Текст книги "Шестое чувство"

Автор книги: Сергей Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Я развел руками.

– Верно, неразговорчивый он, но уж каков есть.

– Молчанье – золото, – улыбнулся Арнольд своей обворожительной улыбкой.

– А вы знаете, Арнольд Иванович, Коля ведь о вас мне ничего не говорил. Правда, он часто заводит знакомства во время своих рыбалок, но ни о ком он не отзывался, как о своем лучшем друге. И ни один из его знакомых не навещал нас. Вы первый.

– Вот как? Очень, очень рад, что на мою долю выпала такая честь – быть первым. Что ж ты, Николай, своей очаровательной супруге о лучшем друге не рассказал? Нехорошо как-то получилось. – Он хитро сощурился.

– Ну и не рассказал, – буркнул я. – Сам ведь говорил...

– Что-что? – переспросил Арнольд. – Не слышу, что ты там бормочешь?.. Вы знаете, любезная Мария Константиновна, он ведь не многим лучше меня – тоже молчун еще тот. Двое суток просидел с ним бок о бок, и если бы не осетр, который вдруг клюнул на его удочку, я бы, наверное, так его голоса и не услышал. Уставится в поплавок, замрет -и часами может сидеть, не шелохнувшись. Вот это, я понимаю, выдержка, не то что у меня. А вообще-то, по секрету вам скажу, – он наклонился и зашептал ей на ухо, – он мужик ничего, можете не сомневаться.

Маша весело рассмеялась.

– А я и не сомневаюсь.

– Ну, хорош шептаться, – проворчал я. – Тоже мне – трех слов не проронил. Зато сейчас наверстал за все предыдущие часы.

– Все, все, молчу, – зачастил Арнольд, дурачась. – Забылся. Каюсь.

– Поужинаете с нами? – предложила Маша гостю. – Я пельменей наварила. Сибирских, с маслом.

– Не откажусь, дорогая хозяюшка. Давно я пельмешек не едал.

"Во, заливает!" – подумал я. После сегодняшнего краха моих шахматных надежд настроение у меня было никудышнее, но беззаботная болтовня Арнольда делала свое дело: тучи на моем горизонте постепенно рассеивались, а честолюбивые планы, связанные с чемпионским титулом, казались теперь такой пустой, никчемной, бессмысленной суетой, что я даже рассмеялся.

– Смейся, смейся, – сказал Арнольд, – только настоящих сибирских пельменей, я уверен, тебе отведывать не приходилось, это лишь коренным сибирякам дано.

Маша направилась было на кухню, но я остановил ее жестом руки.

– Может, по случаю приезда дорогого гостя... а?.. у нас, кажется, где-то было, с майских праздников оставалось...

Маша нарочито сердито покачала головой.

– Ну что с вами поделаешь! Ладно уж, раз такое дело – и я к вам присоединюсь.

– Вот это по-нашему! – в один голос воскликнули мы с Арнольдом.

– Какое единство взглядов и вкусов! – рассмеялась Маша и вышла.

"А розы-то стоят!" – подумал Арнольд, кивая на букет космических цветов. Я смущенно опустил глаза.

"Стоят... Только, знаешь, я чуть было их..."

"Знаю, все знаю. Главное – что ты все понял".

"Спасибо Маше, она их спасла".

"У тебя прекрасная жена. Береги ее".

Через четверть часа мы уже сидели втроем за столом, с аппетитом уминая горячие пельмени, запивая их мускатом и весело болтая о всякой чепухе. А по телевизору тем временем, создавая удачный фон нашей непринужденной беседе, шла то ли двадцатая, то ли тридцать пятая серия бразильского киносериала "Рабыня Изаура".

Арнольд сыпал перлами красноречия и был сама любезность. По-моему, он не ударил бы в грязь лицом и на приеме у самого папы римского. По крайней мере, от его молчаливости не осталось и следа. Словом, вечер пролетел удачно и незаметно, и когда Арнольд вдруг стал прощаться, я с удивлением обнаружил, что скоро полночь.

– Я провожу, – сказал я, одеваясь.

– Вы на машине, Арнольд Иванович? – опросила Маша. – А то, знаете, милиция...

