Текст книги "Замок отравителей"
Автор книги: Серж Брюссоло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
В общем, в преображении толстого монаха с измазанными дорожной грязью щиколотками было нечто ошеломляющее.
От легкого прикосновения чьей-то руки Жеан вздрогнул.
– Не оборачивайся, – прошептал ему на ухо голос Ираны. – Смотри на барона… Видишь красноту на его щеках? Это от возбуждения. Только что Дориус заставил его притронуться к костям святого Иома, и барон уже считает себя выздоровевшим. Безо всяких угрызений совести лишит он девственности Оду. А посмотри-ка на монаха! Епископ, да и только!
Перед Жеаном прошествовал паж, держа насест, на котором восседала невиданная птица, призванная еще больше поразить толпу. Проводник принял ее сначала за ястреба с выкрашенными перьями.
Недовольная птица била крыльями и испускала пронзительные крики.
– Это папего, – объяснила Ирана. – Ее еще называют попугаем. Они водятся на Востоке и могут говорить человеческим голосом. Орнан привез ее из Крестового похода.
Жеан подумал, что она шутит, но в тот же момент птица раскрыла клюв и пронзительно закричала: «Ipsevenenabibas…Vaderetro,ipsevenenabibas…»
Она «говорила» голосом ворчливого старика и одновременно тоном пророка, с черным ликованием предающим всех анафеме.
– Что она сказала? – поинтересовался Жеан.
– Это на латыни, – прошептала трубадурша. – «Изыди, пей сам свою отраву». Так обычно заклинают дьявола и его пособников.
Жеан опять вздрогнул. Как Орнан де Ги ежедневно терпит эту обвинительную фразу? Разве он сам не отрава для всех, кого касается?
Появился одетый в черное с серебряной отделкой человек. Лысый, с многозначительным и важным лицом. Его странную бледность подчеркивали очень полные красные губы и выдающийся нос с синеватыми прожилками.
– Это Гомело, – тихо пояснила Ирана, – он пробует все кушанья барона, чтобы убедиться в отсутствии в них яда. Он – тщеславный дурак, который пользуется своим положением и изображает важного господина.
Гомело чинно шествовал с надменностью начальника, производящего смотр своих войск. Свет, просачивающийся из окошек-бойниц, придавал его лысому черепу цвет слоновой кости.
Попугай продолжал выкрикивать замогильные заклинания, заставляя крестьян отшатываться.
Жеан пожал плечами. Сеньоры взяли привычку привозить из Крестовых походов разную диковинную живность, в частности, обезьян, которых выставляли напоказ за их дурачества и гримасничание. Обезьяны чем-то походили на людей. Священнослужители считали их созданиями, лишенными души за страшные грехи, так и оставшимися в первобытном состоянии. Проповедники вещали, что то же случится и с людьми, если они быстро не исправятся, отказавшись от прелюбодеяния.
«Вот что бывает, когда следуют звериному инстинкту», – говорили они, показывая на ни в чем не повинных животных.
Шум стоял невыносимый. Акробаты и тамбуринисты затеяли представление, к вящему удовольствию черни, прибывшей бесплатно поесть.
– Ты можешь подойти к Оде? – спросил Жеан.
– Нет, – отрезала Ирана. – Она никогда не бывает одна. Свадьба состоится через несколько дней. Я попробую привлечь ее внимание во время вечернего угощения.
Она сжала на прощание руку проводника и растворилась в толпе. Мужчины пользовались теснотой, чтобы прикоснуться к Иране, но она не обращала на них внимания, ее лицо выражало страх и недоверие. Всегда рискуешь головой, бездоказательно обвиняя такого могущественного сеньора, как Орнан де Ги.
Жеан вышел из замка. Осторожность подсказывала сразу же пуститься в обратный путь, но ему претило позволить Иране выпутываться одной. Разве не должен рыцарь бороться за торжество добра и истины в любых ситуациях?
Во дворе замка соорудили подмостки, и сказители в пестрых одеждах потешали простолюдинов непристойными шутками. Пробираясь сквозь толпу потных, вонючих тел, Жеан слышал грубые анекдоты, смакуемые на городских площадях; чернь готова была слушать их вновь и вновь.
