Текст книги "Художник"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– На той стороне, где фольга? – перебил следователь.

– Нет, на обратной.

Павел встал, посмотрел в окно, потом сказал:

– Жаль, ни одного голубя нет, я бы вам показал на практике. Я на голубях методу отрабатывал. Потом сучку – правда, не видел, как она погибла. Но больше ее не встречал, Вадик после один приходил. А потом и его самого.

– А вы и голубей не любите, Павел Степанович, – заметил следователь.

– А за что их любить? – сказал Павел. – Ленивая, неопрятная птица, агрессивная к тому же. Один биолог, он для нашего журнала пишет, сказал: голубь – летающая крыса.

– Вон котяра сидит на балконе напротив, – вмешался оперативник. – Жирный, сволочь. Может, на нем попробуете?

Павел посмотрел в окно.

– Он не жирный, просто шерсть густая. Я его знаю. Он бродяга, не с чего ему быть жирным. На улице живет, голубей ловит. Потому, наверное, они и разлетелись.

Он положил на стол фольгой вниз лист бумаги из-под чая, взял фломастер и несколькими быстрыми, уверенными движениями изобразил кота. Затем взял ножницы и начал вырезать его по контуру.

– Однако быстро вы рисуете! – сказал следователь с восхищением.

– Я, Олег Иванович, первую грамоту на конкурсе получил, когда вас, наверное, еще на свете не было. Вам ведь нет тридцати шести?

– Тридцать четыре, – ответил Фролов.

– Ну, а мне тогда было двенадцать… А сейчас мы наливаем электролит, – Павел налил из бутылки в кювету, – и погружаем туда нашего котика, чтобы бумага пропиталась.

Он положил в кювету вырезанный силуэт кота, недолго подождал.

– А теперь достаем картинку и кладем ее на жесть, сейчас уже фольгой вверх.

Павел старательно расправил силуэт кота на листе жести, взял с батареи тряпку и аккуратно убрал излишки электролита. Потом опять открыл шкаф и достал оттуда тестер с проводами.

– Теперь я один провод присоединяю "крокодильчиком" к жести, а вторым буду искать на изображении точку с минимальным сопротивлением.

Он подключил тестер к листу жести и начал водить щупом по силуэту, поглядывая на стрелку. Следователю с оперативником сначала было интересно, а потом надоело, и они заскучали. Павел что-то бормотал, отмечал на изображении фломастером какие-то точки, снова водил щупом по фольге и снова ставил точки. Потом поднял голову и сказал:

– Нет, не получается. Во-первых, я нашел уже шесть точек, и должны быть еще три.

– Почему? – хором спросили следователь и оперативник.

– Потому что у кошки девять жизней. А во-вторых, минимумы слабо выражены; ну, оно и неудивительно. Нет у меня ненависти к этому животному.

Следователь, забыв о том, что с сумасшедшими не спорят, возразил:

– Павел Степанович, ну при чем здесь ненависть?! Вы же говорили, что связь между объектом и изображением имеет материальную природу!

– А ненависть тоже бывает материальной, даже очень. Но дело не в этом, Олег Иванович. В рисунке всегда отражается отношение художника к предмету. Вот, посмотрите.

Павел сходил в комнату и принес оттуда два рисунка.

– Что вы скажете об этом?

Следователь посмотрел, отложил один из рисунков в сторону:

– Этого человека я не знаю. Судя по всему, дружеский шарж. А это кто? – он взял второй рисунок. – Кучумов?! Но это уже не шарж! Это даже хуже карикатуры!

– Шарж на нашего редактора. Видите, от того, как я нарисую, будет зависеть в том числе и форма силуэта. И черты лица, вот эти линии, – Павел ткнул пальцем в портрет Кучумова, – они тоже влияют на распределение токов.

– А почему рисунок на обычной бумаге, а не на фольгированной? – спросил Фролов.

– Я сначала рисовал сразу на чайной, но слишком много бумаги уходило на наброски. Тогда я стал рисовать на обычной, а на фольгированную копирую на ксероксе в редакции. Вот, смотрите, – Павел достал из папки портрет Гормило и копию с него, сделанную на чайной бумаге. – Кстати, на нем должно лучше получиться.