– Нет, что вы, Мария Константиновна, какая там машина! Да вы не волнуйтесь, я совершенно трезв. – Он понизил голос до шепота. – Я на летающей тарелке.

Она улыбнулась и погрозила ему пальцем.

– Ах вы, хитрец! Только знаете, Арнольд Иванович, никому не говорите, что вы на этой, на тарелочке прилетели.

Арнольд рассмеялся, а я, честно говоря, замер от неожиданности.

– Это почему же? – поинтересовался гость.

– Все равно никто не поверит, – сказала Маша. – Слишком уж вы земной – наш, словом. Скорее, Николай за инопланетянина сойдет, чем вы.

Арнольд от души расхохотался.

– Позволите счесть это за комплимент? – спросил он, нахохотавшись вволю.

– Разумеется! – ответила Маша. – Разумеется, это ваше достоинство. К сожалению, не каждый человек может называться настоящим землянином... Я надеюсь, ваша тарелочка еще посетит наше скромное обиталище?

Арнольд сразу стал серьезным.

– Я не хотел бы обнадеживать вас, Мария Константиновна, но если у меня появится хоть малейшая возможность повидать вас с Николаем, я обязательно воспользуюсь ею. Признаюсь, я бы очень хотел этого. Поверьте, – если, конечно, вы сможете поверить человеку, которого впервые увидели лишь несколько часов назад, – вы с Николаем – самые близкие для меня люди. Я ведь один в мире, как перст – ни друзей, ни родных, ни семьи. Все летаю по свету, как... – Он махнул рукой.

– Приезжайте! Мы будем вас ждать. Правда, Коля?

– Правда, – кивнул я.

– Не обещаю, – ответил Арнольд, – но очень, очень буду стараться. Прощайте, любезная хозяюшка!..

Когда мы вышли на улицу, я спросил его:

– Ты правда прилетишь еще, Арнольд?

Он грустно покачал головой.

– Нет, Николай, больше мы не увидимся. Скоро закончится эксперимент, и всякие контакты с тобой станут невозможными. Это закон. Но, поверь, я не кривил душой, когда называл вас с Машей самыми близкими для меня людьми. У меня действительно никого, кроме вас, нет. Так уж сложилась моя судьба.

– Жаль. Очень жаль... Постой, Арнольд, а где ж твоя тарелка-то?

– Да здесь недалеко, за углом.

– Как, ты ее прямо так, на улице, и оставил? – удивился я.

– Зачем на улице? Здесь у вас стройка есть, так на ней, если не ошибаюсь, не то что случайного прохожего – строителя увидеть невозможно. Как это у вас называется – стройка века, что ли? По-моему, точнее не назовешь, боюсь даже, что и за век не управятся. Так вот на этой стройке я и оставил свою колымагу.

При призрачном свете луны мы добрались, наконец, до заброшенной стройки, проникли сквозь дыру в заборе на ее территорию и увидели звездолет – тот самый звездолет, при взгляде на который у меня вдруг сжалось сердце. Мы обнялись – в последний раз.

– Прощай, Арнольд!

– Прощай, Николай!

Через десять минут космический аппарат бесшумно поднялся с покинутого строителями фундамента недостроенного дома и унес в безбрежные просторы Вселенной моего лучшего и единственного друга -теперь уже навсегда. Звездолет пришельцев растаял в ночной мгле, словно призрак.

Я медленно поплелся домой, пиная пустую консервную банку по ночной московской улице. Какой-то нервный тип высунулся из окна и выразил не очень вежливое пожелание, чтобы я сходил куда-то очень и очень далеко и надолго, но я не расслышал – куда именно. Мне было грустно.

Глава десятая

Никаких особенных причин не ездить в эти выходные на рыбалку у меня не было. Я просто забыл о ней, а когда вспомнил, поезд, как говорится, уже ушел. Из головы не выходил визит Арнольда и его слова о том, что мы больше никогда не увидимся. И зачем он их сказал? Ведь мог бы обнадежить, как обнадеживает врач обреченного больного. И был бы это уже не обман, а акт гуманности. Впрочем, у них там на Большом Колесе истина, возможно, дороже самой гуманной, самой человечной лжи – кто знает?

