Текст книги "Художник"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Выстрелить он так и не успел, потому что задержании было подготовлено тщательно. Гоблина повалили на асфальт, немного попинали (исключительно в воспитательных целях), вызвали машину и отвезли в отделение. Взятый у него пистолет, как говорится в профессиональной среде, отстреляли, сравнили с данными из пулегильзотеки, и тут оказалось, что именно из него был застрелен Бородин. Дальше потянулась цепочка: отпечатки пальцев, следы обуви… Гоблин, припертый к стене, тут же сознался; заодно попытался сдать и заказчиков, но те решительно от всего отказались, а других улик, кроме его показаний, не было.

Снова 12

– Так что видите, Павел Степанович, какая цепь случайностей привела к аресту Губина? Если бы он выбросил оружие, если бы бабка не оказалась такой болтливой, если бы вообще не было того несчастного случая… Вот и делайте выводы.

Кучумов многозначительно замолчал.

– Бородина, что ли, конкуренты заказали? – спросил Павел.

– Да, показания Губина ведут к ним, но доказать мы пока ничего не можем.

– А вы их арестуйте, и пусть Гормило со Свинцовым с ними поработают. Иван Андреевич, из ваших слов я пока делаю один вывод: все усилия вы положили на то, чтобы дожать меня, а деловым окружением Бородина, откуда все и пошло, не занимались вовсе.

В ответ Кучумов, за все время следствия лишь пару раз слегка, совсем чуть-чуть, повысивший голос, неожиданно взорвался:

– А вы хотели, чтобы я копался в этом гадюшнике?! Десятки людей, даже сотни! Партнеры, конкуренты, поставщики, заказчики, подрядчики! Все друг другу мило улыбаются и все готовы друг друга сожрать! Не бизнес-сообщество, а банка с тарантулами! Там всю жизнь можно искать и ничего не найти!

Он замолчал, немного успокоился и хмуро спросил:

– Ну, так будете подписывать?

– Нет, – ответил Павел.

– Что ж, если вам здесь больше нравится…

Павла увели. Он ждал, что ночью им снова займутся, но этого не произошло ни в эту ночь, ни в следующую.

В это самое время редактор, узнав по своим каналам, что убийца Бородина найден (все-таки неплохой был журналист Валера Лысых!), нажимал на все рычаги, до которых мог дотянуться, чтобы добиться освобождения Павла. В конце концов, в редакционной коллегии журнала числился заместитель губернатора области.

На второй день утром Павла вызвали с вещами и выпустили без всяких подписок.

13

– А что Елена? – спросил редактор.

– Лена ни при чем, – уверенно ответил Павел.

– Ты спрашивал ее?

– Нет, не спрашивал, и спрашивать не буду. Я знаю, что она этого не делала.

– Деньги-то у тебя есть? – спросил Лысых. Ермаков покачал головой.

– Перед арестом еще чуть-чуть оставалось, а последнюю работу я вам так тогда и не сдал. Сейчас, понятно, она уже и не в тему…

Лысых вытащил из пиджака кошелек, достал пятьсот рублей.

– Вот, держи на первые дни. Бери, бери, отдашь, когда будет! А завтра приходи, сделаем вот что. У нас в планах на очередные три номера фантастический детектив – "Грибной дождь". Читал?

– Нет. Он, наверное, поступил уже после… Без меня.

– Ну, ладно, прочитаешь. И этот детский рассказ – "Остров мохнатых крокодилов". Его-то ты должен был читать. (Ермаков кивнул.) Сделаешь к ним иллюстрации, а мы оформим на тебя договор, и под него – аванс. Ты прямо сейчас и возьми, почитаешь.

– "Остров" возьму, а от детектива уволь. Я их сейчас видеть не могу, даже фантастические. И не знаю, когда смогу.

– Один "Остров" – это маловато, – редактор задумался, – и потом, он, скорее всего, даже не в ближайший номер. Ладно, мы сделаем по-другому. Мне тут под увеличение тиража дали еще одну штатную единицу, так я восстановлю в штате художника.

– Валера, – предостерегающе сказал Ермаков, – от меня сейчас толку мало, сам видишь!

