Текст книги "Пророк Темного мира"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Новая здравица прервала рассказ Гнатилы. На этот раз пили за «чистого боярина, нашего городского старшину Гнатилу Зварсына». Снова зазвенели чаши, снова дождем посыпались капли из опустевшей посуды.

– Ну дык и вот, – уже с трудом ворочая языком, продолжил хозяин терема. – Перехватил коня на Кривой плеше дозор украйников. Чаны на месте, грязь в них черноболотинская, а людей опять же нетути. Тут к коню имечко его нынешнее и пристало. Гетман всея Украйщины Малодав Байстрюк повелел гнать такого коня прочь из его земель. Так «Гиблец» у тульцев очутился – их княжество с Украйщиной граничит. Тульцы не пальцем деланы, смекнули, что к чему, и незнатя из-за пущи позвали. Пришел незнать, чары навел, плату взял положенную – трех красных девок. Князь Тульской Жох Голая Голова, что нашему князю братом приходится единоутробным, коня в челноки назначил – товары по струне, «из Колы в Тулы», возить. Год проходил по струне «Гиблец» – и опять та же оказия. Малое число людей на нем было, шестеро тульцев всего – и все пропали. Осерчал Жох, продал коня за бесценок брату. Так «Гиблец» в наше пользование перешел. В последний-то раз погнали его из стольного града Можая мимо мертвоземья на восход, к Опоясному камню, за шерстью. У овец тамошних шерсть уж больно славная, теплая да ноская. Старшаком пошел Лугша Акимсын, Сивоплясом прозванный. Матерый приказной, бывалый. Ан и он, видать, сгинул. Вы-то где «Гиблеца» встретили?

– Шут его знает, – пожал плечами с интересом слушавший рассказ Гнатилы домовой. – В лесу. Но на второй день железного идола видели в поле, тряпьем обернутого…

– Ух ты, совсем близко ж! – Городской старшина наполнил кубки гостю и себе. – Тока не идол это, а перст диаволов, что из земли-матушки торчит. Всеблагой Отец с неба молоньями в него бьет, извести хочет, да пока силен еще проклятый, не поддается. Ну, господин незнать, выпьем!

Застолье повернуло на третий час. Уже храпели, уронив буйные головы прямо в объедки, самые нестойкие; уже вращал налитыми кровью глазами Брекатило. Грохоча кулаками по столу, он требовал у всех признания силы и мощи его дружины:

– Наши, посадские, любую другую дружину в княжестве за опояску заткнут! Всеблагой Отец свидетель – кто на кулачных игрищах в прошлом годе всех побил? Да что там в княжестве – по всей Россейщине другой такой нету! Князь-батюшка не зря меня, первого воинского голову, здесь посадил! Эй, Ливорний, мочало тухлое, ты что, мне не веришь? Мне?! Да я тебя на одну ладонь…

Дьяк Ливорний, ведавший в городище съестным припасом, прижимая к груди узкие ладошки, испачканные чернилами, клялся, что ничего такого он и в мыслях не имел и всеми силами уважает Зубана Оголсына.

– Ну тады я желаю силу свою показать! – рявкнул дружинный голова и потянул из ножен широкую саблю. – Верите, други, что за взмах один развалю я вот энтого молодца напополам?

Молодец, служка, притащивший к столу огромное блюдо с печеными налимами, застыл с побелевшим лицом – ни жив ни мертв. Блестящая сабля Зубана со свистом рассекла воздух. И быть бы тут зряшному кровопролитию, да вовремя вмешался Мыря. Оттолкнув в сторону изрядно охмелевшего старшину, он выбрался из-за стола, встал перед Брекатилом и усмехнулся:

– Такого сопляка всяк развалить сумеет. А ты вот меня попробуй!

Из дружинного головы хмель как ветром выдуло. Бормоча извинения и кланяясь, он сунул клинок в ножны, добрался до застеленной ковром лавки у стены, рухнул на нее и тут же заснул. Гости одобрительно зашумели – диковатый, тяжкий нравом Брекатило надоел всем. Служка, поставив блюдо, упал домовому в ноги, благодаря за избавление.

Очнувшийся от хмельной дури хозяин терема зычным голосом велел позвать музыкантов и девок-плясуний. В дверях немедленно возникла сутолока и ругань – все наперегонки торопились исполнить приказ старшины. Наконец на свободное место подле стола выбежал табунок девок в коротких сарафанах. Лица их были грубо и ярко размалеваны, заплетенные косы уложены в высокие прически.

Музыканты расселись в дальнем углу, достали инструменты – кувиклы, сопелки, брелки, жалейки, трещотки, бубен. Отдельно разместился заросший черной бородищей мужик, воткнувший в рот варган.

Грянула дикая, варварская мелодия, плясуньи закружились в танце, высоко выбрасывая голые ноги. Гости за столом начали посмеиваться, перемигиваться, потом полезли с лавок, присоединяясь к девкам. Началась форменная вакханалия, грозящая перерасти в оргию. Тамара скривилась и, улучив момент, пробралась к сыто отдувающемуся Мыре, который наблюдал за пляской, пристукивая ложкой в такт мелодии.

– Надо бы раненого нашего проведать, – прошипела она в волосатое ухо домового. – Или господин незнать уже и забыл про него?

В последнюю фразу Тамара вложила столько сарказма, что Мыря дернулся и повернул к ней красное лицо.

– А? Ну это… надо, конечно. Ты, девка, не сумлевайся, я тут делом занимаюсь. Вызнаю, как нам лучшее… В опщем, счас! Эй, Гнатило, брюхо тебе разорви! Вели воспитанницу мою в лечебню сопроводить. Слышь-нет?

…Раненый умирал. Тамара поняла это сразу, едва переступила порог лечебного покоя. На голове парня вспух огромный нарыв, фиолетово-бурый, сочащийся зеленым гноем. Лицо его пожелтело, руки истончились, глаза ввалились, губы обметала серая блекоть. От лежащего на широкой холстине тела, обряженного в мокрую рубаху, ощутимо веяло теплом. В себя раненый не приходил, не ел, не пил, сгорая в жару, как свечка.

Знахари, два по-родственному похожих друг на друга старичка, только разводили руками: «Не в силах мы, тут на все воля Всеблагого Отца». В лечебне было неуютно, царила жуткая грязь. За бревенчатой стеной кто-то надрывно выл, в углах по ведрам кисло тряпье, от вони слезились глаза.

– Как лечили? – сухо спросила Тамара.

– Толченый бараний рог прикладывали, – начал перечислять один из знахарей, загибая тонкие пальцы. – Водой заговоренной обмывали, ключи городищенские на грудь клали, траву-заболью жгли, землю с-под бани в раны втирали, ну и кровью из Отцовой Чаши кропили. Не помогло. Видать, пришла ему пора уходить в кущи…

– В кущи, – еле сдерживаясь, чтобы не врезать знахарю по физиономии, повторила Тамара.

– В кущи златые. Куда всякая душа человечья после смерти уходит, чтобы поближе к престолу Всеблагого Отца быть, – спокойно подтвердил второй старик.

«Мракобесы! Уроды вы, а не знахари! – сжимая кулачки, негодовала про себя Тамара. – Что делать теперь? Мырю звать – пусть чарует? Ах да, он уже говорил, что лекарских чар не знает. Что же делать, что?! Стоп! Есть!»

И, подпрыгнув на месте от охватившего ее возбуждения, Тамара повернулась на одной ножке и бросилась к дверям, едва не запутавшись в длинном подоле сарафана.

– Нож прокалите! И воды горячей приготовьте побольше! – крикнула она с порога. – Я сейчас. Снадобье принесу!

…Вытребовав у совершенно пьяного Мыри, дремавшего за столом, ключ от ларя, Тамара по стеночке быстро покинула горницу, где пир горой превратился-таки в гору совокупляющихся под музыку и храп тел. И почему слово «оргия» воспринимается людьми как нечто веселое и даже манящее? Более отталкивающего зрелища трудно придумать! «Скоты». С омерзением морщась, Тамара выскользнула за дверь и бросилась в светелку.

