355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Серго Берия » Мой отец — Лаврентий Берия » Текст книги (страница 3)
Мой отец — Лаврентий Берия
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:25

Текст книги "Мой отец — Лаврентий Берия"


Автор книги: Серго Берия



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Грузия не стала исключением. Каток репрессий прошел и по этой республике. Еще при жизни Серго Орджоникидзе отец направил через него ряд писем Сталину, в которых не скрывал своей позиции: НКВД ведет планомерное уничтожение грузинской интеллигенции, грузинского народа. Орджоникидзе полностью поддерживал отца, так как всегда был противником репрессий.

После смерти Орджоникидзе избиение кадров приняло еще более массовый характер. Несмотря на протесты моего отца, как руководителя республики, органы внутренних дел продолжали аресты людей. Не по собственной инициативе, конечно, а выполняя прямые указания Центра. Так ведь было и в других республиках…

Среди людей, арестованных по настоянию центральных органов, оказалось немало выдающихся ученых, писателей. Мой отец дважды обращался к Сталину, спасая, например, среди других, светоча мировой науки Джавахишвили. Дважды спасал Гамсахурдиа. К сожалению, ответом было лишь усиление массовых репрессий. Погиб Михаил Джавахишвили, погибли многие другие деятели грузинской культуры, науки.

Видимо, поведение отца стало раздражать партийную верхушку, и Ежов, руководивший в то время органами госбезопасности, через своих ставленников в Грузии решил организовать на него покушение. Об этом случае я знаю не с чьих-то слов, потому что волей обстоятельств оказался в тот злополучный день в машине отца.

…Из Москвы возвращались по Военно-грузинской дороге. Вместе с отцом, мамой в этой машине находились жена одного партийного работника и второй секретарь ЦК, белорус по национальности, Хацкевич. Уже стало темнеть, когда нашу машину попытались остановить, а затем обстреляли спереди и сзади. Огонь явно велся на поражение.

Хацкевич сидел рядом со мной, и я своими глазами видел, как его ранили.

Умирал он на руках у моей матери. Все мы слышали его последние слова: «Ты, Нина, не забудь о моем ребенке…»

Уже через год из Белоруссии поступили какие-то материалы, в которых Хацкевич, уже мертвый, был объявлен врагом народа. В таких случаях репрессировали и семьи, но маме удалось каким-то образом спасти ребенка Хацкевича и устроить его в семью близких нам людей.

Одна существенная деталь: Хацкевич носил пенсне, как и мой отец. Вероятно, это и сбило с толку тех, кто стрелял в отца.

Так что я знаю лишь о двух покушениях на моего отца, сколько же их было всего, сказать не могу. Этих неприятных воспоминаний в семье старались не касаться…

Для партийного аппарата – имею в виду аппарат ЦК ВКП(б) – отец, хотя и был секретарем ЦК республики, оставался периферийным работником, но с собственной позицией. Отношение к таким людям было всегда настороженным. Попытки привлечь отца на свою сторону предпринимали и Ягода, Ежов. Неправда, что это были дегенераты, начисто лишенные мозгов, как это подчас преподносят. Весь ужас и состоит в том, что люди, повинные в злодеяниях против собственного народа, были изворотливыми, а нередко и умными людьми, что отнюдь не мешало им идти на преступления.

Скажем, сделавший карьеру в Орготделе ЦК Николай Ежов, впрочем, как и Ягода и другие, отлично понимал, какую опасность даже в личном плане представляет для них Берия. Первое: колоссальный опыт работы в разведке. Умен, на хорошем счету. Его знает Сталин. Грузин. Прогнозировать его перевод в Москву вполне можно было без труда.

Ни одного секретаря ЦК республики не обхаживали они так, как отца и нашу семью. Встречали в Москве, везли к себе на дачу… А отец к этому внешнему проявлению дружелюбия всегда относился – я это видел – настороженно. Меня это удивляло немного, так как я хорошо знал своего отца. Человеком он был открытым и подобные встречи с друзьями очень любил.

Помню, зимой это было, Ежов пригласил нас к себе на дачу. Внешне это выглядело, как приглашение друга. Они ведь с моим отцом на «ты» были… Но отец сказал, что нам эта поездка ни к чему.

Повторяю, и Ежов и другие были неглупыми людьми. Они видели и понимали, что отец – один из тех, кто может оказаться в центральном аппарате, а конкурентов всегда стремились убирать заблаговременно. Это тоже, если хотите, железный закон Системы.