Маша не мешала мне предаваться грусти и печальным мыслям, безошибочно постигая мое состояние не умом, а каким-то чисто женским, интуитивным чутьем, которое ее никогда не обманывало. Весь день сыпал мерзкий, холодный, напоминающий осень дождь, еще больше усугубляя мое гадкое расположение духа.

Чтобы как-то развеяться, я решил навестить все-таки того филателиста с Авиамоторной (ну уж теперь мне не то что майор Пронин -сам комиссар Мегрэ помешать не сможет!). Маша вздохнула и отпустила меня, сама же решила повидать свою сестру, которая жила то ли в Химках-Ховрино, то ли в Коровино-Фуниково. Василий третий день гулял на проводах и домой носа не показывал.

На Авиамоторной филателиста я не нашел. Словоохотливый сосед сообщил, что он буквально три дня назад переехал в центр, и поспешил дать мне его новый адрес. Я поблагодарил и отбыл на поиски неуловимого филателиста. Нашел я его не сразу, проплутав некоторое время по уже начавшим сгущаться сумеркам; жил он, как выяснилось, в двух шагах от гостиницы "Россия".

Когда я вновь вышел на улицу, просидев у старого коллекционера битых четыре часа, на Москву уже опустилась ночь. Свинцовые тучи обложили город, сократив световой день на несколько часов и заметно приблизив наступление темноты. Сырые, безлюдные тротуары гулко вторили моим одиноком шагам и отражали холодный свет уличных фонарей своими гладкими, чистыми, чуть ли не зеркальными от влаги, асфальтовыми лентами. Дождь прекратился, но воздух был насыщен влагой до такой степени, что я не удивился, если бы из-за угла вдруг выплыла какая-нибудь рыбина или, скажем, медуза, как в знаменитой книге Габриэля Маркеса.

Марками я увлекался с детства. Впрочем, в те далекие безмятежные времена у нас каждый второй мальчишка бегал с дешевым кляссером под мышкой, в котором лежало что-нибудь эдакое, особенное, и все мы знали, что вон у того есть "колония", которую он отдаст только за три "Америки" или, в крайнем случае, за две "Африки" ("Гвинею" не предлагать!), а у этого есть полная серия (все двадцать шесть!) бабочек княжества Фуджейра, которую он готов махнуть исключительно на серию афганских цветов; "Польша", "Румыния" и "Чехословакия" шли штука за две "наших". Изредка на нашем марочном рынке всплывала какая-нибудь экзотика вроде "Ньясы", "Кохинхины", "Фернандо По", "Занзибара" или "Оттоманской империи". Да, золотое было время!.. С тех пор большинство бывших мальчишек забросили потрепанные кляссеры на чердаки и вспоминают об увлечении детства лишь по великим праздникам, и то не каждый год. Я же сохранил в своей душе эту страсть по сей день и, признаюсь, не жалею об этом.

Идя к ближайшему метро по темным сырым переулкам, я мысленно был все еще там, у старого чудака-филателиста, вызывая в памяти десятки и десятки марок, которые только что длинной чередой пронеслись перед моим восхищенным взором. Я ясно видел их: потертые, прошедшие через многочисленные руки, порой теряющие ценность из-за повреждения перфорации, но тем не менее представляющие немалый исторический интерес, – и целые, не тронутые ничьей посторонней рукой и лишь пожелтевшие от времени и длительного хранения в пыльных альбомах экземпляры – все это целительным бальзамом изливалось на мою страждущую душу и отвлекало от печальных дум. Я шел и никак не мог вспомнить, каким же годом датирована та итальянская марка с портретами Гитлера и Муссолини, и сколько экземпляров из бесконечной серии с изображением профиля Гинденбурга удалось собрать моему коллекционеру -тридцать шесть или тридцать восемь?..

– Эй, отец, курево есть? – услышал я вдруг грубый, резкий голос.

Я остановился. На противоположной стороне улицы, чуть впереди, четко обозначились три фигуры молодых парней из клана "металлистов" -длинные, мокрые сосульки волос, ржавые цепи, заклепки, наручники, кожаные куртки и плакат "Трэш – норма жизни!" Меня взяло сомнение, знают ли они вообще, что такое "трэш" (я-то знал, и причем весьма основательно – благодаря Василию, который с утра до ночи гонял свой "Панасоник"), и уж совершенно не был я уверен, что какой-то стиль музыки, пусть даже и "трэш", может и должен быть нормой жизни. Вся эта демонстрация – дань моде, – решил я, – не более. При встрече с такими молодчиками я обычно старался обходить их стороной и не задевать, дабы не быть задетым самому, но в данном случае вопрос был обращен лично ко мне и не ответить на него я не мог.