Редактор махнул рукой:

– Неважно. Отоспишься, придешь в себя, между делом нарисуешь иллюстрации к "Острову", ну, обложку, само собой. А зарплата тем временем идет. Под зарплату и аванс выпишем. А "Дождь" пока пустим без иллюстраций.

14

«Юристочка» из «Домостроя» Павлу помогла в основном морально, потому что занималась преимущественно гражданскими делами, а уголовное законодательство знала исключительно теоретически. Практически ценную информацию Ермаков получил в основном от следователя, занимавшегося его делом; да и то сказать – насколько еще она ценная, эта информация?

Следователь прокуратуры Олег Иванович Фролов был моложе Павла, правда, не сказать, что в сыновья годится. Тем не менее, опыт подобных дел он имел и предупредил:

– Дело ваше, сразу скажу, проигрышное, потому и заявление у вас брать не хотели. Медицинское заключение само по себе ни о чем не говорит, травмы можно получить и упав с лестницы. Факт нанесения побоев доказывается только свидетельскими показаниями, а найти свидетелей, скорее всего, не удастся. Сотрудники СИЗО сами на себя показывать не будут, а ваши сокамерники могут подтвердить только то, в каком состоянии вас возвращали в камеру, а где и как вы до этого состояния дошли – не более как с ваших слов. Да, скорее всего, они и не дадут показаний. Им еще сидеть и сидеть, а у администрации есть множество совершенно законных способов сделать их жизнь невыносимой. К тому же Кучумов в УВД на хорошем счету. Процент раскрываемости дает один из самых высоких в городе. Их руководство нам помогать не будет, скорее наоборот.

– Понятно, как он его дает, – сказал Павел. – Ну, а с монитором что?

– Исчезновение вещи из опечатанной квартиры – это серьезно, тот, кто повесил печать, берет на себя ответственность. По своему опыту скажу – в первую очередь они попытаются оспорить сам факт существования монитора. Так что приготовьтесь доказывать, что он был у вас на момент ареста.

Павел задумался. Монитор он сменил недавно, и так получилось, что за это время никому еще его не показал.

– У меня есть паспорт, чек из магазина, гарантийный талон. Там наверняка указаны тип и номер.

– Давно вы его купили? – спросил следователь.

– Месяца за два до ареста.

– Не пойдет. Надо, чтобы ближе. Вы говорили, что при обыске некоторые диски сначала просмотрели на компьютере. Этот факт отражен в протоколе обыска?

Павел вытащил протокол, быстро просмотрел.

– Нет. Тут только записано, что изъяли. Это все они уже вернули.

– Кстати, это у вас оригинал протокола или копия?

– Копия. То есть, мой экземпляр протокола.

– Ясно, – сказал следователь. – Он у вас единственный. (Павел кивнул.) Я бы вам посоветовал снять с него копию и носить с собой ее, а этот документ держать в надежном месте. Или у родственников, или в крайнем случае в сейфе редактора. И остальное, что у вас есть, – там же.

– А что, могут украсть?

– Были прецеденты. В таких делах все бывает: исчезают доказательства, свидетели в суде отказываются от показаний, данных на следствии, на свидетелей нападают на улице. На потерпевших, кстати, тоже. Не скажу, что в каждом подобном деле присутствует весь букет, но что-то обязательно бывает. Кстати, сразу скажу об одном возможном осложнении. Когда все положенные следственные действия будут сделаны и не дадут результата, дело будет приостановлено или вообще закрыто. После этого те, кого вы обвиняете, могут подать гражданские иски о возмещении морального ущерба.

– То есть как – морального ущерба? – растерянно спросил Павел.

– Вы же их обвиняете. А доказательств нет. Выходит, вы их обвиняете понапрасну.

– Постойте! Это что, Кучумов будет предъявлять мне иск о возмещении морального ущерба?!

– Ну, не обязательно. Не все предъявляют. Даже не скажу, что большинство, специально не отслеживал. Это у кого как совесть… Дело не в этом, а в том, что во всех известных мне подобных случаях истцы выигрывали. То есть у Кучумова, если он все-таки это сделает, почти стопроцентный шанс сорвать с вас некоторую сумму. Ну, если после этого у вас не возникло желание отозвать свое заявление…

– Нет! – резко ответил Павел.