Отец никогда на эти темы не говорил, но, думаю, «просчитал» он и Ягоду и Ежова гораздо раньше. Хотя о самих организаторах покушений очень долго ничего не было известно, но то, что нити вели к НКВД, было ясно. Непосредственным руководителем покушения на Военно-грузинской дороге был, безусловно, нарком внутренних дел Грузии. Вполне понятно, кто поручил ему эту акцию.

К слову, после покушений на отца Сталин прислал в Тбилиси бронированный американский автомобиль. Тогда же такие машины получили и другие первые секретари ЦК союзных республик.

Думая обо всем этом, я все больше склоняюсь к мысли, что нити первых заговоров против отца – еще тех, довоенных – вели однозначно в НКВД СССР. Там словно чувствовали, какими кардинальными переменами обернется для всесильного карательного ведомства его перевод в Москву…

Почему партия, вернее ее высшее руководство, расправилось с моим отцом? Потому, что он затронул святая святых советской номенклатуры – основу Системы. Говорю так не для того, чтобы перед кем-то оправдать своего отца. Свои ошибки он знал и вину свою знал – она тоже была, – потому что нет особой разницы, разделяешь ты взгляды тех, с кем находишься в руководстве страной, или нет, голосуешь за что-то из личных убеждений или в силу каких-то обстоятельств. Да, мой отец не подписывал расстрельные списки, как это делал Ворошилов, не проводил массовые репрессии, как Каганович или Маленков, Хрущев или Жданов, но коль он был одним из членов политического руководства, ответственность, безусловно, лежит и на нем, на каждом из них. Он ведь и хотел, настаивая на созыве внеочередного съезда, справедливой оценки деятельности и своей, и своих коллег То, что мы имели и до войны и позднее, не было режимом личной диктатуры Сталина. Очень удобно сегодняшним защитникам «большевизма» представлять Сталина полусумасшедшим диктатором, а его окружение, членов Политбюро, бессловесными жертвами обстоятельств. Да и сама большевистская партия подается как такая же жертва террора всесильного НКВД и деспотизма ее Генерального секретаря. Неправда. Вина – на каждом, и на самом Сталине, и на остальных. Это они ответственны за все просчеты, за все ошибки, искривления, допущенные Системой. И за преступления, совершенные с октября 1917 года, – тоже. А уж чья вина больше или меньше, чьи заслуги весомей – судить Истории.

В советском руководстве всегда были люди, в той или иной степени боровшиеся за очищение большевистской партии, коммунистической Системы. Я глубоко убежден, что это был сизифов труд – очищать было нечего. Система была такой изначально. Каменев, Зиновьев, в какой-то период Бухарин… Уходили одни, приходили другие, но основа большевизма, его стержень – диктатура пролетариата не менялась. Со временем она, правда, выродилась в диктатуру партийного аппарата, но принципиальных изменений не последовало. Диктатура всегда остается диктатурой.

После смерти Сталина отец все еще надеялся, что даже в условиях существующей Системы что-то можно изменить. Понимали, что необходима смена курса, и те, кто работал вместе с ним – Хрущев, Маленков и остальные. Но пойти на кардинальные перемены они не могли, потому что, убрав партийное начало в руководстве страной, как того требовал отец, они сами бы оказались в оппозиции к всесильному во все времена партийному аппарату. А это был бы конец партийной верхушки. Достаточно вспомнить, как зашаталось кресло под последним Генеральным секретарем, когда он начал метаться между старыми и новыми друзьями… А как «уходили» Хрущева? Всесилен не Генсек – всесилен аппарат, чьим ставленником Генсек являлся.

Отец не исключал, что на смену тому, еще сталинскому, руководству может прийти новое. По его мнению, в республиках было немало толковых руководителей, способных взять и, что не менее важно, выдержать новый курс. Помню, зашел у него разговор на эту тему с Маленковым и Хрущевым:

– Допустим, что нам все же придется уйти и нам на смену придут молодые. Неужели хуже будут работать, а?

