Текст книги "Барклай-де-Толли"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Генерал А. П. Ермолов потом написал в своих «Записках»:

«Костромской мушкетерский полк противостал атаке кавалерии, но утомленный трудами целого дня, недолго сохранил надлежащую твердость. <…> По крайней мере, половина людей изрублена. Взяты знамена и состоящие при полках пушки.

Люди, которые успели укрыться за оградою садов, и егерские полки, при начале сражения в огородах расположенные, весьма ничтожную имели потерю» [57. С. 80].

«Я имел прискорбие видеть почти совершенную гибель сего бесподобного полка», – с горечью писал в своем донесении Михаил Богданович [149. С. 126].

Барон Марбо описывает этот эпизод сражения следующим образом:

«Русские решили остановиться на подступах к небольшому городу Ландсбергу и отстаивать его. Для этой цели они расположили восемь отборных батальонов на прекрасной позиции возле деревни Гофф. Их правый фланг опирался на эту деревню, левый фланг – на густой лес, а центр был защищен оврагом с очень крутыми склонами, через который можно было переправиться только по единственному очень узкому мосту. Центральную часть этой линии прикрывала восьмиорудийная батарея.

Прибыв к этой позиции вместе с кавалерией Мюрата, император не счел нужным дожидаться пехоты маршала Сульта, которая была еще в нескольких лье позади, и приказал атаковать русских нескольким полкам легкой кавалерии, которые, смело бросившись к мосту, переправились через овраг… Но, встреченные сильным ружейным огнем, наши эскадроны были в беспорядке отброшены в овраг, откуда выбрались с большим трудом. Видя, что усилия легкой кавалерии не дают результата, император приказал заменить ее дивизией драгун. Атака этой дивизии была встречена так же и имела столь же плачевный результат. Тогда Наполеон приказал выдвинуть вперед ужасных кирасир генерала д’Опу, которые переправились по мосту через овраг под градом выстрелов и с такой скоростью бросились на ряды русских, что почти все они были буквально уложены на землю! В этот момент произошла ужасная бойня. Кирасиры, в ярости от того, что незадолго до этого потеряли своих товарищей гусаров и драгун, почти полностью уничтожили восемь русских батальонов! Все были убиты или взяты в плен. Поле битвы наводило ужас… Никто никогда не видел подобных результатов кавалерийской атаки. Император, чтобы выразить свое удовлетворение кирасирам, обнял их генерала в присутствии всей дивизии. В ответ д’Опу воскликнул: “Чтобы показать, что я достоин подобной чести, я должен погибнуть за Ваше Величество!” Он сдержал слово, потому что на следующий день погиб на поле битвы при Эйлау. Какие времена и какие люди!

Вражеская армия с высоты плато, расположенного позади Ландсберга, была свидетельницей уничтожения своего арьергарда. Она быстро отошла к Эйлау, а мы овладели городом Ландсбергом» [87. С. 201–202].

После разгрома Костромского мушкетерского полка французская кавалерия продолжила продвигаться вперед. Драгунская дивизия генерала Груши встала слева от Гоффа, тем самым прервав связь 1-го егерского полка с основным отрядом. В результате полк был прижат к лесу и, в конце концов, рассеян. При отступлении командир полка был ранен и взят в плен вместе с частью своих солдат.

Остатки отряда Барклая-де-Толли, преследуемые кирасирами и подошедшей пехотой, отходили через Гофф, теснясь на единственной узкой улице этой деревни. Относительный порядок сохраняли лишь 3-й и 20-й егерские полки.

К счастью, примерно в трехстах метрах за деревней отступавшие встретили подкрепление. Это были пять батальонов под начальством князя В. Ю. Долгорукова, которые Л. Л. Беннигсен прислал для поддержки ослабевшего арьергарда. Отряд генерала Долгорукова оперся левым флангом на дорогу – Барклай-де-Толли приказал ему оставаться на этой позиции и сдерживать французов с фронта. Сам он наскоро построил свои 3-й и 20-й егерские полки на левом фланге, а остатки Костромского полка были отправлены в резерв.

Вся эта позиция уже находилась в прямой видимости от Ландсберга, и арьергард был обязан всеми средствами остановить продвижение неприятеля.

«В подкрепление генералу Барклаю-де-Толли, – рассказывает А. П. Ермолов, – отправлены из армии пять батальонов пехоты под командою генерал-майора князя Долгорукова, но средства сии недостаточны при всеобщем замешательстве, и его баталионы не менее рассеяны и много потерпели. Стесненные войска при отступлении чрез селение Гофф подверглись ужаснейшему действию неприятельской артиллерии. Неустрашимый генерал Барклай-де-Толли, презирая опасность, всюду находился сам; но сие сражение не приносит чести его распорядительности» [57. С. 80].

Не приносит чести? Странный вывод… Ведь Барклай-де-Толли выполнил приказ и задержал наступление Наполеона до самого вечера. К этому времени в его изрядно потрепанном отряде практически закончились патроны.

Но наступила ночь, и французы остановились. Лишь после этого Барклай-де-Толли получил приказ продолжить отступление к Прейсиш-Эйлау. Как писал Ермолов, «окончившееся сражение не допустило неприятеля беспокоить армию, расположенную при Ландсберге» [57. С. 81] – и это в корне противоречит его ранее приведенной оценке. Армия, благодаря упорству отряда Барклая-де-Толли, получила время отойти к Прейсиш-Эйлау и занять позицию для генерального сражения. За выполнение своей задачи Михаил Богданович заплатил дорогую цену – арьергард был практически разбит.

По оценке самого Барклая-де-Толли, высказанной им в донесении Л. Л. Беннигсену, «удержана была наша позиция, и через то армия от внезапного наступления всех неприятельских сил была защищена: таково было назначение и вся наша цель» [94. С. 182].

Генерал Ермолов потом критиковал Барклая-де-Толли за нерациональное использование местности при расположении войск. Он утверждал, что пехоту было бы «гораздо выгоднее поместить в селении и окружающих его огородах, обнесенных забором» [57. С. 80]. Да, это так, но если бы Барклай-де-Толли не растянул свои войска вне Гоффа, то французы легко обошли бы его, несмотря на довольно глубокий снег. А это означало бы гибель арьергарда и невыполнение поставленной перед ним задачи.

У генерала А. И. Михайловского-Данилевского читаем:

«Потеря наша под Гоффом неизвестна. На другой день после сего дела Барклай-де-Толли был ранен и не успел собрать сведений об утрате людей, пушек и знамен, а на третьи сутки произошло сражение Эйлауское. Огромностью своею оно поглотило предшествовавшие арьергардные дела» [94. С. 182].

Сам Барклай-де-Толли заключил свое донесение Беннигсену о боях при Гоффе следующими словами:

«Мне и сотоварищам моим, в сем деле храбро сражавшимся, остается успокоиться тем, что удержана была наша позиция, и через то армия от внезапного наступления всех неприятельских сил была защищена: таково было наше назначение и вся наша цель, и если сие удалось, то вознаграждены все жертвы» [94. С. 182].

А вот что писал Фаддей Булгарин:

«Будучи почти разгромлен превосходными силами неприятеля под Янковом и Ландсбергом (23 и 24 января 1807 года), он удивил и своих и неприятелей своею стойкостью и непоколебимым упорством. Жертвуя собой и своим корпусом, Барклай-де-Толли дал время нашей армии собраться за Прейсиш-Эйлау» [31. С. 145].

Биограф Барклая-де-Толли В. Н. Балязин констатирует:

«Так как отряд его был подобен маленькой армии, баталия под Хофом во всем напоминала генеральное сражение – первое генеральное сражение в его жизни, которое он все же не проиграл, хотя и потерял больше двух тысяч человек и оставил поле боя неприятелю.

Потом битву под Хофом справедливо расценили как самое важное арьергардное сражение в этой кампании.

И то, как Барклай провел этот бой, тотчас же сделало имя его знаменитым во всей армии» [8. С. 206].

Прейсиш-Эйлау. Тяжелое ранение

А потом было знаменитое сражение при Прейсиш-Эйлау, в нем Барклай-де-Толли принял участие и, как пишет Булгарин, «более всех содействовал нашему успеху, защищая город с величайшим упорством» [31. С. 145].

По оценкам военного историка Дэвида Чандлера, в этом сражении «в распоряжении Наполеона было 45 000 человек», а еще поблизости находились 14 500 человек маршала Нея, и спешно подходили 15 100 человек маршала Даву. Беннигсен имел 67 тысяч человек, развернутых для боя, а еще девять тысяч пруссаков генерала фон Лестока готовы были подойти на следующий день. При этом у Наполеона было всего 200 пушек против 460 у русских [147. С. 333].

Объем книги не позволяет в деталях описывать это сражение. Можно лишь сказать, что оно было одним из самых трудных из всех, в которых когда-либо участвовали и русские, и французские солдаты. Мороз достигал тридцати градусов, снежная буря не прекращалась ни на минуту, так что невозможно было увидеть, что происходит в пятидесяти метрах.

В восемь утра раздались первые выстрелы, а к девяти часам город уже был охвачен пламенем, и «расстилающийся покров темного дыма еще более усугубил общую мрачность картины» [147. С. 336].

В своих «Записках» генерал А. П. Ермолов пишет:

«Неприятель атаковал гораздо в больших силах; умножились батареи, которые покровительствовали движению колонн, и мы, не в состоянии будучи противиться, получили приказание отступить и присоединиться к армии. Неприятель тотчас явился на нашей позиции и по следам шел за нами. Удачно исполнил я приказание с конными орудиями прикрывать войска, пока войдут они в Прейсиш-Эйлау. Лишь только вошел я в ворота, неприятель подвел свои колонны и приступил к атаке местечка, которого оборона возложена на генерала Барютая-де-Толли, и отряд его умножен свежими войсками. Несоразмерность сил не дозволила извлечь пользу из стен и заборов, окружающих местечко; стрелки неприятельские явились на них, вредили в улицах и толпами спускались в ближайшие дома. Не раз наша пехота выгоняла их штыками, и местечко сохранили мы во власти до тех пор, как храбрый генерал Барклай-де-Толли получил тяжелую рану» [57. С. 83–84].

Д. В. Давыдов, также участвовавший в этом сражении в чине поручика гвардии и в качестве адъютанта князя Багратиона, уточняет:

«Несмотря на все наши усилия удержать место боя, арьергард оттеснен был к городу, занятому войсками Барклая, и ружейный огонь из передних домов и заборов побежал по всему его протяжению нам на подмогу, но тщетно! Неприятель, усиля решительный натиск свой свежими громадами войск, вломился внутрь Эйлау. Сверкнули выстрелы его из-за углов, из окон и с крыш домов, пули посыпались градом, и ядра занизали стеснившуюся в улицах пехоту нашу, еще раз ощетинившуюся штыками. Эйлау более и более наполнялся неприятелем. Приходилось уступить ему эти каменные дефилеи, столько для нас необходимые. Уже Барклай пал, жестоко раненный, множество штаб– и обер-офицеров подверглись той же участи или были убиты, и улицы завалились мертвыми телами нашей пехоты. Багратион, которого неприятель теснил так упорно, так неотступно, числом столь несоизмеримым с его силами, начал оставлять Эйлау шаг за шагом. При выходе из города к стороне позиции он встретил главнокомандующего, который, подкрепя его полною пехотною дивизиею, приказал ему снова овладеть городом во что бы то ни стало, потому что обладание им входило в состав тактических его предначертаний. И подлинно, независимо от других уважений, город находился только в семистах шагах от правого фланга боевой нашей линии. Багратион безмолвно слез с лошади, стал во главе передовой колонны и повел ее обратно к Эйлау. Все другие колонны пошли за ним спокойно и без шума, но при вступлении в улицы все заревело ура, ударило в штыки – и мы снова овладели Эйлау» [49. С. 211–212].

Лишь ночь прекратила кровопролитие.

Давыдов оценивает потери обеих армий следующим образом:

«Урон наш в этом сражении простирался почти до половинного числа сражавшихся, то есть до 37 000 человек убитых и раненых: по спискам видно, что после битвы армия наша состояла из 46 800 человек регулярного войска и 2500 казаков. Подобному урону не было примера в военных летописях со времени изобретения пороха.

Оставляю читателю судить об уроне французской армии, которая обладала меньшим числом артиллерии против нашей и которая отбита была от двух жарких приступов на центре и на левом фланге нашей армии» [49. С. 226].

В «Мемуарах» барона Марбо, служившего тогда капитаном при штабе маршала Ожеро, читаем:

«С самого момента изобретения пороха никто никогда не видел столь ужасных последствий его применения. С учетом количества войск, сражавшихся в битве при Эйлау, относительные потери в этом сражении были самыми большими по сравнению с другими крупными сражениями в прошлом или настоящим. Русские потеряли 25 000 человек. Количество французов, пораженных огнем или сталью, оценивают в 10 000, но я считаю, что с нашей стороны погибло и было ранено, по меньшей мере, 20 000 солдат. В целом обе армии потеряли 45 000 человек, из которых свыше половины – убитыми!

Корпус Ожеро был уничтожен почти полностью. Из 15 000 бойцов, имевших оружие в начале сражения, к вечеру осталось только 3000 под командованием подполковника Масси. Маршал, все генералы и все полковники были ранены или убиты» [87. С. 205].

Сильно пострадал и Барклай-де-Толли. Он был ранен осколком в правую руку, что вызвало множественный перелом кости.

Считается, что большая часть ранений в то время приходилась на руки и ноги – но это связано с анализом ран солдат и офицеров, поступивших в госпитали, а тут все дело состоит в том, что более серьезные раненые чаще всего просто не доживали до госпиталя, а посему их учет был затруднен. В большинстве своем ранения в голову, в грудь и в живот оказывались смертельными уже на поле боя.

Михаилу Богдановичу повезло – его, находившегося в беспамятстве, подобрал и вывез из пекла сражения унтер-офицер Изюмского гусарского полка Дудников. Затем генерала перевезли в Мемель – ныне литовский город Клайпеда.

О том, что произошло дальше, читаем у Михайловского-Данилевского:

«При конце боя Барклай-де-Толли был ранен пулей в правую руку с переломом кости. Рана сия положила основание изумительно быстрому его возвышению. Отправясь для излечения в Петербург, Барклай-де-Толли был удостоен посещений императора Александра и продолжительных с ним разговоров о военных действиях и состоянии армии. Во время сих бесед Барклай-де-Толли снискал полную доверенность монарха: был под Эйлау генерал-майором, через два года он является генералом от инфантерии и главнокомандующим в Финляндии, через три военным министром, а через пять лет представителем одной из армий, назначенных отражать нашествие Наполеона на Россию» [94. С. 187].

Император Александр I

На самом деле все было не совсем так. Сначала в Мемель приехал личный врач Михаила Богдановича М. А. Баталин. Он осмотрел рану и констатировал печальный факт – она очень тяжелая. Собрать обломки раздробленных костей он не смог и предложил уповать на компрессы и лекарства.

Рука очень сильно болела, однако «ампутировать ее Барклай не разрешал, надеясь на то, что организм возьмет свое, и он выздоровеет» [8. С. 210].

По счастью, император Александр, заехавший по необходимости в Мемель, послал к раненому своего лейб-медика Джеймса Виллие. Опытный англичанин вынул из раны тридцать две мелкие косточки. Во время тяжелейшей и весьма болезненной операции Михаил Богданович вел себя мужественно и не проронил ни звука.

После операции к Барклаю-де-Толли явился Александр I, то есть произошло это не в Санкт-Петербурге, а непосредственно в Мемеле. До этого, кстати, генерал всего дважды видел императора и никогда не разговаривал с ним.

Вряд ли визит государя был простым проявлением вежливости – Александру нужны были помощники, преданные и с немалыми талантами, и он искал их повсюду. Барклай-де-Толли полностью отвечал этим требованиям: он был отважен, честен, далек от каких-либо интриг и обладал обширными познаниями в военном деле.

Кроме того, императора могли интересовать личные впечатления генерала о минувшей кампании, о сражении при Прейсиш-Эйлау и, в более широком смысле, о способах ведения войны с непобедимым доселе Наполеоном.

Естественно, Александр I поинтересовался, не нужна ли Барклаю-де-Толли материальная помощь, на что тот ответил, что ни в чем не нуждается.

Доктор Баталин так описывал эту сцену в своем письме А. В. Висковатову:

«Барклай-де-Толли, сидя за столом, читал книгу. <…> Сын его и я, также занятые чтением, увидели, что в дверь вошел его императорское величество государь император Александр Павлович. Генерал, увидя его, желал встать, но не мог, и государь, подойдя к нему и положа руку на голову, приказал не беспокоиться и спросил, кто с ним находится, на что генерал отвечал, что сын его и полковой медик; потом спросил, как он чувствует себя после операции и требовал объяснения бывшего Прейсиш-Эйлауского сражения, чему генерал сделал подробное объяснение. По окончании сего государь изволил спросить, не имеет ли он в чем нужды, на что он донес, что не имеет, а так как объявлен ему в тот день чин генерал-лейтенанта, посему он обязан еще сие заслуживать.

Во все время бытности государя супруга генерала была в нише, задернутой пологом, и слышала все происходившее, и, когда государь изволил выйти, она тотчас встала с кровати и, подойдя к генералу, с упреком ему выговаривала, что он скрыл от государя свое недостаточное состояние, и генерал, желая остановить неприятный ему разговор, сказал, что для него сноснее перенести все лишения, нежели подать повод к заключению, что он недостаточно награжден государем и расположен к интересу. После сего, недели через четыре, можно бы было, по мнению моему, сделать переезд в Лифляндскую его деревню, но, не имея чем расплатиться с хозяином дома за квартиру и содержание, ожидал присылки денег от двоюродного брата своего, рижского бургомистра Барклая-де-Толли и, получа оные, весной отправился в Ригу, откуда в имение свое Бекгоф, где и находился до выздоровления» [134. С. 46].

Как видим, при отъезде из Мемеля Барклаю-де-Толли нечем было даже заплатить за квартиру и он вынужден был ждать денег от двоюродного брата. Так что у его жены были все основания упрекать Михаила Богдановича за то, что он не рассказал императору о своем материальном положении.

Положение Барклая-де-Толли и в самом деле не было завидным. Не имея своих крепостных, усадьбы и доходных земель, он жил лишь на одно жалованье. Оно выплачивалось за чин. Были в армии также еще «столовые» и «квартирные» деньги, но в сумме этого обычно не хватало даже на самые необходимые вещи. Еще в 1801 году Михаилу Богдановичу была обещана так называемая «аренда» [16]16
  Высочайшее пожалование земель на определенный срок – поощрение, применявшееся до 1837 года.


[Закрыть], но вопрос этот по каким-то причинам не решался.

Кстати, в июне 1803 года Барклай-де-Толли просил императора о помощи. Тогда он писал, что никогда не стал бы просить милости, если бы его «совершенное неимущество» к этому не принуждало. Далее он ссылался на то, что у него нет собственного имения, зато на нем лежит воспитание малолетних детей [17]17
  Как мы уже говорили, в доме Барклая-де-Толли, кроме его сына Эрнста-Магнуса, воспитывались три племянницы – Екатерина, Анна и Кристель, а также Каролина фон Гельфрейх. Последняя, кстати, вместе с Хеленой-Августой приехала к раненому генералу в Мемель.


[Закрыть], а оно дорого стоит…

После встречи с императором дела Барклая-де-Толли переменились в лучшую сторону. То ли Александр вспомнил о прошении Михаила Богдановича, то ли выяснил, каково подлинное состояние раненого генерала, гордо отказавшегося от всякой помощи, но в тот же самый день (9 апреля) он получил чин генерал-лейтенанта и был награжден сразу двумя орденами – русским Святого Владимира 2-й степени и прусским Красного Орла.

А в конце апреля 1807 года Михаил Богданович был назначен командиром 6-й пехотной дивизии – вместо умершего генерала А. К. Седморацкого, и Александр I «написал в своем указе, что верит в то, что Барклай-де-Толли воспримет это назначение как новый знак доверенности императора» [105. С. 169]. Дивизия находилась в резерве, а рана помешала Михаилу Богдановичу принять участие в окончании войны…

Лечился дома, в Санкт-Петербурге. Пальцы правой руки двигались плохо, рука противно ныла и отдавала пронизывающей болью при каждом неловком движении. Барклай-де-Толли постоянно посещал свою дивизию, которая проходила переформирование в Петербургской губернии. Так, в заботах о здоровье и вверенных ему войсках, он узнал, что 12 июня было ратифицировано перемирие, а 25 июня (7 июля) 1807 года с Наполеоном был подписан Тильзитский договор о мире, полный уступок со стороны России.

Глава четвертая
Война в Финляндии

Вторжение

Стыд Тильзита быстро забылся, зато император Александр решил начать согласованное с Наполеоном расширение Российской империи на севере и на юге. В частности, для того чтобы «оградить покой и безопасность Санкт-Петербурга», было задумано завоевать Финляндию.

Фаддей Булгарин, участвовавший и в шведской кампании 1808 года, пишет:

«Не касаюсь вовсе политических причин к разрыву мира между Россией и Швецией, изложенных А. И. Михайловским-Данилевским в его “Описании финляндской войны”. Явною причиной к войне было упорство шведского короля Густава IV к соединению с Россией, Францией и Данией противу англичан, и к закрытию для них гаваней, вследствие обязательства, принятого императором Александром по Тильзитскому трактату. Это официальная причина, объявленная в манифесте.

Но в существе Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии, для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором находятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат империи. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы» [31. С. 91].

«Как бы то ни было, – читаем мы дальше у Булгарина, – но в Тильзите было решено, что Финляндия должна принадлежать России. Началось, как водится, бумажною перестрелкою дипломатическими нотами, но шведский король никак не хотел верить, что Россия начнет войну, и не делал никаких приготовлений к защите Финляндии. С нашей стороны не было также больших усилий. Когда шведский король не только не соглашался на союз с Россиею и Данией, но даже перестал отвечать на ноты русского двора, император Александр повелел трем дивизиям – 5-й генерала Тучкова 1-го, 17-й графа Каменского и 21-й князя Багратиона – выступить из Эстляндской и Витебской губерний к границе Финляндской. Всего в трех дивизиях было до 24 000 человек с нестроевыми. Всей кавалерии было: Гродненский гусарский (ныне Клястицкий) полк, Финляндский драгунский, Лейб-казачий (состоявший тогда из двух эскадронов) и казачий Лощилина» [31. С. 94].

Михайловский-Данилевский указывает, что «при открытии похода числительная сила войск простиралась до 24 000 всех чинов, включая нестроевых» [93. С. 9].

* * *

Итак, в конце января 1808 года русские войска вторглись в Финляндию, бывшую тогда провинцией Шведского королевства.

«Пехотные полки были совершенно расстроены, после последней Прусской кампании (1806 и 1807 годов) и, кроме того, лишились множества людей от болезней (злокачественных горячек), свирепствовавших в Литве» [31. С. 95]. Войска не успели получить хорошее обмундирование, имели место большие проблемы с обозами. Но это никого не остановило, ибо «никто не думал, что эта война окажется тяжелой, – все дело предполагалось закончить к весне того же года» [5. С. 304].

Через Санкт-Петербург войска проходили ночью, чтобы жители столицы не могли увидеть всю степень их расстройства.

Три вышеуказанные пехотные дивизии были объединены в корпус, командование которым было поручено 58-летнему Федору Федоровичу Буксгевдену, прусскому графу, служившему еще при Екатерине Великой, которого император Павел I «5 апреля 1797 года пожаловал графом Российской империи и через полтора года произвел в генералы от инфантерии» [54. С. 188].

Колонна Н. А. Тучкова 1-го из Нейшлота двинулась на север, на Куопио, чтобы занять Саволакскую область и контролировать восточную часть Финляндии; колонна князя П. И. Багратиона должна была идти на Тавастгус – в центр страны; колонна графа H. М. Каменского, сменившего ранее командовавшего этой дивизией князя А. И. Горчакова 1-го, – шла по берегу Финского залива на Гельсингфорс, имея главной целью крепость Свеаборг.

У Фаддея Булгарина, служившего под началом графа Каменского, читаем:

«Стоит взглянуть на карту Финляндии, чтобы удостовериться в трудности воевать в этой стране. Только берег Ботнического залива, от Аландских островов до Улеаборга, покрыт небольшими равнинами и лугами и имеет хотя немноголюдные, но порядочные города. Если же провести прямую черту от Або до Улеаборга, то вся Финляндия, на восток за этой чертой, состоит из бесчисленного множества озер и скал, в некоторых местах довольно высоких, как будто взгроможденных одна на другую и везде почти непроходимых. Небольшие долины, между скалами, завалены булыжником и обломками гранитных скал и пересекаемы быстрыми ручьями, а иногда и речками, соединяющими между собою озера. Некоторые долины заросли непроходимыми лесами» [31. С. 96].

* * *

«Много было толков насчет времени, когда удобнее начинать действия. Некоторые предлагали перейти границу немедленно, другие советовали отсрочить до весны.

Выгоды зимней кампании состояли в том, что Швеция не была еще в готовности. Финские полки, рассеянные по всему пространству Финляндии, не начинали еще собираться; шведские – еще не прибыли на театр действия. Финляндская область лишена была тех естественных преград, коими она, освобожденная от льдов и снегов, изобилует. Свеаборгская крепость не была ни совершенно вооружена для регулярной обороны, ни достаточно снабжена военными и съестными потребностями. Сверх того, расположенная на островах, она доступнее зимою, чем по вскрытии льдов, тем более, что некоторые из укреплений требовали еще окончательной достройки; да и те, кои были достроены, имели предметом защиту гавани; следовательно, весь отпор их обращен был к морю, а не к твердой земле, откуда должны были производиться осада или приступ. Не в лучшем положении находились и прочие укрепления северного берега Финского залива» [50. С. 107–108].

В самом деле, шведских и финских войск в тот момент в Финляндии было всего 15 тысяч человек. Кроме того, имелось до четырех тысяч человек милиции, а вся кавалерия насчитывала не более восьмисот человек. Из общего числа до семи тысяч человек находилось в крепости Свеаборг, а 700 человек – в Свартгольме, и это означало, что для защиты очень большой территории оставалось только 11 300 человек.

Шведскими войсками в Финляндии командовал генерал Клеркер, который, «не имея предписаний от своего правительства, не мог делать никаких приготовлений к войне, и войско было расположено на зимних квартирах на огромном пространстве» [31. С. 97].

Однако, получив известие от шведского посла в Санкт-Петербурге, что русские намереваются вступить в Финляндию, этот генерал собрал до пяти тысяч человек в Тавастгусе, усилил пограничные посты и велел всем войскам собираться на назначенных пунктах и запасаться провиантом и фуражом. Тем не менее ни в Швеции, ни в Финляндии все еще не хотели верить, что русские начнут войну в столь суровое время года.

Но они начали. Несмотря на то что официально война не была объявлена, 8 (20) февраля 1808 года русские войска перешли через границу.

Д. В. Давыдов, находившийся зимой 1808 года в действующей армии, пишет:

«В конце января армия наша расположена была между Фридрихсгамом и Нейшлотом. Она состояла из трех дивизий: 5-й, 17-й и 21-й. <…> Пятая дивизия разделена была на три отделения: два, под личным надзором дивизионного командира, находились в окрестностях Нейшлота, одно, под командою генерала Булатова, – в окрестностях Вильманстранда» [49. С. 259].

Первым из русских, кто заплатил своей жизнью за приобретение для России Финляндии, стал капитан Родзянко, Финляндского драгунского полка. С ним пало еще несколько драгун – и этим открылись военные действия, которые продлятся гораздо дольше, чем было запланировано. Тем не менее «война в Финляндии во время самого разгара своего не обратила на себя взоров ни граждан, ни военных людей. Не до того было общему любопытству, утомленному огромнейшими событиями в Моравии и в Восточной Пруссии, чтобы заниматься войною, в коей число сражавшихся едва ли доходило до числа убитых и раненых в одном из сражений предшествовавших войн» [50. С. 105].

Как видим, общественное мнение поначалу явно недооценивало эту войну, но скоро всем станет понятно, что подобное к ней отношение было ошибочным.

* * *

Мороз в ту зиму стоял ужасный, но 18 февраля русский главнокомандующий граф Буксгевден вступил в Гельсингфорс – в городе было найдено 19 орудий, 20 тысяч ядер и четыре тысячи бомб, а все стоявшие в этом районе шведские войска укрылись в крепости Свеаборг.

23 февраля генерал Клеркер отступил к Таммерфорсу, предписав стягиваться туда же всем разбросанным по территории северной Финляндии отрядам.

Вслед за тем и Тавастгус был занят русскими войсками.

Русские шли вперед, выгоняя отряды противника из занимаемых ими населенных пунктов. Главнокомандующий с главными силами довольно быстро отрезал Свеаборг. Князь Багратион с отрядом численностью до пяти тысяч человек пошел на Тавастгус, а Тучков 1-й с тремя тысячами человек – в самую восточную часть Финляндии, в Саволакскую область, для занятия Куопио.

Между тем к шведскому войску прибыл из Стокгольма 65-летний граф Вильгельм-Мориц Клингспор и принял над ним главное начальство, сменив растерявшегося и потерявшего управление генерала Клекнера. Этот опытнейший генерал – скоро он будет произведен в фельдмаршалы, сосредоточивая свои силы, быстро стал отступать к северу, приближаясь к морю. Его преследовал от Тавастгуса князь П. И Багратион, а потом, по морскому берегу, – генерал Н. А. Тучков 1-й в соединении с генералом Н. Н. Раевским [18]18
  Отряд Раевского успешно достиг Васы, а потом и Гамле-Карлеби, где и соединился с пришедшим из Куопио Тучковым.


[Закрыть], отряд которого был выделен князем Петром Ивановичем, тогда как самому князю было предписано остановиться, чтобы занять огромное пространство между Або, Васой и Тавастгусом.

Соединившись, Тучков и Раевский пошли за Клингспором, продолжившим отступление на север, к Улеаборгу.

В это же время сам Буксгевден приступил к блокаде Свеаборга – самой мощной шведской крепости в Финляндии, которую шведы называли «Гибралтаром Севера». Гарнизон крепости насчитывал 7500 человек при 200 орудиях, запасы снарядов, пороха и продовольствия были рассчитаны на многомесячную осаду.

На первый взгляд все развивалось довольно успешно, но вот у Булгарина мы находим уже несколько иную оценку происходившего: