Текст книги "Замок отравителей"
Автор книги: Серж Брюссоло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Серж Брюссоло
Замок отравителей
Молчаливо устрашающие, проходили они в стальных доспехах. На исчадия ада походили некоторые из них; уродливыми наростами торчали гребни на их шлемах. И никто не знал, откуда появлялись эти призраки; говорили: кто они? Откуда идут? Не те ли они, кто карает, судит… Они будто вышли из снов. О, черные всадники! О, неутомимые всадники!
Виктор Гюго. Странствующие рыцари. Легенда веков.
– Какой ужас! – вскричал д'Артаньян. – Какую чепуху вы городите!
Александр Дюма. Три мушкетера.
ГЛАВА 1
О ТОМ, КАК ДРОВОСЕК ЖЕАН СТАЛ
СТРАНСТВУЮЩИМ РЫЦАРЕМ МОНПЕРИЛЕМ
Ему часто снился тот бой. А у него в те далекие времена было совсем другое имя – Жеан.
Среди ночи, как наяву, вдруг возникал строй несущихся разгоряченных лошадей; их грудь защищала сталь, их защищенные сталью головы зловеще поблескивали на солнце.
Он снова видел и себя, одиноко стоящего посреди поля; его руки судорожно сжимали рукоять топора.
От страха очень потели ладони, скользили по топорищу, и он был вынужден вытирать их о землю. Об эту добрую землю, за которую столько людей проливали кровь.
Он всегда боялся лошадей, потому что эти животные служили благородным господам, а не вилланам, он не привык к ним, и никогда в жизни они не казались ему такими огромными.
Больше, чем все остальное, его постоянно преследовал чеканный цокот тяжелых копыт. Их дробь поднималась по щиколоткам и коленям, сильным рокотом отзывалась в животе, приводя в беспорядок внутренности, превращая его в подобие барабана, обтянутого содрогающейся человеческой кожей. Он знал, что через некоторое время эти копыта растопчут его: такова была участь пеших солдат, участвовавших в битве. Здоровенные пехотинцы, бывшие, как правило, обычными пикейщиками, привыкли к работе с мотыгами, а не с пиками, они умели ловко резать своих кур, а не вражеских наемников, опытных в ратном деле. И всегда случалось, что именно крестьян, крепостных, разного рода вилланов, считавшихся ничтожным человеческим мясом, кидали навстречу лошадям, дабы ослабить натиск рыцарей. Живое препятствие, мятущееся и истерзанное, чаще всего попадало под копыта; парадные кони, натыкаясь на него, с неистовым ржанием вставали на дыбы, били копытами, падали, опрокидывали и давили своих всадников.
Жеан никогда прежде не убивал. Он сразу почувствовал себя маленьким, неуклюжим, не знающим, как и что делать, – ведь до сих пор он рубил своим топором только деревья. Неужели и лошадей можно рубить, как дубы? Их ноги казались одновременно и грозными, и хрупкими. Они приводили его в замешательство.
Сражение разворачивалось скверно. Конные атаки и контратаки лишили поле зеленого покрова, вскрыли чернозем, уничтожили последние травинки. Жеан знал, что вот-вот копыта пройдутся по его телу, обнажив белые, как мел, кости.
Он уже видел, что произошло с Маленьким Пьером, Большим Рене, рябым Бернаром – товарищами, с которыми вместе убирали урожай и пировали. Жеан видел, как они падали под ударами длинных мечей рыцарей, и мозги вываливались из их рассеченных голов. А ведь они были здоровяки хоть куда, как кремень. В такой свалке самый сильный крестьянин превращался в неловкого бесхитростного ребенка, ничего не смыслившего в атаках и защите от них. Все это было знакомо только господам, воспитанным на обожании оружия.
Лучники находились в лучшем положении, чем пехота, поскольку творили чудеса со своими луками из тиса. Невидимые, они заставляли слушать себя свистом смертоносных стрел. А что мог противопоставить он, Жеан-дровосек, умеющий рубить деревья и колоть поленья, железным воинам, двигавшимся на него огромной волной?
Раньше он всегда смотрел на рыцарей как на особую человеческую расу. Кентавры. Люди, созданные разрушать, одним движением руки приносящие смерть. Люди из железа, разрушители, покрывшие себя сеткой из стальных колец и умеющие рубить руки, головы… Едва ли они смогли бы смастерить пару сабо или глиняный горшок…
Сражение разворачивалось скверно. Да и место было хуже некуда. Спрятаться-то негде, разве в след от копыта, в котором только дьявол смог бы присесть, чтобы облегчиться. Все шло прахом. Уже разорвали все орифламы, пустив их на перевязку ран. И все это «быдло» можно было принять за штандарты, тогда как люди просто-напросто истекали кровью.
Пали почти все. И остатки войска Брюнуа де Сольпьер медленно отступали, пока не оказались прижатыми к холму Монпериль, этой шишке на ровном месте, на верху которой возвышался укрепленный дом старика Брюнуа. Простенькая крепостишка с бревенчатым тыном. Брюнуа не был настолько богат, чтобы позволить себе каменный замок. И все-таки Жеану нравилась эта цитадель. Ведь и он приложил к ней руку. Немало деревьев для тына было срублено именно его топором.
Брюнуа с трудом, тяжело дыша, взобрался по склону холма; его кольчуга была местами разорвана, от крови уже начинали ржаветь колечки. Седые волосы выбились из-под шлема, и стало видно, что господин этот весьма стар.
И тут кровь ударила в голову Жеана; с поднятым топором он бросился навстречу вражеской коннице.
Он рубил налево и направо, словно получил приказ проложить просеку в густом лесу. Ноги, руки взлетали в воздух, как раньше взлетали травинки и былинки. Жеан не соображал, что делает. Он с такой силой погружал свой топор лесоруба в железо, что его плечам приходилось напрягаться, чтобы выдернуть его. Жеан сразил одну лошадь, потом другую, третью… Он не хотел быть раздавленным, словно мышь сапогом жнеца.
Ему открылось, что люди напрасно прячутся за железом; плоть под ним так же податлива, как и деревья. Изумленные всадники расступались перед ним, боясь столкнуться с этаким мужланом, который ни с того ни с сего дробил им кости, отрубал ноги их холеных коней, кромсал благородных дворян.
Жеан одним махом разрубал пики с развевающимися на их концах орифламами, с геральдическими зелено-голубыми цветами, словно заготовлял хворост, дрова на зиму.
Заблудившись в лесу сражения, рыцари подбадривали себя боевыми кличами на латыни и отважными девизами, а Жеан ограничивался простым «ух», и после каждого такого выдоха лилась чья-то кровь.
Да. «Ух!» – и падала лошадь, разлетался на кусочки треугольный щит, шлем раскалывался, словно скорлупа ореха.
Жеан мстил за унижения, наказывал за спесь и чванство, за презрение к простолюдинам.
И он кричал это рыцарям: «Чем ваша кровь отличается от моей? Она быстрее течет? Облегчить вам смерть?»
Перед ним были не боги, а простые смертные, которые, умирая, испытывали боль и страх, подобно всем людям и животным.
И тут не могли помочь ни вера, ни молитва, ни всеобщее благословение.
В какой-то момент сквозь оглушавший его гнев Жеан услышал слабый зов Брюнуа.
Старый хозяин сидел на склоне холма, его борода покраснела, пальцы рук ослабли и не могли больше сжимать эфес меча; сокрушенный от полученных ударов, Брюнуа умирал.
– Ты… – простонал он, – подойди… Ты из моих, но я не знаю твоего имени… Кто ты?
– Меня зовут Жеан, – ответил тот. – Дровосек, сын свинопаса Пьера и его жены Пернелии. Они умерли во время чумы.
– Ты бился отважнее, чем мои солдаты, – выдохнул Брюнуа. – Десяток таких людей, как ты, и еще неизвестно, что было бы.
Жеан промолчал. Ему было стыдно предстать забрызганным с ног до головы кровью перед своим сеньором. Красным от крови был и топор. Хотелось ответить, что не отвага тому причиной, а ярость и гнев. Вспомнить о своем стыде, когда союзники Брюнуа покинули того в разгар битвы после того, как нагло попытались увеличить цену за свою поддержку.
– У меня нет больше золота! – крикнул им тогда старик.
– В таком случае мы уходим, – заявили рыцари. – Ты недостаточно богат, чтобы мы участвовали в этой войне. Чума побери всех нищих, затевающих такую войну! Позови нас, когда накопишь деньжат.