– Да нет, конечно, и мы молодыми были… – соглашались Хрущев и Маленков. Хорошо помню еще такие слова Маленкова:

– А я всю жизнь мечтал инженером быть… Тут уж отец не выдержал:

– Брось, Георгий! Знаем мы, о чем ты мечтал. Ты еще учился, а уже в партийные органы рвался. Нам-то хоть сказки не рассказывай. Такие откровенные разговоры были. Главный просчет отца был в том, что он верил им всем. Знал ведь, с кем имеет дело, но – верил. Хотя, полагаю, догадывался, конечно, что Президиум ЦК может против него выступить. Но, видимо, рассуждал так: соберется Чрезвычайный съезд, расставит все по своим местам и каждому воздаст то, что заслужил. Сама ситуация после смерти Сталина способствовала прямому честному разговору. Люди вернулись с войны, подняли разрушенную страну и ждут ответа на вопросы, которые волнуют их уже много лет: как и почему все это случилось? Что происходит сегодня? Кто виноват?

Выступи отец на съезде, думаю, его бы поддержали. Есть одно обстоятельство, которое уже много лет мешает объективному восприятию его деятельности на посту одного из высших должностных лиц государства – он возглавлял карательное ведомство. Как правило, этого вполне достаточно… И не столь важно, когда именно и каким был он наркомом. Сама аббревиатура НКВД срабатывает здесь как клеймо.

Я не призываю читателя в этой книге изменить отношение к карательным органам, но, надеюсь, о тайных пружинах, которые толкали эти структуры на самые страшные преступления, читатель, наконец, узнает.

Но история ЧК – ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ – МВД – КГБ лишь часть правды о прошлом. В немалой степени эта книга и о самой партии, ье высшем эшелоне, по вине которого оборвалась жизнь моего отца. Но эта книга и о тех людях, которые честно делали то, что считали правильным, – укрепляли экономику и безопасность государства, международные связи, создавали новое оружие, строили новые заводы… Одним из них был и мой отец Лаврентий Берия.

Он прожил недолгую, но, убежден, яркую жизнь. С кем только не сводила его судьба! К нему всегда тянулись думающие, инициативные, энергичные люди. Среди близких друзей моего отца – первый заместитель министра среднего машиностроения СССР Борис Львович Ванников, академик Курчатов, министр металлургической промышленности Тевосян. Довольно близким к отцу человеком был авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев. А еще – академик Минц, партийный работник Кудрявцев, маршал Жуков…

Желанными гостями в доме Берия всегда были художник Тоидзе, философ Нуцибидзе, писатель Константин Гамсахурдия, известные организаторы спортивного движения в Грузии Арчил Бакрадзе и Эгнатошвили, многие другие интересные люди того времени.

Жизнь заставила его стать чекистом, но трогательную любовь к архитектуре, которую изучал в юности, отец сохранил на многие годы. Он по-доброму завидовал своим старым знакомым, друзьям, ставшим известными зодчими. Знаю, что отец и в Грузии, и в Москве встречался с Жолтовским, Северовым, Абросимовым, другими видными архитекторами, с удовольствием рассматривал их проекты.

Особое уважение питал отец к военным. Кроме Жукова, могу назвать и фамилии близких ему маршала Василевского, генерала Штеменко.

Очень многие люди в то время сделали карьеру с помощью отца. Среди наиболее известных – Устинов, назначенный по рекомендации моего отца на должность наркома вооружения в очень молодом возрасте, те же Ванников, Тевосян, министр химической промышленности Первухин, зампред Совета Министров Малышев, Председатель Госплана Сабуров. Скажем, Сабуров, экономист по образованию и чрезвычайно способный человек, не пришелся ко двору партийной элите, потому что никогда не работал в партийных органах, а это в глазах номенклатуры было серьезным недостатком. Она ведь не терпела настоящих специалистов ни в одной области. И хотя очень многие были против выдвижения Сабурова, отец на своем настоял. Драться за людей дела отец умел всегда, и не имело значения, какую должность занимает его оппонент Так было и с назначением на должность наркома Дмитрия Федоровича Устинова. Отец доказывал, что это замечательный организатор и талантливый инженер, а партийные чиновники в ответ:

– Как же так, Лаврентий Павлович? Вы предлагаете на должность наркома вооружения (!) человека, который ни дня не работал секретарем заводского парткома. Он ведь совершенно не знает партийной работы!

– Он знает дело, и этого, считаю, вполне достаточно, – парировал отец.

В таких случаях нередко вмешивался Сталин, и вопросы с назначением тех или иных людей, чьи кандидатуры предлагал отец, так или иначе решались. К сожалению, порочную практику выдвижения не по деловым качествам партийный аппарат культивировал всегда. Кто из нас не сталкивался с подобным на производстве…

Отношения с партийными органами у отца всегда были непростыми. Я для себя решил этот вопрос несколько десятилетий назад, когда еще не считалось доблестью сжигать партийные билеты: категорически отказывался после заключения возвращаться в ряды партии. Отцу было сложнее – его высокие должности предполагали непременное членство в Политбюро…

Но отношения своего к партийному аппарату отец никогда не скрывал. Например, и Хрущеву, и Маленкову он прямо говорил, что партийный аппарат разлагает людей. Все это годилось на первых порах, когда только создавалось Советское государство. А кому, спрашивал их отец, нужны контролеры сегодня?

