Текст книги "Пророк Темного мира"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Улиткой проползла томительная секунда, пошла вторая. Кощ сунул руку в мешок. «Где же оперативники?! – закусив губу, переживала девушка. – Он же сейчас возьмет ЭТО…»

Дальнейшее произошло настолько быстро, что вычленить какие-то конкретные моменты задержания чаровника Тамара не смогла бы при всем желании. Вот Кощ стоит, рука в мешке. А вот он уже летит на землю, бодигарды валяются поодаль и шорох Чука белой снежинкой мчится прочь. Вокруг суетится множество людей и нелюдей, свившихся в причудливый многорукий и многоголовый клубок.

– Взяли! – восторженно цокнул языком Мыря. – Ай, молодца! Теперь бы только не выскользнул. Он же как налим, гнида…

Домовой точно в воду глядел.

Кощ каким-то невероятным усилием вместе с пиджаком стряхнул с себя повисших на плечах оперативников. Оставшись в жилете, чаровник рысью отскочил в сторону, рванул с шеи галстук-бабочку. Украшавшие ее бриллианты ослепительными искрами сыпанули в разные стороны, превращаясь в глыбы льда, отливающие на неярком сентябрьском солнце зеленью.

– Ой! – вскрикнула Тамара. Водитель, дремавший за баранкой, поднял голову, оглядываясь.

– Что тут? А? Ах ты черт…

Последнее восклицание относилось к Кощу – тот, размахивая мешком и делая гигантские прыжки, мчался через пустырь прямо к их микроавтобусу. Вытащив пистолет, водитель распахнул дверцу. Одновременно с ним наружу полез отчаянно ругающийся Мыря.

Что случилось потом, Тамара не поняла. В памяти осталось только обезглавленное тело водителя, застывшее возле машины, красный луч, вылетевший из руки Мыри и вонзившийся в грудь Коща, а затем на нее навалилась тьма…

* * *

Весь день Бойша провел в заботах. Уходить из слободки он собрался ночной порой – днем одинокий путник с шибалом больно заметен. За Белой водой имелось у итера приметное одному ему местечко – островок на болотине. Идти туда, правда, хлопотно, урема кругом, бучила, что дышат злым духом, да тварей всяких окрест не счесть, ну зато на островке, что Бойша прозывал Лягухиным, никто его не найдет – и искать не станет.

Запасясь харчем, выменяв у жены слободского старшины Самарихи на пару скакуньих шкурок вязаную поддеву, разжившись у лудильщика Жихана горючей слезой, перед закатом отправился Бойша, как и обещал, к меднику – повечерять. Потом, в сумерках, перемахнет он городьбу за Охтиной избой и канет в лес – только его и видели.

«По чарке выпьем, закусим – и в путь», – неспешно шагая по слободке, размышлял Бойша. Тревожный свист караульщика с вышки толкнул его в спину, точно ветер. Сердце сразу взялось в разбег, лицу стало горячо. «Это по мою душу, – понял Бойша. – Незнать, тварь, выследил. Уходить надо».

Огромными прыжками итер понесся к городьбе. Изба медника, откуда доносилось звонкое постукивание молоточка, осталась в стороне. Перебросив мешок через городьбу, Бойша подпрыгнул, изогнулся, цепляясь носком сапога за отесанный верх заплотного бревна, подтянул тело вверх и, сдирая слой мха, наросший на острие, перевалился на внешнюю сторону. Спасительный лесок темнел совсем рядом. Но уже наладившись нырнуть в частый осинник, Бойша на мгновение замер, прислушиваясь к звукам, метавшимся над низинкой, – и остановился.

Он не мог просто так уйти, бросив жителей Шибякиной слободки на милость чистунов. Судя по крикам и звону клинков, у ворот на другой стороне городьбы уже шел бой. Это значило, что незнать привел большой отряд княжьих дружинников или, что еще хуже, сынов Всеблагого Отца, безжалостных и беспощадных. Они с ходу налетели на слободку, а раз так, стало быть, ждет поселение разор и смерть.

«Проберусь краем частокола и погляжу, – решился Бойша. – Если чего – вдарю из шибала. Коли мужики на городьбе упрутся, да я точно бить стану – авось отмашемся».