Толстый мужчина в трико с красными полосами сделал «колесо», потряс брюхом и начал декламировать «Дубину монаха», жестами изображая действующих лиц. Хохот достиг высшего предела. Над всем этим гвалтом плавал запах жареной или просто вытащенной из бочек с рассолом рыбы.
По городским улицам мужчина гнал стадо свиней, пожиравших на своем пути помои и отбросы. Дрессировщик медведей заставлял важно расхаживать животных, а уличные мальчишки забрасывали зверей камушками.
Жеан отдался на волю несущей его толпы. Ему несколько раз казалось, что за ним следят. Такое могло почудиться в подобном столпотворении, но он доверял своему инстинкту лесного бродяги.
Он обернулся, однако ничего особенного не заметил. К тому же народу было слишком много, и выделить какое-то одно лицо не представлялось возможным.
Жеан направился перекусить в таверну под вывеской «Черная кобыла». Помещение с низким потолком оказалось заполненным женщинами с размалеванными лицами, которых отцы церкви прозвали грязными проститутками, а Жеан просто считал бесстыдницами и развратницами. На самом деле «Черная кобыла» была обыкновенным борделем, заправлял им некий хозяин, учтиво обходившийся с путниками. Цирюльник по профессии, он устроил у себя парильни, в которых можно было смыть дорожную усталость. Но с некоторых пор хозяин забеспокоился, поскольку добрый король, про которого говорили, что он ударился в религию, собирался прикрыть эти незаконные дома и отослать всех девушек в приюты для перевоспитания.
Жеан съел копченую селедку, миску варева из ржаной муки, сдобренного медом, и выпил кувшинчик кисловатого вина, от которого сводило скулы. Другого угощения его кошелек не позволял.
Женщина с волосами цвета соломы присела рядом и отпила из его кружки. Из-под ее развязанной рубашки была видна полная грудь. Ласковая, как кошечка, женщина болтала разную ерунду, которой шлюхи обычно пичкают мужчин. Как бы невзначай ее рука скользнула в штаны Жеана.
– Ого, а там у тебя неплохая улитка, она так и просится вылезти из раковины, – проворковала она. – Я уже чувствую, как у нее поднимаются рожки.
Назвалась она Ливией, говорила с неопределимым акцентом, может быть, германским. Как и большинство проституток, Ливия, вероятно, покинула свою страну вместе с саксонскими наемниками. Беременную, ее бросили на обочине, а остальные двинулись дальше.
– Пойдем, – предложила она. – Я хочу тебя, ты здесь единственный красивый мужчина за сегодняшний день. Все отправились на праздник, а нас не пускают.
Жеан позволил увести себя – от усталости и чтобы попытаться заглушить в себе неприятное чувство, оставшееся после откровений Ираны.
Ливия привела его в сводчатое помещение, плиточный пол которого был застелен соломой. На полу валялись тюфячки, тоже набитые соломой. Постели были разделены одеялами, натянутыми на карнизы. В зависимости от степени стыдливости или развращенности их можно было натягивать или раздвигать.
Какие-то тени копошились в углу, взрываясь хохотом или любовными наигранными стонами.
Ливия принесла еще один кувшинчик, но Жеан поостерегся пить. Инстинкт все еще предупреждал об опасности.
Всю инициативу он предоставил девушке.
Чуть позже, когда они отдыхали, лежа бок о бок, Жеан с удивлением увидел проходившего голого Гомело. Его тело было болезненно бледным. Он смеялся, а шлюхи окружили его, словно знатного сеньора. Он мял им груди и ягодицы, будто булочник месил тесто.
– Ах! – вскричал он странным фальцетом. – Как не превозносить «turpia lascivaram incesta femarum!»
– Чего ты там мелешь? – захохотали девушки.
– Это из Теренция, – пояснил Гомело. – Он говорит о «непристойной мерзости похотливых женщин».
– Ничего себе! – запротестовали проститутки. – А нам только что казалось, будто тебе наплевать на похотливость.
Жеан отпил глоточек, затем, разыгрывая наивность, спросил у своей подружки:
– Что это за угорь? Мне кажется, он прикидывается дурачком!
Ливия зажала ему рот ладошкой.