– Что ж, тогда с божьей помощью начнем, Павел Степанович. Пару случаев, когда подобные дела доходили до суда, я помню. А насчет монитора – советую вам заручиться показаниями кого-нибудь из лиц, присутствовавших при обыске в качестве понятых.

15

Насчет монитора Семеновна в свидетели не годилась. Она в технике разбиралась слабо и компьютерный монитор от телевизора не отличала; и вообще, у нее от обыска осталось в памяти, будто и видеозаписи, и фотографии с Еленой они смотрели на одном и том же экране. И тогда Павел пошел к Пете, соседу из квартиры напротив.

Открыла Маша, Петина жена, маленькая женщина, показавшаяся еще меньше на фоне нарисовавшегося в прихожей за ее спиной Пети.

– Пашка, привет! – сказал он. – Не раскололи?

– Нашли того, кто убил.

– Да ну! Как они сумели?

– Случайно. Слушай, тут такое дело… – начал Павел. Петя перебил:

– О деле у порога разговаривать нечего. Пошли на кухню.

На кухне Павел рассказал о деле.

– Что надо от меня? – спросил Петя.

– Надо подтвердить, что монитор был в квартире на момент проведения обыска.

– Большой такой, плоский? Мы на нем фотки смотрели, где ты с женой на озере?

Павел кивнул. Внезапно вмешалась Маша. Она толкнула мужа в бок, сказала резко:

– Ничего ты не помнишь! Был, не был – что ты понимаешь в этих мониторах?

Павел посмотрел на Машу. Петр тоже смотрел на нее, а она – на него, как будто сверлила его взглядом или что-то ему телепатировала. Петя посмотрел на Павла, беспомощно улыбнулся и сказал:

– Вот видишь? Баба говорит, что ничего не помню, – значит, так и есть. Эх!..

Он шагнул к холодильнику, открыл дверцу и достал оттуда литровую бутылку водки "Калашников", по убойной силе лишь немного уступающую одноименному автомату.

– Машка, доставай стопки и закусь посмотри, – сказал он, взявшись за пробку.

– Что еще придумал! – ответила та, но Петя внезапно побагровел и рявкнул:

– А не будешь пить – выметайся! Брысь!

Машу вынесло из кухни, дверь за ней захлопнулась. Несколько секунд еще звенела посуда в шкафу, потом и она притихла.

– Петя, я, наверное, тоже пойду, – сказал Павел.

– Дело твое, – сказал Петя, доставая стопки, – только вот ведь какая штука: бутылку я все равно открою, потому… да все потому же! А раз я ее открою, то уже буду пить до конца, потому что я открытую посуду не оставляю.

– Наливай, – махнул рукой Павел, садясь на табурет.

16

– Два уголка, Пашка. Четыре метра каждый. Двадцать четыре кила железа. Не нержавейки, не латуни, упаси бог, не алюминия – простой нелегированной стали! Двадцать четыре кила вот этой дряни я вытащил с завода. Да и вытащить-то толком не успел. И два года за это. По месяцу за кило нелегированной дряни, которую некрашеную ржа съест за год, а крашеную – за полтора. Ладно, виноват – не отпираюсь, поймали – сел, отсидел – вышел. Пашка, они это железо машинами тащат с завода! Директор, главный инженер, главбух, змея очкастая. Начальник охраны, кабан, в дверь боком заходит, передом он шире дверей. Про первый отдел не говорю… КАМАЗами тащат, Пашка! Железо, цемент, кирпич, брус, вагонка… Полная «Газель» аккумуляторов – новые, сухозаряженные, только с завода… Охранники, суки – КАМАЗ ему, понятно, не по чину, а «Жигуль» свой нагрузит, как без этого! Пашка, если их судить по той же норме, как меня, им по гроб жизни сидеть, и детям их сидеть, и внуки бы их в лагере родились и в лагере подохли! А он второй коттедж достраивает на Лысой горке, и где-то, говорят, третий есть. У завода денег нет, зарплату платить нечем… Вон она, зарплата, на Лысой горке!

