Текст книги "Десять загадок наполеоновского сфинкса"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Тайна смерти императрицы Жозефины

После отречения Наполеона испугавшаяся за свою судьбу Жозефина с дочерью Гортензией укрылась в своем охотничьем домике в Наварре. Через две недели адъютант русского царя нанес ей визит и сообщил о предложении вернуться назад в Мальмезонский замок.

Из этого Жозефина сделала вывод, что врагов ее бывшего мужа можно не опасаться. Особенно русского царя Александра I, у которого стареющая Жозефина, которую бросили ради более молодой и родовитой супруги, вызывала чувство рыцарского сопереживания. Ему приятно было стать ее другом и защитником; именно благодаря ему, к неудовольствию всех роялистов, бывшая Императрица получила миллионную пенсию и право на пользование всем своим имуществом, а Гортензия с детьми – пенсию в четыреста тысяч франков. По словам Ги Бретона, царю Александру было лестно прибавить «к победе коалиции над Францией маленькую личную победу над бывшей женой Наполеона».

Жозефина обосновалась в Мальмезоне. И вновь замок охватило то оживление, которое было свойственно самым прекрасным дням Консульства и Империи. Многочисленные кареты и коляски стали появляться перед его воротами. По словам Рональда Ф. Делдерфилда, «визит к Жозефине стал обязательным для всех влиятельных и малозаметных принцев, способствовавших падению Наполеона».

16 апреля прибыл царь Александр I в сопровождении князя Чернышева. Затем прибыл король Пруссии и немецкие принцы. Даже англичане, в частности лорд Беверли и два его сына, были замечены в этом паломничестве. Единственный, кто воздержался от визита, был Император Австрии.

Рональд Ф. Делдерфилд пишет: «Брошенная за ненадобностью женщина наслаждалась коротким бабьим летом популярности после отречения Наполеона и в своей роли отверженной жены получала покровительство всех властвующих особ и высокопоставленных офицеров, которые прибывали в Париж как победители. Сам царь посетил ее, а также король Пруссии, и постепенно замок Жозефины стал местом встреч для всех примечательных лиц столицы».

Ему вторит Альберт Манфред: «Она была окружена вниманием; после отъезда Марии-Луизы она осталась единственной Императрицей – последним живым воплощением минувшей эпохи. К ней ездил и подолгу беседовал, прогуливаясь по парку, царь Александр I; за ним потянулись все остальные – прусский король, великие князья Николай и Михаил, Бернадотт, ставший наследником шведского престола, германские курфюрсты, маршалы. Она принимала всех с достоинством; она оставалась первой дамой Франции, к величайшему раздражению двора Людовика XVIII».

Итог подводит Десмонд Сьюарт, написавший, что главы союзников слетались в Мальмезон, «как мухи на сладкое».

Царь Александр I был с ней мил и дружески расположен к ее детям – Гортензии и Евгению. Особенно ему нравилась тридцатилетняя Гортензия. По словам Ги Бретона, «влекомый одновременно матерью и дочерью, российский император зачастил в Мальмезон».

По мнению многочисленных историков, Александр I добился от Людовика XVIII, чтобы Гортензия получила титул герцогини де Сан-Лё, по названию имения, которым она владела в Сан-Лё-Таверни, находящемся в теперешнем департаменте Валь-д’Уаз около города Шантийи. Для ее брата Евгения он добился у короля приема, принявшего форму верноподданнического маскарада. Евгений надеялся получить трон, но так ничего и не добился от нового короля. Тогда он оставил Францию и уехал в Баварию. Оттуда он подался в Вену, где проходил Венский конгресс, определявший судьбу новой Европы. Там он предстал перед полномочными представителями государств-победителей. Напрасно! Ему пришлось ждать 1817 года, когда благодаря своему браку с Августой Баварской, его тесть Максимилиан I, король Баварии, сделал его принцем Эйхштадтским и герцогом Лейхтенбергским.

