Текст книги "Никакого шпионажа (Сатирический рассказ)"
Автор книги: Сергей Званцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
Известный писатель Николай Семенов был дядей банковского конторщика: покойный «министр» приходился писателю родным братом.
Этот родственничек причинял Николаю Осиповичу немало неприятностей самим фактом своего скандального существования. В кругу друзей и близких Николай Осипович поминал брата Виктора самым недобрым словом:
– Витька был недоносок и идиот от рождения, уверяю вас! Уже сама идея – сделаться заядлым украинским шовинистом уроженцу Орловской губернии, потомственному кацапу – была идиотской.
– Кажется, он удрал из Киева в сорок третьем с сыном-подростком? – задумчиво заметила как-то жена Николая Осиповича, разрезая за обедом утку, фаршированную яблоками, любимое блюдо мужа. И под шестьдесят лет она сохранила внешность комсомолки двадцатых годов: стриженые, сейчас очень поредевшие волосы и мужские угловатые манеры.
– Скорее всего мальчишку расстреляли друзья его папаши – гитлеровцы, – с раздражением, косвенно подтвердил писатель существование хотя бы в прошлом племянника; следя за операцией, производимой женой, он испуганно воскликнул: – Осторожнее, ты роняешь яблоко!
– Не волнуйся, папа, – смешливо-ласково сказала Таня, дочь-студентка. – В крайнем случае я тебе отдам свое.
– Не верьте ей: она сама съест и свое, и твое, – меланхолично заметил Олег, ее брат, юноша с насмешливым ртом.
Надежда Павловна посмотрела на детей, и в самом деле сморщенное и желтое печеное яблоко мягко шлепнулось на блюдо.
Все расхохотались.
Хороший признак, если в семье часто и охотно смеются, а в особенности по незначительному поводу: значит, это счастливая семья! Семеновы-супруги и Семеновы-дети часто препирались и острили один в адрес другого, но притом зорко следили за тем, чтобы лица близких не омрачались печалью или недомоганием. В последнее время предметом шуток в семье стал пресловутый «конфликт отцов и детей». Стоило дочери предложить пойти в кино, а отцу поморщиться, чтобы Таня и Олег с комическим пафосом заявили о том, что «яд конфликта» проник к ним, и предлагали радировать в «Голос Америки» об обнаруженном гнезде резкого идеологического расхождения старшего и младшего поколений.
Иногда Семенов читал семье только что написанную главу. После чтения начинался разговор. Случался и разнос. Бывало, что нападала мать, а прочитанное яростно защищали дети, иногда прокурором оказывался сын или дочь, а трибуналом, неподкупным и квалифицированным, – мать. За 40 лет супружества она научилась отстаивать свои взгляды.
Последние читки проходили особенно бурно. Николай Осипович писал роман о советской молодежи, и многое в нем казалось и жене и детям неверным.
– Секрет заключается в том, – впадая в раздражение, кричал Николай Осипович, – что сукины дети среди молодых были в самое разнообразное время. И при царе Мидасе, и при папе Пии Первом, и в наши дни. Вообще сукинсынство – категория скорее биологическая, чем социальная!
– Но оно всегда окрашено в цвета времени, – возражала Таня, – сукин сын в наше время и в нашей стране – это прежде всего бездельник-ловчила. Обязательно ловчила – иначе он не сумел бы тунеядствовать с блеском.
– Вроде твоего Васи Крохина, – язвительно замечал Олег.
– Вася Крохин – жизнерадостный парень! – кричала Таня. – Он влюблен в жизнь и за это ему многое простится!
– И в «Анне Карениной» есть жизнерадостный парень. Его, кстати, тоже звали Васей, – сдержанно напоминал Николай Осипович, – помните, тот самый Вася Весловский, к которому Левин приревновал свою молодую жену? Осел и бездельник даже по тем временам. Вечный тип!
– Нет вечных типов! – нравоучительно замечала Надежда Павловна. – Ты забыл диалектику, Николай!
– Ах, ничего я не забыл! – сердито отмахивался Семенов. – Хотя… кое-что и хотелось бы забыть.
Мать многозначительно смотрела на дочь.