– Подонки! Сброд, сволочи! – Жеан видел, как они без малейших угрызений совести разворачивали коней. – Наемники, установившие цену каждого удара меча, торговцы смертью, бесчестные торгаши, продающие свое умение со скупостью лавочников!
– Жеан… – невнятно проговорил Брюнуа. – У тебя еще хорошие глаза. Взгляни-ка, лежат ли наши убитые лицом к небу. Если они валяются на животах, значит, их поразили в спину во время бегства. Скажи мне.
– Все они смотрят в небо, мой господин, – солгал Жеан.
Отец Доминик встал на колени перед старым бароном, чтобы причастить его. Жеан недолюбливал монахов, но этот капеллан был честным. Потрясая распятием, он лез в самую гущу свалки, распевая благодарственные гимны и не пытаясь увернуться от ударов.
Наступил решающий момент, исход битвы был предрешен; рыцари собирались для последней атаки.
– Жеан, – пробормотал старик Брюнуа. – Я делаю тебя рыцарем. Хоть ты и неблагородного происхождения, но я имею на то право… Любой рыцарь может посвятить в рыцари человека безо всякого объяснения. Отец Доминик, запишите мою волю на пергаменте.
– Да, да, конечно, – подтвердил священник, вытирая кровавую пену в уголках рта барона.
– Через час у меня больше не будет земли, – проговорил Брюнуа. – А следовательно, я не смогу пожаловать тебя личным владением, но это не значит, что я отпущу тебя ни с чем… Вот мой меч… А вот твое достояние…
С огромным усилием он вырвал кусочек дерна с приставшими к нему крошками земли и вложил в руку дровосека.
– Твоя земля… – вздохнул Брюнуа. – Земля Монпериля. Носи всегда с собой, тогда никто не сможет ее украсть, как украли у меня. Уходи… Не жди. Ступай. Теперь ты не виллан. Ты – Жеан, рыцарь де Монпериль.
Капеллан сделал знак дровосеку удалиться.
Через некоторое время пехотинцы противника уже обшаривали поле битвы, ударами ножей добивая раненых. Только рыцари, которых они знали в лицо, могли рассчитывать на жизнь. Позже их унесут и будут выхаживать, надеясь на этом заработать. Все остальные были прикончены и ограблены до нитки. Забрали все, что годилось на продажу: кожаные жилеты и штаны, пояса и перевязи, пики, копья и стрелы с железными наконечниками. Ничего не поделаешь – таков закон войны.
За мародерами-добивальщиками следовал монах, совершая последнюю молитву и одновременно следя, чтобы у мертвецов оставался хоть клочок материи для прикрытия срамных мест; да и сами грабители обязаны были соблюдать это правило. Они редко нарушали его – не скоты же они, не так ли?
Так и ушел Жеан, не увидев, как остекленели глаза Брюнуа.
Он бежал, пригнувшись, виляя, держа в одной руке топор, в другой – меч; поглядеть со стороны – обирала трупов, торгующий железом…
Бежал он долго, до самой ночи, пока лес не окружил его со всех сторон.
Тут-то Жеан и рухнул наземь; грудь словно набили металлическими опилками, рот был полон земли – хоть деревце в нем сажай.
Дыхание восстановилось не скоро. Для защиты от волков Жеан влез на дерево. Воткнув топор в ствол, он устроился в развилке и осмотрел меч. Его никогда не призывали на военную службу, и этот длинный, длиннее его руки, нож произвел на Жеана странное впечатление. Он знал, что головка эфеса отвинчивается и в ней хранят реликвии. Подобная процедура освящения мечей производилась всеми рыцарями. Некоторые вкладывали в полость частички Святого Креста, шип с тернового венца Христа, щепочку от стола Тайной Вечери или еще что-нибудь. По общему убеждению эти предметы придавали мечу волшебную силу.
Жеан сомневался в действенности подобных талисманов, но ни за что на свете не осмелился бы отвинтить стальную головку эфеса меча старого Брюнуа. Да и что там могло быть? Зуб какого-нибудь святого? Крошечка священной косточки?
Ни одно из этих чудес не защитило барона от смерти.
Дня через три Жеан повстречал капеллана, передавшего ему пергаментный свиток.
– Держи, – сказал представитель Бога, – это акт о возведении тебя в рыцарское звание. Составлен он мною, поскольку я единственный свидетель. А больше-то из уважения к покойному господину. Не знаю уж, имеет ли он какую-нибудь ценность.