Петя налил еще по одной. -…А пропади что в цехе – на кого подумают? На Петра подумают. Как же, первым делом! Мастер, зараза: где плашка сорок два на полтора? Да не брал я ее и знать не знаю, на хрен она вообще кому нужна?! Следи за своим инструментом, если ты мастер!

Выпили. Павел проглотил машинально, он давно превысил свою норму, но ему было уже все равно.

– Эх, Пашка, права баба! Не нам с тобой права качать. Не видели мы ничего и не знаем. Ни я не знаю, ни ты не знаешь, был ли у тебя тот монитор, или он тебе приснился… Только попомни мои слова: не все коту масленица! Или они народ допекут, что он за вилы возьмется, или Усама до них достанет, или америкосам надоест на этот бардак глядеть, и они за нас примутся. Вот тогда я выйду на улицу, сначала маленько помахаю флагом…

– Каким флагом?

– Каким надо. У меня всякий найдется. Сначала помахаю флагом, а потом возьму во-о-от такой тесак…

Петя развел ручищи в стороны, изображая, какой тесак он возьмет. Левая уперлась в стену, а правую он отвел на всю ширину и в результате потерял равновесие. Он качнулся на табурете и ухватился за край стола, чтобы не упасть. Столешница хрустнула. -…Во-о-от такой тесак – и всех на шашлык построгаю! (На слове "шашлык" Петя обрушил на стол могучий кулак. В столешнице снова хрустнуло, подпрыгнули тарелки и стаканы.) Директора, главбуха, кобру очкастую! С начальника охраны лишнее сало соскребу, стандартный гроб ему в самый раз будет! Охранников, шакалов, ментов позорных всех, твоего следака туда же! Всех покрошу, а потом пусть сажают! (Новый удар кулаком по столу!) Пусть стреляют! (Еще удар!) Тарелка, подпрыгнув, ударилась о металлическую окантовку столешницы. Половина ее осталась на столе, другая упала на пол Петру под ноги. Он посмотрел на нее и сказал:

– Зато хоть душу отведу… А зря Машка не захотела с нами посидеть. Ну, на народ, конечно, надежда слабая, он у нас терпеливый. По себе сужу, да и ты, Пашка, такой же. А вот Усама или америкосы – это серьезно.

Петр разлил остатки, и это было предпоследнее, что запомнил Павел, а последнее – как пол в кухне вдруг вздыбился и бросился на него.

Петя нашел у него в кармане ключ от квартиры, и они с Машей утащили его домой. Петя и один бы справился, а Маша взялась ему помочь, потому что хотела посмотреть, как живет художник.

Квартира художника ее разочаровала: если она чем-то и отличалось от ее собственной, то только в худшую сторону. Да еще и однокомнатная. И беспорядок там был не художественный, а самый обычный. Она снова принялась ругать и мужа, и Павла, обозвала алкоголиками.

– Ты, Маня, Пашку не трожь, – сказал Петя. – Меня ругай, как хошь, а он – талант. Вот, смотри. Знаешь, кто это? Следак, который здесь обыск делал.

Он протянул жене один из разбросанных по столу карандашных набросков. С листа бумаги на них смотрел следователь Кучумов.

– Он что, такой и есть? – недоверчиво спросила Маша.

– Вылитый!

– Страшный человек.

– Он не человек, а машинка для сажания. Отца родного посадит и мать к нему не пустит, когда она с передачей придет.

Дело второе, о странном несчастном случае

…Где множество теней мы обнаружим,

Сраженных потрясающим оружьем,

Которому название – перо.

Железное, гусиное, стальное,

За тридцать шесть копеек покупное -

Оно страшнее пули на лету:

Его во тьму души своей макают,

Высокий лоб кому-то протыкают

И дальше пишут красным по листу.

Ю. Визбор

1

Мохнатый крокодил был совсем как крокодил, только мохнатый. И еще чем-то напоминал нахального рыжего кота – наверное, выражением морды лица. Это выражение Ермаков искал два дня – такое, чтобы рыжую масть можно было увидеть на черно-белой иллюстрации.