– Потише! – шепнула она. – Это могущественный господин. Он пробует еду барона Орнана де Ги со всех блюд, которые ставят тому на стол. Если кто-то захочет отравить нашего сеньора, Гомело тут же умрет вместо него. Такая работа стоит того, чтобы ему хорошо платили. Гомело говорит, что взял себе девиз гладиаторов: жить мало, но хорошо.
– Значит, на барона у кого-то зуб? – поинтересовался Жеан.
Ливия пожала плечами.
– Какой сеньор не имеет врагов?
– Я полагаю, что наличие яда можно определить разными штучками вроде жабьего камня или рога единорога.
– Так считают, – зевнула девушка. – Но ничто не заменит хорошего пробовальщика вроде Гомело, который заболевает от пустяка.
– Поэтому он цветом напоминает репу?
– Да. Подумай сам: чего ради держать пробовальщика, который спокойно может переварить все адские отравы? Наоборот, надо выбирать желудок понежнее.
– Странная все же профессия, – проворчал Жеан. – Умереть вместо другого!
– Ну так что же! – прыснула Ливия. – Разве рыцари не делают то же самое?
– Это совсем другое! – запротестовал Жеан. – Рыцарь защищает свою жизнь с мечом в руке, а пробовальщик полагается на судьбу.
– Может быть, – задумчиво произнесла Ливия. – Но Гомело уверен, что от постоянной угрозы смерти у него растет аппетит к жизни, и после того, как он стал пробовальщиком, ему постоянно нужны женщины.
– Забавный тип, – вздохнул Жеан.
– Он богат, и с ним считаются, – подчеркнула шлюха. – И он всегда любезен с нами. Приходя сюда, Гомело не забывает вручить маленький подарок каждой из нас: ленту, шарфик, книжку с неприличными картинками…
Она прыснула со смеху. Гомело уже исчез в другом конце зала в сопровождении своего батальона проституток. До Жеана доносились смех и его глупые шутки; девушки делали вид, что им очень нравится.
Да, довольно любопытный тип… и странный выбор существования… А впрочем, каждый зарабатывает на жизнь, как умеет. Сам Жеан не согласился бы умереть вот так… Разбойники или волки – да, яд или проказа – нет!
Ему вдруг опротивело лежать на этом сомнительном тюфяке, которым пользовалось столько людей. Ему хотелось женщину, но не такую, как Ливия.
Он встал, натянул штаны и рубашку. Девушка умоляла его остаться и старалась умелой рукой возбудить его.
Сойдя с тюфяка, Жеан услышал знакомый голос, окликнувший его. Это был Ожье. Старый рыцарь лежал на тростниковой циновке. Больно было смотреть на его голое тело, испещренное шрамами от ран, которые прижигали раскаленным железом.
– Эй, друг! – окликнул он. – Захотелось в последний раз заняться мужским делом, пока еще башка на плечах?
– Как и тебе, – парировал Жеан.
– О! Где уж мне, – горестно вздохнул Ожье. – Ведет меня сюда только тело, чтобы через боль испытать какое-нибудь ощущение, а не голова. Всем солдатам это знакомо. Да и какая женщина, кроме проститутки, без содрогания посмотрит на мои раны? Ты можешь представить, что я нахожусь в постели юной девушки, и она вдруг увидит мою чиненную-перечиненную кожу?
Жеан присел на край циновки. Ожье протянул ему кувшинчик с вином. Какая-то толстушка, вся покрытая веснушками, похрапывала рядом с ним, опьянев от дешевого вина. Жеан посмотрел на израненное тело старого рыцаря и вспомнил о слухах, ходивших по поводу Ожье. Говорили, что женщин он не любит, что он извращенец. А это смертный грех, как утверждали знающие монахи. Сам сатана стыдился его. Говорили также, что Ожье посещал бордели, чтобы переменить обстановку и рассеять обвиняющие его слухи, могущие довести до костра.
Что касается Жеана, то он смутно представлял суть этих слухов, но знал, что подобные извращения часты в монастырях и военных лагерях – везде, где нет женщин.
– Ты будешь участвовать в турнире? – спросил Ожье.
– Да, – решительно ответил Жеан. – Хоть раз, да попытаю счастья.
– Храни тебя Бог, – вздохнул старый рыцарь. – Зайди ко мне завтра утром, дам тебе какое ни есть снаряжение. Будет пешая битва вокруг деревянного замка. Команда защитников, команда атакующих… но не строй иллюзий… все они нападут на нас с тобой. Тебя не любят, а мне завидуют, потому что я не пресмыкался перед Орнаном де Ги во время Крестовых походов в Святую Землю. Кстати, я и не собирался этого делать…
– Почему?
– Орнан считал, что я слишком… церемонился с арабами. Ему однажды показалось, что я не очень усердствую в убийствах. Он всегда сердился на меня. А ведь когда-то я был волком, как и он, но теперь кусаться мне не по зубам. – Он, похоже, задумался, потом добавил, отведя глаза: – Тебе не следовало бы показываться со мной. О тебе станут плохо думать…
Конец фразы утонул в новом взрыве смеха девушек Гомело.
ГЛАВА 7
БЕСЕДА, ОКОНЧИВШАЯСЯ КРОВЬЮ
Бой начался, но сразу произошла путаница. Хрупкий замок из досок, возведенный на огражденном поле, был мгновенно разнесен на куски ударами мечей. Противники слились в единую массу, каждый был сам по себе и рубил направо и налево, звяканье железа заглушало все крики.
Никто не сдерживал своих ударов, и постороннему наблюдателю было трудно увидеть разницу между «куртуазной» стычкой и настоящей битвой.
Поднявшаяся пыль превратилась в едкий туман, от которого сохло во рту, слезились глаза, и уже ничего нельзя было рассмотреть в его ядовитых клубах.
Разноцветные мантии, красивые шелковые гербы превратились в лохмотья при первом же столкновении, и уже невозможно было сообразить, кто бьется против кого. Только Жеан и Ожье выехали на арену с открытыми лицами. Все остальные напялили на головы новые шлемы в форме цилиндров с прорезью на уровне глаз, и Жеану казалось, что он сталкивался всегда с одним и тем же противником.
Как и предсказывал Ожье, все соперники пытались поразить его в лицо. Жеан не был так ловок в искусстве владения мечом, но спасала сноровка лесоруба, и его удары проламывали шлемы не хуже, чем железная дубина. Он уже поставил на колени троих рыцарей, но их слуги быстро уносили своих хозяев, не давая Жеану заставить тех просить пощады.
Проводник иногда замечал сквозь пыльный туман трибуну для почетных гостей, на которой восседали Орнан де Ги, его невеста Ода с темно-красными лентами и Дориус, все еще изображающий важное духовное лицо и умирающий от желания раздавать благословения, как это делает прелат в день всепрощения.
Ожье было хуже, чем Жеану. Надеясь на свои познания в ратном деле, он забыл о своем возрасте, о том, что ему уже не до турниров. С каждой минутой его удары слабели, и молодые паладины легко уходили от них.
Жеан старался держаться поближе к Ожье, но в суматохе быстро отдалился от него. В этот момент он с удвоенной силой молотил по щиту неизвестного рыцаря, кольчуга которого уже потеряла боевую раскраску.
Внезапно Жеан почувствовал, что окружен. Трое рыцарей в безликих шлемах одновременно нападали на него со всех сторон. Их удары не являлись символическими; цель была одна – убить. Жеан отбивался шитом, но удары были настолько сильны, что ему казалось, будто рука вот-вот вывихнется. После одного мощного удара деревянный щит разлетелся на куски. Другой меч сильно ударил по спине, но удар пришелся плашмя, и меч не разрубил кольчугу.
Жеан услышал, как затрещали его ребра, и покраснел от боли. Трое рыцарей возобновили атаку, пытаясь перерезать ему подколенные впадины или разрубить колени, чтобы заставить его упасть.
– Бейте его, добивайте! – услышал Жеан чей-то приказ.
Он понял: допусти ошибку, упади, с него тотчас же сорвут шлем и раскроят череп. Еще один мощный удар по бедру. Жеан почувствовал, как стальные кольца кольчуги вошли в тело.
Не выдержав, он упал. Рот наполнился пылью. Но тут раздался военный клич Ожье – «Dehet ait ki s' fuit!» [3]3
«Бегущему – презрение!»
[Закрыть], – бросившегося на убийцу. Ведь Жеан нисколько не сомневался, что его хотят убить.
Ему снились странные сны. Он видел Орнана де Ги, превратившегося в сокола и взлетевшего. Сокол, паря, кружил над замком и окрестностями, всматриваясь в землю и выискивая добычу. Увидев молоденькую девушку, он, сложив крылья, камнем падал на нее. Клюв его был подобен острию меча.
Снился Жеану и Гомело. Этот мужчина с бледной кожей задремал у огня, стал плавиться, и все увидели, что он сделан из воска, как обыкновенная свечка.
Жеан с криком проснулся. В глаза бросилась заплатка на палатке Ожье, сам он лежал на брезентовой складной кровати. Старый рыцарь и трубадурша колдовали над его обнаженным телом.
– Не дергайся, – проворчал Ожье. – Мы пеленаем тебя, точно новорожденного. Думаю, у тебя сломано несколько ребер.
– А я думал, что уже умер, – пробормотал Жеан. – Это ты помешал им меня прикончить? Кто они?
– Понятия не имею. И все из-за этих чертовых шлемов. Да и раскраски на них не было.
Старый рыцарь ухмыльнулся, кивнул на щиты и мечи, наваленные в углу палатки. Ирония судьбы: их увенчивал закрытый шлем с гребнем в форме птичьей головы с клювом-крючком, один из тех модных шлемов, к которым Ожье относился с большим презрением.
– По крайней мере я заработал немного железа, – удовлетворенно сказал Жеан.
– Ну конечно, они были без гербов! – нервно произнесла Ирана. – До чего же вы наивны! Они избавились от них в свалке по приказу барона, я в этом уверена. Орнан знает, что тебе все известно, Жеан… Этого достаточно, чтобы ты стал опасным свидетелем. Дориус не преминул доложить ему о нашем знакомстве.
– О чем вы там? – спросил Ожье. – Вляпались в какой-нибудь заговор?
– Лучше бы тебе не знать, – вздохнул проводник.
– Ты ошибаешься, – вмешалась Ирана. – Сейчас уже поздно. Ожье помог тебе, значит, запачкал себя. Надо ему обо всем рассказать. Я предупреждала тебя, что секрет все равно, что болезнь. Он всех понемногу заражает.
– Если уж меня должны разрезать на части, – не выдержал Ожье, – то мне хотелось бы знать за что.
Ирана повторила ему то, что уже рассказала Жеану в лесу после нападения волков.
– Вот такие дела, – заключила она. – Дориус боится, что мы разгадали его махинации, поэтому и натравил на нас Орнана. Время против нас. Я так и не смогла приблизиться к Оде. Монах не отстает от нее ни на шаг, он, вероятно, догадался о моих намерениях. Мне страшно. Вчера мне показалось, что за мной кто-то следит в коридорах замка, и пришлось спрятаться в толпе… Уничтожить нас очень легко. Кто мы такие? Кого обеспокоит наше отсутствие?
Ожье нервно запустил пятерню в бороду.
– Может быть, вы тревожитесь из-за пустяков, – заметил он. – А вдруг эти мощи уже излечили барона? Такие чудеса я наблюдал в Иерусалиме. Не стоит так вот сразу отрицать чудодейственную силу останков святого. Я такой, какой есть, но вера моя непоколебима. А то, что мне было противно рубить головы сарацинам, еще не означает, что я плохой христианин.
Ирана в отчаянии всплеснула руками.
– Ох, уж эти мужчины! – с упреком произнесла она. – Вы одеваетесь в железо, лишаете других жизни, делая это, как ветер, срывающий с деревьев листочки осенью… а наивности в вас больше, чем в детишках-несмышленышах!
– Помолчи-ка, красотка, – отозвался старый рыцарь. – Ты ведешь себя, как кошка, у которой отнимают котят. Я просто сказал, что много путешествовал и всякого повидал. И я вполне допускаю, что эти кости могут вылечить Орнана де Ги.
Жеан закряхтел. Все слова впивались в голову, словно раскаленные наконечники стрел. Он не знал, кого поддерживать. Еще в детстве в нем пробудили почтение к святым мощам, и мать часто рассказывала, как она излечилась от начинавшейся у нее чумы лишь прикосновением к щепочке от Святого Креста, купленной у разносчика за большие деньги.
Позиция Ираны пугала его, потому что была близка к ереси. Будучи христианином, Жеан был уверен, что церковь держится на чудесах и способствует их проявлениям.
– Ну и ну, – подливала масла в огонь Ирана. – Вы – два идиота. Вы даже не подозреваете, что попы продели вам в нос кольцо суеверий и водят, как медведей на ярмарке!
– Слишком все это сложно, – защищался Ожье. – И Жеан, и я – всего лишь бедные солдаты. А здесь нужен ум ученого человека, чтобы разрешить эти задачки.
– Сведущий человек доверяет мощам, – со вздохом сказала молодая женщина, явно разочарованная. – А вот я уверена, что это – заблуждение.
– Где же взять решение, если ты не можешь поговорить с Одой? – спросил Жеан. – Передать ей записку? Ведь ты умеешь писать и могла бы…
– Нет, – пробормотала трубадурша, – это слишком опасно. Не следует оставлять следов. Записка – это улика.
– Значит, все нужно сказать Оде лично? – предположил Ожье. – Но ведь она еще ребенок. Она сейчас переживает самый счастливый момент в своей жизни, вся лучится счастьем. На Орнана де Ги Ода смотрит, как на самого Ланселота. Если ты заговоришь с ней, она обвинит тебя в клевете и заставит выпороть так, что мясо слезет с твоих костей. Очень уж я не доверяю этим девчонкам с розовыми щечками. Они только кажутся такими нежными, но случись что, в них просыпается зверь.
– Есть еще одно средство, – задумчиво произнесла Ирана. – Попробовать поговорить с ее родителями. Ни отец, ни мать не останутся равнодушными к тому, что узнают.
– Получить аудиенцию? Еще не хватало! – язвительно усмехнулся Ожье. – Ты и в самом деле думаешь, что они поверят болтовне какой-то бродяжки, зарабатывающей на жизнь игривыми песенками? Да тебя посчитают сумасшедшей, а палачу велят зашить твой рот кожаными нитками. В тебя вольют кипящее масло, чтобы очистить твой рассудок. Господа не жалуют тех, кто приносит плохие вести.
– Тогда пойду я, – решил Жеан. – Я рыцарь. Они не посмеют не принять меня. Они соблюдают законы гостеприимства.
Ожье поморщился.
– Вы оба совсем свихнулись, – вздохнул он. – Боюсь, все это плохо обернется, но я и не подумаю разубеждать вас.
Жеан со стоном приподнялся и сел. Его грудь была крепко стянута, чтобы лучше срастались ребра, пострадавшие на турнире от ударов соперников.
– Помогите мне одеться, – с усилием выговорил он. – Ожье, одолжи мне коня поприличней и чистый плащ. Поеду к родителям Оды.
Все было сделано, заодно решили, что Ирана будет сопровождать его на муле и по дороге наставлять – что и как говорить. Ожье смотрел им вслед с выражением невыразимой печали на лице.
Жеан нервничал. Он никогда еще не стучался в дверь богатого дома, как принято у странствующих рыцарей, когда их заставала ночь, к тому же его грызли сомнения, поладит ли он с родителями Оды де Шантрель.
– Постарайся быть дипломатом, – вдалбливала ему Ирана. – Не бросай в лицо правду, пока не окружишь себя тысячью предосторожностей. Скажи, будто сожалеешь о том, что передал им такую гадость, услышанную на постоялом дворе… – Она умолкла, неожиданно впав в уныние. – Ох, – выдохнула она, опустив голову, – чувствую, что ничего у тебя не выйдет. Вот если бы я была на твоем месте…
– Пожалуй, – согласился Жеан. – Я не так речист, как ты. Но и не такой уж я увалень, как тебе кажется. Хоть чуточку поверь в меня.
– Прости, – смутилась молодая женщина. – Я знаю, что по моей вине ты очень многим рискуешь… Не надо было тебя упрекать.
– Какие они люди, эти Шантрель? Ты хотя бы видела их?
– Никогда. Знаю только, что замужество их дочери принесет им много земель. Орнан, можно сказать, купил у них Оду. Он так желает эту девочку, что не постоял за ценой.
Они расстались на опушке леса, и Жеан поехал к замку Шантрель. Замок представлял большой укрепленный дом, в котором дерева было больше, чем камня. Далеко ему было до восхитительного замка Орнана де Ги с галереями, навесными бойницами и красивой оборонительной стеной из розового гранита. Каменной здесь была только башня. Оградой служили ошкуренные стволы деревьев, для прочности обожженные на огне.
Вблизи паслись стада овец. Жеан представился охраннику. Приняли его приветливо, так как приближающееся бракосочетание всех наполняло радостью. Коня поставили в конюшню, слуги подали пришельцу таз с чистой водой, чтобы тот вымыл лицо и руки. Сняли с него пропыленный плащ и вручили красивую легкую накидку из блестящей ткани.
В замке царила праздничная атмосфера, пол был усеян свежесрезанными цветами. Ради такого случая из сундуков вынули нарядные ткани и прикрыли ими голые стены.
Навстречу приезжему спешил худой седоволосый мужчина. За ним семенила сухонькая женщина, у нее был узенький ротик с уже старческими морщинками, глазки смотрели остро.
– Меня зовут Гюг де Шантрель, – представился мужчина, – а это моя жена, дама Мао. Храни тебя Бог, рыцарь.
Хозяева и гость уселись перед камином: в каменной башне было сыровато, а солнечные лучи с трудом пробивались сквозь щелистые оконца наверху.
Слуги принесли вино, варенье и горячие лепешки. Дама Шантрель тотчас схватила их, жадно засовывая обжигающие кусочки теста в свой морщинистый ротик, словно не ела уже несколько дней.
– Я еду от барона де Ги, – заявил Жеан. – Подготовка идет полным ходом, и могу вас заверить, что свадьба будет изумительной.
Он изощрялся в красноречии, следуя наставлениям Ираны. Как правило, владельцы замков изнывали от скуки в мирное время, поэтому тепло принимали любого заезжего в надежде услышать от него о происходящем за пределами знакомого им мира, то есть за границами их личных владений.
Жеану было что рассказать. Он красочно расписал попугая – восточную говорящую птицу. Дама Мао даже нахмурилась, приняв это описание за неудачную шутку. Как бы извиняясь, Жеан расхвалил красавицу Оду и ярко-красные ленты, делавшие ее еще прекраснее. Он удивлялся: каким образом эти два высохших пугала могли зачать такого восхитительного ребенка?
Затем настал решающий момент, которым можно было все испортить. Нерешительность его не осталась незамеченной. Гюг наклонился к нему и негромко сказал:
– Вас что-то тревожит, мой друг, и я угадываю в вас волнение, которым вы не решаетесь поделиться. У вас есть и плохая новость? Моя дочь чем-то опечалена?
– Никак не решусь поведать вам о дошедших до меня мерзких слухах, – прерывающимся голосом начал Жеан. – Вероятно, они исходят от какого-то желчного завистника, но я бы совершил ошибку, обойдя их молчанием. Право, я в большом затруднении. Вы радушно приняли меня, а я собираюсь нарушить ваш покой. Это крайне недостойно со стороны гостя.
– Переходите к делу, рыцарь! – резко бросила дама Мао. Жеану показалось, что она подчеркнуто произнесла слово «рыцарь», будто сомневалась в правильности его употребления в этих условиях.
Жеан набрался храбрости и начал рассказывать, как его научила Ирана. Но у него не было самообладания трубадурши, и он очень быстро запутался. Стал говорить невнятно, запинаться, и тут дама Мао жестом остановила его.
– Хватит! – бросила она. – Не желаю больше слышать ни слова из этой безосновательной клеветы. Все это выдумки какого-то ревнивца… Удивляюсь вашему простодушию. У сеньора Орнана много врагов, поскольку он красив, богат и могуществен. А все эти качества вызывают зависть и толкают недоброжелателей на распространение разного рода слухов.
Гюг колебался. Жеан угадал, что тот взволнован, обеспокоен опасностью, которой подвергается его дочь. Побледнев, Гюг крепко сжимал пальцами подлокотники кресла.
– Я недавно видел барона, – нерешительно заговорил он. – Орнан не выглядел больным. Врач мог бы подтвердить его хорошее здоровье, но в подобном осмотре есть нечто ужасно оскорбительное…
– Об этом не может быть и речи, – прошипела дама Мао. – Такого позора не смыть. Слово барона не подлежит сомнению. Даже если допустить…
Она прервалась, переводя дух. Глаза ее загорелись, и этот коварный огонек не предвещал ничего хорошего.
– Допустим, барон действительно подхватил проказу, – продолжила она. – Только плохой христианин может сомневаться в целительной силе святых мощей. Я верю всей своей христианской душой, что к этому времени останки святого Иома уже излечили Орнана от этой напасти. Предполагать иное – самая настоящая ересь. Бог не оставит в беде человека, сражавшегося на Святой Земле за возвращение Гроба Господня.
Она встала, давая понять, что беседа окончена.
– Ну-ну, – робко сказал Гюг. – Не будем горячиться. Следует все спокойно обдумать, как при игре в шахматы. Торопливость – плохой советчик.
– Дорогой друг, – пророкотала Мао, – вы позволили ослепить себя любовью к Оде. Вам прекрасно известно, что нельзя слишком любить своих детей, церковь против этого. Истинная любовь должна быть обращена только к Богу. Почему вы доверяете забрызганному грязью незнакомцу, экипировка которого больше подходит конюху, а не настоящему паладину? Разве вы не видите, что разговариваете со слугой, которому заплатили за то, чтобы он посеял смуту в вашей душе?
Повернувшись к Жеану, она завопила:
– Кто подкупил тебя, скотина? Говори! Ты служишь у Робера де Сен-Реми, не так ли? Только ему выгодно пачкать репутацию барона де Ги!
Жеан попытался защищаться. Вопли дамы Мао привлекли внимание стражей, у входа уже стояли трое вооруженных солдат.
– Я могу доказать свои слова, – вспылил Жеан. – Если желаете, провожу вас к отшельнику. Это в дне пути на лошади. Вы сами убедитесь в моей правоте. Я не знаю никакого Робера де Сен-Реми. Я ни у кого не служу, просто пытаюсь защитить вашу дочь от ужасной участи.
– Гюг! – взвизгнула дама Мао. – Его наглость невыносима, прикажите слугам высечь его и бросить в яму!
– Да погодите вы! – вмешался Гюг де Шантрель, видя, что стража приближается. – Я хочу предоставить ему шанс. Пусть оседлают наших лучших лошадей, и эскорт из шести человек будет наготове. Мы помчимся во весь опор к тому отшельнику. Я хочу все выяснить.
– Во-первых, вы потеряете время, – не унималась дама Мао. – Во-вторых, если это получит огласку, сир де Ги очень разгневается. Да и церковь обвинит нас в неверии в чудеса Христа. Все обернется против нас.
Гюг опустил голову, но выдержал натиск. Солдаты окружили Жеана и отняли у него меч.
Гюг де Шантрель ушел собираться в дорогу. Его раздирали противоречивые чувства, и он не знал, как вести себя с гостем. Появившись в сапогах со шпорами, он сделал знак Жеану сесть на одну из лошадей, которых конюх вывел во двор замка.
– Молюсь, чтобы все это оказалось ложью, – проворчал он. – Вас обманул какой-то завистник. Хотя я и добрый христианин, но не верю слепо в чудодейственную силу мощей, как моя жена. Потому-то я и не хочу все пускать на волю случая. Если вы попытались опорочить барона де Ги, вам здорово достанется, не сомневайтесь. А теперь показывайте дорогу в обитель отшельника. И не вздумайте бежать, мои люди сразу уложат вас на траву со стрелой между лопаток.
Они выехали за ограду замка, крестьяне радостно приветствовали их. Жеан бросил взгляд в сторону рощицы, где оставил Ирану. Не увидев ее, он обрадовался. Ее появление пробудило бы недоверие барона де Шантрель.
Они мчались быстрым галопом без отдыха. Лошади были хорошие, и до холма отшельника они доскакали еще засветло.
Со времени отъезда Жеан и Гюг почти не разговаривали, ограничиваясь репликами на коротких остановках, когда нужно было напоить лошадей. Проводник пробовал предсказать, что их ждет впереди.