Павел быстро вырезал силуэт Гормило, положил его в электролит, немного подождал и расправил на жести, убрав рисунок кота. Пару минут он поводил по силуэту щупом, потом остановился, аккуратно обвел конец щупа фломастером и сказал:

– Ну, что я говорил! Смотрите, – он прикоснулся щупом к фольге внутри отмеченного фломастером кружка, и стрелка тестера сильно ушла вправо, – здесь минимум. А теперь я немного смещаю, – он сдвинул щуп за пределы кружка, и стрелка резко пошла влево, – сразу вырастает в три-четыре раза. Ну, и все, теперь последнее.

Павел взял с подоконника кусок фанеры, весь истыканный чем-то, положил на него силуэт с черным кружком. Из шкафа вынул гвоздик и молоток, гвоздик приставил к фольге внутри кружка, замахнулся молотком…

В последний момент Фролов понял, что сейчас произойдет непоправимое.

– Стойте! – крикнул он и рванулся, чтобы перехватить руку Павла, но не успел. Молоток ударил по шляпке гвоздя, гвоздь пробил бумагу с фольгой и вошел в фанеру.

– Вот и все, – сказал Павел. – Через час, плюс-минус сколько-то минут, Гормило покойник.

4

Оттолкнув Павла, Фролов выскочил в коридор, где на тумбочке стоял телефон, схватил трубку и набрал номер СИЗО. Ответил дежурный.

– Прокуратура, следователь Фролов. Где прапорщик Гормило? – спросил следователь.

– Здесь был, – ответил дежурный.

– Можно позвать?

Через минуту выяснилось, что позвать нельзя: Гормило вышел из здания на стоянку для личного транспорта, что-то ему срочно понадобилось в машине.

– Когда вернется, передайте ему, чтобы позвонил мне в прокуратуру или на мобильный, – сказал следователь и продиктовал дежурному номера.

Положив трубку, он вернулся в кухню и сказал:

– Гормило жив…

– Еще слишком мало времени прошло, – перебил его Павел, – я же говорил: примерно час.

– Сейчас мы вернемся в прокуратуру, – продолжал Фролов, не обращая на него внимания, – и я все-таки запишу ваши показания под протокол. И на основании этого протокола направлю вас, Павел Степанович, на психиатрическое освидетельствование.

– Вы что же, врач, чтобы направлять меня к психиатру? – спросил Павел с нехорошей улыбкой.

– Нет. Я следователь и веду дело о смерти Кучумова, по которому вы проходите подозреваемым. Этого достаточно, чтобы поставить вопрос об экспертизе, а если вы не хотите добровольно, то получить санкцию в суде, я думаю, не составит труда. С этими-то показаниями.

– Не трудитесь, экспертизу уже провели. Посмотрите в деле об убийстве Бородина, я вам говорил.

– Ну, тогда перед экспертами ставили вопрос о вашей вменяемости, а не о ваших фантазиях. Все, Павел Степанович, разговор окончен, едем в прокуратуру.

Он снова вышел в коридор, позвонил, чтобы прислали машину. Пока ее дождались, пока приехали, – прошло больше сорока минут. Когда подходили к кабинету, они услышали, что за запертой дверью надрывается телефон. Как ни спешил Фролов отпереть, взять трубку он не успел, но тут у него в кармане запищал мобильный.

Звонили из следственного изолятора.

– Это вам должен был позвонить Гормило?

– Мне, – ответил следователь. – Где он?

– Здесь, на крыльце лежит.

– Что с ним?! – крикнул Фролов, уже зная ответ. И не ошибся.

Сунув мобильник в карман, он зло посмотрел на Павла и оперативника, резко приказал:

– Оставаться здесь!

Он выбежал на улицу и побежал к следственному изолятору, находящемуся через полквартала от прокуратуры.

5

Служебный корпус СИЗО, построенный при царе Горохе (ну, если не при Горохе, то при Николае Втором он уже точно стоял), капитально отремонтировали в прошлом году. Ближе к осени добрались наконец и до ржавой, текущей крыши с гнилыми стропилами, снесли все это хозяйство, а вместо него на новых стропилах с пропиткой от грибка и пожара соорудили двускатную кровлю из оцинкованного листа. Проект предусматривал и ограждение по краю крыши, но работу приняли без него: подписали акт, как водится, с недоделками. И, как опять же водится, никто не спешил их устранять.

Слой снега рос на крыше постепенно, к концу февраля там было уже где полметра, где и больше – этакая лавина, грозящая в любой момент сорваться. Момент наступил, когда Гормило, возвращаясь со стоянки, поднимался на крыльцо. Подогретый сверху оттепелью, а снизу идущим из здания теплом, снег поехал вниз. До того, как он накрыл прапорщика, тот успел еще услышать крики людей вокруг, увидеть, как все показывают на него, и сообразить, что не на него, а куда-то выше; успел задрать голову и разинуть рот от удивления.

Стальной ломик, по-видимому, оставили осенью на крыше строители – а кто еще? Как он пролежал там всю зиму, почему вдруг был стянут лавиной – вопросы, на которые потом следствие так и не даст ответа. Острым концом он вошел прапорщику в разинутый рот, расколол нижнюю челюсть, разорвал гортань, прошел, как нож сквозь масло, через грудную клетку, диафрагму и брюшную полость и остановился, уткнувшись в тазовую кость. Пока раскопали снег, пока вытащили оттуда Гормило, а лом у него изо рта, – делать искусственное дыхание не потребовалось.

6

Фролов вернулся в кабинет, отослал оперативника и тяжело сел за стол. Посмотрел на лежащий перед ним бланк протокола, скомкал его, бросил в корзину для мусора, и, не глядя на Ермакова, сказал:

– Павел Степанович, у меня к вам два вопроса. Первый: почему вы их убиваете? Вам не кажется, что это несколько несоразмерно: то, что сделали с вами, и то, что делаете вы? Они же вас не убили.

– Ну, могли и убить, и не заплакали бы. Что там с Гормило?

Фролов нехотя рассказал. Его все еще мутило после увиденного на крыльце СИЗО.

– Зато они никого больше не потащат в подвал, – сказал Павел. – Олег Иванович, я и сам с большой охотой обошелся бы чем-нибудь полегче! Например, перебил бы у Кучумова в доме всю посуду и стекла в шкафах. Или сделал бы, чтобы у Гормило кузов машины ржавчина съела за одну зиму. Или у Свинцова сын нахватал бы в школе двоек, а жена бы ему изменила. Но я не знаю, что за посуда у Кучумова, и есть ли у Свинцова сын! Я не знаю, какую цепочку причин и следствий я тяну, и знать не хочу, я только знаю, что если потяну, то на другом конце цепи человек, или собака, или птица умрет. Голубей в основном хватал кот. Что там было с сучкой, я не видел. А люди умирают от проникающих ранений: нож, потом арматура, теперь лом. Я могу только убивать, и я буду убивать! Мне нужен результат, я его получаю, а то, что результат такой, – по-другому не умею.

– Тогда второй вопрос. Зачем вы мне об этом рассказали?

– А знали бы вы, Олег Иванович, какое это восхитительное чувство – ощущение полной безнаказанности! Я могу убить человека, и ничего мне за это не будет! Сегодня я сделал это в присутствии работников прокуратуры, и опять же мне ничего не будет за это. Но вы лучше Свинцова об этом расспросите, пока он жив.

– Павел Степанович, а вы не боитесь, что мы все-таки сумеем вас привлечь? Я могу поговорить с начальником следственного отдела, он человек достаточно широких взглядов.

– Ну, не до такой же степени, – ответил Павел, широко и нахально улыбаясь. – Чтобы привлечь меня к ответственности, мало будет просто переписать некоторые статьи кодекса; надо отказаться от основного принципа уголовного законодательства – личной ответственности за свои действия. Вадика зарезал собутыльник, а виноват я? Кто докажет, что он пырнул его ножом именно потому, что я за час до этого проткнул гвоздиком фольгу? Лом на крыше оставили охламоны-строители, Кучумов вообще сам в снег сиганул – опять спрос с меня? Может, меня и за убийство Бородина привлечь?