Таня молчала, поджав губы. Она выглядела расстроенной. Все отлично понимали, в чем тут дело. Уже с полгода она часто бывала в кино и в театре с Васей Крохиным, своим однокурсником, и, видимо, находила в его обществе какой-то интерес. Родители знали об этом знакомстве, и вовсе ему не радовались. Однако попытки матери (отец только хмурился) «образумить» дочь кончались вспышками с ее стороны и усиливали, а не ослабляли склонность Тани к пустому, по мнению семьи, молодому человеку.
– Ведь вы поймите, – кипятился Николай Осипович, возвращаясь к своему роману, – что я хочу показать! Я хочу показать, что никто нам не простит, если мы не опишем точно и правдиво юношу наших дней с завитой прической. Да, да! Такие бывают. Делают перманент! Вы скажете – прическа не показатель, можно и с перманентом выдумать порох. Нет, нельзя! Он весь ушел в свой перманент, у него за душой ничего, кроме перманента, нет! А некоторые девицы? Ты, Танечка, не слушай, но…
– Довольно, Николай! – поспешно вмешалась Надежда Павловна, отлично зная, что за этим последует.
– Нет, не довольно! – крикнул разгневанный Николай Осипович. – Не довольно! Конечно, гораздо приятнее мне описывать их сверстников и сверстниц, которые… Ну, нормальный тип нашей молодежи. Тех самых, которые и на заводах, и в вузах, и на полях ничуть не хуже, чем их отцы и матери…
– Ах, не хуже? – торжествовал Олег. – Значит, все-таки ты считаешь, что твое поколение достигло потолка, а мы уже не можем прыгнуть выше?!
– Если бы каждое новое поколение не «прыгало», как вам угодно выразиться, – с досадой ответил отец, переходя на «вы», – то у человечества не было бы прогресса, а он неоспоримо есть. Прыгайте на здоровье! Но обязательно выше, чем отцы и матери!
– Вовсе не обязательно выше, – поправляла мать, – лишь бы не ниже.
– Мама, ты не веришь в будущее! – с хохотом уличали ее и сын и дочь, уже забывшая, что обидели ее Васю.
К началу июля отец захотел в корне переработать ту часть своего романа, в котором он описывал молодежь ткацкой фабрики. Оказалось, что там совсем недавно работала Валентина Терешкова, ныне совершившая беспримерный подвиг.
– Чего-то я, видимо, не учел, – смущенно сознался Николай Осипович в семейном кругу. – Перманент на одном-другом чудаке увидел, а Валю не приметил!
На семейном совете решено было отправить Николая Семеновича в писательский Дом творчества, что в Малеевке, близ Москвы, – там вдали от шума городского он доработает роман. С ним вместе ехала жена, и немного позже должна была приехать дочь. Сыну предстояла летняя практика…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Альфред Семенов подъезжал к Москве невеселый. Он был от природы мнителен, и это свойство не уменьшилось в бурные годы отрочества. Он помнил напряженное лицо отца и обморочное состояние матери в пути между каким-то немецким городом западнее Берлина, занятым советскими войсками, и близкой станцией, куда, по частным сведениям, уже вступили американские войска. Успешное и быстрое продвижение семейного «мерседеса» определяло на многие годы судьбу отрока и его родителей… Словом, Альфред (он не всегда был Альфредом, это оперное имя он получил одновременно с принятием всей семьей лютеранства) отличался нервозностью и всегда ждал беды. Многократные беседы с Кнаббе и преподавателями школы психологического воздействия, как пышно именовал свой притон Кнаббе, только расстраивали молодого человека. Когда его пригласили в особняк на тихой улице (он не мог понять, почему именно его, и не подозревал, что, наряду с ним, приглашены, только на другие часы, еще многие господа, собиравшиеся в путешествие по России), Альфред сразу же задумался. Его знание языка, хотя отчасти и позабытого, показалось ему неоценимым, но и опасным преимуществом для ознакомления со странными порядками, царящими на бывшей родине отца. Что порядки были именно странные, он усвоил глубоко и искренне. В странностях он убедился сам на собственном опыте: сначала его отца почтительно именовали господином министром и его превосходительством, а потом за ним гонялись конные и пешие для того, чтобы повесить. А его самого называли барчуком и вовсе не в осудительном смысле. И потом называли барчуком, но вкладывали в это слово обидное и колкое значение. Все это казалось Альфреду, воспитанному в Западной Германии, в застывшем, несмотря на внешние перемены, восприятии мира и людей, чинопочитании и чиноназывании, прежде всего именно странным. Вместе с тем он не мог не питать злобы к царящим в России порядкам, в результате которых крупное и благоустроенное имение матери близ Киева почему-то ныне называлось колхозом и принадлежало детям бывших подвластных матери крестьян, а не ему, Альфреду.