10 мая 1814 года здоровье бывшей императрицы вдруг неожиданно испортилось. Жоржетта Дюкрест, одна из ее придворных дам, свидетельствует: «Император Александр прибыл повидать Императрицу Жозефину 10 мая и отобедал с ней в Мальмезоне. Она осталась в салоне, несмотря на страдания, которые она старалась перебороть. После обеда все стали бегать взапуски на прекрасном газоне, находившемся перед замком; она пыталась принять участие в игре, но силы изменили ей, и она была вынуждена присесть. Изменение ее вида было замечено; ей задали тысячи вопросов, на которые она отвечала с улыбкой. Она уверяла, что немного отдыха пойдет ей на пользу; и все удалились, думая, что, действительно, она будет лучше чувствовать себя назавтра. На следующий день, желая успокоить окружавших, она решила совершить свою обычную прогулку, но тут ей было совсем плохо, и ее проводили в комнату в состоянии сильно встревожившей всех слабости. День явно не удался. У нее было несколько обмороков. Ночью ей стало еще хуже; нечто, похожее на бред, охватило ее; сильно возбужденная, она много говорила, несмотря на то, что ее врач активно запрещал ей это».

Несмотря ни на что, 14 мая Жозефина и ее дочь решились дать прием царю Александру в Сан-Лё. Там снова были прогулки в парке, и Жозефину вновь охватило недомогание.

На следующий день она возвратилась в Мальмезон, где ее личный врач, доктор Оро, диагностировал простой насморк! Жоржетта Дюкрест пишет: «Господин Оро счет необходимым принять некоторые меры: он дал ей рвотное и прочистил ей желудок».

Рвотное лекарство, применявшееся в то время, было сделано на базе хлористой ртути; трудно себе представить, как опытный доктор Оро мог предписать такое, продиагностировав обыкновенный насморк!

В последующие дни Жозефина стала жертвой новых недомоганий, вызывавших у окружающих все большие волнения. Жоржетта Дюкрест уточняет, что «24 мая (это было в пятницу), поднявшись, она испытала жгучую боль в горле». Доктор Оро заставил ее остаться в постели, так как после прочищения желудка малейшее переохлаждение могло быть опасным.

На следующий день 25 мая ее навестил император Александр и нашел, что она сильно изменилась. Он предложил ей прислать своего личного врача, но больная отклонила это предложение из боязни обидеть господина Оро, которому она очень доверяла. Появились признаки горячки. Принц Евгений писал своей невесте в Баварию: «Врач говорит, что это всего лишь простой катар, но мне кажется, что она совсем плоха».

Хотя доктор Оро и имел комнату в замке Буапро, находившемся поблизости, после утреннего визита к Императрице он имел обыкновение каждый день отправляться в Париж, возвращаясь в Мальмезон только на следующее утро. Удивительно, что, наблюдая тревожные симптомы в состоянии здоровья Жозефины, этот доктор никак не изменил свою привычку, чтобы заниматься исключительно только лечением больной.

Вечером 25 мая состояние Жозефины потребовало срочного присутствия врача. В отсутствие доктора Оро, обратились к доктору Лямурё из Рюэйя, который, приехав, «ужаснулся состоянию Императрицы». Он предложил поставить ей на спину двадцать пять пиявок, но остерегся делать это в отсутствии личного врача Жозефины. На поиски последнего отправились в Париж. Приехав в замок, доктор Оро сделал выговор своему коллеге из Рюэйя, заявив: «Эх, мсье, в подобном случае не надо было ждать меня: два потерянных часа могут оказаться смертельны».

Очень любопытное утверждение со стороны врача, совсем недавно констатировавшего простой насморк! Впрочем, после подобной тирады, если бы Жозефина внезапно умерла в тот же вечер 25 мая, вся ответственность за это легла бы на беднягу Лямурё!

Герцогиня Лаура д’Абрантес, вдова генерала Жюно, навестила Жозефину 26 мая и предложила познакомить ее с лордом Катхартом, послом Англии в России. В своих «Мемуарах» герцогиня писала: «Хорошо, сказала мне она, приходите к завтраку послезавтра 28-го числа, и мы проведем день вместе». По результатам этого визита, Лаура, всегда замечавшая малейшие детали поведения окружавших ее людей, написала: «Я оставила ее, мало беспокоясь о состоянии ее здоровья».