– Не курю, – соврал я, хотя курева у меня, действительно, не было. Я пошел было дальше, но тут же услышал, как кто-то из них зло процедил сквозь зубы:

– Жлоб! – и добавил нечто длинное и неподдающееся воспроизведению на бумаге.

Мне бы пройти мимо и сделать вид, что я ничего не слышал, но какой-то дурацкий авантюризм и совершенно никчемное сейчас чувство собственного достоинства толкнули меня на этот опрометчивый шаг – я остановился, пересек узкую улочку, проник телепатическим щупом в мозг каждого из них и вдруг брякнул со злорадством и решимостью утопленника:

– Это кто, я жлоб? А пачку "Винстона" кто зажал, тоже я, скажешь?

– Чево-о? – удивленно промычал один из них, тот, что с наручниками на поясе. – Какую еще пачку? Ты что, спятил, предок?

– Ну, я тебе, положим, не предок, – распалялся я все больше, -а пачку ты у Кинга свистнул, из его сумки, десять минут назад, когда вы у "Зарядья" терлись. Вру, скажешь?

– Послушай, Дэн, что он несет? – спросил у приятеля Кинг, тот что постарше и поздоровее.

– А я почем знаю? – Дэн с нескрываемой злобой смотрел на меня, кулаки его сжались и захрустели от напряжения.

Кинг открыл свою утыканную медными заклепками сумку и нахмурился.

– Пачки нет. Дэн, твоя работа?

– Да ты чего, Кинг, поверил этому плешивому? – закипятился Дэн, скорчив мину оскорбленного до глубины души праведника. – Да чтоб я...

Но Кинг не слушал его. Он в упор и с неприязнью смотрел на меня и также сжимал кулаки.

– Ладно, с Дэном я разберусь, и если он действительно спер сигареты, он свое получит. Мне другое интересно: ты-то откуда знаешь об этой пачке, а?

"Ах ты, сопляк! – возмутился я в глубине души. – Ты мне еще допрос учинять будешь!.."

– Вы чего, мужики, пачку "Винстона" зажали? – встрял третий "металлист" – тот, что с плакатом.

– Умри, – оборвал его Кинг и снова уставился на меня. – Ну так как же, плешивый?

– Ну хорошо, пусть я плешивый, – усмехнулся я недобро, с каждым словом увязая в этой опасной трясине все глубже и глубже, – зато чужих кассет, Кинг, я не продавал. Так сколько Левон тебе за нее отсыпал? Двести целковых, если не ошибаюсь?

Кинг грозно двинулся на меня.

– Ну ты, ублюдок, – зашипел он, – заткни свою пасть, пока я тебе зубы не проредил.

– Это он о чем? – спросил молодчик с плакатом, подозрительно косясь на Кинга. – Это он что, о моей кассете? А, Кинг?

– Да цела твоя кассета, Сынок, цела! Отвяжись! – Кинг собрал своей пятерней плащ у меня на груди и с силой сжал его в кулаке. – Ты откуда взялся, плешивый? Тебя что, Слон подослал?

– Убери руки, Кинг, – промычал я, трепыхаясь в его клешне, словно муха в паутине, – и в ваши делишки со Слоном меня не путай. Слон влип со своими камешками, и ты, Кинг, знаешь это не хуже меня.

– Вот оно что! – злорадно произнес Дэн, приближаясь к Кингу. -А я все никак не мог понять, Кинг, куда же это наши...

Сильный удар в челюсть отбросил меня на середину мостовой. Кинг подул на левый кулак и повернулся к Дэну.

– И ты веришь этому гаду? Да это же мент, у него на роже написано!

– Мент? – Дэн задумался. – Ну, тогда другой разговор.

Я, кажется, слегка переиграл. Даже не слегка, а очень даже основательно. Единственное, на что я рассчитывал – это немного проучить этих лохматых грубиянов, но дело вдруг обернулось таким образом, что проучили меня – и проучили весьма прилично. Вместо того, чтобы приступить к выяснению отношений с Кингом, Дэн при слове "мент" внезапно весь ощерился и по-кошачьи стал подбираться ко мне. Я в этот самый момент пытался встать на четвереньки, но страшный удар ногой поддых вновь свалил меня на мокрый асфальт. Я больно ударился затылком о парапет и на миг потерял сознание. Но только на миг – уже в следующий момент я увидел перекошенные злобой и яростью лица Дэна и Кинга и их мелькающие в воздухе ноги. Ноги не просто мелькали – ноги месили мое бедное тело. В какой именно момент к ним присоединился Сынок, я не заметил, так как во избежание еще более крупных неприятностей, грозящих увечьями, я обхватил голову руками и сжался в комок. Было мокро, больно и очень скверно на душе.

– Ну что, плешивый, расскажешь нам, откуда узнал о Слоне, камешках и кассете? – тяжело переводя дыхание, прохрипел Кинг (или Дэн – я уже плохо соображал).

Я услышал, как у самого моего уха взвизгнули тормоза, донесся торопливый топот убегающих ног, крик "Стой!" и испуганный вопль кого-то из троих поклонников "трэша".

– Скипаем, мужики! Менты!..

Бить меня перестали, чьи-то заботливые руки помогли мне подняться. Ребра мои гудели, а под глазом набухал синяк. Хотелось выпить чего-нибудь крепкого.

– Что же вы, Николай Николаевич, лезете на рожон? – услышал я очень знакомый укоризненный голос. – В вашем-то возрасте...

Я наконец окончательно открыл глаза (правый катастрофически заплывал) и к своему величайшему удивлению увидел сержанта Стоеросова в полной милицейской экипировке.

– Вы?! – только и смог выдавить из себя я.

– Нет, папа римский, – отрезал сержант не очень вежливо, приводя мой плащ в порядок. – Ну вот скажите мне, Нерусский, что вы к ним прицепились? А?

Я пожал плечами и тут же застонал от боли: левое заломило и заныло, словно по нему только что катком проехались.

– Вот-вот, – произнес Стоеросов, качая головой, – хорошо хоть ребра целы остались, и мозги, кажется, все на месте. Садитесь в машину!

– Зачем?

– Все вопросы потом. Садитесь! – В тоне его звучал приказ, который ослушаться я оказался не в состоянии.

Прямо посередине безлюдной ночной улочки блестела "восьмерка" с милицейскими опознавательными знаками и традиционным синим "маяком" на крыше. В машине никого не было – значит, решил я, Стоеросов приехал один. Я повиновался и занял место рядом с сидением водителя. Сержант сел за руль, и легкий автомобиль рванул с места.

– Куда вы меня везете? – с тревогой опросил я.

– Тех троих шалопаев вы, значит, не испугались, – Стоеросов усмехнулся и покосился в мою сторону, – а мне – блюстителю порядка -веры у вас нет. Так, что ли? Не волнуйтесь, Николай Николаевич, домой мы едем, домой. Доставлю вас в целости и сохранности. Тем более, что вас уже заждались.

– Кто? Жена?

– Мария Константиновна останется на ночь у своей сестры, -бесстрастно произнес сержант Стоеросов.

– Так кто же? – удивился я.

На всякий случай я решил порыться в мыслях моего собеседника, но натолкнулся на непреодолимую стену: мозг сержанта был полностью заблокирован. Я почувствовал неясную тревогу.

– Не нужно было вам упоминать про Слона, – вдруг сказал Стоеросов. – И про камешки с кассетой не нужно. Не вашего ума это дело.

– А вы откуда... – у меня аж дух перехватило от неожиданности. Не мог он этого слышать, не мог!

– А вы вон у него спросите, – кивнул он на заднее сидение. – Он знает.

Я оглянулся. Сзади, как раз за моей спиной, сидел тот самый тип в морковном свитере и глумливо так, преехидненько лыбился. Я шарахнулся вперед и чуть было не боднул лобовое стекло своей непутевой головой.

– Тише, тише, Николай Николаевич! – изрек Стоеросов, не отрывая взгляда от мокрого асфальта. – Главное в нашем деле – не суетиться. Хочу вас обрадовать: ваши мытарства подходят к концу.

– Кто вы? – глухо опросил я.

– А вы еще не догадались? – Стоеросов усмехнулся и мягким, добродушным взглядом прошелся по мне. – Сейчас узнаете. Кстати, вот и ваш дом. Приехали. Прошу на выход, Николай Николаевич!

Автомобиль затормозил у самого моего подъезда. (Интересно, откуда он знает, где я живу?) Он вышел первым.

– А этот? – спросил я, кивая головой на заднее сидение.

– Не понял? – недоуменно вскинул брови сержант Стоеросов. – Вы о ком это, Николай Николаевич?

На заднем сидении никого не было. Опять исчез!

– А где...

– Вот что, – довольно-таки грубо оборвал меня Стоеросов, впиваясь глазами в мой живот, – хватит нести чушь и быстрее поднимайтесь наверх. Мой долг – доставить вас домой.

Что-то подобное я уже слышал – вот только от кого?..

– А если я не хочу домой? – решил воспротивиться я. – Тогда что?

– Хотите, – уверенно сказал сержант, или кем он там был еще. -И давайте не будем.

Ладно, решил я, не будем, тем более, что сержант был мне симпатичен и несмотря ни на что внушая доверие. Его я не боялся. Поднявшись на свой этаж, я открыл дверь своим ключом. Сержант неотлучно сопровождал меня и вошел в квартиру следом за мной. В коридоре было темно, но вот из гостиной... Из гостиной стлался неяркий свет торшера. Неужели Маша вернулась? Или стервец Васька объявился? Я открыл дверь в комнату и остановился, как вкопанный.

В спину мне многозначительно дышал сержант Стоеросов.

Такое иногда бывает во сне. Встречаются люди, незнакомые между собой и которые никогда не могут встретиться наяву, но которых знаешь ты – порознь. Встречаются – и оказывается, что они знакомы уже тысячу лет, но ты-то отлично понимаешь, что все это не так, бред какой-то, что вот этот давно уже умер, а вон тот пятнадцать лет как в ФРГ укатил -не могут они пересечься, как никогда не пересекаются параллельные прямые. Наяву – не могут, а во сне – пересекаются.

То, что увидел я, войдя в гостиную, было похоже на сон. В комнате сидело несколько человек. Если бы я увидел здесь, в этой самой комнате, каждого из них, но порознь, я бы с этим еще кое-как смирился, но они были вместе, а вот это-то как раз и выходило за рамки реального, посюстороннего.

Их было трое – не считая Стоеросова, хотя считать его, как выяснилось чуть позже, следовало тоже. Слева, у журнального столика, сидел Евграф Юрьевич, мой шеф и бессменный начальник, на диване, аккуратно сложив руки на коленях, расположилась тетя Клава, а у окна, облокотившись на подоконник, стоял... кто бы вы думали? Мокроносов! Последний не только не мог, но и не должен был здесь находиться – ведь он...

– Позвольте, – удивился я, – ведь вы же в тюрьме!

Мокроносов мягко улыбнулся. (И совсем он не похож на алкаша, с чего я взял?)

– Дражайший мой Николай Николаевич! Вашими молитвами и вашими заботами следователь Пронин провел таки новое расследование и установил полную мою невиновность. Так-то! И освободили меня в законном порядке.

– В законном? – еще больше удивился я. – А что, могло быть освобождение незаконное? Побег, что ли?

– Именно побег! – обрадовался Мокроносов моей сообразительности. – Вот голова-то!

– Прямо мафия какая-то, – проворчал я, обводя всю честную компанию подозрительным взглядом. – Вы что, все заодно? А, Евграф Юрьевич? Вы тоже с ними?

– И-и, да он, кажись, так ничего и не понял! – полуудивленно, полувопросительно пропела тетя Клава, глядя на моего шефа. – Ну ни капельки!

Евграф Юрьевич хлопнул ладонью по коленке, засопел и грузно поднялся с кресла.

– Так, – сурово произнес он, глядя мне в глаза сверлящим взглядом, – Довольно пустых разговоров, пора ставить точки над "i". Хочу вам официально заявить, уважаемый Николай Николаевич: эксперимент закончен.

Если бы не Стоеросов, я бы наверное упал. По крайней мере, меня качнуло так, будто под моими ногами разверзлась земля. Эксперимент! Вот, оказывается, в чем смысл всего происходящего, вот магическое слово, которому подчинена вся моя жизнь – зримо или незримо -последние недели. Еще вчера Арнольд говорил, что эксперимент скоро закончится, а я не понял, не сообразил, что скоро – это может быть завтра, сию минуту, через три часа, и вот теперь от неожиданности пучу на них глаза и хватаю ртом воздух, словно рыба, выброшенная волной на берег. На них? Боже! Ведь выходит, что они – и Евграф Юрьевич, мой шеф, и тетя Клава, моя соседка по подъезду и продавщица в киоске "Союзпечать", и Мокроносов, горький пьяница, только что освобожденный из-под следствия, и Стоеросов, сержант милиции, – все они – оттуда?.. Есть от чего с ума сойти! Наверное, у меня был настолько дурацкий вид, что тетя Клава хихикнула и сказала моему шефу:

– Ну что ж, реакция этого молодого человека лишний раз подтверждает мнение Центра о высоком уровне засекреченности нашей агентуры на планете Земля.

– Не болтайте лишнего, – строго сказал Евграф Юрьевич, не сводя с меня пристального взгляда. – Николай Николаевич, вы проработали со мной много лет и наверняка согласитесь: все, что я ни делаю, всегда серьезно. Вы не раз уже имели возможность убедиться, что я шутить не люблю, хотя бы в той же истории с шахматами. (Да, с шахматами он меня здорово поддел!) Поэтому прошу вас отнестись ко всему здесь происходящему с максимальной ответственностью. Да, вы правы, все мы действительно оттуда – с Большого Колеса, хотя вы и поняли это только сейчас, когда мы сами раскрылись перед вами. Что ж, это делает честь нашей системе конспирации, здесь я совершенно согласен с Клавдией Аполлинариевной. Только не думайте, Николай Николаевич, что вы видите весь состав нашей агентуры на Земле – ничего подобно, сеть наших секретных работников на вашей планете огромна и охватывает Землю всю без исключения, наши люди есть в каждом городе, каждом государстве, каждой более или менее значимой общественной организации, включая всевозможные партии, профсоюзы и народные фронты; наиболее искусные агенты работают во всех земных правительствах. Вы читали о масонах, которые проникают во все сферы жизни, не считаясь с государственными границами и огромными расстояниями? Так вот, наши люди есть и среди масонов. Мы всюду и везде. И здесь, в этом городе, нас тоже немало. Вы же видите перед собой только тех, с кем вам лично пришлось иметь дело. – Евграф Юрьевич не спеша прошелся по комнате, чувствуя себя здесь полным хозяином. – Это небольшое вступление я счел необходимым сделать, уважаемый Николай Николаевич, для того, чтобы вы ясно себе представляли, с кем имеете дело и какова наша роль в вашей судьбе и судьбе эксперимента. Теперь о самом эксперименте. Мне, как главе небольшой группы наших сотрудников здесь, на Земле, часть из которых вы имеете честь видеть, поручено завершить эксперимент, или, иначе, лишить вас телепатической способности. Это произойдет здесь, в этой самой квартире, – но чуть позже. Мы подключим вас к специальному прибору (тут только я заметил, что на столе стоит небольшой перламутровый ящичек величиной с тестер) и проведем операцию тихо, безболезненно и незаметно для вас. Вы уснете, а когда проснетесь, все уже будет кончено. Но это, повторяю, будет позже, а пока вам дается право и возможность задать нам несколько вопросов. Надеюсь, у вас, Николай Николаевич, их должно быть немало. Спрашивайте, ибо это единственная возможность для вас почерпнуть уникальную информацию – официальный контакт с вами будет прерван навсегда. Итак?

В последнее время жизнь постоянно преподносила мне сюрпризы, поэтому я готов был к любым неожиданностям, но то, что я услышал сейчас, повергло меня в крайнюю степень удивления и растерянности. Сознавать, что вся наша земная жизнь находится под пристальным вниманием инопланетной цивилизации, причем их эмиссары сотнями и тысячами внедрены в земное человечество, было жутко и страшно. Впечатление от этой новости перечеркнуло даже эффект от увиденного мною сборища на моей квартире. Я-то думал, что наблюдение за мной и всей Землей в целом ведется исключительно из Космоса, с их орбитальных станций, а вышло совсем иначе. Сильный озноб прошил все мое тело. Я поежился от внезапного холода, прошел к телевизору, махнул рукой и не стал его включать, остановился у журнального столика и плюхнулся в свое любимое кресло. Четыре пары глаз неотрывно следили за мной

Вопрос родился сам собой. Смущаясь и борясь с волнением, я произнес:

– Ваше появление здесь, граждане секретные агенты, действительно неожиданно. По крайней мере, именно вас, именно здесь и именно в этом качестве я ожидал увидеть менее всего. Но не это главное. Вступив в контакт с цивилизацией Большого Колеса, я приучил себя к неожиданностям. И все же ваши слова, Евграф Юрьевич, поразили меня в самое сердце. А посему у меня возник к вам вполне резонный вопрос: какова цель вашего присутствия на Земле?

Ответ, по-видимому, у них был готов давно.

– Цель одна – наблюдение, – ответил Евграф Юрьевич. -Пассивное, созерцательное наблюдение – и ничего более. Нам строжайше запрещено вмешиваться в земные судьбы в качестве инопланетян.

– В качестве инопланетян? – не понял я.

– Именно. Ибо в качестве землян, за которых мы выдаем себя, мы вмешиваться должны и обязаны. Это неизбежно. Мы участвуем в земной жизни на равных с вами правах, и каждый из нас несет определенную нагрузку, возложенную на наши плечи Центром. – Евграф Юрьевич ткнул пальцем в потолок, давая мне понять, что Центр – это где-то на Большом Колесе. – Я – заведующий лабораторией одного из ваших НИИ и стопроцентный администратор, Клавдия Аполлинариевна – киоскер и душа-человек, сержант Стоеросов – бравый служака, а Илья Петрович, -он кивнул на Мокроносова, – деклассированный элемент, пьяница и кандидат в преступники.

Первые трое вопросов у меня не вызвали, но вот с Мокроносовым, по-моему, было не все в порядке.

– Вы что, действительно, алкоголик? – спросил я его.

– Увы, – развел он руками и печально улыбнулся.

– И вы по-настоящему пьете эту гадость?

– Пью, проклятую, пью – литрами, ведрами и цистернами. Пью вот уже тридцать лет. Таково задание Центра.

– Но ведь вы же гробите себя!..

– Успокойтесь, Николай Николаевич, – вмешался мой шеф, – наша медицина имеет возможность защитить здоровье секретных сотрудников на отдаленных планетах нашей Галактики. Против вашего алкоголя существует наше противоядие, практически нейтрализующее негативное действие спиртного. Здоровье гражданина Мокроносова вне опасности.

– А как же следствие? Ведь он же мог загреметь в тюрьму!

– Вызволили бы. Не волнуйтесь, Николай Николаевич, такие мелочи решаются у нас в рабочем порядке. – Шеф не спеша мерил комнату своими тяжелыми шагами. – Я предвижу еще один вопрос, уважаемый коллега, я не ошибся?

– Да, я хотел бы...

– Так вот, отвечаю. Наша внешность изменена в соответствии с общепринятым стандартом земного человека. Все-таки, как бы не были наши люди похожи на ваших, земных, отличия сразу же бросаются в глаза. В целях конспирации разведчикам, длительное время работающим на планете Земля, делают специальные пластические операции. Надеюсь, это понятно.

Я кивнул. В памяти вдруг возник субъект в морковном свитере, постоянно преследующий меня, – и я тут же получил ответ на свою мысль:

– Это не человек, это – фантом. Призрак, приведение, некий образ, рожденный в вашем сознании мощным внеземным умственным потенциалом. Таким потенциалом снабжены мы, секретные сотрудники Центра. Этот потенциал способен создавать подобные фантомы и делать их "видимыми" для того или иного индивидуума или группы индивидуумов. Вы такой способности лишены.

Я снова кивнул. Теперь я понял все – и странные, совершенно неожиданные появления этого типа на моем пути, и его многочисленные попытки покончить жизнь самоубийством под колесами автомобиля, и тот факт, что на его выходки реагировал только я и никто больше, – ведь он был невидим для других. Но одно мне все же оставалось непонятным: зачем вообще им понадобилось подсовывать мне этого типа?