Словом, в душе Альфреда была смесь удивления и ненависти. Это и толкало его на путешествие в Россию. Но теперь, когда он отправлялся не просто туристом с любознательностью во взоре и желанием пощупать своими руками царящие в чужой стране враждебные порядки, а неким эмиссаром психологической войны, Альфред огорчался и еще больше страшился. А кто их знает, этих большевиков, с их неестественными успехами в области техники: а вдруг они научились при помощи изобретенных, скажем, полупроводниковых аппаратов подслушивать затаенные мысли и намерения?! Подслушают и скажут: «A-а, так вот что, господин Семенов! Вы приехали сюда со шпионскими целями!» – «Нет, – скажет Альфред, – это не шпионаж, это просто некий психологический опыт». Но никто не станет слушать, и его вздернут на фонаре. И банковская фирма вычеркнет Альфреда из списка служащих, и на его место посадят другого. Вот и все. Сейчас в этом мире тревожно, и кто будет считаться с таким маленьким человеком, как он, Альфред!
Но отказаться от поездки было еще опаснее: этим обратишь на себя внимание, а Альфред твердо усвоил ту истину, что самое опасное – это обращать на себя внимание.
Дорогой не произошло никаких особых приключений, если не считать болезненно поразивший Альфреда разговор в вагоне с попутчиком, тоже едущим в Россию. Этот был чистокровным немцем: картавил, носил добротные, но уже видавшие виды брюки, которые на ночь вешал на специальной дорожной вешалке, якобы придававшей брюкам вид только что отутюженных. По-русски говорил, и не плохо, но с типичным берлинским акцентом. По его словам, он преподавал русский язык в одной из школ Западного Берлина. Так оно, наверно, и было. Пока удивляться ничему не приходилось. Но вот уже подъезжая к границе, герр Шифферс (так звали учителя) вдруг сказал Альфреду и даже как будто подмигнул при этом:
– А не помешает ли вам ваше русское происхождение?
– В каком смысле помешает? – В свою очередь спросил Альфред, почувствовав, что сердце забилось сильнее.
– Ну, откровенным беседам, что ли, – довольно небрежно отозвался учитель, как будто недовольный непонятливостью собеседника.
Больше он на этот счет не распространялся, но Альфред готов был поклясться, что герр Шифферс имел в виду полученное им, Альфредом, задание от Кнаббе. Но откуда учитель мог знать?! Может быть, его послали следить за ним, Альфредом?
Да, наверное, так! Ах, какой он был осел, что вздумал ехать в страну, откуда в свое время выкинули его родителей и его самого!
А учитель Шифферс злобно думал:
«Я ведь отлично помню – этот русский фертик Семенов выходил из особняка, когда туда входил я. Какого черта! Наверно, ему дали особое секретное задание, выгодно оплачиваемое. Чего бы он совался в Россию, откуда, конечно, бежал, если бы не особо важное задание и крупная премия? Ну ничего, я постараюсь добиться там толку больше, чем этот слюнтяй, бледнеющий при каждом слове!».
В Москве туристы расстались к обоюдной радости. Расставанию способствовало то счастливое обстоятельство, что Шифферс принадлежал к группе туристов № 1, а Альфред – к группе № 2. И здесь царствовал славный немецкий порядок: каждый турист с самого начала был прикреплен к своему шефу. Таких групп и соответственно шефов было три, причем каждый при полном несходстве внешности с другими имел с ними что-то общее. Видимо, принадлежность к секретной службе накладывает свой отпечаток. Во всяком случае они были в курсе дела, потому что и Альфред и Шифферс с первого же часа приезда в отличие от других интуристов получили молчаливое разрешение отлучиться и вообще вести свободный образ жизни. Шифферс был помещен в гостиницу «Украина», Альфреда – как бы из деликатности ему не напоминали о бывшей его родине – поселили в «Москве».
О Шифферсе и его пребывании в столице СССР нам известно мало. Можем только сказать, что его видели в ресторанах в компании трех юнцов и двух девиц. Угощал, то есть платил по счетам, один из юнцов, все пятеро слушали Шифферса, который разливался соловьем. Как потом писали в своих объяснениях один из юнцов и одна из девиц, Шифферс «ничего такого не говорил и не спрашивал», а лишь «старался приобщить их к европейской культуре».