Все обернулось как нельзя хуже. По следу итера и впрямь пришли сыны Всеблагого, головорезы, каких поискать. Бойша опознал их издали по крупночешуйчатым кольчугам и особым, прямым мечам-палашам. Осыпав защитников слободки стрелами из больших, чужеземной работы, самострелов, поимщики двинулись на приступ. Пока одни пытались перемахнуть через заплот, несколько рослых воинов вырубали в леске бревнину для тарана.

Когда стесанный наобум комель ударил в затрещавшие створки, когда полетели через головы слобожан факелы и головни, Бойша выбрался на удобную для стрельбы позицию и изготовил шибало. Он собирался выцелить и первым делом положить незнатя, но того нигде не было видно. И тут рухнули в клубах пыли и дыма воротины. Сыны Всеблагого с воплями рванулись внутрь.

«Пропадай, моя головушка», – стиснул зубы итер и начал слать пчелу за пчелой в облитые кольчугами спины. Ветер, раздувший пожар в слободке, потянул дым верхом, застя глаза нападавшим. Бойше это не мешало – метавшиеся у ворот фигуры он видел отчетливо. Спрятаться за заплотом сынам не давали последние уцелевшие защитники, насмерть вставшие в воротном проеме, и итер стрелял, как по тетеревам, особо не заботясь, что враг спрячется – некуда ему прятаться.

Незнатя Бойша заприметил случайно – меняя ульи-магазины, вскинул голову, увидал на путеводной плеши идущего к слободке коня, а потом скользнул глазами ниже и вздрогнул. Псеглавец. Хуже плохого это. Умны, сильны, злы псеглавцы, первейшие слуги Человека-БезИмени. Такие не спустят и не отступят.

И еще: коли псеглавец сопровождал тех чистунов, что тексты несли, стало быть, ух как непростые это бумаги…

Оборотень крался через осинник, уверенный, что итер его не замечает. «Чаровать будет, – понял Бойша, перекладывая горячий ствол шибала на левую сторону. – Что ж, поглядим, кто из нас скорее да точнее…»

Незнать метнул свою сплетку первым, но опередил свинцовую пчелу на полвзмаха ресниц. Бойша хотел торжествующе вскрикнуть – но вместо этого заскрипел зубами от досады. Пчела краем задела незнатю руку, всего лишь сбив бросок. Сплетка полетела не в Бойшу, а по кривой на пылающую, объятую криками слободку. Полетела, развернулась – и потекла вниз, в земной ад гибнущего селения, угольная тьма.

«Черная небыть! – ахнул Бойша. – А там два с лишком десятка душ шибякинцев да сынов под четыре десятка. Всем конец. Распухнет небыть, всю низину зальет по маковки…»

И следом возникла другая, простая и ясная в своей очевидности мысль: «Бежать надо! Тексты уносить! Незнатю изничтожить их важнее, чем заполучить».

Рванулся итер через заросли, полез вверх по склону – прочь от черной небыти, прочь от смерти, но тут свистнуло меж ветвей, и он уперся грудью в незримую преграду.

– Погань незнацкая! – зверем оскалился Бойша, срывая шибало с плеча. – Л-ладно, гнидовин, давай померяемся, у кого жилы туже…

Дождевая вода была сладковатой на вкус и почему-то отдавала рыбой. Но Тамару это уже не волновало. После видения озаренной молниями опоры ЛЭП, превращенной неведомо кем в языческого идола, после истерики, случившийся с ней, девушка обессилела и дрожала то ли от холода, то ли от нервного потрясения.

Мыря собрал почти три ведра воды и теперь, дав напиться Тамаре и утолив жажду, развесил на ветках свою мокрую лопотину, щеголяя в одних сатиновых трусах до колен. Холод домовому был нипочем, Тамару же он заставил переодеться в сухое, притащив из трюма замшевые штаны, суконную куртку и подбитый коротким бурым мехом плащ. Откуда вещи, с кого их снял Мыря, Тамара не поинтересовалась. Молнии ли выжгли ей душу, дождь ли вымыл из нее что-то очень важное, человеческое, но девушка только вяло принюхалась к одежде – тухлятиной не пахнет – и переоделась, сунув домовому сырой ком на просушку.

– А ведь пава павой, лясимкая такая, – прищелкнул языком Мыря, окинув взглядом Тамару. – Порты особливо моднявы.