Кажется, удалось. Когда он принес рисунки в редакцию, к Людмиле зашла внучка-первоклассница. Павел на пробу спросил, какого цвета зверь.

– Рыжий, – уверенно ответила девочка.

Тут зашел из коридора главный редактор.

– Валера, какого цвета крокодил? – спросил его Павел.

– Серый, – ответил редактор, к разочарованию Павла. – Но, если бы журнал печатал цветные иллюстрации, его надо было бы сделать рыжим.

Павел мысленно показал самому себе большой палец, а потом достал из портфеля остальные рисунки.

В этот момент зазвонил телефон. Трубку подняла Людмила, через пару секунд она сказала:

– Паша, тебя.

Звонил Фролов. Поговорив с ним, Павел сказал остальным:

– Просит подойти к нему. Нужны какие-то показания под протокол.

– Какие еще показания? – спросил редактор.

– Не знаю, какие-то детали. Скоро месяц, как дело заведено, уже закрывать пора, что еще может быть? Ладно, подойду, авось не посадит опять. Вроде нормальный мужик…

Фролов после обмена приветствиями задал Павлу вопрос, ставший уже привычным:

– Павел Степанович, где вы были позавчера в интервале… возьмем для определенности с половины восьмого до девяти вечера?

– А что, опять кого-то убили? – спросил в ответ Павел.

– Давайте все-таки сначала вы ответите на пару вопросов, а потом я вам все объясню.

– Ну, хорошо. С половины восьмого до девяти, даже где-то до половины одиннадцатого я был в редакции "Каравана". Маленький междусобойчик – пояснил Павел, – очередная годовщина журнала. Двадцать восемь лет – не юбилей, но все-таки повод.

– Но… вы, кажется, говорили, что вашему журналу всего два года?

– Два года, как поменялись хозяева. А изданию двадцать восемь.

– Кто-то может подтвердить, что вы там присутствовали?

– Куча народу. Вся редакция, потом, еще из фирм-учредителей, администрации…

– Очень хорошо, – перебил его Фролов. – Павел Степанович, я сейчас запишу ваши показания в протокол, а вы назовите несколько человек, желательно из разных организаций: журнала, фирм. Я потом с них тоже сниму показания, они подтвердят ваши слова, и на этом версию будем считать закрытой.

– Да что там произошло-то, в конце концов? – спросил Павел.

– Погиб Иван Андреевич Кучумов.

Следователь посмотрел на Павла. Реакция Ермакова была для него совершенно неожиданной. Он ждал проявлений радости, или разочарования, что не удалось наказать виновного по закону, или показного сочувствия. Павел же выглядел так, как будто давно знал о смерти Кучумова.

– Убийство? – спросил он.

– Нет, по всему выходит – несчастный случай, только какой-то странный.

– Расскажите, что там было, – потребовал Павел.

– Кучумов ездил со службы домой на шестом автобусе. Выходил на остановке "Контейнерная" и оттуда шел через железнодорожные пути – там рядом товарная станция, контейнерная площадка…

– Знаю, – кивнул Павел. -…Через железнодорожные пути по пешеходному мосту. На той стороне, за путями, стоят два шлакоблочных дома – в одном из них он и жил. От автобуса на мост надо подниматься по длинной лестнице, а на той стороне она идет вниз зигзагом, в четыре пролета, и на каждом повороте площадка. Позавчера вечером в половине восьмого Кучумов запер кабинет и пошел домой, а в половине девятого его обнаружил машинист маневрового тепловоза в сугробе под мостом, точнее – под одной из этих площадок.

– Труп? – спросил Павел, не глядя на следователя, – он рылся в портфеле, с которым пришел в прокуратуру. Наконец достал оттуда блокнот и начал быстро его листать.

– Возможно, в тот момент он был еще жив. Неважно. Машинист проехал с платформами в сторону контейнерной площадки, видит – в сугробе сидит человек. Через десять минут он едет обратно – тот же человек сидит там же в той же позе. Машинист почуял неладное, связался по рации с охраной площадки. Это было в двадцать часов двадцать восемь минут. Ну, в охране там профессионалы, они знают, что делать, – быстро оцепили место, вызвали милицию и "скорую", а к Кучумову подъехали на тепловозе… В общем, Павел Степанович, по следам и прочему вырисовывается такая вот картина: Кучумов вышел из автобуса, поднялся на мост, а на спуске перелез ограждение второй площадки и с нее спрыгнул в сугроб. До снега метра два с половиной высоты, да глубина сугроба не меньше полутора – так бы ничего опасного, только в снегу оказался стальной штырь. Арматурный прут или что-то вроде того. Вот на него он и наделся. Примерно как при Иване Грозном на кол сажали – только тогда это аккуратнее делалось, чтобы посаженный дольше мучился. А тут – артерию разорвало, умер, возможно, от потери крови. Или от ранения – неважно. Умер оттого, что прыгнул. В общем, несчастный случай, только какой-то странный. Совершенно непонятно, почему он спрыгнул вместо того, чтобы спокойно спуститься по лестнице.

– Вспомнил детство золотое, – предположил Павел. – Или домой торопился, не стал крутить зигзаги.

– Домой ему было не по дороге. Чтобы срезать зигзаги, надо было прыгать или с предыдущей площадки, или со следующей. А где он спрыгнул, оттуда можно потом куда-то выйти только по путям. И насчет детства – может, и вспомнил, только все его сослуживцы в один голос уверяют, что поступок для него крайне нехарактерный.

– А может, гнался за кем-то? Или за ним гнались?

– Тоже исключено. В тот вечер, если помните, шел снег, все свежие следы на нем отлично видно. Так вот, на мосту и поблизости не было никаких других следов, только его. Там днем-то место бойкое – проход к рынку, а вечером ходят в основном те, кто живет в этих двух домах. И охрана очень аккуратно сработала, все быстро оцепили. Не было там никого, Павел Степанович. Это во-первых. А во-вторых, судя по следам, он спокойно шел по мосту, а на площадке даже задержался, потоптался некоторое время. А потом перелез ограждение и спрыгнул… Мы, вообще-то, не исключали, что это тщательно подготовленное убийство, замаскированное под несчастный случай, и вы у нас ходили в подозреваемых под номером один. Но, поскольку у вас алиби, – а мы его проверили по оперативным каналам, так что этот допрос – в принципе, формальность…

– А что, я единственный, кто мог бы желать Кучумову смерти? – спросил Павел с вызовом.

– Нет, наверное. Но, как говорится, иных уж нет, а те далече. Ваш случай самый свежий. Потому, кстати, и поручили расследование мне, что усматривали связь с вами. К тому же ваше дело зашло в тот тупик, о котором я вас предупреждал, – отсутствие доказательств. А какое это имеет значение сейчас, если ясно, что вы ни при чем?

– Никакого, – согласился Павел.

– Павел Степанович, – сказал следователь, как показалось Ермакову, не очень уверенно, – смерть Кучумова несколько меняет ситуацию с вашим заявлением. Может быть, вы его отзовете? В конце концов, Гормило и другие только выполняли приказы Кучумова. Теперь он мертв, а им отвечать.

– Во-первых, если быть формалистами, Кучумов не давал конкретного приказа, просто говорил: "Поработайте". А во-вторых, даже если считать, что он приказывал именно бить – этот приказ незаконный. Выполнять его они не обязаны, а если все-таки выполняют, то должны понести ответственность.

– Но если бы они его не выполнили, то нарвались бы на дисциплинарное взыскание! Они же зажаты между законностью и служебной дисциплиной, Павел Степанович.

Павел посмотрел на Фролова и вдруг спросил:

– Олег Иванович, а вы лично в подобной ситуации пошли бы на нарушение закона? Только честно!

Фролов помолчал, не глядя на Павла, потом медленно сказал:

– Во-первых, лично я не стал бы этим заниматься. Кучумов тоже не сам вас бил. На то есть профессионалы. Медицинское заключение в вашем деле свидетельствует прежде всего о крайнем непрофессионализме Гормило и иже с ним. Профессионалы не оставили бы никаких следов, а вы вряд ли продержались бы у них так долго. Скорее всего, через две недели максимум признались бы в чем угодно…

– Вы хотите сказать, таких профессионалов готовят специально? – перебил Павел.