«У нас в Берлине давно уже смеются над вашими идеями девятнадцатого века!» – говорил учитель Шифферс, и все трое юнцов и обе девицы смотрели в рот своему просветителю, который и по возрасту и жизненному опыту был намного выше их. А главное – он ведь приехал оттуда, из Европы, из Германии, из ФРГ, где уже, наверное, понимают, что к чему!
Итогом двухнедельных кутежей в ресторанах этой компании были: а) благополучный отъезд гостя и б) неприятное объяснение в милиции юнцов и девиц по поводу хищения бриллиантовой броши у матери одного из них – известной артистки. Впрочем эта история с похищением выходит за пределы нашего рассказа.
Что же касается Альфреда, то по робости и нетвердости своего характера он не сумел с ходу завести знакомства. Он утешал себя мыслью, что, наряду с таким знакомством, ему рекомендовали немедленно встретиться с родственниками и постараться провести «психологическую акцию» в недрах семьи. Адресом Николая Осиповича его снабдили, почему, не теряя времени, Альфред поехал к дяде, даже не прибегая к предварительному телефонному звонку (именно так ему и посоветовали поступить там, в Берлине: легче всего можно отшить по телефону).
Почему-то часто бывает, что гость попадает к хозяевам в самый неудачный момент. Именно на этот час у хозяев назначено совещание, дружеская встреча, беседа с нужным человеком. И действительно в это дождливое июльское утро 1963 года Олег Семенов собирался на свидание с приятелем, тем самым жизнерадостным Васей, о котором шла речь за столом у Семеновых. Олег перешел на четвертый курс рыбного института, и ему предстояла практика на борту нашего океанского сейнера, выходящего в плавание из Одесского порта через несколько дней. Но тут вышла неприятность: Таня вчера решительно заявила ему, что она «рвет» с жизнерадостным Васей, и не пожелала объяснить причины. Между тем в семье стало известно, с ее же слов, что она чуть ли не выходит за Васю, и мать, даже как будто примирилась с ее выбором. Что же касается отца, то он несколько нервно заявил, что это дело не его, а целиком Тани. Правда, при этом он сказал странную и путаную фразу, что если бы он, Николай Осипович, был девушкой, то он, девушка, не вышел бы… не вышла бы замуж за «этого губастого парня». Довод не подействовал.
Олег получил вчера из Одессы телеграмму с вызовом, а тут именно вчера разыгралась эта история. Он не мог уехать, не разобравшись! Может быть, произошло что-нибудь крайне неприятное для сестры? Ее молчание более чем подозрительно!
Рассердись на «тупую взбалмошную девчонку», Олег позвонил Васе и условился сегодня встретиться с ним в кафе «Националь». Собственно, выбор кафе принадлежал Васе, что же касается самой идеи встречи в кафе, то она возникла в силу таинственного нежелания Васи прийти к ним в дом.
– Я имею основания не хотеть встречи с твоей сестрой, – несколько театрально заявил по телефону Вася.
Уже пора было идти. Таня забилась в свою комнату и заперла дверь изнутри. Олег сделал последнее усилие образумить сестру, но она даже не отозвалась.
Таня училась на юридическом факультете и втайне от отца писала повесть из жизни молодых юристов. Повесть называлась «Защитники права». В ней действовали в основном юристы-девушки, героически преследующие преступников и защищающие невиновных. Между прочим, ссора с Васей произошла после того, как она разрешила ему прочесть рукопись. Вася поднял Таню на смех:
– В жизни все это не так! Во-первых, адвокаты защищают, как правило, именно виновных, а не безвинных, – откуда бы взялось столько неосновательно привлеченных?! А во-вторых, адвокат не столько борется за подзащитного из-за сознания его правоты, сколько из-за гонорара.
Таня внимательно слушала Васю и как будто впервые видела его. Да, конечно, не раз и не два кое-кто из их общих знакомых очень осторожно, но убедительно говорил ей о странностях в поведении Васи. Иные факты были убийственны. Но Таня видела в нем то, что ей хотелось видеть. А теперь она смотрит на Васю и…
Презрительно оттопыренная нижняя губа, галстук-бабочка, нейлоновая рубашка, кремовые, в меру узкие, отлично сшитые брюки, «мохнатый» пиджак с ультрамодными пуговицами на груди. В глазах какая-то торжественная муть. «Но ведь он урод!» – вдруг подумала Таня…
Вася заметил что-то неладное во взгляде Тани и со свойственной ему ловкостью сразу перевел разговор на новейшие фильмы, привезенные на кинофестиваль. Но даже и то, что он говорил о фильмах, вызывало на этот раз раздражение у Тани.