– Бородин, разумеется, останется за Губиным, но и для вас можно найти подходящее преступление. Вы его, конечно, не совершали, но, учитывая то, что вы делаете…

– А вот этого не советую, Олег Иванович, – сказал Ермаков уже без улыбки, – и вы прекрасно знаете, почему. Лучше уж вам просто убить меня.

Павел замолчал. Фролов тоже молчал, и Ермаков заговорил снова:

– Олег Иванович, в ближайшие два дня я буду очень плотно занят, мне будет не до Свинцова. Если вы не хотите больше кровопролитий, намекните ему как-нибудь: пусть даст, как у вас говорят, признательные показания, тогда я его не трону. И отметьте, пожалуйста, пропуск. И так уже поздно, а мне еще в редакцию надо.

7

Лысых в редакции дожидался Павла. Уголовное дело вокруг Ермакова задевало в том числе и его личные чувства. Именно Валера Лысых в незапамятные времена, когда был еще не редактором, а корреспондентом журнала, нашел Павла в Левой Березовке, где тот после армии работал оформителем в колхозном клубе. Валера приезжал туда писать о деревенских мастерах, резавших наличники на окна.

Перед тем, как состоялось приглашение Павла в "Караван", Валера выдержал трудный разговор с редактором и секретарем партийной организации журнала, доказывая им, что одно уголовное дело еще ничего не говорит о человеке. Ни один из троих потом не жалел об этом приглашении, но у Валеры на всю жизнь осталось ощущение личной ответственности за Павла.

– На свободе? – спросил редактор.

– Как видишь. Слушай, когда ты отдаешь в типографию очередной номер?

– Послезавтра. Нет, послезавтра воскресенье – значит, в понедельник.

– Найдешь место для пары картинок к "Грибному дождю"?

– Конечно! – оживился редактор. – Немного изменю разбивку на части – оно так даже лучше будет.

– Дай текст. В понедельник утром принесу, что получится.

8

С начальником следственного отдела Фролов все-таки поговорил. Тот немного подумал и сказал:

– Надо бы этого Ермакова к психиатру.

– Его туда уже посылал Кучумов. Я видел заключение. Вменяем.

– Ну, ты же знаешь Панаева. У него все убийцы вменяемые, а об этих фантазиях никто его и не спрашивал. Да и не было их тогда, скорее всего, у Ермакова крыша позже съехала. Ну, да ладно, он ведь тихий. Пусть уж лучше так убивает, чем по-настоящему. Или книжки пишет, с его-то фантазией. Этакие криминальные драмы с налетом мистики.

– Но он и убивает по-настоящему! – возразил Фролов. – При мне же сделал, и после этого часа не прошло…

– Брось, – отмахнулся начальник отдела, – еще и не такие совпадения бывают. "После этого" не значит "вследствие этого". Ты лучше скажи, когда собираешься закрывать дело по его заявлению?

– А какое основание для прекращения дела?

– Отсутствие события преступления.

– Но ведь ясно же, что событие было, – опять возразил следователь.

– И мне ясно, – вздохнул начальник, – а где доказательства? Закрывай, ничего из него больше не выжмешь.

– Я все-таки поговорю со Свинцовым, – сказал Фролов.

Сержант Свинцов на предложение Фролова сознаться ответил категорическим отказом и даже сделал следователю внушение:

– Ты, я смотрю, не первый год в органах, а не понимаешь, что если мы тут будем собачиться друг с другом, на руку это только ворам и бандитам.

Фролов не стал выяснять, к какой категории ему отнести Ермакова: к ворам или к бандитам. Он просто рассказал сержанту о судьбе Кучумова и Гормило (о Вадике не стал).

– А тебе этот художник не говорил часом, что ставил в церкви свечку, чтобы Кучумова бог покарал? – ухмыляясь, спросил Свинцов.

– Не знаю, не спрашивал.

– А ты спроси. Ладно, бывай, следователь.

На самом деле Свинцов отнесся к предупреждению Фролова гораздо серьезнее. Найдя по своим каналам адрес Ермакова, он решил наведаться к художнику домой, поговорить. А для пущей уверенности позвонил своему другу Вовчику. Тот работал в отделе охраны – выезжал на объекты по тревожным звонкам. В силу специфики работы он привык действовать быстро и решительно.