На следующий день 27 мая, наступил новый приступ. Императрицу на этот раз осмотрел сэр Джеймс Уили, личный хирург русского царя. После осмотра он объявил Гортензии: «Ее Величеству очень плохо, надо было бы наложить ей нарывные пластыри».

Было объявлено о визите Александра I на следующий день. Утром 28 мая в 10 часов герцогиня д’Абрантес, как и договаривались, прибыла в Мальмезон в сопровождении лорда Катхарта. Она была принята господином де Бомоном, камергером Жозефины, который сообщил, «что Императрица лежит в постели, что у нее горячка, и что вице-король Евгений также болен. Ожидается визит императора России, но так как болезнь наступила очень быстро, не было времени его предупредить…»

Герцогиня и лорд Катхарт отправились назад в Париж, так и не повидав Жозефину. Доктор Оро, наконец, понял серьезность состояния своей пациентки и оценил его, как «похожее на то, как если бы она была пьяна».

По свидетельству Жоржетты Дюкрест, в ночь с 27-го на 28-е Жозефина впала в пятичасовой летаргический сон.

Гортензия обратилась к докторам Бурдуа, Лямурё и Лассерру. Эти специалисты диагностировали так называемую инфекционную эскинансию (так раньше называли ангину).

Обессиленная Жозефина не произнесла больше ни одного членораздельного слова. Впрочем, находясь в благородном намерении послужить легенде Императрицы, Жоржетта Дюкрест приписывает ей предсмертные слова, которые она, возможно, никогда и не произносила. Она пишет: «По крайней мере, сказала Жозефина угасающим голосом, когда я умру, обо мне будут сожалеть; я всегда желала счастья Франции; я сделала все, что было в моих силах, чтобы этому способствовать; и я могу вам с уверенностью сказать, вам, кто присутствует при моих последних часах, что первая жена Наполеона не проронила ни слезинки».

29 мая Александр I еще находился в Мальмезоне, но Жозефину не сочли необходимым проинформировать об этом. Ее безнадежное состояние вынудило Гортензию вызвать к умирающей матери аббата Бертрана, наставника своих детей. Аббат прибыл и начал заниматься полагающимися в подобных случаях процедурами. Потрясенная горем Гортензия не выдержала и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, ее брат Евгений взял ее за руки и объявил, заливаясь слезами, что их мать умерла в половине двенадцатого…

Было 29 мая 1814 года. А 24 июня Жозефине долен был исполниться 51 год; и это именно тот возраст, в котором умрет Наполеон семь лет спустя.

Доктор Беклар, специалист по анатомическим работам, с помощью фармацевта Каде-Гассикура и доктора Оро осуществил вскрытие покойной. Трахея-артерия бывшей Императрицы была неузнаваемой. Врачи констатировали: «Мембрана ярко-красная и разрывается от прикосновения. Легкие, прилегающие к плевре, и бронхи кажутся серьезно пораженными».

На следующий день газета «Лё Журналь дэ Деба» написала: «Мать принца Евгения умерла сегодня в полдень в своем Мальмезонском замке после болезни, которая сначала была объявлена катаральной горячкой, но затем приняла такой злокачественный характер, что больная скончалась в течение трех дней. Она получила отпущение грехов со всей печалью и смирением. Грустным утешением ей стало то, что умерла она на руках своих детей, с которыми она была давно разлучена…»

О том, что происходило потом, Жоржетта Дюкрест писала следующее: «С того фатального дня смерти Императрицы до 2 июня, когда должны были состояться ее похороны, более двадцати тысяч человек в последний раз пришли попрощаться с Жозефиной. Я не говорю еще о сотнях любопытных, которые воспользовались случаем, чтобы заявиться Мальмезон: эти после посещения торжественного ложа спрашивали, где находится Большая оранжерея и шли, смеясь, посмотреть на диковинных животных».

Тело Жозефины было помещено в маленьком салоне, находившемся перед комнатой, где она умерла, и было окружено многочисленными свечами. Богато украшенный алтарь, окруженный креслами, был установлен справа от входной двери. Весь салон был задрапирован черной тканью. Два слуги из соседней деревни, кюре из Рюэйя и четыре дворцовых лакея охраняли тело Жозефины, лицо которой было покрыто батистовым платком.

2 июня в полдень состоялись похороны, проходившие в маленькой церквушке деревни Рюэй Мальмезонского прихода. В похоронах принимали участие многие родственники Жозефины, в частности, Великий герцог Баденский (муж Стефании де Богарнэ, племянницы Императрицы), маркиз де Богарнэ и граф де Таше, ее племянник.

Кортеж вышел из ворот Мальмезона и последовал по дороге на Рюэй. Генерал Сакен, представитель русского царя, и генерал-адъютант короля Пруссии шли во главе процессии вместе с многочисленными французскими принцами, маршалами генералами и офицерами. Двадцать молодых девушек в белых одеждах пели траурные песни, а охрану составляли русские гусары и гвардейцы.

Генерал Сакен по поручению Александра I объявил родственникам Императрицы, собравшимся в Мальмезоне, что, будучи очень опечаленным случившемся, Его Величество принял решение посвятить тридцать шесть часов, которые он еще должен был оставаться в Париже, заботам о принце Евгении и его сестре. Можно было насчитать более четырех тысяч жителей соседних деревень, пришедших отдать последний долг памяти Императрице. Архиепископ Тура Барраль в сопровождении епископов Эврё и Версаля отслужил мессу и произнес трогательная траурную речь. Тело Жозефины, помещенное в свинцовый гроб, вложенный в деревянный ящик, было затем захоронено на церковном кладбище.

Лаура д’Абрантес писала: «От этой смерти всех поразил страх… В жизни этой женщины постоянно присутствовал человек, ниспосланный небом и царствовавший над всем миром… В день, когда его могущество угасло, душа этой женщины угасла вслед за этим! В этом заключается глубокая тайна, которую можно понимать умом, но никогда не суждено раскрыть».

Герцогиня д’Абрантес говорит о глубокой тайне, и она права. И так как ее, якобы, не суждено раскрыть, попытаемся хотя бы пролить свет на некоторые факты, которые с течением времени кажутся все более и более подозрительными.

Известно, что после развода присутствие Жозефины в Париже весьма стесняло Наполеона и особенно его вторую жену Марию-Луизу. Ведь получалось, что у Франции было одновременно две Императрицы! Этот титул, сохраненный за Жозефиной, чтобы облегчить развод, значил все больше и больше, и Император начал об этом сожалеть. Однако он соблюдал свои обязательства.

После крушения Империи и высылки Наполеона на остров Эльба Людовик XVIII вернулся в Париж и воцарился на троне. Можно ли допустить, что этот новоявленный король мог править спокойно, зная, что Императрица Жозефина находится в трех льё от Парижа? Договор в Фонтенбло сохранил за ней этот титул, и после Реставрации имело место странное зрелище: король Людовик XVIII правил в Париже, а Императрица Жозефина правила в Мальмезоне. Можно себе представить дискомфорт, который это вызывало у нового короля, и как ему не нравилось, например, писать Жозефине. Как к ней обращаться? Ваше Величество? Но этот титул должен был принадлежать только ему, единственному королю Франции, а также его жене Марии-Жозефе-Луизе Савойской!

Однако лекарство от этого существовало: ссылка! Сам король и его семья, разве не возвратились ли они из двадцатитрехлетнего изгнания? А Император Наполеон, разве не был он отправлен в ссылку в свою очередь? Но применять такую меру к Жозефине было нельзя. Это противоречило договору в Фонтенбло, и Александр I, редактировавший текст договора, не позволил бы этого. Получался замкнутый круг! А кроме того, имелся еще и принц Евгений, представлявший реальную опасность для королевства. Вице-король Италии был большой проблемой для нового режима, так как его популярность и престиж остались неизменны.