– В итальянских картинах – реальная жизнь, – болтал Вася, то и дело смеясь и оправдывая свое прозвище жизнерадостного парня. – Все плохо, но вместе с тем как-то очень мило и не очень волнует. Сидишь и развлекаешься. А у нас… Сплошные проблемы и идеи. Не может человек переварить столько идей за полтора часа сеанса! Понимаешь?
Вася пошевелил в воздухе пальцами, точно пытаясь наглядно показать, насколько тупы, на его взгляд, наши фильмы. Внезапно рука его в воздухе замерла. Таня вскочила и с пылающим взором крикнула:
– Вы пошляк, понятно? Пошляк и хам, я это, собственно, давно заметила!
Вася настолько не ожидал такого оборота разговора, что растерянно переспросил:
– Давно заметила?
– Да, давно! – решительно подтвердила Таня. – Собственно, с первой же минуты знакомства. Я просто думала до сегодняшнего дня, что тебя… вас можно пере… пере…
– Перевоспитать?!
– Да, перевоспитать! Мне казалось, что вы просто запутались в тех глупостях, которых вы наслушались от ваших заграничных знакомых. Позор! – вдруг снова закричала и заплакала Таня. – Мне рассказали – он шляется по номерам гостиниц, как… Ну, вы сами знаете, как кто! И выпрашиваете у иностранцев старые носильные вещи. А попутно они вас просвещают. Ах, какая гадость!
Вася пришел наконец в себя. Первой его мыслью было: как бы эта девчонка не выболтала его секреты старшим – могла выйти неприятность. Сильно идейная! Черт его дернул с ней связаться! Но… папа – известный писатель, своя машина, деньги. «Человеком движут простейшие идеи», как сказал милый человек, приезжий негоциант из Чикаго. Может быть, он и не негоциант, а гангстер, какое ему дело? Он так мило угощает чудесным ромом и вообще…
– Послушай… – начал Вася, пытаясь нащупать и не находя нужного тона.
Таня вскочила и закричала «Убирайтесь вон!» так громко, что сорвала голос. Вася быстро юркнул в дверь.
Олег всего этого не знал. С самого же начала он почему-то решил, что раздоры между милыми произошли из-за ревности. Скорее всего приревновала Таня: Вася был парень видный, таким обычно девушки не изменяют. Да и неспроста Таня заперлась у себя и пребывает в траурном настроении.
– А может быть, он ее оскорбил?!
….Именно в этот, не очень удачный час Альфред позвонил в парадную дверь квартиры своего дяди. Он надел для этого важного свидания свой лучший костюм из светлого твида, шитый в рассрочку, и любимый палевый галстук-бабочку. Альфред волновался. Во-первых, его смущало предстоящее свидание с незнакомыми родственниками. Произведет ли он благоприятное впечатление? А во-вторых, сумеет ли хоть сколько-нибудь выполнить поручение Кнаббе? Это совсем не так легко – явиться к незнакомым людям и за короткое время отпуска повлиять на них в желательном направлении.
Уже нажав кнопку звонка, Альфред быстро перебрал в уме идеи, которые желательно здесь внушить, и остановился на одной, по мнению Альфреда, простой и доходчивой, а именно, что марксизм устарел, будучи философией прошлого века, не знавшего ни электричества, ни тем более атомной энергии. «Основное положение марксизма, – вспоминал он урок, – а именно ухудшение положения рабочего класса, опровергнуто блестящим положением на Западе рабочих и служащих в наши дни! Хотя, – продолжал размышлять Альфред, – ничего блестящего в моем положении нет. Вероятно, это потому, что я – эмигрант, с нашим братом они не очень церемонятся…»
Тут щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял молодой человек спортивного вида и с недоумением смотрел на Альфреда.
– Позвольте представиться, – тотчас сказал приезжий заранее заготовленную фразу. – Я Альфред Семенов. Могу ли я видеть своего дядю, известного писателя Николая Семенова?