– Не дрейфь, разберемся, – ответил Вовчик, когда Свинцов объяснил ему по телефону, в чем дело. – Давай в шесть встретимся, я как раз отстреляюсь. Поговорим с твоим художником.

Свинцов, когда они встретились, первым делом спросил:

– Ты ствол не взял?

– Нет, у нас с этим строго. Ладно, и так разберемся.

В половине седьмого они уже звонили в дверь к Ермакову. Звонили несколько минут, сначала длинными звонками, потом непрерывно, потом с переливами – никто не открывал, в темном дверном глазке не было видно ничего, кроме какого-то отблеска – скорее всего, от лампы на лестничной площадке.

– Дома нет, что ли? – сказал Свинцов.

– Кто его знает. Окна горят?

– Да где их найдешь, те окна? Шесть подъездов, этот в середине.

– Дверь-то вскрыть не проблема, – рассуждал сам с собой Вовчик, глядя на стандартную стальную дверь, какие действительно без проблем вскрывают профессионалы: домушники, сотрудники милиции или, например, спасатели, – проблема в том, на каком основании.

Он позвонил в дверь напротив. Открыла маленькая женщина. Глаза у нее были испуганные, но не очень: оба гостя пришли в форме, а у нее, по-видимому, еще остались крохи доверия к милиции, внушенного в детстве родителями и "Дядей Степой". И сейчас, похоже, она испугалась не Свинцова с Вовчиком, а того, что в доме что-то произошло.

– Здорово, мать! – сказал Вовчик. – А что, к соседу напротив, – он показал на дверь Ермакова, – претензий нет?

– Нет, – ответила женщина.

– Он же художник, – продолжал Вовчик. Женщина кивнула. – Пьянки-гулянки, бабы, музыка до утра. Может, наркотиками торгует? Художники – они такие.

Женщина испуганно помотала головой.

– Короче, мать, такое дело, – сказал Вовчик уже другим тоном. – Пять минут назад ты выходила на площадку, услышала через дверь крики…

– Какие крики? – недоуменно спросила женщина.

– "Помогите!", "Убивают!" – сама придумаешь. Ты выскочила на улицу, увидела нас и сказала, что там кто-то кричит. Понятно?

– Ребятки, но ведь не кричал же никто, – сказала она еще более испуганно.

– Значит, непонятно, – констатировал Вовчик. – Объясняю по-другому. У тебя наркоту в хате не находили?

Женщина опять помотала головой.

– Найдут. Вот прямо через полчаса и найдут. Так что давай…

Увлекшись разговором, он не заметил, как из глубины квартиры появилось новое лицо.

– Привет, Вовка! – грянуло у него над ухом.

Вовчик поднял голову, скривился и сказал, изображая улыбку:

– Здравствуй, дядя Петя. А ты что здесь делаешь?

– Живу я тут! А это моя жена, Маша! Тебе, стало быть, Мария Тимофеевна, а можно просто тетя Маша… Э, да ты ж ничего не знаешь! Всё продежурил: и как я женился, и как сюда перевозили. Когда твою тетку, моя бывшую супружницу, хоронили, ты и то, помнится, на дежурстве был.

Он повернулся к жене и сказал:

– Маня, это Вовка, мой племянник. Ты не смотри, что он в ментовке служит, он, вообще-то, парень хороший.

Потом снова обернулся к племяннику и спросил:

– А тебя-то за каким сюда занесло?

– Да хотели к вашему соседу заглянуть, а никто не открывает.

– Значит, дома нету. Ну, ничего, другой раз зайдете. Только вы с ним аккуратнее. Он, вообще-то, вашего брата не любит.

Они снова позвонили в квартиру Ермакова – долго, почти минуту без перерыва, специально для дяди Пети. И опять никто не открыл. Вовчик еще раз нажал, но больше почему-то не звенело, и не зазвенело, сколько он ни терзал кнопку.

– Эх, нехорошо вышло, – сказал он. – Кто ж знал, что дядя Петя здесь живет? ("Ты должен был знать", – подумал Свинцов, у которого внезапно сделалось на редкость муторно на душе.) Ну, ладно, мы сейчас вот что сделаем…

– Ничего мы не сделаем, – перебил его Свинцов, – пошли отсюда.

И, не дожидаясь реакции Вовчика, он двинулся вниз по лестнице.

9

Прочитав «Грибной дождь», Павел пожалел, что первая часть уже напечатана, – какие иллюстрации можно было бы сделать именно к ней! Но, как говорится, поезд ушел, и он расположился на кухне рисовать ко второй части.

Незаметно стемнело, Павел зажег настольную лампу.

Он вздрогнул, когда раздался звонок. С недавних пор он не любил, когда звонят вот так внезапно, не договорившись предварительно. Он осторожно подошел к двери и еще осторожнее посмотрел в глазок.

Когда в квартире с двойными дверями открывают внутреннюю дверь, в глазке на наружной это бывает видно. Сначала он темный, а потом, когда изнутри откроют, в нем становится виден свет, горящий в прихожей (а без света не отпереть замки). Но Павел внутреннюю, деревянную дверь снял, когда установил снаружи стальную: если уж ее вскроют, то деревянная не спасет; а свободного места в прихожей без внутренней двери было больше. Свет в прихожей он не включал и в глазок выглянул, не выдавая себя.

На площадке стоял сержант Свинцов и с ним еще кого-то, тоже в камуфляжной форме. Звукоизоляция двери была так себе, он услышал обрывок разговора.

"Зараза! – подумал Павел. – Пришел-таки! Дверь, что ли, ломать собираются?" То, что Свинцов пришел не один, говорило о серьезности его намерений.

Павел не строил иллюзий насчет прочности стальной двери. Она могла спасти от наркомана, лезущего в поисках денег на наркотик туда, куда проще залезть. Могла защитить от малолетнего взломщика, еще только пробующего силы в этом качестве. А профессионала она не остановит; но если ворам в квартиру Ермакова соваться было незачем (а после пропажи монитора – вообще незачем), то у милиции или, во всяком случае, у отдельных ее сотрудников был к нему свой интерес.

"Свинцова пора кончать", – завертелась в голове фраза, то ли услышанная в каком-то детективном сериале, то ли синтезированная из фрагментом, надерганных из тех же сериалов.

Павел, стараясь не шуметь, вернулся в кухню, сгреб со стола "Грибной дождь" и наброски и вытащил орудия убийства: лист жести, тестер, кювету, бутылку с электролитом. Наполнил кювету, вынул из папки давно сделанный портрет Свинцова на фольгированной бумаге, вырезал силуэт, положил в электролит. Звонок у двери надрывался с переливами. С трудом выдержав положенное время, Павел вытащил силуэт из кюветы, расправил на листе жести.

Звонок замолчал, потом Павел услышал через стену, как звонит у соседей, они открыли дверь, а больше он не прислушивался, взял себя в руки. Если искать минимум сопротивления с дрожащими руками, можно испортить все дело.

Он нашел точку, обвел ее фломастером, и тут снова зазвонили к нему. Павел уже хотел перекладывать силуэт на фанеру, как вдруг его захватила совсем другая идея.

После школы, перед тем, как подать документы в университет, он долго колебался, разрываясь между художественным и химическим факультетами. Потом все-таки пошел в художники, но в душе остался немного химиком, а значит, экспериментатором. Ему пришло в голову попробовать воздействовать на силуэт как-то иначе. Может быть, это не убьет Свинцова, он просто испугается и уйдет?

Павел несколько секунд подумал, потом выдернул оба провода из тестера. Один, который был прицеплен "крокодилом" к листу жести, воткнул в розетку, рядом с ним второй, взял щуп.

Звонок замолчал.

Павел секунду помедлил и решительно ткнут щупом в кружок. Щелкнуло, сверкнула искра короткого замыкания, лампа на столе погасла – выбило автомат на щитке. Чтобы включить его опять, нужно было выйти на лестничную площадку.

Он подошел к двери и снова осторожно посмотрел в глазок. Он успел увидеть, как Свинцов уходит вниз по лестнице. Второй еще несколько секунд постоял, сказал что-то, что Павел не разобрал через дверь, и двинулся вслед.

Подождав с минуту, Павел вышел на площадку и включил рубильник. Он подумал, не переночевать ли у редактора или еще где-нибудь, а потом махнул рукой: вряд ли сегодня они вернутся сюда целым ОМОНом.

10

В понедельник утром Павел, не торопясь, собирался в редакцию. Последний раз придирчиво посмотрел на рисунки, отложил один в сторону, остальные пять собрал в папку. Редактору предстояло выбрать из них те, что пойдут в номер.

Телефонный звонок снова заставил его вздрогнуть. Неожиданных телефонных звонков он тоже не любил.

Опять звонил Фролов. Поздоровавшись, он сказал:

– Умер Свинцов. Ваша работа?

– Что с ним? – спросил Павел. Спросил без всякой паузы, из чего Фролов сделал вывод, что для Ермакова новость не была неожиданной.

– Сердечный приступ.

– Олег Иванович, вы что, теперь будете вешать на меня всякую смерть в правоохранительной системе? И потом, я вам говорил, я специализируюсь на проникающих ранениях.

– Но он же был здоров, как бык!

– А с сердцем оно часто так, – безмятежно ответил Павел, – сначала как бык, а потом бац – и с копыт.

– Я вам не верю, – сказал Фролов.

– Ваше дело. Олег Иванович, мне надо в редакцию. Если вам нечего мне больше сказать, то до свидания.

Фролов снова не поверил, но промолчал, и Павел положил трубку.

Следователь правильно не верил Павлу. Хотя и редко такое случается, но сейчас у художника был запас времени – минут двадцать, а то и все полчаса.

"Фролова надо убирать, – снова завертелось у Павла в голове, – он слишком много знает". Слова опять были не свои, а какие-то чужие, детективно-сериальские.

Он отложил в сторону рисунки для "Грибного дождя", взял другую папку, из нее достал портрет Фролова, и с ним вместе портреты тех двоих из подвала, чьи имена не запомнил. В заявлении в прокуратуру он тогда написал, что имен не знает, но нарисовал по памяти портреты, и обоих моментально нашли. Провели опознание, Павел указал на них, они невозмутимо от всего отказались. Павел тогда узнал и имена, и фамилии, которые вскоре благополучно забыл, а имена снова стал путать. На фольгированную бумагу он скопировал их портреты сразу же, как догадался использовать ксерокс.

А вот изображения Фролова на бумаге из-под чая не было, и ксерокса под рукой тоже. Минуты три Павел потратил, срисовывая силуэт вручную. Вырезал, промочил электролитом, разложил на жести и начал задумчиво водить по фольге щупом.

Минимум сопротивления был слабый, невыразительный. Оно и понятно – не было у Павла ненависти к Фролову.

Он решительно содрал силуэт с жести, скомкал и швырнул в мусорное ведро. Потом слил электролит из кюветы в раковину, сполоснул кювету. Взял портреты тех двоих. В нарисованных лицах не было ничего человеческого. Это не люди, подумал Павел. Это бездушные шестеренки такой же бездушной машины. Родного брата, может быть, и пожалеют, а двоюродного – перемелют в труху и не дрогнут. Биороботы какие-то. В "Грибном дожде" были такие – их выращивали на грядках, которые удобряли кровью.

Значит, в таком виде мы вас и вставим туда. Готовые иллюстрации не пойдут, придется рисовать новые – опять задержка. Ничего, с Валерой он договорится об отсрочке на день, у хорошего редактора всегда есть резерв. Сейчас сходит в редакцию, а потом придется интенсивно поработать. Весь день, а может быть и ночь. Зато эти рожи увидят четыре тысячи подписчиков "Каравана", плюс их родственники и знакомые, которым они дадут почитать, – информационное воздействие, пожалуй, посильнее, чем гвоздиком по фольге.

Павел бросил в ведро все остатки фольгированной бумаги, с копиями и чистой, и убрал оба портрета в папку с рисунками к "Дождю". Несколько секунд подумал и сунул туда же портрет Фролова – для него тоже найдется подходящий, в меру положительный персонаж.