– Специально – нет. Этим чаще всего занимаются сотрудники охраны СИЗО, пришедшие из так называемых элитных частей: десант, морская пехота, всякого рода спецназы. Части, предназначенные для действий в тылу противника, без поддержки основных сил. И учат там всему: и убивать любыми подручными средствами или вовсе без них, и добывать оперативную информацию без оглядки на международное законодательство… А во-вторых, я бы отдал таким людям соответствующее приказание, если бы был совершенно уверен в виновности подозреваемого и не имел бы другой возможности доказать его вину. Ну, и, само собой, речь должна идти о достаточно серьезном преступлении – убийстве, например, а не о краже магнитолы из машины.

– Спасибо за откровенность, Олег Иванович. Я вам тоже кое в чем признаюсь.

Павел помолчал несколько секунд и сказал, глядя на Фролова в упор:

– За последнюю неделю я убил двух человек и, возможно, одну собаку. Насчет собаки до конца не уверен, а людей – точно убил. Кучумов – второй.

2

– А первый кто? – спросил ошарашенный следователь, когда смог говорить.

– Первый – крайне неприятная личность. У нас во дворе он был известен как Вадик, а фамилию и, тем более, отчество я и не знал никогда. До вас, может быть, доходила информация – милицейские сводки или еще что. Я-то знаю по слухам, от, так сказать, информационного агентства "Семеновна". Он жил недалеко от нас, на Партизанской. Его зарезал приятель, с которым они…

– Точно! – перебил Фролов. Он порылся в ящике стола и выхватил оттуда лист со сводкой. – Такой случай проходил по сводке происшествий. Партизанская, четыре, квартира шесть. Берцов Вадим Сергеевич. Убит собутыльником вечером в воскресенье.

– У этого Вадика, – продолжал Павел, – похоже, была аллергия на работу. Мне один знакомый медик рассказывал, бывают такие случаи: как только человек устраивается куда-то работать – сразу сыпь по телу, крапивница, насморк, чихание и весь букет. Причем в таких случаях никакие таблетки не помогают. Разве что выпивка – и то не всегда. А когда бросит работу, вернется к воровству или попрошайничеству – все как рукой снимает… Так вот, Вадик тащил что ни попадя, ничего нельзя было оставить без присмотра. Те, кто первые заезжали в дом, рассказывали… Вы ведь знаете, как бывает, когда заселяется новый дом: толпа народа, у подъезда две-три машины враз, вещи кучей, никто никого не знает. И вот, рассказывают, Вадик подошел к сгруженным вещам, взял кресло, пошел с ним вроде к подъезду, а потом боком, боком – и в сторону. Хорошо, мужчины заметили, догнали. Слегка поколотили, конечно, – надо было, наверное, до полусмерти избить, чтоб больше не совался, а так – решил, видимо, что наш двор для него вроде промыслового участка. Потом, когда соседи уже перезнакомились, как-то пошел разговор о Вадике, стали вспоминать, у кого что пропало при переезде – ужас ведь! В основном мелкие, компактные вещи: магнитофон, маленький телевизор, коробка какая-нибудь. Кресло, наверное, слишком большое оказалось, заметили, а что поменьше – утаскивал, и сходило с рук… Садоводам от него житья не было. Представляете: лето, вечер воскресенья, приезжают люди из сада, привозят сумки, ведра, корзины – ягоды, овощи. Вытащили из машины, составили рядом и начали заносить в квартиру. Так вот, если около всего этого не оставить человека – что-нибудь да пропадет… Однажды у пятилетнего малыша отнял велосипед, не знаю уж, силой или хитростью, – и деру. А у пацана во дворе гулял старший брат с друзьями – старшеклассники. Догнали, велосипед отобрали, побить, говорят, не побили – так он на другой день в подъезде в почтовых ящиках поджег газеты. С Семеновной, дворничихой, постоянно воевал. Пословица про горбатого и могилу – это про него.

Фролов кивнул.

– У него еще была собачонка – болонка без родословной. Мерзость! Шерсть грязно-серая, на морде висит клочьями, глаза мутные, злобой так и исходит!

– А вы, Павел Степанович, собак не любите, – заметил Фролов.