Такие же откровенные разговоры вел он и с руководителями промышленности, директорами заводов. Те, естественно, бездельников из ЦК на дух не переносили.

Столь же откровенен был отец и со Сталиным. Иосиф Виссарионович соглашался, что партийный аппарат устранился от ответственности за конкретное дело и, кроме говорильни, ничем не занимается. Знаю, что за год до своей смерти, когда Сталин предложил новый состав Президиума ЦК, он произнес речь, суть которой сводилась к тому, что надо искать новые формы руководства страной, что старые не оптимальны. Серьезный разговор шел тогда и о деятельности партии. Полагаю, любопытно сегодня было бы обнародовать эти материалы. Но не тут-то было: официально заявлено, что той стенограммы в партийных архивах нет. Очередная ложь, разумеется…

Вообще с архивами очень любопытная вещь получается. Я знаю людей, которые пытались, причем весьма настойчиво, получить доступ к материалам того времени, связанным с деятельностью моего отца, высшего руководства страны. Речь, замечу, шла о попытках объективно разобраться в событиях сорокалетней давности. Ни один человек такие материалы не получил. Кто наложил запрет? Политбюро ЦК КПСС.

Знаю и о столь же настойчивых попытках получить доступ к архивам со стороны зарубежных компартий. Тут уже требовалось разрешение Генерального секретаря ЦК КПСС. Но и в этих редких случаях доступа к документам посланцы «братских партий» не получали. Аппарат ЦК, не знакомя с исходными документами, предоставлял лишь справки, подготовленные ЦК по тому или иному вопросу. Так было с материалами, связанными с нашими отношениями с ГДР, Польшей, Венгрией, Чехословакией…

КПСС, ЦК, Политбюро давно нет, но и в посткоммунистической России документы сталинского периода и материалы, датированные пятидесятыми годами, предаются огласке лишь избирательно. Политическая игра, насколько понимаю, еще не окончена. Вся группа так называемых дел, связанных с деятельностью моего отца и его судьбой, засекречена, как и прежде. И это лишь один пример…

Тайны Кремля, пусть простит меня читатель за тавтологию, все десятилетия существования Советского государства оставались для народа тайной за семью печатями. Естественно, «низы» не могли знать, какие страсти бушуют в «верхах». Тем более не могла дойти до «низов» информация о секретном ведомстве Лаврентия Берия.

Отец не «мелькал», как другие, с речами в газетах, не появлялся, за редким исключением, на митингах, партийных активах и прочих массовых мероприятиях. И не в одной «секретности» дело. Вся эта мишура его раздражала. Вся его жизнь была заполнена конкретным и очень ответственным делом. Так было и до войны, и в войну, и после войны. У него просто не было времени на массовые мероприятия, которые обожала партийная верхушка. Опыт советских партийных и государственных деятелей последних десятилетий убеждает, что надо или заниматься делом, или вести многочасовые пустопорожние разговоры «с народом». Третьего, как говорили древние, не дано. А отец ценил каждый час. Самодисциплина у него была – знаю это с детства – высочайшая. Человек дела – это о нем.

К славе отец был равнодушен, как, очевидно, любой другой человек, занимающий столь высокое служебное положение. Хотя, как известно, исключений в советском руководстве всегда хватало…

На XVII съезде он был избран в состав ЦК ВКП(б), позднее стал членом Политбюро. Имел звание Генерального комиссара государственной безопасности. В сорок пятом, как член Государственного Комитета Обороны, получил звание Героя Социалистического Труда. Тогда же наградили Маленкова и других высших руководителей. Когда звания в органах внутренних дел и госбезопасности приравняли к армейским, отец стал Маршалом Советского Союза. За организацию обороны Кавказа в войну получил орден Суворова, до этого, за работу в разведке, орден Красного Знамени. Помню, отец смеялся: «Зачем мне шесть орденов Ленина? Неужели одного было бы мало?» У отца, кстати, были интересные предложения по изменению советской наградной системы, что тоже, как ни странно, умудрились поставить ему в вину. Речь о введении орденов союзных республик.