Видимо, строй произнесенной фразы удивил Олега. А может быть, сыграла роль неожиданность («дядя?!») и несколько комический вид Альфреда. От волнения у него взмок подбородок, и он слегка задыхался, как будто пробежал от Белорусского вокзала до Покровки, где находилась квартира Николая Осиповича. Что за имя– Альфред? Может, он псих? Словом, Олег прыснул и, еле сдержавши смех, сказал:
– Вашего дядю, известного писателя Николая Семенова, вы видеть не сможете, потому что он в отъезде. Вы, вероятно, принесли рукопись?
– О нет, я не приносил… не принес рукопись, – живо отозвался Альфред. – Я приезжал… Я приехал из Федеративной Республики Германии на короткий срок. Я – турист, понимаете?
– Ну и что же? – спросил Олег, проникаясь недоверием к этому странному типу. – Если у вас есть дело к моему отцу…
– Ах, так значит вы мой кузен?!
Альфред бросился обнимать отбивавшегося Олега. В общем, спустя несколько минут Олег стал понимать ситуацию, которая его вовсе не привела в восторг. На шум и разговор вышла в прихожую из своего заточения Таня, не устоявшая перед врожденным любопытством. С кем это целуется Олег? Кто этот странный посетитель?!
– Знакомьтесь, это ваша кузина, – представил Олег Таню. – Только не надо ее обнимать, воздержитесь, мой кузен.
Альфред взглянул на Таню и обомлел. Вот она, русская красавица, классические русые косы, о которых он всегда мечтал! Серые лучистые глаза, в упор смотрящие на него… Да, слишком лучистые – он чувствует, что заболевает лучевой болезнью. Нет, он сам без предупреждения не решился бы обнять эту высокую статную девушку со строгими глазами и детским пухлым ртом.
– Здравствуйте, – робко сказал Альфред, – я ваш двоюродный брат из Федеративной Республики Германии. Мой папа был братом вашего папы.
– Та-ак, – мрачно протянула Таня. – Значит, вы сын белогвардейца? Зачем вы сюда приехали?
– Он турист, – пояснил Олег нетерпеливо, – неужели не понимаешь?
– Слушайте, турист, – обратился он к Альфреду, – я очень спешу, у меня деловое свидание.
Он посмотрел на сестру, как бы приглашая ее заняться гостем. Но Таня холодно отрубила:
– Я тоже спешу. – И ушла к себе, закрыв за собой дверь.
Альфред смутился и робко сказал:
– Может быть, я некстати?
– Очень кстати, вы же видите, – буркнул Олег. – Вот что: идем вместе.
– Куда? – упавшим голосом спросил Альфред. Он уже ожидал худшего.
– В ресторан, – успокоил его Олег.
– Но у меня, как это?.. Мало валюты, – сказал Альфред, смущаясь все больше.
– Валюты? – удивился Олег. – Причем валюта? Ах да, вы говорите о наших деньгах. Ладно, у меня хватит, вы ведь как никак гость. Идем.
Два упитанных швейцара бодро взимали дань с посетителей кафе «Националь» за соломенные шляпы, оставляемые на вешалке.
В зале чинные посетители вкушали дорогие блюда, в калькуляцию стоимости которых включались и центральное местонахождение кафе, и высокие зеркала по стенам, и смокинг метрдотеля с жестким взглядом.
– Очень богатый зал, – с удовлетворением сказал Альфред, когда они с трудом нашли свободный столик и уселись. Почти сейчас же подошел Вася.
– Знакомься, это мой двоюродный брат из Западного Берлина. Альфонс.
– Альфред, – поправил двоюродный брат. Он вскочил, вытянулся – подбородок вперед.
– Прекрасная выправка, – похвалил Вася. – Отбывали военную службу в наземных войсках?
– Нет, – покраснев объяснил Альфред, – при достижении мною совершеннолетия у нас… то есть в Федеративной Республике Германии, не было еще обязательной военной службы. Я, разрешите сказать, спортсмен. Теннис и немножко бокс.
– Что у вас произошло с Таней? – игнорируя присутствие кузена и его словоохотливость, напрямик спросил Олег.
Вася поморщился.
– Поговорим о чем-нибудь другом, – сказал Вася, еще более оттопыривая и без того оттопыренную нижнюю губу.
– Нет, о другом я не стану с тобой говорить, пока не ответишь! – начиная злиться, заявил Олег.
Заграничный кузен с недоумением посмотрел на обоих молодых людей и тотчас вежливо отвел глаза, делая вид, что его интересует лепной потолок.
– Не строй из себя оперного Валентина! – съязвил Вася. – И можешь успокоиться: я ничем не оскорбил твою сестру. Скорее она оскорбила меня. Подожди, закажем завтрак. Форель будешь есть? А вы, герр Альфред?
Высокая и худая официантка с торчавшей белой наколкой ожидала заказа с безучастным видом. Она точно хотела сказать, что ее уже ничто не удивит.
– Форель? О да! – поспешно сказал Альфред. В последний раз он ел форель семь лет назад, выиграв в лотерею двадцать марок.
– Терпеть не могу форели, – резко ответил Олег.
– Хорошо, – спокойно заметил Вася («Подлецы – всегда народ спокойный!» – подумал Олег). – Мне и этому… гражданину вы дадите форель, а вот ему – яичницу. («Какая сволочь! – бесился Олег. – Он отлично знает, что я не ем яичницы!»).
– И по сто пятьдесят коньяку. Вы будете пить?
– О да! – склонил голову Альфред.
– Нет! – резко отозвался Олег.
Официантка покосилась на него и равнодушно сложила свой блокнот.
Выждав, когда она отойдет, Олег взял Васю за локоть и больно сжал:
– Ну?! Будешь говорить?
– Не понимаю, что за осужденные методы допроса! – попытался отшутиться Вася, но по загоревшимся глазам Олега понял, что надо отвечать. – Видишь ли, – стараясь быть небрежным, начал Вася, – кто-то оклеветал меня перед Таней. Ну, наговорил ей, будто я провожу время с иностранцами. Но, оказывается, с иностранцами дружишь ты, а не я! Вот, факт налицо! – и он кивнул в сторону Альфреда.
Тот обрадовался, что наконец разговор примет общий характер, и поспешно сказал:
– Я, собственно, не иностранец, я русский.
– Вы немец русской национальности, – уточнил с недоброй улыбкой Олег.
Официантка подала графин с коньяком и блюдо с форелью, а перед Олегом поставила яичницу и ушла. Альфред выпил налитую ему Васей стопку и с жадностью стал закусывать форелью.
– Не подавитесь, кости, – серьезно сказал ему Вася и медленно, смакуя, выпил коньяк. Олег поковырял вилкой в яичнице и, вдруг почувствовав голод, с удовольствием стал есть.
– У нас на Западе коньяк очень даже дешевый, – воодушевляясь, начал Альфред. – Всем доступно. И рабочему тоже. О! Рабочие у нас живут очень богато. Уверяю вас. Карл Маркс ошибся. Очень даже ошибся.
– Ах, так вы знаток Маркса! – подхватил Олег. – Это здорово. А в чем он ошибся?
– Я не очень большой знаток, – смиренно сказал Альфред, – я только хорошо знаю, что Маркс предсказывал всеобщее обнищание, а что мы видим? Маркс знал один лишь пар. А электричество? А самолеты? А атомная энергия? Нет, этого Маркс не знал. Теперь капиталистам не о чем спорить с рабочими, и капиталисты и рабочие теперь дружат!
В душе похвалив себя за связную речь, Альфред допил коньяк и окончательно развеселился.
– Слышишь? – подмигнул Вася Олегу. – Вот дает! – И всерьез добавил: – Конечно, нельзя во всем согласиться с их точкой зрения, но когда слушаешь рядовых иностранцев, действительно кое над чем задумываешься. Иные говорят дельное.
– Ты-то задумываешься, я верю, – гневно сказал Олег. Он подозвал официантку и заплатил по счету.
– Подожди, куда же ты? – удивился Вася. – Мы не кончили разговора.
– Кончили, – оборвал Олег. – Все ясно. Таня права. И тебе нечего у нас делать.
– Валентин! Валентин в чисто оперном виде, – насмешливо сказал Вася, однако побледнел.
Альфред поднялся вслед за Олегом и робко спросил:
– Я могу с вами? Мне бы так хотелось повидаться с дядей!
– Идемте, – после некоторого раздумья бросил ему Олег и, не оглядываясь на Васю, пошел к выходу. За ним поплелся Альфред, предварительно шаркнув ножкой и поклонившись Васе.
