– Джесмин, вам только что звонил ну очень странный тип.

Доктор Джеймсон идет через дорогу к моему дому.

– Здравствуйте, доктор Джеймсон.

У него в руках белый конверт. Интересно, что еще придумали жители нашей улицы и во сколько мне это обойдется.

– Привет, Джесмин.

Он, как обычно, безукоризненно подтянут, рубашка аккуратно выглядывает из V-образного выреза свитера, брюки с идеальной стрелкой, ботинки сверкают. Он ниже меня, и при росте в 173 сантиметра я ощущаю себя рядом с ним здоровенной дылдой, притом весьма экзотической. У меня волосы ярко-рыжие, как пожарная машина, или, цитируя изготовителей краски для волос, «цвета огненных всполохов». Вообще-то от природы я шатенка, но с пятнадцати лет никто меня такой не видел, и единственное, что об этом напоминает, – это брови. Все говорят, что рыжий еще сильнее подчеркивает необычный цвет моих глаз, а они у меня бирюзовые, или, как многие любят выражаться, «цвета морской волны». Глаза и волосы – их все отмечают первым делом. И, куда бы я ни шла, на работу или в гости, всегда подвожу глаза ультрачерным карандашом. Вся такая броская, заметная. Сиськи у меня тоже выдающиеся. Они даже слишком большие, но я для этого ничего специально не делала, сами вымахали, умницы мои.

– Простите за весь этот грохот с утра пораньше, – абсолютно искренне извиняюсь я. – Мне следовало предупредить заранее.

– Ничего страшного, – отмахивается он, давая понять, что пришел по другому поводу. – Я хотел навестить нашего друга, но у него, судя по всему, неотложные дела.

Доктор произносит это так, будто «наш друг», то есть ты, надуваешь шарики для детского праздника на заднем дворе, а не валяешься на полу в ванной в луже собственной блевотины. Впрочем, кто тебя знает, может, ты валяешься на ковре в гостиной.

– Эми передала мне это для мистера Маршалла – для нас с вами он просто Мэтт, не так ли?

У меня тут же возникает подозрение: доктору отлично известно, что я за тобой наблюдаю. Но это невозможно, ведь тогда он, в свою очередь, должен бы наблюдать за мной, а я знаю, что это не так, потому что наблюдаю и за ним тоже.

– А Эми – это кто?

– Жена Мэтта.

– А. Ну да, конечно. – Типа я знала, но забыла. Но я не знала.

– Думаю, дело не терпит отлагательств, – он взмахивает белым конвертом, – но Мэтт не отвечает. Я мог бы положить его… мм… в открытое окно, но не уверен, что он заметит. Кроме того, есть еще один дубликат, который я бы хотел отдать вам. – Он протягивает мне конверт.

– Дубликат чего?

– Ключа от входной двери. Эми сделала два запасных, чтобы отдать соседям, – она отчего-то подумала, вдруг да пригодятся. – Он говорит, словно удивляется, с чего бы это она так подумала, меж тем мы оба отлично знаем, с чего. – Полагаю, ее нет дома, и вряд ли она появится в ближайшие дни. – Взгляд у него очень многозначительный.

Ага. Понятно.

Убираю руки за спину, подальше от ключа и конверта, которые он пытается мне всучить.

– Пусть они лучше у вас останутся, доктор Джеймсон. Я не тот человек, которому надо их отдать.

– Почему же?

– Ну, знаете, какая у меня жизнь. Прихожу, ухожу. Дел полно. Работа и… всякое такое. Я думаю, надо их передать тому, кто почаще бывает дома.

– Вот как. А у меня сложилось впечатление, что вы… в последнее время редко уходите надолго.

В яблочко.

– И все же мне кажется, будет лучше, если они останутся у вас. – Я твердо стою на своем.

– У меня есть свой экземпляр, но проблема заключается в том, что я уезжаю на две недели. Племянник позвал провести отпуск с его семьей. Они меня впервые так приглашают. – Лицо его радостно освещается. – Исключительно любезно с их стороны, хотя наверняка это его Стелла убедила. Чудесная женщина. И я согласился. Тем более в Испанию… – Он весело подмигивает. Потом, помрачнев, добавляет: – В общем, я должен это кому-то отдать. – Видимо, его огорчает вся эта история.

Меня мучает совесть, но я не могу выполнить его просьбу. Ну как это я возьму себе ключи от совершенно посторонних людей? Абсурд. Не желаю в это ввязываться. Мое дело сторона. Да, я за тобой наблюдаю, но… нет, я не могу. И меня не растрогает его встревоженное, растерянное лицо. Черт, будь у меня работа, я бы знать ничего не знала о дурацких проблемах моих соседей, и они отлично решали бы их без меня.