Девушка хотела улыбнуться в ответ на шутку домового, но не сумела выдавить из себя и подобия улыбки. Мыря покачал головой, сердито дернул себя за бороду и убрел с палубы.

Тучи разошлись, солнце поднялось к зениту; припекало. Местность окрест начала меняться. Угрюмые леса все чаще сменяли прозрачные, веселые перелески; открылись дали. Стайки молодых березок, выбегая к прогалине, щедро рассыпали вокруг себя золотые монетки листьев. «Осень, – поняла Тамара. – Как и у нас. Сентябрь. Бабье лето». И, словно в ответ на ее мысли, с высоты прилетел пульсирующий клик журавлиной стаи. Птицы летели косым клином и с палубы древесного корабля казались росчерком, ожившей «галочкой», небрежно поставленной кем-то на бледно-голубой странице небес.

А потом она увидела ежика. Тощий, взгорбивший колючки зверь выполз из зарослей лещины, принюхался, тыча узкой, неприятной мордой в траву, споро перебежал прогалину и канул в осиннике по другую сторону. И все бы ничего, да вот только размерами тот ежик был с добрую свинью…

Дважды за день корабль пересек вброд неширокие, спокойные речушки. Тамара, оправившись от утренних потрясений, попыталась разобраться в системе управления, дергая за палки и веревки, свисавшие с потолка в «рубке», как окрестила она носовое помещение судна, но больших успехов не достигла. Однажды ей вроде показалось, что скорость корабля увеличилась – отчаянно, навзрыд застонало дерево, скрипы и шорохи слились в общий, истошный визг, но тут прибежал взъерошенный Мыря и, сверкая глазами, велел «дурью не маяться».

– Везет нас эта телега – и пущай везет! Когда что-то работает – не лезь, боком выйдет! – сурово отчитал Тамару домовой. Девушка молча развела руками и поднялась на палубу. Мыря был прав, но безделье, голод и отсутствие информации, словно гири, пригибали к земле, и хотелось сбросить эту тяжесть, выпрямиться, снова стать сильной и уверенной в себе.

Перевалило за полдень, солнце покатилось к закату. Теперь оно било в глаза, бликуя на стеклах очков Тамары, и, чтобы посмотреть вперед по ходу корабля, приходилось козырьком приставлять ладонь ко лбу, закрываясь от слепящих лучей. Поэтому, а может, и из-за отсутствия привычки распознавать в этих мглистых, серо-коричневых, крапчатых каких-то далях приметы человеческого жилья, деревню Тамара заметила не сразу.

Небольшая, в полтора десятка домиков, она умостилась в тенистой низинке у подножия леса по левую руку от прогалины, по которой двигался древесный корабль. Домики окружала потемневшая городьба, выслав ближе к вершине холма сторожевую вышку, на которой сейчас бесновался, размахивая руками и что-то крича, бородатый человек с луком в руках.

Тамара крикнула Мырю, жадно всматриваясь в первое человеческое поселение, увиденное ею в этом странном месте. Домовой выбрался из трюма, вытирая о штаны испачканные липким руки.

– Трупаков-то зубачи, что в кормовом бучиле обретаются, подъели почти. Руки-ноги только остались, – буркнул он. – Чагось тут?

– Вон деревня! – едва не вывалившись за борт от возбуждения, крикнула Тамара и осеклась – караульщик на вышке вдруг выронил кривульку лука и полетел вниз. А из багряной кленовой рощи к запертым воротам деревни грязно-блескучей многопальчатой лапой метнулись люди, поблескивая зажатыми в руках длинными клинками.

– Эх ты! – вскрикнул Мыря, жадно вглядываясь в разворачивающийся перед ними штурм деревеньки. – Во попали мы, девка! Оне счас резаться начнут, а нам-то аккурат рядышком пройти придется. Вишь, дорога прямо краем по холму проложена. Кабы и нам не отгрести…

У Тамары все внутри похолодело. Она представила себе грязных бородатых мужчин с окровавленными мечами в руках, взбирающихся на палубу древесного корабля. Не нужно было гадать, что ждет ее, если это случится.

– Где кинжалы? – без голоса спросила она, неотрывно глядя, как нападавшие облепили ворота и городьбу, пытаясь с помощью лестниц перебраться через заплот сразу в нескольких местах.

– Ага, – сразу смекнул, что к чему, Мыря. – Я счас, принесу… И лестницу втяну.

От деревни доносился звон оружия. По верху частокола замелькали люди. Копьями, вилами, просто жердями они пытались оттолкнуть, сбросить лестницы, поразить карабкающихся по ним находчиков.

– Коли нормальная, личеньская деревня, мужиков тут десятка два будет. Приступщиков раза в два больше. Не сдюжат поселяне, – прокомментировал штурм вернувшийся Мыря. – Ежели подмоги не будет – хана всем.

У Тамары бешено колотилось сердце. Она сразу встала на сторону неведомых ей жителей прилесной деревеньки и теперь отчаянно переживала за них, скорбя, что ничем не может помочь этим несчастным.

Два клинка, принесенные домовым, девушка положила на палубу возле себя. Чем бы все это ни закончилось, как бы ни обернулось, живой она им не дастся – хватит, была уже заложницей, месяц потом в больнице провела. Мыря, похоже, размышлял сходным образом. Он вооружился топориком, за голенище валенка сунул пару ножей, а верный кистенек-гирьку повесил на пояс – чтобы всегда под рукой был.

Штурм между тем перешел в новую фазу. Не сумев одолеть частокол, находчики притащили с опушки корявое неокоренное бревно, видимо, наспех вырубленное в леске, и принялись бить им в ворота. В гуще столпившихся у городьбы людей вспыхнули факелы. Объятые пламенем палки взмыли в воздух, огненным дождем окропив деревню. Крытые соломой и дранкой кровли изб занялись быстро, и белесый дым поплыл над низиной, заволакивая побоище.

– Гляди-кось, ворота сбили! – воскликнул Мыря, кулаком пристукнув по бортовому стволу. – Ну все…

И тут над деревней гулко раскатился звук выстрела, а следом за ним – второй, третий…

– Стреляют, – прошептала Тамара.

– Приметный звук, – вслушиваясь, прищурился домовой. – Пулей бьет. Одиночными. Наш вроде патрон, но не фабричный. «Калаш»? «Сайга» мабуть?

– Откуда тут «Сайга»? – пожала плечами Тамара. – Пищаль какая-нибудь. Гаковница…

– Не, девка, это не пищаль. Я пищальный бой хорошо помню. Там как ахнет, да как откликнется – грачи с веток падали. А тут злой удар, короткий. Во, слышь, слышь? Тах-х, тах-х! С потягом, значит, ствол длинный. На эту… как ее? Знайперку похоже, во!

– Снайперскую винтовку. СВД, она без глушителя.

– Точно. – Мыря раздвинул бороду в щербатой улыбке. – Коли патронов хватит – должны отбиться. Пуля, она хуч и дура, но ежели верной рукой пущена… Это как с бабой – умеешь, дык всего добьесся.

Древесный корабль тем временем медленно, но верно вползал на косогор, намереваясь пройти краем подковообразного холма прямо по-над горящей деревней. Полыхало там теперь вовсю, запах гари ясно ощущался и на палубе. Что творилось между объятых огнем домов, разглядеть не было никакой возможности, но сквозь треск пожарища явственно доносились грубые крики, женский визг, собачий лай – и выстрелы. Тамара считала про себя – девятнадцать, двадцать…

Вдруг сизая дымная шапка, разметавшая космы над лесом, разом осела, прильнула к земле, а над деревней вспухла черная клякса, мгновенно распустившая сотни коротких щупальцев. Одиноко грохнул последний выстрел, и наступила неправдоподобная тишина. Исчезли все звуки – треск горящих домов, крики людей, звон оружия.

– Эх ты! Чары! – испуганно расширил глаза Мыря. – Чего столбом торчишь – никшни! Прячься!

Присев за борт, Тамара и домовой через щель между стволами борта продолжали наблюдать за гибелью деревни. То, что она погибла, не вызывало никаких сомнений – настолько чуждой всякой жизни была тьма, объявшая низинку. Уже не видно было ни городьбы, ни воротин, ни изб. Сторожевая вышка, оказавшаяся по колено в непроглядном озере, неожиданно подломилась, точно подрубленная, и беззвучно канула в аспидную мглу – как в бездну.

– Никогда допреж о таких чарах не слыхал, – бормотал Мыря. На лбу домового выступили крупные капли пота, в голосе слышалась Дрожь. – Он, чаровник-то, что створил такое, всех уравнял. Мертвое место тут теперь. И чернь эта, она надолго – я чую. Ох, надо бы нам ходу давать, ну как зацепит… Вишь, лес мрет?

Тамара видела. Тьма, на поверхности которой не было ни отблеска света, медленно расползалась в стороны, и там, где она лизнула корни деревьев, водопадом осыпались в черноту желто-красные листья, а следом немо рушились и стволы. К тому моменту как их корабль взобрался на самый верх холма, овальное пятно, темневшее прямо под ними, поглотило все – и живое, и неживое.

– Оно дальше не поползет? – громким шепотом спросила девушка.

– Ный его знает, – хрипло ответил ей Мыря. – Нам другая забота счас – кабы на чаровника не нарваться. Он, хибарник, должон тута бродить. И беда – не чую я его. Знать, сокрылся, убивец.

Грузно переваливаясь на травянистых ухабах, корабль полз и полз по своему невесть кем выверенному пути. Он прошел больше половины холмистой подковы, и теперь смотреть вниз стало легче – закатное солнце светило в правый борт, вызолотив темные дали на востоке, там, где они были нынешним утром.

Тамара, поднявшись с колен, перевесилась через борт. От высоты у нее захватило дух. Многометровый корабль, а прямо под ним – почти отвесный склон, заросший мелким березняком. Еще ниже, там, где черная мгла подступила к изножью холма, в зарослях дикой сирени и черноплодки девушка заметила какое-то шевеление.

– Куда ты?! – зашипел Мыря, пытаясь сдернуть Тамару на палубу. – Заметит!

– Человек! Человек внизу! – ответила она. – Сам смотри!

Домовой подпрыгнул, лег грудью на ствол борта и поглядел туда, где трещал ломкими ветками неизвестный. Вот он проломился сквозь мелколесье и вывалился на небольшую полянку. Тамара вскрикнула – у человека была собачья остроухая голова!

– Перевертыш! – ахнул Мыря. – Незнать! Так вот оно что…

Договорить он не успел – из сохранившего листву куста бузины в нескольких шагах от псеглавца выполз, опираясь на локти, мужчина с окровавленной головой. Оборотень глухо заворчал, припав брюхом к жухлой траве. Он готовился прыгнуть, и дико было видеть Тамаре, как задние лапы незнатя, облаченные в зеленые штаны, не по-человечьи вывернулись, упираясь когтистыми ступнями в землю.

Раненый что-то крикнул и потянул из зарослей длинноствольное ружье. Его противник понял, что медлить нельзя, и прыгнул, оскалив длинные клыки. Ударил выстрел, голубоватое облачко дыма поплыло над ветвями. То ли человек промахнулся, то ли незнать оказался живучим, но пуля его не остановила. Псеглавец набросился на раненого, торжествующе завывая.

– Сделай что-нибудь! – Тамара повернула к домовому красное злое лицо. – Он же его убьет!

– С ума спятила! – рыкнул Мыря. – Ты видала, что с деревней сталось?! Хочешь, чтобы и нас так же?..

Но мужчина внизу справился и без посторонней помощи. Невероятным усилием сбросив с себя псеглавца, он сжал в руках свое оружие и, точно копьем, узким прикладом ударил незнатя в грудь. Тот отшатнулся, подсек лапы о трухлявый поваленный стволик и спиной вперед упал в черный мрак. Короткий отчаянный взлай – и вновь тишина объяла мир. Человек обессиленно выронил ружье и уткнулся лицом в землю.

– Лестницу давай! – распорядилась Тамара, не глядя на домового.

– И не подумаю, – невозмутимо ответил Мыря. – Сама посуди – мало ли кто этот парняга? Можа, он первейший в здешнем крае злодей…

– Лестницу давай!! – завизжала Тамара, сдирая очки с лица. – Живо! Мы его спасем, понял?!

– Понял, понял… Вожжа тебе под хвост попала, что ль? – проворчал в бороду домовой, устремляясь к свернутой в моток лестнице.

…Раненый мужчина – да не мужчина, парень, молодой, лет двадцати четырех – двадцати пяти, не больше – оказался неожиданно тяжелым. Тамара прокляла все на свете, вместе с домовым волоча его по крутому склону наверх, к удаляющемуся кораблю. Но поднять безжизненное, залитое кровью тело на гребень холма – это лишь половина дела. Предстояло еще каким-то образом доставить раненого на палубу. Времени на раздумья – как это сделать – не было вовсе. Древесный корабль уходил на запад, а из парня уходила жизнь. Он уже почти не дышал, многочисленные раны кровоточили, руки похолодели, испачканный сажей нос заострился…

– Надо было перевязать его там, внизу! – задыхаясь, крикнула домовому Тамара.

– Успеется, – отмахнулся тот. – Жилы не задеты. Давай, рассупонивайся. Мне ремень нужон – буду его к лестнице вязать.

Поколебавшись секунду, Тамара проворно вытянула из прорезей в замше чужой сыромятный ремешок с бронзовой пряжкой, подала Мыре. Домовой тем временем снял свой ремень и споро примотал раненого к веревочным ступенькам.

– Давай, наверх лезем! – распорядился он и первым принялся карабкаться на борт корабля. Тамара сняла штаны – все равно без ремня они не держались, – обвязала вокруг шеи и единым махом взлетела следом за домовым, нимало не задумываясь о том, как она выглядит на качающейся лестнице, оставшись в узеньких трусиках танга.

Но самое сложное ждало их впереди. Начав втягивать парня, и Тамара, и Мыря скоро поняли – не осилить. Никак. Слишком неподъемный груз висел внизу, слишком мало сил было у девушки, а домовой в одиночку не мог справиться с такой тяжестью.

– Блок… нужен… – с трудом глотая раскрытым ртом воздух после нескольких бесплодных попыток, выкашляла из себя слова Тамара.

– Блок, говоришь? – прищурился Мыря. – Вяз – дерево мылкое… Ну-ка попробуем…

И, схватив топорик, он принялся с остервенением рубить ствол, через который была перекинута лестница. Древесный корабль завыл, затрещал ветками, словно живой, гневаясь на незнатя, но тот не останавливался. Стесав кору, домовой сделал несколько глубоких засек, аккуратно снял белую щепу, подчистил образовавшуюся выемку, провел по ней корявым пальцем.

– Мокро. Давай лестницу сдвигать. Со смазкой оно веселее пойдет.

Веселее – не веселее, но дело и впрямь пошло. Но каких сил стоило Тамаре, да и Мыре, втащить бесчувственное тело на корабль! Упираясь плечами в просмоленные выбленки лестницы, они уподобились тягловым животным, шаг за шагом втягивая непосильную ношу. Багровый от натуги домовой ругался сквозь зубы, брызгая слюной. Тамаре казалось, что вся она превратилась в туго натянутую струну, которая вот-вот не выдержит – лопнет, и тогда… Что будет тогда, девушка старалась не думать. А потом ушли и мысли, и чувства. Мыча что-то нечленораздельное, скользя каблуками по переплетенным ветвям палубы, она мечтала лишь об одном – чтобы все это когда-нибудь закончилось.

И это произошло. Перевалив нелепо дергающего руками парня через борт, Мыря и Тамара рухнули рядом с ним. Домовой дышал с таким звуком, точно у него в груди бурлил ручей, Тамара смотрела на него – и не видела. Красная муть плавала перед глазами, в ушах звенело.

– Вс… вставай! – прорычал Мыря. – Отвязывай его! Ж-ж…живее! Мне еще ствол евоный… ох, лышенько… ствол поднять надоть!

Тамара думала, что не сможет не то что встать – даже пошевелиться, но в голосе домового лязгнул металл, и она, удивляясь сама себе, подползла на четвереньках к раненому и непослушными пальцами начала распутывать ремни.

Мыря обернулся быстро.

– Одному чисто удовольствие по веревкам энтим лазать, – жмурясь, сообщил он Тамаре, свалив на палубу ружье и отороченный мехом кожаный рюкзак, подобранный в зарослях. – Бежать только пришлось – далеко ушкандыбала наша тарантайка.

Улыбнувшись запекшимися губами, Тамара вернулась к раненому. Пока Мыря отсутствовал, она раздела его, как смогла, промыла раны на теле и глубокую ссадину на голове дождевой водой и теперь перевязывала парня, пустив на бинты свою просохшую батистовую блузку.

– Эх, да кто ж так… – нахмурился домовой, увидев ее старания. – Ну-ка дай! Широко рубаху-то распустила. И замотала туго. А вот тут вообще не надо ничего. Это тьфу, царапина, само заживет. Вот, на брюхе прореха – это да. И на плече – вишь, глубокая какая? Кровь нутряная идет… А на башке чегось? У-у-у, худо. Эх, боюсь, девка, не выдюжит парень. Черва под кожей, сырь земная. Колом али топором ему звезданули – как еще в сознании-то был? Гной тут пойдет, жар начнется, антонов огонь потом – и все, каюк. Я ранетых на своем веку перевидал тыщи. Зря упирались…

– И ничего не зря! – вскочила Тамара, топнула ногой. – Ты ж незнать! Чары примени! Травки какие-нибудь вспомни.

– Боюся я, – простодушно признался Мыря и тут же поправился: – Ну, не то чтобы – а опасаюсь. Тут дела такие творятся, что только чаровать начнешь – враз на заметке окажешься.

– У кого?

– У набольших здешних. Не, девка, нам до поры тишиться надоть. Да и не знаю я ни травок особых, ни сплеток целебных, чай не бабка-золотуха. Так, по краю чегось… Подорожник там, мать-и-мачеха, брусничный лист, зверобой, матрешка, кровохлебка…

– Вот и давай, пока светло еще, – немедленно отозвалась Тамара.

– Да что я, мартына хвостатая – цельный день по веревкам скакать? – огрызнулся домовой, но послушно полез вниз.

Обиходив раненого, Тамара попыталась напоить его, но парень упрямо стискивал крепкие белые зубы и вода бесполезно текла по заросшим соломенной щетиной щекам. В себя он так и не пришел, однако дышать стал чаще, ровнее, и мертвенная бледность, затопившая было лицо, схлынула, смягчив линию губ и высокие скулы.

«Покой ему нужен, – догадалась Тамара. – У него черепно-мозговая, наверняка сотрясение. Первая помощь в этом случае… О Господи, все из головы повылетало! Ликвор… Это жидкость, в которой находится мозг. Кровянистые выделения из носа и ушей… нет, это при повреждении основания черепа. Ни черта не помню!»

Рассердившись на себя, девушка прикрыла лицо раненого последним оставшимся обрывком блузки, чтобы солнце не светило тому в глаза, и принялась надевать штаны – до этого просто времени не нашлось, – вполголоса ругая свою забывчивость.

Ночь выдалась тревожная, бессонная.

Осталась далеко за кормой несчастная деревня, поглощенная колдовским мраком. Окрест лежали пустынные земли, перевитые петлями речушек. По желтым спинам пригорков носились какие-то крупные рогатые животные, но ни Тамара, ни Мыря не смогли определить, какие именно. Однажды путь древесному кораблю пересекла вполне обычная проселочная дорога – вытертые до глины колеи, трава по обочинам. Еще видели путники в стороне развалины – серые, объеденные ветрами да дождями стены, утонувшие в зарослях крапивы.

Было тепло, душно. Похлопывал под порывами верхового чаровного ветра парус, пищали в зарослях на корме проворные зубачи. За день они полностью очистили трюмы, подъев всех мертвецов.

– Оно и ладно. Видать, в заводе тут такое, – легко согласился с таким положением вещей Мыря, но Тамару передернуло от одной только мысли, что и ее тело, случись что, вот так же просто сожрут безо всякого погребения.

Едва отполыхал закат, как в темнеющем небе закружили стаи птиц. Взошла бледная, криволикая луна. Высыпали звезды.

– Спать в очередь будем, – предложил Мыря. Тамара молча кивнула – сил на разговоры не осталось. Домовой сел у борта, подтянул к себе охапку набранной накануне травы, взялся сортировать ее и раскладывать на кучки.

Но едва Тамара уронила голову на свернугый кожух домового, как очнулся раненый. Он выгнулся дугой, скребя ногами по палубе, закричал страшно и яростно. В неровном, сполошном свете пузыря, висящего над кораблем, лицо парня казалось черным, глаза закатились. Сильными руками он драл повязки на ранах, выкрикивал несвязные слова, выл, рычал.

– Держи его! – заорал Мыря, всем телом наваливаясь на бьющегося в припадке человека. Тамара вскочила, обхватила ноги парня. – Вязать его надо, иначе сам себя искалечит. – Домовой крабом повис на дергающемся теле раненого. – В мешке его пошарь, может, там веревка сыщется.

Веревка действительно нашлась. Целый моток волосатого шнура хранился в боковом кармане рюкзака. Спеленав парня, путники растерянно уставились друг на друга. У раненого пошла изо рта пена, затылок колотился о ветви палубы.

– Во как лихоманка его скрутила, – вздохнул Мыря. – Огонь нужен. Отпаивать будем, теплым, личеньим питьем – чтобы тело вспомнило, что живо оно. Вытряхай мешок, карманы обшарь, а я сучьев нарублю.

Подхватив топорик, домовой убежал на корму, и вскоре оттуда послышался стук и треск. Древесный корабль снова недовольно затрещал, палуба заходила ходуном. Парень перестал биться, лежал неподвижно, лишь широкая грудь, покрытая кровавыми пятнами, проступившими сквозь повязки, мерно поднималась и опускалась. Тамара опростала рюкзак, разгребла горой высыпавшиеся вещи, отыскивая спички, зажигалку или какое-нибудь приспособление для добычи огня. Ничего не обнаружив, девушка взялась за одежду раненого. Плоская зажигалка, вполне современная, бензиновая, нашлась в нагрудном кармане стеганой вытертой куртки. Крутанув колесико, Тамара обрадованно улыбнулась – горит! Правда, пахло от зажигалки не бензином, а какой-то сивухой, ну да когда надо огня добыть, тут уж не до парфюмерных изысков.

Притопал Мыря, свалил у борта охапку дров, выругался:

– Ный его возьми, ветки здеся как каменные!

Костер развели в одном из опустевших ведер, пробив в стенках дырки для тяги. Сверху домовой приспособил котелок, сокрушенно покачал головой над остатками воды, но скупиться не стал – налил щедро. Сунув в котелок пучки листьев подорожника и пустырника, он сел рядом с импровизированным очагом, взлохматил бороду.

– Не знаю, поможет ли… Дохтор ему нужен, хороший. И больница, где машины всякие с проводами. Вишь, как било человека…

Тамара молча кивнула – а что говорить, если и так все ясно? Чтобы как-то занять себя, девушка взялась разбирать веши раненого. Ей сразу бросилось в глаза, что хозяин кожаного рюкзака – человек бывалый и опытный. В его скарбе не было ничего лишнего. Тут обнаружилась еда – узелок с сухарями, завернутый в промасленную бумагу кусок сала, пяток вареных яиц, три вяленые рыбы – самые обыкновенные подлещики, – берестяной туесок с толченой картошкой, сдобренной подсолнечным маслом, долбленая коробочка с солью и старая, потертая серебряная фляжка, наполненная самогоном.

Одежда была сложена аккуратно: две пары шерстяных чулок, толстый вязаный свитер, меховые рукавицы, странная войлочная шапка, более всего похожая на капюшон, отстегнутый от куртки. Тамара более всего обрадовалась отрезу льняного полотна метра полтора на полтора – будет из чего нарезать новых бинтов. Среди вещей девушка наткнулась на завернутое в мешковину медное складное банджо с причудливыми прорезями на барабане.

Отдельно лежало оружие – нож в деревянных ножнах, кожаная трубка с порохом, коробочка с разнокалиберными гильзами, завернутые в обрывок кожи капсюли, слиток свинца, какие-то металлические инструменты, видимо, предназначенные для отливки пуль, пара медных пустых магазинов, квадратных, перевязанных бечевкой, и брезентовый подсумок с десятком необычных патронов. На вид это были автоматные патроны калибра 7,62 для АК.М, но свинцовые пули, короткие, с тупыми оголовками, явно сработали в кустарных условиях.

Боеприпасы напомнили Тамаре об оружии парня. Мыря приволок это странное ружье вместе с мешком, и оно так и валялось в самом носу судна. Девушка подняла ружье и удивленно вскрикнула.