Граф Артуа, после своего возвращения в Париж, проявил себя самым ожесточенным, самым непримиримым противником тех, кто служил Империи. И Людовик XVIII слишком часто уступал реваншистским инстинктам своего брата. Но для того, чтобы отделаться от Жозефины, особенно в присутствии союзных войск в Париже, нужно было быть гибким, и в отношении нее стали использовать метод создающей иллюзию реальности. Жозефине начали демонстрировать всевозможные доказательства «милости» короля, стали вести себя так, что бедная женщина могла подумать, что она вновь стала первой дамой Франции.

С другой стороны, не будем забывать, что по возвращении Людовика XVIII одним из первых, кто поспешил перейти к нему на службу, стал господин Шарль-Морис де Талейран. 1 апреля 1814 года он стал председателем Временного правительства, а 13 мая – министром иностранных дел. Изменив Наполеону, этот умный и коварный человек сделал ставку на Людовика XVIII, с которым были теперь связаны все его амбиции. Для возведения его на престол и для удержания его там он готов был на все.

Но вернемся пока к странной болезни Жозефины. Мы уже знаем, что болезнь эта длилась девятнадцать дней. Итак, первые признаки недомогания появились 10 мая. 11 мая приступы были настолько сильными, что Жозефина несколько раз теряла сознание, но потом ей стало лучше. 14 мая после завтрака, данного в Сан-Лё в честь царя Александра I, она вновь была поражена жестоким приступом.

Мадмуазель д’Арвийон уточняет: «Императрица оставила Сан-Лё и вернулась в Мальмезон во вторник. Как я уже говорила, в этот день Ее Величество обедала за столом; она не выглядела больной, разве что испытывала чуть большую усталость от поездки: иначе могла бы я уехать? Но когда она уже умерла, мне сообщили, что вечером того же дня во вторник Императрица почувствовала неясные дрожи, частую тошноту, зловещие симптомы сильной и глубокой боли в груди. Ее Величество провела ужасно утомительную ночь, а на следующее утро на всем ее теле появилась сыпь, в основном в руках и в груди. Эта сыпь оставалась двадцать четыре часа, и исчезла так же внезапно, как и появилась».

Этим же вечером личный врач Жозефины доктор Оро диагностировал насморк и прописал ей рвотное! Заметим, предписание полностью противоречит диагнозу! Неожиданность недомогания и повторяющиеся потери сознания, которые оно вызывало, не могли соответствовать простуде, о которой историки говорят вот уже два века, как будто не допуская ничего другого!

24 мая Жозефина проснулась со жгучей болью в горле.

25 мая вечером последовал новый острый приступ. Ее дочь Гортензия, в отсутствие доктора Оро, жившего в Париже, решила вызвать врача из соседней деревни Рюэй.

26 мая Жозефине стало лучше и она предложила герцогине д’Абрантес приехать к ней 28-го в сопровождении лорда Катхарта. По итогам встречи герцогиня писала: «Я покинула ее в состоянии, мало угрожающем ее здоровью». Действительно, говорят ли так о человеке, мучимом болезнью, которого через три дня уже не будет в живых?

На следующий день 27-го был новый приступ. За Жозефиной ухаживал доктор Оро, но она согласилась быть дополнительно осмотренной доктором сэром Джеймсом Уили, хирургом Александра I.

Относительно доктора Уили можно сказать следующее: в 1801 году во время убийства царя Павла I, у которого он был личным врачом, он согласился фальсифицировать причины смерти, констатировав смерть от апоплексического удара. И это при том, что Павел I был убит, а затем еще и задушен! Его сына Александра I всегда подозревали в организации этого дворцового переворота, в котором он, в конечном итоге, оказался главным заинтересованным лицом. Для компенсации такого рвения, Александр I взял Уили к себе личным врачом и быстро назначил его директором Медицинско-хирургической Академии.

28 мая Жозефина уже совсем ничего не понимала и не воспринимала! Доктор Оро считал, что она «была, как пьяная». Но это не было опьянением. Она стонала от нестерпимой боли, раздиравшей ее горло. Менее чем через двадцать четыре часа смерть прекратила эти жестокие страдания.

Что можно сказать о заключении по вскрытию трупа, сделанном доктором Бекларом? Даже не будучи специалистом, удивляешься, читая следующее: Легкие, прилегающие к плевре, и бронхи кажутся серьезно пораженными». Как это кажутся? И это уважаемый специалист пишет такое? Либо легкие и бронхи поражены, либо – не поражены, и ни в коем случае, они не могут казаться пораженными!

С официальной версией смерти Жозефины трудно согласиться, и этому есть несколько причин.

Во-первых, странно, что до сих пор нет единого мнения о болезни, погубившей совсем еще не старую по возрасту Жозефину. Одни авторы называют инфекционную ангину, другие – дифтерию или дифтерит, третьи – катаральную горячку.

Во-вторых, личный врач Жозефины давал ей рвотное и прочищал ей желудок. Трудно представить, как опытный врач мог предписывать такое, продиагностировав обыкновенный насморк!

В последние годы стала весьма популярной версия о том, что Жозефина не умерла от простой ангины, а была устранена. Во всяком случае, ряд современных историков придерживается такого мнения.

В частности, Ги Бретон пишет, ссылаясь на неизданные «Мемуары» бывшей любовницы Наполеона Франсуазы Пеллапра, что некая мадам Жобер рассказывала со слов своей старшей сестры, бывшей санитаркой у Жозефины, что масло «Пальма Кристи», при помощи которого та очищалась, «оказалось или слишком ядовитым или поддельным и стало причиной сильного расстройства здоровья, после чего несколько дней у нее была высокая температура».

Тот же Ги Бретон пишет: «Жозефина умерла от инфекционной ангины. Однако же, спустя несколько лет после этого, пошли слухи о том, что она была отравлена. Говорили, что бывшая Императрица заболела после того, как получила отравленный букет цветов от Талейрана…»

Вывод Ги Бретона, как всегда сформулированный в виде предположения и намека (в данном случае на символ Бурбонов), мы находим в следующем абзаце: «И если ее отравил цветок, то им мог быть только цветок лилии…»

Зададимся вопросом, зачем Талейрану было совершать это коварное преступление? Для ответа на этот вопрос следует обратиться к книге Лабрели де Фонтена «Откровения о существовании Людовика XVII, герцога Нормандского», изданной в Париже в 1831 году. Этот автор утверждает, что Жозефина рассказала русскому царю о том, что Людовик XVII вовсе не умер в тюрьме замка Тампль, а скрывается где-то в Вандее, ожидая, когда он сможет взойти на трон. Глубоко этим взволнованный Александр I, якобы, немедленно отправился к Талейрану и потребовал от того возвести на трон Франции человека, имеющего на это больше прав, нежели Людовик XVIII. И Талейран, якобы, сразу после этого и отправил Жозефине пресловутый букет.

Это обвинение не осталось незамеченным, и газета «Законность» в номере от 1 декабря 1897 года опубликовала статью, в которой говорилось следующее. Якобы, Жозефина вместе с Баррасом освободила сына казненных короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты из тюрьмы Тампль с помощью своего знакомого, такого же, как и она, выходца с Мартиники, назначенного наблюдать за ребенком. «Баррас поменял дофина на немого, тщедушного и золотушного мальчика, для того, чтобы не иметь неприятностей с революционными комитетами. Дофин уехал в Вандею, затем немного пробыл в Бретани, после чего вернулся в Вандею и там спрятался».

Узнав об этом, Александр I воскликнул: «Я завтра же увижусь с Талейраном и скажу ему, что французский трон должен принадлежать сыну Людовика XVI, а не графу Прованскому».

Далее газета пишет: «Александр, действительно, на другой день имел разговор с Талейраном на эту тему. И в результате этого разговора Жозефина получила отравленный букет, явившийся причиной ее смерти спустя три дня. Александр, узнав об этой скоропостижной смерти, сказал громко: «Это – дело рук Талейрана».

В некоторых воспоминаниях русских современников событий, в частности, у княгини Воронцовой, дочери генерал-адъютанта царя князя Трубецкого, также встречаются намеки на то, что в 1814 году в Париже Жозефина сообщила царю тайну бегства дофина из тюрьмы Тампль.

Александр в то время пользовался огромным влиянием, и понятно, с каким беспокойством Людовик XVIII должен был следить за подобными слухами. Известную ей тайну, судя по некоторым воспоминаниям, Жозефина, якобы, открыла и некоторым другим лицам из свиты Александра.

Ефим Черняк в своем исследовании «Пять столетий тайной войны» подробно разбирает эту версию спасения дофина.

По его мнению, содержание восьмилетнего дофина Шарля-Луи, сына короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты, в тюрьме Тампль было, прежде всего, мерой предосторожности, а не местью невинному ребенку. Оно диктовалось необходимостью защиты наследника короля от попадания в руки фанатиков-роялистов. Кроме того, дофина и его сестру власти рассматривали и как заложников, которых можно было бы обменять на пленных республиканцев, находившихся в руках неприятельских держав. Так, собственно, и произошло в конце 1796 года с сестрой дофина Марией-Терезой-Шарлоттой, которая была обменяна на швейцарской границе на французских пленников – генерала Бёрнонвилля и послов Марэ и Семонвилля.

Есть свидетельства, что ребенок содержался в Тампле вполне сносно. Во всяком случае, ему в качестве воспитателя был назначен некий республиканец Симон, относившийся к своему подопечному по-доброму, покупавший ему игрушки, цветы и птичек (сохранились соответствующие счета). В таких же добрых отношениях Симон находился и с сестрой дофина.

Тампль, понятное дело, тщательно охранялся. Несмотря на это, уже летом 1793 года начали предприниматься попытки организовать бегство дофина. В частности, судя по письмам некоего Броттье, активную подготовку к похищению дофина из тюрьмы вел один из главарей так называемого «Парижского агентства» Сурда.

Для усиления охраны Комитет Общественного Спасения предписал, чтобы наблюдение за содержанием дофина было возложено на четырех членов Генерального совета, сменяемых каждые сутки. Помещения на втором этаже, где содержался дофин, были переоборудованы. Эти работы были, видимо, закончены в конце января, и ребенок был переведен в одну из изолированных комнат.

Возможность похищения или подмены дофина в это время не представляется сколько-нибудь реальной. Во-первых, в работах участвовали люди, хорошо знавшие его в лицо, например трубочисты Маргерит и Фирно. Во-вторых, каждый вечер четверо дежурных комиссаров посещали дофина и разговаривали с ним, и ни один из них не заметил подмены и не поднял тревогу.

Адвокат Гарсон подробно опровергает мнение о том, что с 31 января 1794 года дофин, которого называли «маленьким Капетом», был полностью изолирован в своей комнате, и никто не имел возможности его видеть, называя это «легендой о замуровании». Комната, в которой содержался дофин, по мнению Гарсона, основанному на анализе целого ряда документов, имела дверь, ведущую в переднюю. Через эту дверь можно было входить к дофину, что и проделывали ежедневно дежурные комиссары и служащие Тампля. Это делало подмену или бегство попросту невозможными.

С другой стороны, нашлись аргументы и в пользу сторонников версии о подмене. Так, например, историк Астье нашел в Национальном архиве план второго этажа Большой башни Тампля. Из плана явствует, что дверь, ведущую в прихожую, нельзя было открывать, так как на ее месте была сложена печка, в нижней части которой была проделана форточка для связи с внешним миром. «Все было готово для осуществления возможной подмены», утверждал на этом основании французский историк Андре Кастело.

В ночь с 9 на 10 Термидора, когда чаша весов еще колебалась, и победа Конвента еще отнюдь не была обеспечена, в Тампль был направлен отряд из 200 человек для подкрепления находившейся там стражи.

А уже в 6 часов утра Поль-Франсуа Баррас, командовавший войсками Конвента, в сопровождении еще нескольких депутатов лично явился в Тампль, чтобы убедиться в том, насколько надежно охраняется «маленький Капет». Баррас рассказал об этом визите в своих «Мемуарах», написанных много лет спустя. Об этом же можно найти упоминание и в воспоминаниях бывшей заключенной Тампля Марии-Терезы-Шарлотты, сестры дофина, ставшей герцогиней Ангулемской.

Вполне вероятно, что в этом визите в Тампль принимала участие и Жозефина, бывшая в то время любовницей Барраса и отличавшаяся роялистскими настроениями (напомним, что ее муж, виконт Александр де Богарнэ, был гильотнирован 23 июля 1793 года).

Очень важным является факт, что на следующий день после визита Барраса воспитатель дофина Симон был отправлен в отставку, а на его место был назначен Жан-Жак Лоран, знакомый Жозефины, как и она, выходец с Мартиники. Не было ли это первой фазой намеченного плана спасения дофина?

Очевидным является и то, что в момент визита Барраса в Тампле содержался настоящий дофин. Это подтверждается тем, что в числе дежурных комиссаров, которые 28 июля 1794 года (10 Термидора) несли охрану Тампля, был некто Лорине. Это был тот самый Лорине, который в прошлом уже дежурил в Тампле. Если бы 28 июля он увидел не того ребенка, который был ему знаком, он наверняка сообщил бы об этом Баррасу.

Аналогичным образом, подтвердили тот факт, что в Тампле содержался настоящий дофин, некоторые из посещавших его ранее с инспекционными визитами членов Конвента, в частности, Ревершон.

Итак, предположить, что похищение дофина состоялось когда-то в первой половине 1794 года, означает допустить, что в последующие год-полтора никто из большого количества дежурных членов Коммуны, специально приставленных для наблюдения за «заложником», и тюремных служащих всех рангов не заметил подмены или, заметив, добровольно решил принять на себя смертельно опасную роль соучастника заговорщиков.

В 1795 году вопрос о судьбе дофина по-прежнему фигурировал в роялистских планах и в переговорах Франции с державами неприятельской коалиции. Как писал министр иностранных дел Великобритании Гренвилл 8 июня 1795 года, Карл-Август Гарденберг, бывший прусским уполномоченным на переговорах, приведших к заключению Базельского мира 1795 года, рассказывал ему, что член Конвента Мерлен из Тионвилля и французский генерал Пишегрю разработали в мае 1795 года план провозглашения Людовика XVII королем, и что сам Гарденберг ездил в Берлин убеждать прусского короля поддержать этот проект. В ходе переговоров, вспоминал французский посол в Швейцарии, впоследствии член Директории Франсуа Бартелеми, испанский уполномоченный Ириарте заявил, что ему поручено сделать предложения касательно Людовика XVII. Однако, поскольку Бартелеми не имел инструкций и не считал возможным их испрашивать, обсуждение этого вопроса не состоялось.

По официальной версии, дофин умер 8 июня 1795 года, подточенный золотухой и туберкулезом, от которых скончался до революции и его старший брат.

Надо признать, что в отчетах об обстоятельствах смерти и погребения дофина имеется немало противоречий, неясностей или даже, как будто, нарочитых двусмысленностей. Например, двое из четырех подписавших медицинское заключение врачей, по всем данным, еще до революции имели возможность видеть умершего ребенка. Между тем, в своем заключении они выражались очень осторожно. Им, мол, было показано мертвое тело и сказано, что оно является трупом «сына Капета» (то есть Людовика XVI). Это можно принять и просто как констатацию факта, и как многозначительную оговорку, что врачи умышленно не касаются вопроса, чей труп они осматривали, и что ими лишь зафиксированы результаты вскрытия тела умершего десятилетнего мальчика.