– Ну, может быть, вы отдадите их мистеру и миссис Мэлони?

Представления не имею, как их зовут. Четыре года живу в соседнем доме… а ведь они каждый раз поздравляют меня с Рождеством и на открытках ставят свои имена.

– Да, наверное, это мысль. – В голосе у него сквозит большое сомнение.

Я знаю, почему он сомневается, – не хочет втравлять их в лишние проблемы. Когда ты в очередной раз заявишься в невменяемом состоянии, ни чете Мэлони, которым уже за семьдесят, ни Мерфи или Леннонам, которые примерно того же возраста, общаться с тобой не стоит. Он прав, я отлично это знаю, но все равно не могу.

– Может быть, все же передумаете? – на всякий случай спрашивает он.

– Нет, – твердо заявляю я и решительно мотаю головой. Ни за что не желаю в этом участвовать.

– Понимаю. – Он кивает, слегка поморщившись, и убирает конверт за спину. Пристально смотрит мне в глаза, и я знаю, что мысленно он представляет себе сцену, разыгравшуюся сегодня ночью. – Вполне вас понимаю.

Мы прощаемся, и доктор Джеймсон отступает назад, на дорогу, где его едва не сшибает «скорая», но, по счастью, в последнюю секунду я успеваю выдернуть его за рукав обратно на тротуар. Мы оба автоматически смотрим на твой дом, нас, видимо, посещает одна и та же мысль, однако «скорая» останавливается возле дома Мэлони, и парамедики стремительно исчезают за дверью.

– О боже милостивый, – бормочет доктор Джеймсон. В жизни своей не встречала человека, который вставлял бы в разговор столько архаических выражений.

Стоя рядом с ним, я вижу, как из дома выкатывают носилки с миссис Мэлони, она в кислородной маске. Носилки быстро погружают в «скорую», следом идет мистер Мэлони. Лицо у него совершенно серое, он совсем подавлен. В душе у меня что-то переворачивается. Надеюсь, это не моя вина. Надеюсь, ее сердечный приступ случился не потому, что у меня гремел отбойный молоток.

– Винсент. – Мистер Мэлони замечает доктора Джеймсона. – Марджори… – Вот как зовут его жену. Мне ужасно стыдно, что я не знала этого.

– Я пригляжу за ней, Эдвард, – обещает мистер Джеймсон. – Два раза в день? Еда в буфете?

– Да, – обессиленно произносит мистер Мэлони, и ему помогают сесть в машину.

Нет. Не жену.

Дверцы закрываются, «скорая» мгновенно уезжает, и улица снова пуста, словно ничего и не случилось, только вдалеке затихает вой сирены.

– Ой, горе, горе, – грустно говорит мой сосед. – Вот ведь беда какая, боже ж ты мой.

– С вами все в порядке, доктор Джеймсон?

– Зовите меня Винсент, пожалуйста. Я уже десять лет не практикую, – с отсутствующим выражением говорит он. – Ладно, пойду покормлю кошку. Кто это будет делать, когда я уеду? Наверное, мне лучше остаться. Сначала это, – он смотрит на конверт у себя в руке, – а теперь еще и бедные Мэлони. Да, видимо, я нужен здесь.

Я чувствую себя ужасно виноватой, мне и не по себе, и зло берет, словно весь мир сговорился против меня. В данной ситуации не предложить свою помощь было бы уже запредельным свинством. Равно как и попытаться найти кого-нибудь другого вместо себя.

– Я буду кормить эту кошку, если вы мне покажете, где ее еда. И вообще объясните, что с ней нужно делать.

– Согласен! – кивает он.

– Как мы туда попадем? – Я смотрю на опустевший дом со смешными садовыми гномами, аккуратными тропинками, веревочной лесенкой на дереве – для внуков, чтобы было удобнее лазить. Старая плакучая ива опустила ветки до земли, туда, в своеобразный шатер, тоже ведет тропинка. По бокам окон потрескавшиеся, еще восьмидесятых годов ставни, бежевые с розоватым рисунком, а на подоконниках цветы в дешевых горшочках. Такой кукольный домик, бережно укутанный пеленой времени, домик, за которым ухаживают нежные, заботливые руки.

– У меня есть ключ.

Ну разумеется, как иначе. Похоже, у всех на нашей улице есть ключи от соседских домов. Только не от моего.

Он смотрит на конверт, точно впервые его видит, и я замечаю, что пальцы у него подрагивают.

– Винсент, я возьму его, – ласково говорю я и слегка пожимаю ему руку.

Ну вот, этим и закончилось – у меня письмо к тебе от твоей жены и ключ от твоего дома.

Да, и просто чтоб ты знал: я этого ни секунды не хотела.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю