Текст книги "Слуги Карающего Огня"

Автор книги: Сергей Волков

– Когда завтра гости дорогие в путь собираются? – улыбнувшись, спросил Корч, одновременно делая кому-то в глубине горницы знак рукой.

Луня тут же про себя обозвался моховым пнем. Ведь чуть не забыл о поручении Шыка, была бы потом, утром, от волхва выволочка, когда б проспали!

– Э-э, дяденька, я ж за тем и пришел! Затемно мы тронемся, Шык и просил тебя стукнуть нам в дверь, чтобы не проспали, значит. И эта…

Что «эта» – Луня сказать не успел, а просто так и застыл с окрытым ртом – к столу легкой походкой, крутя кожаным подолом сарафана вокруг стройных бедер, подошла стриженная Хозяева внучка, принесла вторую чарку и ендовушку с медом – для него, Луни…

Корч только глянул на парня, усмехнулся в пышные седые усы, и солидно пробасил:

– Гость дорогой, не откажи отведать угощения – меда травяного, не на хмель, на здоровие и крепкий сон?

Луня судорожно сглотнул, а перед глазами стояло точеное лицо, глубокие, чем-то неуловимо напоминающие Гамаюновы, глаза, озорная усмешка, тонкая длиная шея…

– Я… Я с удовольствием… приму… Хозяина… уважаемого предложение… – только и смог вымямлить Луня, коряво и косноязычно, чувствуя при этом, как щеки его заливает макового цвета румянец.

– Ок-коё-я! – смешно сморщившись и улыбнувшись, вдруг сказала стриженая, поставила на стол посуду и так же быстро и стремительно исчезла среди гостей.

Луня повернулся к Корчу:

– А что такое… «окоя»?

Хозяин, лучащийся улыбкой, словно масляный блин, налил Луне в чарку густого, золотистого меду:

– «Ок-коёя», по-гремски, значит дитенок моржа, морженок!

– Как – по-гремски? – опешил Луня.

– Мать ее, Свирга – гремка, жена среднего моего, Груя. – спокойно кивнул Корч, поднимая чарку: – Невеста растет! Мастью-то она не в мать, да и не в отца, а в мою жонку, в бабку, стало быть, свою, Мрану. Мрана из далеких мест, что за цоговыми горами, там, в глухих чащобах, живет народ кёльт, пелагами их еще зовут. Вот Руна…

– Ее Руна зовут? – перебил Корча Луня, не очень-то почтительно. Тот только кивнул, продолжая неспешно разъяснять:

– Руна! Имя-то тоже гремское, мать настояла, хочу, говорит, чтобы дочь в честь бабки моей звали, наш обычай так велит! Так вот, имя-то гремское, а статью она – вылитая кёльт-пелагска! Ты мед-то пей, вой Луня. Знаю я твои мысли, знаю, ты уж не серчай на старика. Руна доброй хозяйкой будет… Только вот еще какая заковырка… Шык, он просил меня… Ну, чтобы тебе, пока вы гостите у меня, бабы, одним словом, на глаза не попадались… Блюдет он тебя, считает, что Ладин дар навредит, с пути тебя собьет. Ты уж не говори ему ничего, хорошо? А с Руной я поговорю, она по-родски-то через пень в колоду, выспрошу у нее, как ты ей.

– Да ясно, как… – выдавил Луня: – «Окоя». Сосунок, значит…

– Э, не скажи! – Корч посерьезнел: – Морж у гремов в чести, зело могуч он, поболе медведя-Влеса будет, да вдвое, пожалуй! А что до того, что не взрослым зверем она тебя назвала, так ведь и то сказать взаправду, тебе лет сколько?

– Десяток, половина и годок еще… – буркнул Луня.

– Ну вот, она на две зимы тебя старше, а девки в этих годах, знаешь, зело вредные…

– Знаю… – угрюмо прошептал Луня.

– Э! – наконец заподозрил неладное Корч: – Чего с тобой, парень? Тебя, как она ушла, прямо-таки как обухом ошарашили?

– Она… гремка… Мою мать убили гремы… – тихо и просто ответил Луня: – Спасибо за угощение, добрый Хозяин, пойду я, пора, Шык уже заждался.

Луня встал, отодвинув недопитую чарку, вылез из-за стола и пошел прочь.

– Э, да погоди ты! – Корч догнал Луню, схватил за руку: – Ты погоди кручинится-то, парень! Груй-то мой, он-то ведь род, по отцу! И она – родка, выходит! Ну, чего ты?

– Не знаю… – прошипел Луня. У него на глазах навернулись слезы – слезы бессилия и стыда, непонятно от чего. Голова туманилась, безумно захотелось спать…

Луня поднялся наверх, вошел в комнату, без удивления обнаружил, что Шык куда-то вышел, рухнул на свою кровать, как подкошенный, и тут же уснул.

А Шык, стоя шагах в десяти от двери в комнату родов, на галерее, проводил вошедшего Луню взглядом, быстро прошептал в ладонь слова, что снимали с ученика Обидный наговор, потом нашел в горнице мелькающую то тут, то там внучку Корча и долго смотрел на нее, словно хотел разглядеть в стриженой девушке что-то такое, что иным увидеть не дано…

* * *

Спал Луня плохо. Всю ночь снились ему какие-то мерзкие, бородатые рожи, и рожи эти шептали, шипели, выли не в уши даже, а в самую Лунину душу: «Гремка она, гремка! Родня убийц! Гремка! Не позорь род, не позорь!».

С тем и проснулся смурной и разбитый Луня в полной темноте от стука в дверь. Утро, пора!

Шык тронул поднявшегося Луню за плечо:

– Давай-ка тишком, парень! Бери вещи.

Спустились, стараясь не скрипеть ступенями, вниз, в горницу. Корч, позевывая, осторожно отворил дверь, и роды вышли во двор, на зябкий утрений холод.

Сын Корча, здоровый, бородатый мужик, должно быть, тот самый Груй, отец Руны, уже выводил из сарая арпаков.

– Ну, родич, прощевай! – поклонился Шык Хозяину: – Благи дарю тебе за постой, за еду и отдых! Обратно будем ехать, думаю, скоро, жди, мимо не проедем. Лиха не насылайте, будьте здравы!

Корч поклонился в ответ, сделал было шаг к Луне, словно собирался что-то сказать, но волхв властно толкнул ученика к коню:

– Пора! В седло!

Луня, уже выезжая за ворота, оглянулся на стоящих во дворе хозяев, махнул рукой. Корч с сыном помахали в ответ, и все, на том и растались…

Глава седьмая
Перевал

Арпаки, отдохнувшие и порезвевшие, бодро зарысили по Ходу на восход. В неясном утреннем сумраке, туманном и знобком, проплыла мимо скала с начертанным «Словом» и Чертежом, потом потянулись слева и справа от дороги глинистые увалы, поросшие кустами и соснами. Постепенно светало…

Путники не разговаривали, молча горячили коней. Хотелось спать, и даже утренний холодок не мог выбить из Луни ночного морока. «Гремка она, гремка!».

Туман мало-помалу расползался сизыми космами, впереди засерели склоны Серединного хребта. Ход пошел вверх, петляя между высокими холмами, уже не гладколобыми, а оскалившимися пиками скал.

Солнце ударило в глаза, когда преодолели узкую ложбину между скал и выехали на каменистый склон одного из холмов. Луня огляделся и невольно залюбовался открывшийся красотой. Могучие горы, сине-фиолетовые, покрытые розовыми в восходных лучах ледниками, вставали впереди, застилая полнеба. Грозно дыбились скалы, по колено в тающем тумане. Шумела справа внизу бурливая речка, пенясь на перекатах. Зеленоглавые сосны казались стражами в пышных головных уборах, а высоко-высоко в ярко-голубом небе парили орлы.

Дома, на родине, Луня тоже часто любовался красой земли, красой лесов, озер, ручьев, лугов и перелесков, но там краса была другая, мягкая, добрая, своя, привычная.

Здесь же, в западных отрогах Серединного, Луня впервые увидел всю грозную мощь Матери-Земли, мощь первозданную, чисту и светлую, как глоток воды из родника. Увидел – и полюбил, потянулся душой к здешним местам. Захотелось остаться тут, построить дом на берегу реки, бродить по окрестным скалам, охотится и ловить рыбу, пасти коз и овец…

Неожиданно Луня понял, что уже без неприязни и гнева думает о том, что матерью Руны была гремка. «Что за наваждение на меня вчера нашло? Подумаешь, мать-гремка! По отцу-то она родка, Корч правильно сказал! Что ж это я? Не иначе, глаза мне дрянь какая-то застила… Эх, дурень, дурень, Прах меня побери! А как она меня назвала… Окоёя… Моржонок, стало быть. Если Корч правду сказал, если у гремов моржи эти самые в чести, то выходит, не подшутить, а похвалить хотела меня Руна. Все одно что по-нашему парня медвежонком назвать! А я то… Дурило, тьфу!».

Невеселые мысли едва не стоили Луне жизни – замешкавшись на краю крутого откоса, покрытого острыми камнями, он еле-еле успел направить арпка в сторону, а то переломали бы и конь, и человек себе все кости.

– Лунька, не зевай! За дорогой следи, здесь тебе не полье, костей не соберешь! – крикнул уехавший вперед Шык, и Луня, пристыженный замечанием, отбросил посторонние мысли и начал «не зевать».

К полудню путники въехали в широкую, поднимающуюся к востоку, к горам, долину, по дну которой бежал быстрый ручей. Ход шел вдоль берега, усыпанного валунами, и вел прямо на верх, в горы, а казалось – на самое небо.

– Дяденька, а как же там, дальше? – удивленно спросил Луня у волхва, указывая рукой на уходящую в поднебесье ленточку Хода.

– Страшно? – усмехнулся Шык: – Не робей, проедем! Там дорога выше облаков поднимается, и вкруг горы идет. Гора эта завется Тучей, Буршей, по-арски. Ход полгоры окружает, и выводит к Перевалу. Отсюда его не видать, гора мешает. Там, наверху, особо осторожным надо быть – справа пропасть будет, слева – стена каменная, чуть замешкаешься, и птицей станешь, до-о-олго лететь придется! Давай-ка перекусим, что Род послал, а Корч в котомки напихал, и поторопимся – к ночи нам Буршу объехать надо, чтобы на заставе у Перевала заночевать.

Путники выбрали место у большого, плоского камня, привязали коней, чтобы не переломали ноги, бродя по окрестным валунам, разложили снедь и занялись едой. Луня, быстро покончив с жирной копченой уткой, спустился, ковыляя и оступаясь на каждом шагу, по валунам к ручью – найти пару горстей песка да оттереть жирные руки. И только он присел на корточки над ледяной водой, как сзади раздался крик!

Стермглав взбежав по скользким камням наверх, Луня увидел волхва, завалившегося на плоский камень, который служил путникам обеденным столом. Глаза Шыка закатились так, что были видны одни лишь белки, на губах пузырилась пена.

Луня в ужасе огляделся, ища, откуда пришла беда, и заметил ускользающее в каменную расщелину длинное, узкое черно-крапчатое тело змеи! Волхв был ужален, и тварь, совершившая такое, наверняка сильно ядовита, иначе сознание не так скоро покинуло бы тело Шыка.

Ужален-то ужален, но куда? Луня, понимая, что каждый миг промедления приближает Шыка к дверям смерти, принялся проворно снимать поршни и раскручивать обмотки онучей. Так, на левой ноге все чисто, а на правой… Есть! На щиколотке виднелись два маленьких темных пятнышка, следы змеючих зубов. Что же делать дальше?

Калить нож и вырезать место укуса уже поздно. Остается одно… Луня припал к ранке ртом, изо всех сил втягивая в себя отравленную кровь и часто сплевывая на серые камни тягучую, желто-красную слюну.

Нет, поздно, слишком поздно! Нога волхва уже начала синеть и пухнуть на глазах – яд пошел по венам, отравляя все тело. Значит, остаются только чары, а Луня, как на беду, плохо помнил змеючий заговор… Ну да сидеть сиднем и глядеть, как душа Шыка отправляется в Маровы чертоги, тоже не след. И Луня решил попытать счастья.

Первым делом он выволок из котомки волхва кусочек оленего рога, ударом камня отколол кусочек, растер, раздробил в порошек и присыпал ранку на ноге. Теперь слова. Луня раскинул руки, выпрямился, запрокинул голову и заголосил, завыл древний заговор так, как запомнил он его, услыхав давным-давно, еще дитенком:

– На Бор-дуб, на липовый куст, слово мое, лети, сучьев не тронь, листьев не колохни, к корням упади, в землю уйди, в гнездо змиючье, к матке-ползюке, черной гадюке Караве приди!

Ты, змиюка Карава, возми свое жало из рода Шыка, отбери недуги, оживи ноги, осили руки, верни душу, открой глаза, отвори уста! А коли не возьмешь жало, слово мое вынет ножи острые, возмет топоры тяжелые, кости твои поломает, глаза выколет, в пыль-ковыль сотрет, по ветру развеет, и будешь ты летать ветром-прахом, в нору свою не вернешься, пылью дорожной обернешься!

С этого часа, с этой поры всякая змиина, змийка и змиючка, будь бездвижна, бездыханна до того, как Карава не возмет свое жало! Слово мое крепко, в сей век, в сей час, и пересилить его никто не сможет!

Луня закончил заговор, и тяжело дыша, весь мокрый от пота и пережитого напряжения, уставился на волхва, ожидая, подействуют ли чары. Время шло, Шык становился все бледнее и бледнее, дыхание из его груди рвалось с сиплым стоном, губы обметало серой пленкой, а распухшая, синяя нога стала толщиной с древесный ствол.

Но вот что-то произошло, словно спустила тетива туго натянутого лука. Тело волхва выгнулось дугой, он застонал, заскрежетал зубами, и вдруг начал кидаться из стороны в сторону, нелепо взмахивая руками, колотя им о камни.

Луня едва успел прижать костистое тело Шыка к земле, а не то волхв разбил бы себе голову об острые края каменных осколков. Постепенно Шык начал затихать, но это была не смерть – Луня видел, как порозовело лицо, как закрылись в покое глаза, спрятав мутные выкаченные белки, опала, перестала пузырится пена на губах, и так же стремительно, как и появилась, начала спадать опухоль на ноге. Заговор подействовал!

Наконец Шык совсем успокоился, тело его расслабилось, судороги и корчи прекратились. Луня отпустил волхва, подложил ему под голову свернутый плащ, и склонился над ранкой на ноге. И вот чудо – из ранки показались, а потом и вовсе вышли и упали на камни два небольших, коричневых змеючих зуба!

«Что ж это за змея такая, что оставляяет свои зубы в человеке?!», – в смятении подумал Луня, осторожно, с опаской подхватил мерзкие клычки кончиком кинжала и завернул в полоску толстой кабаней кожи. Потом, когда волхв очнется, надо будет показать ему эти трофеи.

Но Шык и не думал приходить в себя. Он по прежнему лежал на камнях подле плоского валуна, и казался глубоко спящим. Луня послушал дыхание, припал ухом к груди – все нормально, волхв жив! Однако сколько Луня не тормошил учителя, сколько не пытался открыть ему глаза, ничего не помогало – Шык оставался без памяти, а воззвать к душе волхва Луня не мог, он просто не знал, как это сделать.

– Дяденька! – наконец в отчаянии крикнул Луня: – Чего ж ты меня покинул! Я ж делать-то чего, не знаю! Как же мы теперя? Ведь и нава одолели, и корьев, и лешью, и этих… беров поганых! А тут змеюка подколодная… Дяденька!

Шык не отзывался. Луня сел на камень и задумался. Вокруг в величавом молчании застыли исполинские громады гор, над камнями, нагретыми еще ярким, не смотря на осень, солнцем, колыхалась сонное марево, где-то в поднебесной вышине перекликались птицы… Неужели же их путь, начатый так далеко отсюда, закончится вот здесь, у большого плоского камня, в полуднях езды от арской заставы, совсем на пороге Загорья? Ну уж нет!

«И мертвого дотащу! А спящего – тем более!», – решил Луня: «Вед этот арский, он чародей зело могучий, авось спасет волхва, вытянет Шыка из дремотного омута! Ну давай, Луня, твой черед деяния совершать!».

Луня решительно встал и направился к коням. Связав пару арпаков толстыми кожаными ремными бок о бок, так, чтобы между ними осталось в локоть свободного расстояния, Луня настелил сверху пару дорожных плащей, закрепил их ремешками, потом подумал-подумал, и сделал три распорки из толстых сосновых сучьев – на случай, если кони вдруг сдавят лежащего меж ними человека.

Труднее всего оказалось закинуть спящего волхва в конную люльку, как про себя назвал сооружение Луня. Пришлось сперва втащить обвисшее тело на большой камень, потом подвести коней, и лишь тогда Луне удалось кое-как взгромоздить Шыка и поместить его между арпаками.

Кони сперва противились поклаже, недовольно фыркали, косили глазом, пару раз даже пытались взбрыкнуть, чтобы сбросить люльку, но Луня вытянул арпаков ремнем, и лошади смирились.

Вскоре маленький обоз двинулся вперед и вверх. Надо было спешить, но спешить Луня не мог – навьюченные люлькой арпаки никак не хотели бежать рядом, все время то один, то другой старались вырваться вперед, перекашивая ремни, и Шык пару раз чуть не вывалился им под копыта. Пришлось ехать шагом…

* * *

Дорога становилась все уже и уже. Луня уже въехал на Тучу, и теперь по левую руку, как и предупреждал его волхв, высилась отвесная черная стена камня, а справа, в пяти шагах, зияла бездонная пропасть. Луня сидел на своем коне, откинувшись назад, сжимая в руках короткий ремень, которым он связал поводья везущих Шыка арпаков.

В звонкой горной тишине каждый шаг коней отдавался многоголосым эхом, изредка кони начинали крутить головами, словно отгоняя невидимых мух. Луня понял, что арпаки боятся.

Вид, окрывавшийся отсюда, в другое время заставил бы Луню забыть обо всем и разглядывать виднеющиеся далеко внизу скалы, речушки, что брали свое начало на горных ледниках, заросли травы и кустарников на отвесных склонах, но сейчас ему было не до этого. Довезти бы волхва живым до Загорья, а там уж найдется время полюбоваться горами. Наверняка с той стороны Серединный хребет такой же красивый, как и с этой, а может, и еще краше…

Один раз коней напугал голос какого-то зверя, и Луне пришлось соскочить с седла, удерживая норовистых арпаков, вдруг забивших копытами, и готовых уже мчаться неведомо куда, на погибель себе и волхву.

Зверь орал где-то в стороне, голос его напомнил Луне мявканье рысени из родных лесов, только здешний хищник драл глотку побасовитее и пострашнее. Луня вспомнил, что в горах водятся хвостатые родичи рысеней, барсы, чей мех так ценится у многих народов, и пожалел, что не может поохотится на редкого зверя.

Яр клонился к закату. Горы посинели, в ущельях залегли черные тени, сразу же резко похолодало. Луня понятия не имел, когда будет арская застава, он просто тупо ехал вперед, положившись на волю богов и заступничество предков-Чуров. Авось да небось, выдюжим – рассуждал он про себя, отлично понимая, что кроме «авося» надеется ему больше не на что.

Стемнело стремительно, едва только светлый Яр скрылся в заполонивших весь закатный край неба, невесть откуда взявшихся, тучах. Арпаки в сгущающихся сумерках, быстро переходящих в настоящий ночной мрак, словно взбесились. Вытягивая длинные шеи, они упирались всеми четырьмя копытами и наотрез отказывались идти дальше. Луне пришлось снова спешится и буквально тащить коней за собой. Так проехали еще несколько сотен шагов.

Дорога все время поворачивала налево, огибая гору, и Луне не было видно, что там, впереди. Несколько раз он уже хотел остановиться, привязать арпаков к какому-нибудь большому камню, и ждать утра, но всякий раз говорил себе: «А вдруг через десяток шагов, за поворотом, будет застава? Вот пройдем их, и если не будет заставы, тогда – все…»

Но застава все не показывалась, и надежда стала таять, словно весення льдинка. Еще немного, еще…

Огонь впереди Луня увидел в тот самый момент, когда тьма вокруг сгустилась так, что и вытянутую руку стало не видно. Небо, как на зло, затянули низкие тучи, и были они везде – и сверху, и снизу, и вокруг. Луне казалось, что он не идет, а плывет в зыбком млечном киселе. И тут впереди мелкнул пляшущий Зничев цвет. Факел!

Возле самой заставы Луня едва не убился сам, и не сгубил Шыка – из каменной стены слева тут выдвался громадный уступ, дорога еще больше сузилась, и копыта крайнего арпака едва не сорвались в невидимую в темноте бездну. Упал бы один конь, упал бы вместе с ним и второй, а с ними вместе улетели бы в пропасть и Шык, и Луня, который намотал повод на руку. Но, хвала Роду-заступнику и Влесу-хранителю, пронесло!

Ары окрикнули Луню за десяток шагов до невидимой в темноте заставы. Луня, ведя свой караван на свет факела, не стал останавливаться, только высоко поднял безоружные руки и громко крикнул все, что знал по-арски:

– Вед! Ар-Зум! Бодан!

Спустя мгновения он уже стоял на небольшой каменной площадке у подножия высокой башни, сложеной из неровного горного камня. Из ворот башни выскочило с десяток аров, все – в бронзовых бронях, при мечах и луках. Самый статный и, судя по седым усам, старший из них, в шлеме с высоким гребнем, обратился к Луне, указывая костяным жезлом на люльку:

– Рагун? Рады васа? Арпагэн тулуш-ка?

– Не разумею я по-вашенски, дяденьки! – устало ответил Луня: – Вот учитель мой, Шык Костяная Игла, он разумеет, да только болен он, в беспамятстве… Нам бы переночевать, а завтра мы дальше поедем, к Веду, мудрецу вашему.

– Ко-стя-ная Иг-ла? – тщательно выговаривая родские слова, спросил старший заставы: – Род, эр?

– Роды мы, роды, самые разродские, что ни есть! Влесовы дети! – подтвердил Луня, и в доказательство выпростал из ременных завязок посох волхва – уж эту-то вещь арские порубежники должны были знать!

И точно – знали! Как только Костяная Игла появилась в руках Луни, так тут же все ары склонились в уважительном поклоне. Причем Луня понял – кланялись не ему, а именно посоху. А он-то, лопух, помнится, зиму назад тайком от Шыка пытался приспособить посох под древко для дрота!

Ары поклонились, старший отдал какие-то команды, и воины засуетились вокруг Луни. Одни, удивленно цокая языками, развязывали люльку, другие бережно заносили спящего Шыка в башню, третьи развьючивали коней и туда же заносили поклажу.

– Гос! Ар-дарун! – улыбаясь, тронул Луню за плечо страший ар, указывая рукой на ворота башни. «Зайти, видать, просит.», – подумал Луня и двинулся следом за воином.

Внутри башни был большой круглый зал, разгороженный каменными стенами на несколько комнат. В одну, откуда доносилось конское пофыркивание, увели родских арпаков, в другую, самую большую, освещенную воткнутыми в бронзовые поставцы факелами и пламенем большущего очага, внесли Шыка и вещи путников. Луня, войдя следом, увидел простые, закопченные каменные своды, много разного оружия и конской упряжи на стенах, полку с костяными табличками, покрытыми арскими писменами.

«Эх ты, дурья башка!», – обругал себя Луня: «Ведово послание же есть! Надо дать им, пусть прочтут, они-то, видать, знакам писменным обучены!».

Луня присел у котомки волхва, спиной чувствуя настороженные взгляды аров, отыскал кожаный чехол, выпрямился и почтительно подал его седоусому воеводе порубежников. Тот выдвинул из чехла пластинку с писменами и удивленно воскликнул:

– Глаг! Ар-кан, устил на вэнда Вед-ар мискул Бодан!

«Ага, догадался, стало быть, что мы к Веду едем!», – подумал Луня, садясь на деревянный табурет, поближе к огню: «Сейчас он растолкует своим, что там и как, и спать надо будет ложится, от этих гор ноги совсем умаялись…»

Луня привалился спиной к каменной стене башни и сам не заметил, как задремал. Тут, на арской заставе, ему ничего не угрожало, он это чувствовал, и поэтому спокойно доверился совсем незнакомым людям, все глубже и глубже уходя в сонный омут…

Однако поспать Луне не дали. Кто-то довольно бесцеремонно растормошил его, а когда Луня открыл глаза, обратился к нему по-родски:

– Здраве будь, добрый путник! Вижу я, что устал ты, однако прежде чем ты отдохнешь, ответь нашему набольшему на вопросы, кои он хочет тебе задать! Таков порядок, да и много странного привез ты с собой.

Луня посмотрел на говорившего с ним. Ар и ар, высокий, меднокожий, волосы, светлые, но не русые, забраны сзади в пучек, бронь арская, меч…

– Откуда ты, вой, язык наш знаешь? – разлепив обметанные горными ветрами губы, спросил Луня. Ар улыбнулся:

– Я – Турдал. Я был в дозоре, меня позвали, чтобы перевести твои речи. Мою мать зовут Сева, она из рода Лисы. Родка она, понимаешь?

– Понимаю. – кивнул Луня, с трудом вставая, потом поклонился всем на четыре стороны: – Зовусь я Луней, сам из рода Влеса-медведя, а это волхв наш и мой учитель, Шык по прозванию Костяная Игла. Его змей ужалил, я тело исцелил, а душа возвращаться не хочет. Едем мы в Загорье, к мудрецу Веду, нам гонец писмена от него доставил. Надеюсь я, исцелит Вед учителя моего, а боле сказать ничего не могу, потому как устал сильно. Извеняйте меня, дяденьки, и не серчайте.

На том Луня сел и снова закрыл глаза. Однако поспать ему снова не дали. Едва только Турдал перевел соплеменникам слова Луни, как все ары разом заговорили, то и дело мелькали имена Веда, Бодана, Шыка, и какого-то Будора… Наконец воевода подскочил к Луне и коротко спросил:

– Нэк Будор?

– Где Будор? – перевел Турдал, пристально глядя на Луню.

– А кто такой этот… Будор? – удивился тот, сонно хлопая глазами.

– Великий правитель Ар-зума Бодан послал к Шыку Костяной Игле по просьбе чародея и мудреца Веда гонца, Будора из клана Молнистого Огня. Он должен был ехать назад вместе с Шыком. Однако что мы видим? Шык без памяти, какой-то мальчишка все время засыпает у огня, словно снежный оборотень, а Будора просто нет. Говори толком про все, иначе в крепь посадим!

Тут уж Луне стало не до сна. Вот тебе и ары! Друзья-побратимы, мать их так! Луня вскочил и начал говорить, стараясь не упустить ничего более-менее важного из их с Шыком долгого пути. Так ары узнали и про смерть гонца, имя которого самому Луне открылось только-что, и про нава с Гамаюном, и про корья и лешью, про битву с берами, про змею, что ужалила волхва у подножья горы Тучи, словом, про все, что произошло с родами во время их долгого пути.

Когда Луня закончил свой рассказ, он даже слегка охрип, а Турдал все еще переводил родские слова притихших воинам, смешно произнося привычные для родов названия мест и племен. Наконец, Турдал умолк, и вдруг все ары разом закричали, заулыбались, бросились к Луне, обнимая и хлопая его по плечам.

– Мы… Мы радуемся вашим победам! – смеясь, перевел через головы воинов Турдал: – Теперь мы верим тебе!

Но радовались ары недолго. Луня улучил момент и достал из своего мешка белую шапку погибшего гонца. Седоусый взял ее, почтительно погладил значок, звякнул бубенчиком, потом вернул Луне.

Кто-то из аров вынул из нишы в стене большую бронзовую чашу, покрытую резьбой, налил в нее из меха темного, густого питья, и все голоса разом смолкли. Седоусый воевода взял чашу обеими руками, громко и торжественно произнес несколько слов, отпил из чаши и передал стоящему рядом воину.

– В память о погибшем доблестном Будоре мы пьем эту поминальную чашу! – шепотом перевел Луне Турдал, и от себя добавил: – Выпей и ты с нами.

В тишине ары брали друг у друга поминальник, который Луня про себя окрестил уже братиной, отпивали и передавали дальше. Дошла очередь и до Луни.

– Пусть в чертогах Мары душа Будора не знает горя. Мы же да отмстим за него! – по-родски сказал Луня и сделал большой глоток терпкого, горьковато-пряного напитка, от которого сразу зашумело в голове.

Когда поминальный обряд был окончен, ары вновь обступили Луню. Теперь их интересовали все подробности боя с берами. Луня понимал – воям войское, и как мог, описывал ратные ухватки поганых беров. Показал и топорик, рассказал, как бер с его помощью едва не лишил Луню жизни.

Топорик пошел по рукам. Ары с видом знатоков разглядывали незнакомое оружие, взвешивали в руках, кто-то даже наладился метнуть его в дубовую дверь, но седоусый покачал головой, и топорик вернулся к Луне.

С еще большим интересом и неподдельным уважением разглядывали порубежники ожерелье из берских пальцев. Турдал аж взмок, переводя Луне все просьбы поменяться на то-то и на то-то, но Луня лишь отрицательно мотал головой, не могу, мол.

Не обойден вниманием был и цогский кинжал. Ары дивились чудной для них форме клинка, смотрели на странную заточку. Словом, Луня отдыхал душой – вот что значит быть воем! Мечи, топоры, разговоры про битвы и походы – вот удел настоящего мужа! Ну какой из него, к собачим блохам, волхв? Вон, от змеиного укуса заговор, и тот не смог толком сполнить. Шык вроде и жив, а вроде и нет…

То ли по своему обычаю, то ли желая угодить Луне, арские воины вдруг затянули песню, торжественную и грозную, как рев бури. Турдал перевел ее слова так:

 
Башня, словно скала, высока,
И словно камень скальный, крепка,
 
 
Но крепче крепкого камня – мы,
Зеленых полей Ар-Зума сыны!
 
 
Непрошенный гость перевал не пройдет,
Он здесь лишь погибель свою найдет!
 
 
Секиры наши, как мысли, остры,
Как горные ветры, клинки быстры.
 
 
Тугие луки без промаха бьют,
Стрелы в полете, как птицы, поют!
 
 
Любой враг бесславно погибнет тут,
Стервятники тело его склюют,
 
 
Ветер будет костями играть,
Трусов в темной ночи пугать.
 
 
Башня, словно скала, высока,
И словно камень скальный, крепка,
 
 
Но крепче крепкого камня – мы,
Зеленых полей Ар-Зума сыны!
 
 
Будет, коль надо, весь мир покорен,
Лишь бы стоял Правителя трон!
 
 
И он простоит века и века,
Сила аров и мощь велика,
 
 
Солнцем и Бо Великим храним,
Вечно будет Ар-Зум нерушим!
 

Последнюю строчку ары прокричали трижды, потрясая выхваченными из ножен мечами. Луня песня понравилась, только немного царапнули где-то внутри слова о покорении всего мира, но уставший ученик волхва не придал им особого значения – может, Турдал чего-то напутал, не так перевел, может, еще что…

Разговаривать долгие разговоры с Луней не позволил все тот же Турдал. То ли Луню пожалел, то ли сам устал, но вскоре он что-то сказал своим, и ары, кланяясь Луне, стали расходится – кто в дозор, кто – спать, кто – по иным делам.

– Ложись, вой Луня! – улыбнулся Турдал, когда они остались наконец одни: – Тебе надо отдохнуть, набраться сил – путь через Перевал нелегок. Набольший решил, что с тобой пойдет четверо наших воинов, и я в их числе – на Перевале последнее время ярятся снежные демоны, тебе одному с тремя конями и больным волхвом не выжить…

Луня поблагодарил Турдала за все, лег у огня на постель из толстых овечих шкур, и мгновенно уснул.

* * *

К Перевалу выехали, когда прекраснолицый Яр взошел над горами и вовсю дарил всему живому и неживому свое тепло и ласку. Ары под руководством Луни заново связали пару арпаков, соорудив придуманную молодым родом люльку. Так и не очнувшегося Шыка осторожно уложили на мохнатые шкуры горных быков, сверху укрыли такими же – на Перевале даже летом стояли трескучие морозы.

Горные вершины под ярким солнцем блистали ослепительным, нестерпимым для глаз блеском, Луня, стоя возле оседланного коня, щурил глаза, разглядывая уходящий в сияющию даль Ход, и не заметил, как возле него оказался Турдал:

– Вскоре нам придется попрощаться, молодой род, но если ты… если вы с Шыком пробудете в Ар-Зуме дольше, чем поллуны, приезжайте ко мне, в домен Тур-аргэн. Наш дюж, что стоит сейчас здесь, на заставе, сменят как раз через поллуны, и я с удовольствием приму вас в своем доме! Запомни – домен Тур-аргэн, в землях клана Пожирающего Огня.

Луня поблагодарил ара за приглашение, и вскоре он и пара коней с Шыком в сопровождении четверки арских порубежников уже ехали по круто уходящей вверх дороге, ехали в Загорье, в таинственный и загадочный Ар-Зум.

Сам путь через Перевал Луня запомнил плохо. Было очень холодно, он кутался в громадных размеров меховую доху, подаренную седоусым воеводой аров, а черная повязка с узкими прорезями – чтобы не сжечь на снежном горном солнце глаза, мешала толком разглядеть, что творится вокруг.

Луня только поплотнее запахивал доху да ежился в седле, моля Рода, Влеса и всех других благих богов, чтобы ледяной холод побыстрее кончился. Что касается дороги, то он целиком положился на опыт и умение своих спутников. Им, чать, не в первой по этой холодине шастать…