– Вы хотите сказать, что я ненастоящий рыцарь? – удивился Жеан.
Монах поморщился, стараясь скрыть замешательство.
– Почему же… – пробормотал он. – Ты являешься рыцарем… по крайней мере можешь считать себя им.
Барон знал, что делал. Он не превысил своей власти, но не очень-то обольщайся. В сущности, ты никогда не сможешь кичиться этим титулом. Настоящий рыцарь должен быть знатоком военного искусства, иметь боевого коня для участия в битвах, вьючное животное для перевозки груза, кольчуги, шлема, пики и позолоченных шпор. Все снаряжение стоит целое состояние. Где ты возьмешь сокровище, которое даст тебе возможность приобрести все необходимое? Ты беден и не обладаешь манерами паладина. Выкинь все это из головы, мой мальчик. Занимайся чем всегда, нет ничего постыдного в ремесле лесоруба.
Жеан не смутился. У него был меч, в кармане холщовой блузы лежал кусочек земли Монпериля, и все рассуждения монаха ничего не изменят. Он взял свиток, развернул, пробежал глазами по буквам-значкам, хотя и не умел читать.
– Боюсь я за тебя, – заметил капеллан. – Чувствую, что ты готов совершить какую-нибудь глупость. Давай помолимся. Близкая смерть помутила разум барона, и не исключено, что он сыграл с тобой злую шутку. Надо подумать и об этом. Семьи у тебя нет. Пойдем со мною. Я направляюсь в монастырь СенЛоран д'Утремон. Там ты найдешь себе работу. Хорошие дровосеки всегда нужны.
Но Жеану совсем не хотелось обслуживать монахов. Если уж его сеньор так решил, то он станет странствующим рыцарем, паладином без вьючного животного и доспехов.
– Тебя ждет ужасное разочарование! – вздохнул капеллан. – Однако твое упрямство достойно моего благословения.
Вот так Жеан-дровосек стал Монперилем, неутомимым странником без шлема и кольчуги. Он долго не мог научиться правильно владеть мечом, но зато у него была лошадь, старая кляча, которой уже тяжело было возить телеги.
ГЛАВА 2
В ЛАБИРИНТЕ СНОВ
В эту ночь ему приснился сон.
Он заново пережил странное посещение монастыря д'Эглевьей-де-Сен-Адур, куда его приглашали еще пять лет назад для каких-то загадочных перевозок. Тогда ему сразу показалось, что от монастыря исходило нечто зловещее. На стенах толпились монахи, будто поджидая кого-то, кто должен появиться на горизонте. Монахи помоложе щурились, прикрывая глаза козырьками ладоней от солнца, вглядываясь вдаль между зубцами. Монахи постарше выражали нетерпение, умоляя младших рассказать обо всем, что те видели. Судя по всему, здесь собралась вся братия. Они были возбуждены, но неизвестно, что являлось тому причиной. Сначала Жеан предположил, что объектом столь пристального внимания являлся он сам, и даже немного смутился, но по мере приближения убеждался, что монахи ожидали появления вдали чего-то другого. И это что-то не торопилось показываться, поскольку большинство отрицательно качали головами на вопросы старших.
Ждали они знамения? Какого-то небесного явления? А может быть, пытались разглядеть лик Божий, собиравшийся выглянуть из-за туч, как это часто случалось?
Жеан не сумел ничего вытянуть из брата-привратника, который делал вид, что не понимает, о чем его спрашивают. В галереях и читальных залах царило то же возбужденное шептание. Как только Жеан появлялся на пороге какого-либо помещения, шепот смолкал. И он решил притвориться безразличным, поскольку за время своих странствий понял, что притворная незаинтересованность часто позволяла узнать об очень многом.
Брат келарь проводил Жеана на кухню, где он в тишине подкрепился куском вареной рыбы с черным хлебом и стаканом разбавленного вина. Соседствующие монастыри часто прибегали к его услугам для передачи друг другу посланий и небольших денежных сумм. Иногда Жеану доверяли таинственные шкатулки, которые он должен был доставить в ближайший порт. Подобные поручения приносили ему кое-какой доход, а ширина плеч Жеана держала разбойников больших дорог на почтительном расстоянии. О нем уже начинали складывать легенды, в которых утверждалось, будто Жеан так силен, что одним ударом меча рассекает на две половины всадника вместе с лошадью, как это делали паладины в «Песне о Роланде».
Закутавшись в плащ, Жеан решил вздремнуть после утомительного переезда. Спать в монастыре необычайно сложно, поскольку колокол звонит почти всю ночь, призывая братию к мессам. Каждые три часа он внезапно будил Жеана, после чего тот вертелся с боку на бок в ожидании следующего призыва.
Этим вечером Жеан оказался один в скриптории [1]1
Мастерская рукописной книги в западно-европейских монастырях VI—XII вв. – Примеч. ред.
[Закрыть], в компании с Алжерноном, на удивление худым братом копиистом-переписчиком, в чью задачу входила также нумеровка позолоты миниатюр истершимся волчьим зубом.
Не умея читать, Жеан любил рассматривать картинки, иллюстрирующие манускрипты. Он завидовал тем, кто обладал даром рисовать эти замечательные рисунки. В этот вечер Алжернон ни минуты не сидел спокойно.
– Вам нравятся рисунки, рыцарь? – возбужденно спросил он. – Вы еще не видели те, что украшают склеп основателя нашего ордена, приора Жильбера?
Жеан плохо знал этот монастырь, являвшийся не лучшим его работодателем. Он редко переступал порог кухни и имел дело только с подначальными монахами, в основном с послушниками, не прошедшими еще рукоположения.
– Идите за мной! – прошептал Алжернон. – Я вам сейчас все покажу.
Отодвинув свои письменные принадлежности, он провел Жеана по лабиринтам коридоров до подземного склепа, где находился саркофаг под стеклянной крышкой. В этом удивительном гробу лежала мумия с желтоватой кожей; после бальзамирования она походила на статую из некачественной слоновой кости. Труп был обряжен в рясу, руки скрещены, а веки зашиты нитками.
– Это приор Жильбер, – пробормотал Алжернон. – Вот уже десять лет, как он скончался, причем при довольно трагических обстоятельствах.
– Чума? – предположил Жеан.
– Нет… нет, – чуть слышно произнес копиист. – Его отравили.
– Кто?
– Брат Базен, бывший в ту пору келарем. В него вселился бес. Ужасная история… Вам ее не рассказывали?
– Никогда.
– В таком случае вы не видели и картины?
– Какие?
– Пойдемте!
Алжернон суетился, как мышь. Поглядев через плечо, чтобы проверить, нет ли кого в конце коридора, он достал из рукава ключ и открыл обитую гвоздями дверь.
– Никто и никогда не входит сюда. Строго запрещено. Здесь собраны богохульные писания и изображения, подозреваемые в ереси. Но вам следует посмотреть на них. Вот эта картина на деревянной доске намалевана служкой келаря, простоватым послушником, умершим вскоре от воспаления мозга. Благодаря ей удалось арестовать Базена, отравителя. Как увидите ее, мурашки побегут.
Он говорил так быстро, что Жеан с трудом понимал его, некоторые слова вообще были ему непонятны. Алжернон шарил в темноте, ища масляную лампу. Наконец по стенам склепа заплясали тени от колеблющегося язычка хилого пламени. Жеан прищурился. Среди вороха книг, часть которых была опутана цепью с висячим замком, стояло деревянное панно с изображением жанровой сценки на кухне. Жеан без труда узнал кухню с ее обстановкой, толстого мужчину с красным носом за работой – как всегда, склонившегося над котлом. Одной рукой он помешивал ложкой варево, другой сыпал в рагу какой-то белый порошок, очевидно, соль. Вокруг висели и стояли сверкающие котелки, котлы и чаны, с потолочной балки свисали гирлянды колбас и каплунов, ждущих своего вертела. Ленточная надпись занимала нижнюю часть картины.
– Что там написано? – спросил Жеан.
– О! – многозначительно произнес Алжернон. – Это написано на очень плохой латыни. Означает, примерно, следующее: «Отравление монсеньора Жильбера, приора д'Эглевьей». Дописано это было младшим приказчиком келаря, который потом умер от кровоизлияния в мозг. Можно подумать, что в этом рисованном обвинении сосредоточилась вся нечистая сила.
– Значит, брат Базен не соль высыпает в котел… – процедил сквозь зубы Жеан.
– Нет, не думаю. Сначала посчитали, что дон Жильбер скончался от горячки, и только по картине все поняли, что он был отравлен. Кисть художника точно описала виновного. Полагаю, что младший приказчик случайно оказался на кухне, но келарь Базен так его запугал, что тот не рассказал об увиденном даже на исповеди. Повторяю, рыцарь: служка келаря был совсем мальчишкой. Считалось, что он немножко не в себе, никто и не подозревал в нем художника. Когда нашли картину, Базена посадили на скамью подсудимых и… с пристрастием… допросили. Приказчик ничего не мог сказать, он к тому времени уже умер.
– А брат Базен признался?
– Да, он заявил, что им водила рука дьявола. Через три дня его сожгли. Сатана не выносил душевной силы приора Жильбера, поэтому и овладел разумом келаря.
– Гм-м-м, – проворчал Жеан, всматриваясь в картину.
Она была написана воском, как это было принято еще в античные времена, и хорошо переносила сырость. Базен, одержимый келарь, изображался несколько карикатурно, однако злобы в нем не чувствовалось.
– А этот Базен, – заметил Жеан, – совсем не выглядит пособником сатаны… Он больше похож на повара, чем на колдуна.
– Помолчите-ка, рыцарь! – доверительно предостерег его Алжернон. – Как бы вас кто-нибудь не услышал! Ведь вы говорите о преступнике, осужденном и сожженном заживо. Этот проходимец умертвил одного из служителей церкви. – Он перекрестился. – И все-таки, – добавил он, – я должен согласиться с вами: художнику следовало бы придать ему более отталкивающий вид. Думаю, он сделал так по неопытности. Может быть, поэтому картину прячут подальше от глаз. В ней есть что-то безнравственное.
Алжернон вдруг заспешил. Задув лампу, он пропустил Жеана, вышел сам и закрыл тяжелый замок. .
– Холодновато здесь, – поежился он. – Поднимемся ко мне. Я закажу горячий отвар.
Жеан спал очень плохо. Понятно, поручений вечером не будет и придется провести ночь в монастыре. Он завернулся в плащ и растянулся на деревянной скамье около камина. Сразу нахлынули сны, в которых Жеан видел, как брат Базен горстями сыплет соль в варево приора Жильбера… Возникло беспокойство, но он не знал отчего. Какое-то смутное впечатление, похожее на предчувствие. Одно из тех тревожных чувств, появляющихся в гуще леса, которое позволяло Жеану угадывать грозящую засаду.
Братья возвращались с заутрени, и тут Жеана осенило.
Он осторожно встал, проскользнул в скрипторий, где за столом, положив голову на руки, похрапывал Алжернон рядом со своими письменными принадлежностями.
– Проснитесь, – прошептал Жеан, легонько тряся его за плечо. – Вы зря жжете свечу. Берите ключ, я хочу еще раз взглянуть на картину.
– Нет… нет, не стоит, – запинаясь, проговорил писец. – Мне не надо было показывать ее вам, но захотелось похвастаться… Меня одолела гордыня.
Жеан взял его за локти и силой заставил встать. Через некоторое время они уже входили в запретную кладовку. Покидая скрипторий, Жеан захватил с собой большую лупу, при помощи которой копиист читал пришедшие в негодное состояние манускрипты.
Он приказал Алжернону светить ему, пока медленно водил лупой по картине. Почти сразу Жеан отыскал желаемое.
– Смотрите-ка! – присвистнул он. – Вот сюда, на поверхность котла.
– Что? – воскликнул писец-миниатюрист.
– Взгляните на котел слева, – пояснил Жеан. – Он сделан из меди, а на нем отблески огня. Если смотреть внимательно через лупу, можно заметить, что детали выписаны очень тщательно, и они отражаются в металле, как в зеркале.
Жеан снова наклонился к картине. Он не лгал. Художник написал на выпуклости котла крохотное деформированное изображение. Сцена происходила за картиной, и сосуд служил как бы зеркалом. Прищурившись, можно было разглядеть монаха с длинным узким лицом и крючкообразным носом; он доставал из рукава рясы черный флакон, собираясь вылить его содержимое в бокал, стоявший на подносе. Лицо монаха выражало напряженность и ненависть. На округлости флакона ясно виделся череп, так что не оставалось никаких сомнений в содержимом бутылочки.
– Вот вам и настоящий убийца, – прошептал Жеан. – Разгадка заключается в картине, но никто этого не заметил. Все увидели только очевидное: повар за работой. Понимаете? Если убрать лупу, изображение исчезает, видны лишь отблески огня. Изобразивший это так боялся отравителя, что не посмел откровенно указать на него. Он облегчил свою совесть этой проделкой.
Алжернон нагнулся и долго смотрел в лупу. Вдруг он задрожал, побледнел и выпрямился, словно увидел дьявола.
– Вероятно, вы правы, яд льют в серебряный бокал приора, я узнал его… – невнятно пробормотал он. – Однако Базен признался…
– Еще бы, – проворчал Жеан. – Не будьте так наивны. Вам ведь известно, что под пыткой любой признается в чем угодно.
– Не говорите никому, – тяжело задышал Алжернон. – Слышите? Вы подвергнетесь опасности, если начнете болтать. Эта трагедия уже в прошлом.
И большим ключом, которым открывал замок, он начал черкать по картине, заштриховывая разоблачающее изображение. Жеан чуть не схватил его за руку, но передумал. Чего ради? Все это его совсем не касалось. Он пожал плечами, вышел и поднялся к себе, чтобы хоть немного поспать.
Утром после хвалебной мессы Алжернон разбудил Жеана.
– Наконец-то! – радостно заявил он. – Пришла новость, которую мы так ждали. Приор Жильбер канонизирован! С этого момента в нашем монастыре хранятся святые мощи!
В последующие часы монастырь походил на пчелиный улей. Повсюду раздавалось ликующее гудение.
– А вам это выгодно? – зевнув, спросил Жеан. – Вы полагаете, что сюда повалят паломники?
– Ну конечно же! – воскликнул Алжернон. – А главное в том, что мы сможем продавать частицы мощей святого Жильбера во всем королевстве. Мощи очень ценятся, все господа жаждут приобрести их, чтобы возложить в часовнях своих замков. Мы наконец поправим финансовые дела приорства, хромающие последнее время.
Жеану выпало счастье присутствовать при расчленении мумии бывшего приора. Саркофаг был вскрыт, мумия вынута; от нее отделили все, что можно: пальцы рук и ног, фаланги, зубы… Все это было разложено по серебряным шкатулочкам.
– Тут хватит на многие годы! – ликовал Алжернон. – И если случится чудо, монастырь быстро станет богатейшим в наших краях. Первые заказы уже поступают, и именно тебе придется доставлять реликвии по назначению. Для тебя это большая честь, надеюсь, ты осознаешь это?
На следующий день Жеана пригласили к настоятелю монастыря дону Маурицио, наследнику Жильбера. И тот торжественно вручил ему первую реликвию: серебряный чеканный триптих, в котором находился ноготь большого пальца правой руки святого Жильбера, купленный только что одним бретонским бароном за немалые деньги. Во время церемонии Жеан не поднимал глаз, стараясь, чтобы никто не заметил бледности на его лице. Войдя в келью настоятеля, он начал икать от изумления: у дона Маурицио было длинное худое лицо и крючковатый нос. Это и был тот убийца, которого послушник изобразил на блестящей стороне котла.
В течение года Жеан развозил мощи убитого приора. Он приезжал, уезжал, увозя то палец, то зуб, то прядь волос. Постепенно этими реликвиями заполнилось все королевство, а монастырь д'Эглевьей обогатился.
Алжернон никогда больше не намекал на тайну разоблачающей картины; все проходило так, будто, стерев преступный образ, он вычеркнул из памяти и все воспоминания. Жеану же было не по себе. Именно с этого дня ему постоянно снился приор Жильбер. Святой являлся к нему во сне в виде большой кожаной мумии и печально говорил: «Умалчивая, ты становишься сообщником преступника, убившего меня. Ты должен искупить свою вину, раскрывая правду при каждом удобном случае. Не забудь. За тобой немалый долг».
Да, вот что снилось Жеану де Монпериль, когда он остановился на ночевку, направляясь в замок Кандарек. Ночь была сырая, в лесу выли волки. Будь Жеан повнимательнее и не таким уставшим, он увидел бы в этом плохой знак и повернул обратно. Но Жеан не сделал этого; раскаяние придет позднее, потому что сны редко лгут, и не следует относиться к ним легкомысленно.