Коробочка с предназначенным для соседского мопса цефалексином так и лежала во внутреннем кармане плаща. Плащ оборачивал самодельный автомат раненого, автомат лежал в ларе. Все как в сказке – игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце. Вот только сказка уж больно страшная…

Дрожащими руками девушка достала сложенную в несколько раз бумажку-описание, развернула и углубилась в чтение. «Цефалексин – антибиотик из группы цефалоспоринов I поколения для приема внутрь». Нет, это не то. «Производное 7-аминоцефалоспорановой кислоты…» Опять не то. Так, а вот это… «Фармакологическое действие. Действует бактерицидно, нарушая синтез клеточной стенки микроорганизмов. Препарат активен в отношении грамположительных микроорганизмов: Staphylococcus spp., Streptococcus pneumoniae, Corynebacterium diphtheriae; грамотрицательных микроорганизмов: Neisseria meningitidis, Neisseria gonorrhoeae, Shigella spp., Salmonella spp., Escherichia coli». «Вот! To, что нужно! Раз он собакам помогает от гнойных ран, значит, и человеку подойдет. Так, а дозировка? Ага, вот… В общем, ничего страшного не случится, если я немного превышу положенную дозу». И Тамара, свернув бумажку, быстро выщелкала из блистера таблетки, размолола их тяжелым глиняным горшком, в котором Макша хранила угли для печки, разделила горку белого порошка на десять равных доз и упаковала их в бумажные кулечки.

По ночному городищу Тамара не бежала – летела, как на крыльях. Двое дружинников, назначенных в сопровождающие, еле поспевали за ней. «Только бы получилось, только бы все правильно сделать», – стучало в голове у девушки. На бегу Тамара придерживала обеими руками поясной кармашек-лакомник, в котором лежали заветные фунтики с антибиотиком.

В лечебне все было по-прежнему – вой за стеной и полумертвый человек на столе. Операцию пришлось делать при свете масляных коптилок и жировых свечей. Наказав дружинникам держать парня, Тамара глубоко вздохнула, перекрестилась и резким движением взрезала чудовищный гнойник. Старцы-знахари в сторонке только охнули, когда по спутанным волосам парня потоком хлынул дурно пахнущий гной. Окуная чистую тряпицу в кипяток, Тамара смыла с головы всю накопившуюся дрянь, подступилась к кровоточащему разрезу. Раненый застонал, начал биться, и дюжим помощникам девушки пришлось навалиться на него изо всех сил.

– Голову держите! – закричала Тамара, выдавливая из раны желто-зеленую сукровь. Старцы бросились к ней, пораженно поглядывая на творящую небывалое дело девку. Вычистив рану и засыпав ее антибиотиком, Тамара велела принести нитки, иглу, самогону и чашку с питьевой водой.

Прокалив иголку над пламенем свечи, она окунула нитку в самогон, высушила ее и неумелыми частыми стежками зашила разрез. Раненый обессилел и только глухо стонал, со свистом втягивая воздух. Растворив одну дозу порошка в воде, Тамара улучила момент и влила лекарство в открытый рот парня.

– Сколько времени? – устало сев на край топчана, спросила Тамара, закончив.

– За полуночь перевалило, матушка, – с уважением в голосе пропел один из знахарей.

– Вот вам восемь бумажных узелков с зельем. Оно страшно дорогущее и должно ему помочь. Если он умрет – значит, кто-то зелье украл. Так что смотрите… Зелье давать с водой четыре раза в день, начиная с сегодняшнего утра. Кашу овсяную протрите через сито – и кормите с ложки. Молоко теплое. Брусника у вас есть? Морс… Отвар сделайте – и поите понемногу, но часто. Если что – шлите за мной. И упаси вас бо… Всеблагой Отец спороть какую-нибудь отсебятину! Незнатю пожалуюсь. Ясно?!

– Все поняли, матушка, все сделаем. – Знахари в пояс поклонились Тамаре.

– И помойте его, – двинувшись к дверям, сказала девушка напоследок. – Смердит же… Сами неужели не чувствуете? Да, и кто там у вас воет?

– Да бабенка одна, Красава, Замая Шубсына женка, – охотно пояснил один из знахарей. – Дитё еёное померло давеча у нас.

– Дитё? Ребенок? А что случилось?

– Младенчик, – кивнул знахарь. – Кашлял, хрипел. Как положено, запекли в пирог, а он, вишь, не сдюжил. Сюда принесли, когда уже и гукать перестал. Потом помер…

Зажав рот рукой, чтобы не закричать, Тамара бросилась прочь из лечебни.

…Поднимаясь по темной лестнице в светелку, совершенно обессиленная девушка столкнулась во мраке с каким-то человеком.

– Кто тут?! – испуганно вскрикнула девушка.

– Не пугайся, госпожа. Я это, Теребенька, служка теремный. Незнать сегодня меня от смерти спас в горнице, руку Брекатилову отвел.

– А-а-а, – протянула Тамара. – Ну и чего тебе? Устала я…

– Так ить Всеблагой Отец заповедал нам не ходить в должниках, – жарко прошептал Теребенька. – Нет ли службы какой у хозяина твоего? Или я тебе пригожусь – мало ли…

Поморщившись от слова «хозяин», Тамара отмахнулась:

– Да какая там служба. Хотя… Есть в тереме место надежное, про которое никто, кроме тебя, не знает?

– Есть, есть такое! – обрадованно вскинулся Теребенька. – На чердаке, за трубой! Я там мальцом еще от стольника ныкался.

– Тогда пошли со мной. Спрятать кое-что надо. – И Тамара решительно потащила служку вверх по лестнице…

Когда все имущество и автомат перекочевали из ларя в тайник Теребеньки, за оградой терема уже началась петушиная перекличка. На темном, затянутом облаками небе не было видно ни звездочки, ночь казалась вечной, но Тамара знала, чувствовала – скоро утро. Утро, а она еще не ложилась.

Отворив дверь в светелку, девушка не раздеваясь без сил рухнула на узкую кровать и провалилась в сонный омут лишь затем, чтобы спустя буквально несколько минут быть безжалостно выдернутой из него.

Комнату озаряло мятущееся пламя факелов, звенели доспехи, пол дрожал от топота множества ног.

– Что случилось? – спросонья по привычке пытаясь нашарить подле кровати очки, спросила Тамара.

– Подымайся, девка! – мрачно пробасил кто-то из толпящихся в дверях дружинников. – Наказано тебя в Главную палату доставить немедля!

– А что такое…

– Нам то неизвестно. А ну пошла!

Главная палата, что-то вроде зала приемов и рабочего кабинета городского старшины, располагалась на первом этаже основного сруба терема. К приходу, а точнее, приводу Тамары там уже толпился народ – непроспавшиеся бражники-дьяки, дружинники, слуги. На лавке посреди зала сидел Мыря и щурил желтые глаза на пылающие всеми свечами шандалы. Гнатило с опухшим лицом, подперев кисельно съехавшую набок щеку ладонью, маялся похмельем за обширным столом, заваленным бумагами. Подле него закованной в золоченые доспехи башней высился Зубан Брекатило, почему-то с обнаженной саблей в руках.

«Что-то случилось, – поняла Тамара ловя на себе неприязненные взгляды. – Но что?» И тут она увидела старичков-знахарей, выглядывающих из-за спины дружинного головы. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

– А, привели… – простонал городской старшина, страдальчески морща лоб, и обратился к знахарям: – Ну, почтенные, говорите…

– Она вон сегодня раненого обихаживала. Ножиком рану резала, гной спускала, затем нитками зашила, ровно холстину. Потом прах белый нам дала, велела больного им пользовать. Всяк знает – такие снадобья только у итеров в заводе, – зачастил один из стариков.

– А еще она велела помыть недужного – смердит, мол. Ясно дело, смердит, коли он на лавке лежит и под себя ходит. Только итеры противу природы идут, тело свое обмывая едва ль не каждую седмицу!

– Вы о главном, о главном говорите, почтенные, – снова поморщился Гнатило.

– Говорим, батюшко, говорим, – закивали знахари. – Не посмели мы ослушаться, раздели раненого, начали тряпицами обтирать и вот тута, под мышкой, значит, знак углядели…

Палата огласилась многоголосым говором. Тамара видела, как сдвигали брови дьяки, как каменели лицами дружинники.

– Что ж за знак? – тонким голосом выкрикнул городской старшина, выпрямляясь за столом.

– Картинка там итерска проклятая – молотки, которыми они, поганцы, Всеблагого Отца к воротам адовым прибили, и корона железная, что главный итер носит! – отчеканил один из стариков, а второй тут же добавил:

– Итер он! И они тоже!

Поднялся гомон:

– Смерть итерам! Смерть!!

Гомон перешел в крики, заскрежетали вытягиваемые из ножен клинки. Тамару кто-то толкнул в спину, и она вылетела на середину зала, едва не сбив Мырю с лавки. Домовой ловко подхватил девушку, усадил рядом.

– Не дергайся, девка, – тихо шепнул он. – Если чего – на пол кидайся и лежи пластом. Энтих-то я враз положу…

– Ты говори, почтенный, да не заговаривайся! – подал голос Зубан Брекатило. – Где ж это видано, чтобы незнать – и итер? Но дело тут нечисто. Ответ надо получить…

– Тихо! А ну цыц все! – Гнатило поднялся над столом, и Тамара увидела, что вся левая сторона лица городского старшины заплыла синим – что и говорить, славная вышла накануне гулянка. – Господин незнать, – обратился Гнатило к Мыре, едва только утихли крики. – Понятности нет в делах ваших. Не угодно ли вам будет… растолковать нам, темным, что и как?

– Да как смеешь ты, личень пустой, меня пытать и в дела мои совать нос свой курной?! – тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, ответил вопросом на вопрос Мыря. Он поднялся с лавки и сделал шаг вперед. Наступила оглушительная тишина. Все замерли. Гнатило присел, сунул руку в стол и что-то вытащил оттуда. Голос городского старшины зазвенел:

– Всеблагой Отец свидетель: мы – чистуны, люди чистые от скверны итерской, от знаний темных, человекопротивных. За то даровал нам наместник Всеблагого Отца на земле, что имя отринул, длань свою – на защиту и управу со всяким лихом. Отступись, незнать, супротив повелителя хода тебе нет!

И Гнатило принялся тыкать в сторону Мыри какой-то коричневой веткой. Тамара пригляделась и поняла – не ветка это, а иссохшая, скрюченная кисть человеческой руки.

Домовой сделал еще шаг – и вдруг отшатнулся, присел.

– Вон все подите, – глухо сказал он, возвратившись на лавку. – Я старшине слово говорить буду. Оно лишних ушей не терпит.

– Служек и дружинников – за дверь, – распорядился Гнатило. – А дьяки мои, уж не обессудьте, господин, останутся. Дело-то важное…

Когда в зале остались лишь советники городского старшины, Мыря поднял на них глаза и начал говорить – как по весеннему льду пошел:

– Итер этот – мой. И он мне живым нужон. Ходили мы с… с воспитанницей моей, ведунихой тайной, в далекие далеки по прямому повелению… сами знаете кого. Вот с добычей возвращаемся. Еще раз повторю – не вашего ума это дело. Кабы не рана у итера – нипочем мы б в вашем городу не задержались.

Домовой замолчал. Дьяки сгрудились вокруг старшины, ручьем потекло тихое толковище. Совещались они недолго. Гнатило снова поднялся, помял ладонью бледное лицо.

– Темны слова твои, господин. И веры им, не гневайся, у нас нет, потому как итер твой опознан. Это бродник известный, что под разными личинами червем зловредным копошится меж нас, чистунов. Имен у него множество, равно как и обличий. Такому, коли пойман он будет, одна награда – смерть на плахе. Тело его надлежит расчленить на двенадцать равновеликих кусков, дабы разослать их во все двенадцать концов земли нашей Россейской. Так уложение княжеское велит. Ты же утверждаешь, что нужен он тебе. Тут своей властью я решать не могу, а посему: поедешь ты, и девка твоя, и итер этот под княжьи очи в стольный град княжеский Можай. Это слово последнее. Именем Всеблагого Отца объявляю – будет так!

– А если я не поеду? – нагло спросил Мыря, встопорщив бороду.

– Длань Человека-Без-Имени на то есть, – ледяным голосом ответил Гнатило, показав незнатю мумифицированную руку.

– Ага, – кивнул Мыря. – Вот так, значит. Что ж, ладно. К князю – так к князю. Только прежде итер мой подняться должон, иначе не довезем – помрет дорогой. А коли он помрет, тебе, Гнатило, не сносить башки. Уразумел?

Старшина поморщился, но смолчал, жестами подзывая к себе дьяков. Вновь началось толковище, и продолжалось оно на этот раз долго. У Тамары слипались глаза, Мыря откровенно зевал. Незнать явно был доволен собой – он при минимуме информации сумел, говоря нормальным языком, «провести переговоры, сведя риски к нулю».

Пока суд да дело, Гнатило куда-то отослал одного из дьяков. Тот вернулся через несколько минут, с порога взволновано крикнул:

– Нетути! Унесли, сныкали все барахлишко!

Дьяки, все как один, повернули головы к Мыре. Городской старшина оскалился, точно хорек:

– Значит, умысел! Почто унесли из ларя вещи свои? Где они? Бежать думали?

– Ну, это и вовсе зряшный спрос, – хохотнул домовой. – Хотели б бежать – давно б утекли. А где бугор наш – про то я говорить не стану. Али дыбой пригрозишь? Тебя тогда никакая длань не спасет…

Лицо Гнатилы свело, как от зубной боли. Пристукнув ладонью по столу так, что бумажные листы взвились в воздух, он крикнул:

– Десять дён даю итеру вашему на оклёмку! Пойдете на коне, что вас сюда привез, на «Гиблеце». Иных свободных коней у нас нету. Зубан, тебя назначаю старшим в сем походе. Возьмешь людей и припаса вдоволь. А до дня отъезда жить тебе, незнать, и воспитаннице твоей вместе с итером под одной кровлей – и под присмотром.

– Ну и славно, – кивнул незнать, прикрывая зевок рукой. – Я уж побоялся – до обеда решать будете. Пошли, девка, тута боле нам делать неча…

Осень мало-помалу вступала в свои права. К отъезду, что выпал на начало октября, облетели окрестные леса. Уже давно стояли ледяные утренники, над городищем темными лентами тянулись к югу бесконечные птичьи караваны. Они уносили лето – и надежду Тамары на хорошее, лучшее. Сидя в низком приделе лечебного покоя, ставшем для них едва ли не тюремной камерой, девушка сутки напролет смотрела в узкое окно-волокушу и ждала момента, когда они наконец покинут этот грязный, темный, дурной, невежественный город.

Поначалу она пыталась анализировать происходящее: «Городской старшина не решился казнить итера, оставив все решения неведомому князю, к которому мы и поедем в сопровождении двух десятков дружинников под началом самого дружинного головы Зубана Брекатило. Что за князь? Почему Можайск – стольный град? А куда делись Москва, Рязань, Смоленск, Тверь, Ярославль, Владимир? Хотя о каком-то „Володимирском посаде“ кто-то вроде упоминал… И про Смоленск было… Что же это за мир такой? Если он – не прошлое и не настоящее, получается – будущее? Нет, такого будущего быть не может. Значит, правы те ученые и фантасты, что утверждают, что существуют параллельные миры? Впрочем, главное не в этом. Главное – как отсюда выбраться?»

Тамара пыталась мыслить логически – чтобы найти выход, надо сперва понять, как они сюда попали. Но кто поможет, кто подскажет, если кругом беспросветное невежество, а теперь еще и откровенная враждебность? У дверей стража стоит, в туалет под присмотром ходить приходится. Одно радует – раненый, оказавшийся каким-то ужасным Итером, пошел на поправку. Антибиотик сделал свое дело, рана перестала гноиться, парень очнулся, начал есть и уже садился на топчане, придерживаясь за край исхудавшей рукой.

Когда он впервые открыл глаза и осознанно огляделся, Тамара спросила, как его зовут.

– Где я? – вопросом на вопрос ответил раненый.

– В городище Покровском, – пробасил сидевший поодаль Мыря. – Казнить, слыш-ко, тебя собирались, да вроде минула эта гроза. Теперя к князю поедем.

– Незнать! – охнул парень, потемнев лицом. – Убью!

– Успеешь! – ухмыльнулся домовой. – Время будет. А пока ответька, мил-друг: что ты за человек и пошто и мы с тобой в переплет попали?

Но раненый лишь плюнул в сторону, скрипнул зубами и отвернулся. Тамара укоризненно посмотрела на Мырю и попыталась разговорить парня – безуспешно. Посверкивая ненавидящими глазами из под повязки, тот молчал как рыба.

– Небось расшевелится, когда делом докажем, что не враги мы ему, – туманно сказал девушке незнать, но больше к раненому не ходил, сутки напролет просиживая в приделе, где резал из липовых колобашек ложки и звериные фигурки.

Еду затворникам носили из терема городского старшины. Однажды с котлом и караваем хлеба под мышкой явился Теребенька. Тамаре удалось коротко переговорить с ним. Служка заверил, что долг свой помнит и что вещи пленников лежат в ухоронке нетронутыми.

– Если сумеешь скрытно передать их нам перед отъездом – считай, отплатил ты за спасение свое, – сказала ему девушка. Теребенька просиял – чувствовалось, что его тяготило то положение, в которое он попал, но долг есть долг, и служка ходил, как хворью согнутый. Теперь же появилась возможность освободиться от тяжкой ноши.

– Все исполню – комар носа не подточит, – заверил Теребенька, прихватил пустую посуду, оставшуюся с прошлого раза, и был таков.

Назначенный Гнатилой срок приближался. Раненый поднялся и теперь молчаливой тенью слонялся по лечебному покою, волком зыркая на всякого входящего. Лишь однажды он спросил у Тамары, принесшей ему брусничный отвар:

– Снаряга моя где? Шибало? Тексты?

– Все цело, – шепотом ответила девушка, поразившись, что обитателю этого мира знакомо слово «тексты».

– Я спросил – где? – гоняя желваки по обтянутым пергаментной кожей челюстям, повторил парень.

– Где надо! – обозлилась Тамара. – Придет время – узнаешь. Думаешь, ты молчун, а мы вокруг скакать станем? Даже «спасибо» не сказал, а ведь я тебя с того света вытянула!

– Зачем? – с горечью сказал парень. – Чтоб Князевым катам отдать? Небось со всеми орать будешь от радости, когда мне руки-ноги рубить станут.

– Ну, знаешь ли… – Тамара сунула ему в руки крынку с отваром и, задохнувшись от возмущения, выскочила из лечебного покоя.

…Утро отъездного дня выдалось хмарным. Накрапывал мелкий, нудный дождь. Дружинный голова Зубан Брекатило лично явился за пленниками. Его сопровождало с десяток здоровенных – кровь с молоком – бойцов в полном вооружении.

– Пошли, что ли. Коня уже подняли, пора, – прогудел он в дверях. «Только бы Теребенька не подвел», – кусала губы Тамара, надевая поверх летника суконный охабень-однорядку. Мыря набросил на плечи шерстяную епанчу. Итера обрядили в старую ватную шуйку, расшитую по швам красными и зелеными шнурами, на голову поверх повязки нахлобучили дерюжный колпак.

У коновязи, окруженной низкими длинными сараями, толпился народ. Городской старшина явился в сопровождении дьяков и дружинников, посадский люд собрался вдоль путеводной плеши. Конь уже перестал быть грудой бревен, вновь обернувшись древесной повозкой. Пузырь, с помощью ворота притянутый к земле, почти не светился, Чуть колтыхаясь под легким ветерком. Парус лежал свернутым. Вокруг суетились работники коновязи, полуголые, несмотря на ледок, сковавший лужицы. От них валил пар.

– Ох и тяжкие чары на энтом коне лежат. – Мыря натянул лисий треух на самые глаза. – И первый раз вижу я, чтобы личеням такие сплетки подвластны были. Дарованные чары, надо ж…

– Смердунов кормить будут! – восторженно взвыл в толпе мальчишеский голос.

– Фу-ух, готовьтесь, братия, сейчас начнется, – прогудел за спиной Тамары один из дружинников. – Я это зловонье с детства не переношу.

– А ты ротом дыхай, – со смешком посоветовали ему. – Ротом оно не пахнет…

Путников подвели к коню. Поодаль коновязчики, забравшись на А-образную лестницу, рассупонивали туго стянутую горловину под брюхом пузыря. Несколько человек в кожаных запонах отворили двери ближайшего сарая, и оттуда шибануло навозным духом.

– Смердунов берегите! – заорал старшой над работниками, грозя кому-то кулаком. – Коли подавите – шкуру спущу!

Из пузыря под ноги коновязчикам посыпался какой-то мусор, а затем Тамара увидела толстых зверьков с лоснящимися тугими животами, беспомощно вываливающихся на землю. Они пищали, еле шевеля короткими лапками, и вертели безглазыми мордами, тычась во все стороны, как кутята.

Запах между тем сделался нестерпимым – к навозной вони примешалось амбре, издаваемое смердунами.

– Шлаки отгребай! – надрывался старшой. Отвесив не слишком расторопному работнику пинка, он повернулся к сараю: – Назьмо давай! Пора, а то застудим! Игаха! А ну, живее, дупло тебе раздери!

Мужики забегали, таская носилки и волокуши с навозом. Вилами и лопатами на длинных черенках его загружали прямо в пузырь, распихивая по боковинам.

– Хорош навозец-то! – принюхиваясь, одобрительно крякнул сутулый дьяк с лоснящимся плоским лицом. – Сласть просто. Сам бы ел. Надолго хватит…

Тамару едва не вырвало. Она уже давно воспользовалась советом неизвестного ей дружинника и «дыхала ротом», зажав нос пальцами, но навозный аромат был так силен, что слезились глаза. Хватаясь за плечо Мыри, девушка изо всех сил старалась не потерять сознание и поэтому не сразу поняла, что кто-то настойчиво дергает ее за откидной рукав охабня.

– Госпожа, я это, – зашептал в ухо ящеркой вывернувшийся из толпы Теребенька. – Все сполнил! Добро ваше в клети позадной лежит, по левой стороне, ежели к носу встать. Ветками закидано, сучьями закрыто.

– Как же ты сумел? – в нос спросила Тамара.

– Дык шуряк у меня в коновязах, – радостно похвалился Теребенька. – Он и изловчился.

– Хорошо, спасибо, – кивнула девушка.

– То исть свободен я? – изогнулся глаголем парень.

– Как ветер, – нашла в себе силы улыбнуться Тамара.

– Благодарю, госпожа, за добро ваше. Господину незнатю поклон земной. И вот чего еще: коли вам без пути плутать наскучило, ступайте в Каменный урман, к кликуше тамошней. Она все про все знает. Авось поможет. Ну, прощевайте…

И Теребенька исчез – будто его и не было.

Погрузка навоза закончилась. Работники на руках поднимали смердунов и запускали их в пузырь. По шерсти зверьков побежало знакомое радужное сияние. В стороне двое мужиков собирали вилы и лопаты.

– Не звякать, не звякать, руки переломаю! – ярился старшой. – В Калязинке вот так звякнули, одна искра – и цельное городище спалилось! Ну, всех подсадили? Затягивай!

Упершись в слеги, мужики принялись крутить ворот, стягивая горловину пузыря. За полупрозрачными стенками вспыхивали огоньки. Пузырь надувался, разбухал, рвался ввысь.

– Ветрило цепляй! – распоряжался старшой. – Коня к отправке! Эй, чистуны, плешь ослобоните!

– Грузись, братие! – скомандовал дружинникам Зубан. Тамару Подтолкнули к свисавшей с борта коня лестнице. Итер уже карабкался наверх, Мыря сопел позади. Городской старшина в стороне улыбался, о чем-то переговариваясь с дьяками.

Поднявшись на палубу, Тамара оглядела городище, людей внизу и облегченно вдохнула. Свежий ветер разогнал вонь, надул парус, зашумел кормовыми ветвями.

– Ну, Всеблагой Отец тебе в помощь, Зубан! – крикнул Гнатило. Толпа завопила, в воздух полетели шапки, рукавицы. Конь вздрогнул, заскрипел, чуть скособочился – и сдвинулся с места, постепенно набирая ход. Поплыли мимо крыши, башни, терема, стена со стражей – и Покровское городище осталось позади. Конь по широченному мосту миновал реку и пошел в подъем.

«Никогда по своей воле сюда не вернусь! – решила Тамара. – Как там сказал Теребенька? Каменный урман. Кликуша какая-то… Надо бы узнать, кто это».

Первый день пути прошел гладко. «Гиблец» бодро тянулся за высоко поднявшимся пузырем. Вокруг расстилались обжитые земли – пашни, покосы со стогами сена, деревни. Всюду ощущалось присутствие человека. Тамара видела то стадо, выгнанное на последнюю в этом году травку, то рыбаков с неводом на реке, то вереницу телег с дровами. Над крышами домов вились дымки, в рощах стучали топоры и вжикали пилы.

Вечером, когда солнце алым колесом укатилось в закатную дымку, окрасив небеса кровавым заревом, конь подъехал к заставе. Крепость, а точнее, острог – две квадратные низкие башни в кольце частокола – стерегла границу земель Покровского удела. Стояла застава на голой вершине скособоченного холма, наполовину съеденного оврагом. Путеводная плешь уходила дальше, в леса.