– Я к ним равнодушен, – поправил Павел. – Кошек люблю. А таких вот собачонок – просто ненавижу. Вадик ее называл "сучкой" – не знаю, кличка это или как. "Сучка, ко мне!" Я сначала ее…

– Все-таки, Павел Степанович, у вас нестыковка выходит, – перебил Фролов. – Берцова зарезал собутыльник, практически на глазах его жены. А вы-то здесь при чем? И у Кучумова поблизости никого не было – ни на мосту, ни около.

– Зарезал собутыльник. А убил я, – сказал Ермаков. "Крыша поехала, – подумал следователь. – Позвонить? Не буду пока, вроде тихий", – и не позвонил.

– Чтобы убить человека, – продолжал Павел, – совсем не обязательно находиться рядом с ним…

– Вы что, хотите сказать, что наняли этого собутыльника, чтобы он Берцова… Нет, а как тогда с Кучумовым? Там ведь вообще никого не было! Не машинист же…

– Олег Иванович, не пытайтесь упростить мир! Он сложнее, чем кажется на первый взгляд, и к набору юридических штампов не сводится. Что вы думаете, например, о материальности информации?

– Я слышал, что есть такая гипотеза, – осторожно ответил Фролов. Он не был психиатром, и полной уверенности в том, что Ермаков тихий, у него не было.

– И весьма распространенная среди ученых. А теперь представьте: вот я, художник, нарисовал изображение предмета. Оно несет информацию об этом предмете, так? (Фролов кивнул.) И, воздействуя на изображение, я через информацию воздействую и на предмет. Ислам, например, запрещает изображать людей и животных, а поверьте, Олег Иванович, под многими религиозными запретами лежит вполне рациональная основа! В общем, я нашел такой способ воздействия на портрет человека, что если я это сделаю, то через некоторое время – порядка часа с каким-то плюс-минусом – человек умрет.

– Портрет Дориана Грея?

– В какой-то степени. Уайльд, конечно, тоже все упростил – ну, что вы хотите от художественной литературы?.. Так в какое время, говорите, умер Кучумов? Половина девятого?

– В двадцать восемь минут девятого на него обратил внимание машинист. Возможно, он уже был мертв.

– А я по его портрету… хотя ладно, пока без подробностей… в общем, я произвел свое воздействие в десять минут восьмого. Теперь с Вадиком. С его портретом я сделал то же самое в шесть часов четырнадцать минут вечера. А когда его зарезали?

– В половине восьмого его жена выбежала на лестничную площадку, – посмотрев в сводку, растерянно сказал Фролов. – А что это за воздействие, Павел Степанович?

– Все-то вам надо знать! – ответил Ермаков. ("Точно псих!" – подумал следователь.) – Знаете, чем объяснять на пальцах, давайте сходим ко мне, я вам и покажу свою кухню. Пойдемте, Олег Иванович! Или вы решили, что я спятил, и боитесь, что задушу?

Фролов не ответил, потому примерно так и думал.

– Так это вы зря. Я вполне нормален, можете посмотреть результаты психиатрического освидетельствования в деле об убийстве Бородина. Ну, что, идем? Тут недалеко.

– Если есть машина, съездим. И я все-таки возьму с собой еще одного человека. И, Павел Степанович, если я ваши слова запротоколирую – как вы на это смотрите?

– Да ради бога, мне не жалко! Если у вас после этого еще будет желание…

3

– Вот мое хозяйство, – говорил Павел следователю и приехавшему с ним оперативнику, раскладывая на кухонном столе лист белой жести, стопку бумаги, покрытой с одной стороны фольгой, и папку с какими-то листами. – Такая бумага в советское время использовалась для упаковки чая, если вы помните. Сейчас пакуют в пленку…

– Павел Степанович, не считайте нас совсем мальчишками, – сказал следователь. – Я, например, еще успел побывать в комсомоле.

Оперативник промолчал.

– Прошу прощения. А это, – Павел достал из шкафа бутылку и фотографическую кювету, – электролит. Состав его я пока говорить не буду. В общем, – он сел на табурет, – технология примерно такая: я рисую объект на бумаге из-под чая…