Из стенограммы июльского (1953 года) Пленума ЦК КПСС:

«БАГИРОВ. Речь идет о создании новых республиканских орденов. Звонит мне Берия и говорит: ты знаешь, я готовлю вопрос об орденах. Говорю ему, как это ты готовишь. Он поправился и говорит; мы хотим установить новые ордена. Я думаю, вопрос об орденах не простой вопрос. Это не организационный вопрос. Он входит в функции Центрального Комитета партии и правительства, это вопрос политики, как же он может готовить этот вопрос…

МАЛЕНКОВ. Какие ордена?

БАГИРОВ. Ордена культуры, союзные и республиканские ордена культуры.

БУЛГАНИН. Для какой категории людей?

БАГИРОВ. Для работников искусства, работников театров.

МАЛЕНКОВ. Например, какие ордена.

…Ордена могут быть чьего-то имени.

ЮСУПОВ. Мне звонил, по его поручению, его помощник Ордынцев, что Берия вносит предложение о том, чтобы установить две группы орденов; первая группа – ордена союзные, вторая группа – республиканские; затем установить ордена великих людей национальных республик. Так, например, у него Низами, у узбеков Алишер Навои и т. д. Я тогда говорю, что надо подумать по этому вопросу. (Смех) До сих пор по-другому нас воспитывали…»

Сколько стрел выпущено на том пленуме в адрес моего отца, якобы покушавшегося на «ленинскую национальную политику, великую дружбу народов СССР». А отец просто добивался предоставления широких прав союзным республикам, всячески поддерживал национальные кадры. История с орденами – довольно показательный пример. Отец считал, например, что все республики должны иметь свои государственные награды. Высшим орденом Украины, например, предполагалось сделать орден Шевченко, Грузии – орден Шота Руставели. Партийная верхушка не рискнула пойти даже на это.

Не было со стороны моего отца «искажения национальной политики», в чем его неоднократно упрекали на том Пленуме ЦК. Отец, сторонник единого сильного государства, тем не менее был убежден, что политика, которую проводил в отношении республик Центр, как раз и вредит дружбе народов. А ЦК всегда стремился держать республики «в узде», с чем отец примириться не мог.

Он не раз приводил примеры из прошлого, используя архивные материалы, связанные с имперской политикой царской России. И он доказывал, что в структуре современного государства эти же методы, пусть в видоизмененном состоянии, насаждать ни в коем случае нельзя.

Как-то, знаю, они с Жуковым обсуждали, на каком этапе можно создавать национальные армейские соединения и части. Спорили долго и пришли к выводу, что как только начнется формирование первой такой дивизии, то этой республики в составе СССР больше нет. Может, это и звучит сегодня не очень хорошо, но Жуков и отец решили, что национальные формирования должны быть лишь декоративные, для парадов. Как, скажем, республиканские министерства иностранных дел. Помню, Жуков убеждал отца:

– Ты, Лаврентий, пойми, как только такие части появятся, например, на Украине или, скажем, в Грузии, конец и армии и Союзу. Отец смеялся:

– Ну и правильно, если мы душим друг друга… А если серьезно, мы должны подвести всю структуру государства к тому, чтобы остаться едиными для внешних систем, но не давить на республики.

Жуков соглашался, хотя в душе, возможно, и оставались у него сомнения. Но национальные части так и не позволили создать. Отец шутил:

– А чем Гречко не командующий украинской армией? Почему Рокоссовский может министром обороны Польши быть, а Гречко нет? И белоруса найдем…

Но шутки шутками, а мысли о настоящем, а не навязанном штыками Союзе не оставляли его до дня гибели. Сохранилось множество документов по Украине, Белоруссии, Грузии, прибалтийским республикам, в которых отец излагает свои предложения. Их-то и припомнили ему на Пленуме ЦК. Центр и тогда боялся самостоятельности республик.

И еще одно обвинение в адрес моего отца изложено в постановлении того самого пленума «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия»: «Как установлено фактами, Берия еще при жизни Сталина, и в особенности после его кончины, под разными предлогами всячески тормозил решение важнейших неотложных вопросов по укреплению и развитию сельского хозяйства. Теперь несомненно, что этот подлый враг народа ставил своей целью подрыв колхозов и создание трудностей в продовольственном снабжении населения». Смешно! Отец, насколько известно, никакого отношения к сельскому хозяйству последние лет 15 перед этим пленумом не имел, а ответить на эту ругань было уже некому, вот и обвинили отца и в развале сельского хозяйства, и промышленности, и в прочих грехах. Но частица правды вот в чем. Отношение отца к колхозам было известно, на этом партийная верхушка и сыграла: мол, враг колхозного строя. А он действительно говорил, что колхоз – идеальная система для эксплуатации человека. Не зря ведь немцы организовали их работу в период оккупации… Идеальная для эксплуатации, но не оптимальная, добавлял отец. Он видел два пути подъема сельского хозяйства – фермерский путь и путь крупных агрохозяйств. Отец предложил провести такой эксперимент. Учитывая, что колхозам до крупных агрохозяйств далеко, выделить до сотни совхозов, ввести оплату труда на уровне квалифицированных заводских рабочих, дать технику и посмотреть, что выгоднее. Параллельно с этим вернуться к фермерским хозяйствам, но сделать это не с помощью Указа о роспуске колхозов. По мнению отца, это была бы вторая коллективизация, сопряженная с насилием. Он называл конкретные регионы, где фермерство имеет глубокие корни, и навязывать жителям Западной Украины Литвы, Латвии, Эстонии колхозы просто абсурдно.

Не помню, кто именно кричал на пленуме, что Берия не прочел в жизни ни одной книги… Он постоянно работал с архивными документами, трудами еще тех, царских, историков и достаточно аргументировано доказывал, что не случайно крестьянские восстания были на Украине и на Дону. Там всегда были крепкие хозяйства и люди знали, за что дрались. Колхозы создавались там в прямом смысле кровью. А в Центральной России, скажем, этого не было. К сожалению, переубедить высшее руководство отец так и не смог. Партийная верхушка постаралась любой ценой провести коллективизацию и в Прибалтике, и в Западной Украине, чего конечно же делать не следовало. А предложения отца были положены под сукно. Вспомнили об этом спустя десятилетия, но то, что это были предложения его, от народа опять скрыли.

Знаю, что отец очень интересовался идеями Столыпина сторонника фермерских хозяйств. Оперируя цифрами из архивных источников, отец доказывал, что повторение обильных урожаев начала века вполне возможно, надо лишь не бояться использовать опыт Столыпина и решиться, наконец, на столь же серьезные реформы. Как и следовало ожидать, эти предложения реализованы не были, а после гибели отца о фермерстве никто уже не рисковал говорить вслух.

«О каком коммунизме можно вести речь, если мы не сумели накормить людей», – говорил он. И это не было позой высокопоставленного чиновника, на словах радеющего за народ. Отец искренне хотел улучшить жизнь тех, кто вынес на своих плечах страшную войну. Жизненный уровень в стране он считал главной задачей и немало сделал для осуществления своих замыслов. Кто-то из партийных деятелей заявил, что Берия публично называл профсоюзы бездельниками. Скажу откровенно: если он своего отношения к партийному аппарату никогда не скрывал, вполне допускаю, что мог такое и о профсоюзах сказать. Но ветераны металлургической, нефтяной, угольной промышленности, которые в свое время он курировал, наверняка не забыли, как им тогда работалось и жилось. Смею утверждать, что в данном случае это не было проявлением трогательной заботы со стороны советских профсоюзов. Отец и люди, которые его окружали, были убеждены, что отношение к человеку труда не должно быть иным. Не уверен, что впоследствии социальные вопросы в этих отраслях промышленности решались с такой же настойчивостью, как это было в трудные послевоенные годы…

Почитайте, с каким раздражением говорили о нем на том пленуме партийные бонзы: «Он засыпал нас бумагами, предложениями… Он искал дешевой популярности…» Неприязнь номенклатуры вполне понятна. Коммунистической партии и ее «ленинскому Центральному Комитету» во все времена нужны были бездумные, безынициативные соглашатели, но не созидатели. А когда ненависть достигла предела, партийная верхушка пошла на политическое убийство, устроив после его смерти судебный фарс.

Не знаю, правы ли те, кто считает, что тоща, в пятьдесят третьем, мой отец проиграл. Если говорить о его гибели, вероятно, такие утверждения близки к истине. Но его идеи, принципы, которые он исповедовал всю свою жизнь, убеждают, что за них все же стоило драться. Само время, как мы убедились, рассудило, за кем была тогда правда.

Политика можно убрать с политической арены, можно убить, скомпрометировать в глазах народа, оболгать, как поступили с моим отцом, но перечеркнуть все то доброе, что он сделал для своей страны, убежден, невозможно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю