Текст книги "Трест (Воспоминания и документы)"

Автор книги: Сергей Войцеховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Во всяком случае, мы относимся с полной серьезностью к предложению С. и просим Вас продолжать с ним в этом направлении переписку, руководствуясь вышеприведенными общими соображениями. Кроме того, нам чрезвычайно интересно было бы знать масштаб, который имеет в виду С. Идет ли тут разговор о тысяче ф. (фунтов стерлингов) или о чем либо действительно серьезном.

Когда Вы найдете нужным непосредственное наше обращение к нему, уведомьте нас, а пока ведите переговоры сами.

До делу Б. (эстонского посланника Бирка) ничего интересного мы за это время не выяснили. По-видимому, вся эта история пока нас не коснулась. Нужно только получить уверенность в этом, к чему мы и стремимся.

Денисов (Ланговой) просит передать Вам, что Ваше письмо он получил и благодарит за него. Сам писать не имеет физической возможности. Просит сообщить нефтяникам (евразийцам), что он к ним ехать сейчас абсолютно не может и ждет их здесь, в половине июля, но не позднее 24-го июля, но кажется, что к этому сроку они не успеют приехать.

Жму крепко Вашу руку и сердечно обнимаю. Прошу переслать прилагаемое письмо Бородину (Кутепову).

Ваш А. Федоров".

–

В моем архиве нет указания, кем и когда этот ответ Якушева был сообщен Струве. Вероятно, после возвращения Артамонова из Югославии, я показал ему копию доклада Тресту о пожеланиях Струве и полученное из Москвы письмо Якушева. Вероятно, считаясь с тем, что резидентом {95} Кутеповской организации и М.О.Р. в Варшаве был Артамонов, от переписки со Струве я уклонился.

Воображаю, какое удовольствие доставил мой доклад чекистам, превратившим М.О.Р. в провокационную "легенду". Подтверждение распространенных слухов о разногласиях между генералами Кутеповым и Врангелем должно было их обрадовать, а неверное предположение Струве об интриге Врангеля против Кутепова и об его желании вступить в сношения с Трестом через побывавшего в России Шульгина должно было показаться бесспорным доказательством несомненной напряженности эмигрантских расхождений.

–

Ни Артамонов, ни я не придали особого значения включенному в письмо Якушева сообщению о временном перерыве сношений Треста с иностранными военными агентами в Москве и объяснению перерыва необходимостью "получить некоторые документы".

Теперь можно предположить, что это уклонение от встреч представителей М.О.Р. с иностранными офицерами было вызвано желанием польского штаба получить "документ", который – по словам Ричарда Враги, польского автора нескольких статей о Тресте – был доставлен Трестом, но оказался подделкой.

Стало ли разоблачение этого обмана главной – как предполагает Врага причиной самоликвидации Треста в апреле 1927 года, сказать трудно. Состоявшееся тогда по почину О.Г.П.У. и осуществленное опытным чекистом Опперпутом удаление из России проникших туда при содействии М.О.Р. кутеповцев могло быть решено Менжинским и его сотрудниками в связи с возникшей напряженной обстановкой в отношениях между Москвой и Лондоном. Во всяком случае, ликвидировав Трест, советские "органы государственной безопасности" – благодаря тому же Опперпуту – обеспечили себе контроль над первыми действиями Кутеповской организации после постигшего М.О.Р. провала.

16

Последняя поездка Якушева от Треста за границу состоялась в ноябре и декабре 1926 года. Никулин, в "Мертвой зыби", написал, что Якушев перешел эстонско-советскую границу 20-го ноября и встретился в Ревеле с Захарченко, {96} вызванной Кутеповым в Париж, но туда не доехавшей. Стауниц, то есть так называвший себя в М.О.Р. Опперпут, присланной в Ревель телеграммой добился ее возвращения в Москву. Очевидно, ее участие в предстоявших разговорах Кутепова с Якушевым показалось чекистам нежелательным.

В Эстонии Захарченко – по словам Никулина – спросила Якушева, почему он возражает против террора. В ответ, он назвал террор "навязчивой идеей", ничего не решающей.

Во Франции Якушев – опять-таки по утверждению Никулина – беседовал с Кугеповым, был принят в Шуаньи великим князем Николаем Николаевичем, побывал у графа Коковцова и у Шульгина. В обратный путь он выехал 14-го декабря, направляясь во Франкфурт-на-Майне и в Москву.

Никулин не сказал, что во встречах Якушева с Кутеповым и Шульгиным участвовал приехавший из Варшавы Артамонов. В его отсутствие мне вновь пришлось исполнять обязанности резидента М.О.Р. и Кутеповской организации в Польше.

[Image006]

–

Накануне отъезда Артамонов передал мне список адресов, которыми он пользовался для связи с Парижем. Первым в этом списке был назван Бородин (Кутепов). К его домашнему адресу была сделана приписка: "Для срочных телеграмм, его имя".

Затем был указан версальский адрес не известной мне русской дамы 3. Р. с отметкой: "Бородин, для конфиденциальных писем".

Адрес ныне покойного полковника А. А. Зайцова был предварен указанием "Для переписки официальной – о визах, приездах купцов (переходах границы) и т. д.; для отправки пакетов через швейцарцев (польских дипломатических курьеров)".

После него был назван Лежнев (Шульгин) с указанием писать ему по парижскому адресу В. Лазаревского и, наконец, был упомянут живший тогда в Сэвр под Парижем русский эмигрант, состоявший, как я летом случайно узнал из письма Якушева, в каких-то отношениях с Трестом. Об этом адресе Артамонов написал, что он "может быть нужен, как передаточный адрес для конфиденциальных Трестовских дел во время пребывания Рабиновича (Якушева) и Липского (самого Артамонова) в Вене (Париже)". {97} Последним в список были включены адреса двух евразийцев – Сувчинского в Кламаре и Шмидта (Арапова) в Берлине.

Одновременно Артамонов сообщил мне, что отослал 29-го ноября в Москву предназначенную Тресту почту – пакет № 47 – и, в тот же день, пакет № 20 не известному мне русскому парижанину А-скому.

Другой русский парижанин был назван мне потому, что в день отсылки почты Артамонов передал польскому генеральному штабу просьбу Кутепова о предоставлении ему польской визы, как направляющемуся в Москву участнику Кутеповской организации. Насколько мне известно, воспользоваться этой визой он, до самоликвидации Треста, не успел.

В день своего отъезда в Париж, Артамонов успел сообщить мне и то, что очередное пограничное "окно" назначено на ночь с 15-го на 16-е декабря, в районе польской железнодорожной станции Столбцы.

–

Полученная мною в первой половине декабря почта Треста была скудной. Ланговой написал 4-го декабря:

"Дорогой Сергей Львович!

Будьте добры переслать письмо и "Евраз. письма" П. Н. Элкину (Савицкому, в Прагу). Я бы с большим интересом выслушал Ваше мнение по вопросам, затронутым в "Письмах". Дружески жму Вашу руку.

Ваш Денисов".

6-го и 13-го декабря С. Мещерский, короткими записками, сославшись на Касаткина (Опперпута), подтвердил получение пакетов, доставленных в Москву польскими дипломатическими курьерами. 11 -го декабря Якушев написал мне из Парижа:

"Дорогой Сергей Львович!

Ваше письмо и телеграмма получены Юрием Александровичем (Артамоновым). Прошу Вас передать торгпалате (генеральному штабу), что принципиально я не имею ничего против свидания и разговоров, но срока свидания пока установить не могу.

Сердечно обнимаю. Ваш А. Федоров".

–

Тогда отсрочка приезда представителя М.О.Р. в Варшаву для разговора со штабом не показалась мне удивительной, но теперь я думаю, что отказ Якушева от этой встречи, на {98} которой штаб, очевидно, настаивал, объяснялся уже известным ему недоверием польской разведки к полученному от Треста "документу". По словам Ричарда Враги, он был признан подлинным изучившими его офицерами, но отвергнут Пилсудским, как очевидная советская дезинформация.

Если это верно, самоликвидация Треста стала неизбежной, но в декабре 1926 года последняя страница его истории еще не была дописана. Я знаю со слов Кутепова, что Трест предложил ему побывать в марте 1927 года в России и что он приглашение отклонил. Возможно, что чекисты уже тогда хотели заманить своего самого непримиримого и активного врага в западню. Возможно, что они решили сделать это в предвидении неизбежного конца просуществовавшей почти пять лет "легенды".

Кутепов мне сказал – когда я приехал из Варшавы в Париж вестником провала М.О.Р. – что вместо поездки в Россию он предложил Тресту встречу с его представителями в Финляндии и что она состоялась в Териоках. Однако Никулин, в "Мертвой зыби", написал, что Потапов и "один товарищ по фамилии Зиновьев" прибыли 25-го марта из Москвы не в Териоки, а в Гельсингфорс. Я допускаю, что "Зиновьевым" себя назвал один из будущих участников похищения Кутепова в Париже, пожелавший взглянуть на свою жертву.

–

Никулин рассказал, что Менжинский, возглавлявший тогда О.Г.П.У., дал Потапову, до его отъезда в Финляндию, следующее указание: "Всеми силами старайтесь скомпрометировать идею террора; ссылайтесь на то, что даже такому специалисту, как Савинков, когда он был во главе боевой организации (социалистов-революционеров), террор ничего не дал". Никулин не смог скрыть и то, что, посылая Потапова на свидание с Кутеповым, чекисты готовились к ликвидации М.О.Р. Он так изложил сказанное Менжинским:

"Надо сказать, что существование Треста несколько затянулось. В конце концов, они же (эмигранты) не считают О.Г.П.У. слепым учреждением. Оно не может проглядеть такую солидную контрреволюционную организацию. Так долго Трест мог сохраняться только благодаря соперничеству между эмигрантскими организациями и разочарованию {99} иностранных разведок в эмигрантах. Иностранцы делают ставку на так называемые внутренние силы, но и господа иностранцы, которым нужны чисто шпионские сведения, тоже их не получают. Мы бы однажды могли сделать вид, что Трест провалился, что мы, так сказать, его поймали, но вслед за этим последуют попытки усилить террор. Нам будет труднее сдерживать Кутепова и кутеповцев. У нас достаточно сил, чтобы ловить их и обезвреживать, но еще лучше, если мы будем действовать на них изнутри, сеять мысль о вреде и никчемности террора".

В день этого разговора Менжинского с Потаповым чекисты, очевидно, уже подготовляли такое решение возникшей перед ними проблемы, при котором конец одной провокации был бы одновременно началом следующей.

–

По словам Никулина, Кутепов хотел увидеть в Финляндии Захарченко, Якушева и человека, которого он знал понаслышке, как Стауница и Касаткина.

Против поездки Захарченко в Финляндию Трест не возразил, но допустить встречу Кутепова со Стауницом-Касаткиным он не мог – слишком велика была опасность опознания в нем чекиста, проникшего в свое время в савинковский Союз Защиты Родины и Свободы. Поэтому на вопрос Захарченко, заданный ею Потапову в Финляндии, он ответил: "Так решено политическим советом. Якушева, как видите, тоже нет. Совещание чисто военного характера".

В этой части своей лживой истории Треста Никулин поскользнулся – сделал ошибку, разрушающую всю его постройку. В "Мертвой зыби" он изобразил Стауница бывшим савинковцем, скрывшим от советской власти прошлое и примкнувшим к тайной монархической организации. Его "бегство" в Финляндию, в апреле 1927 года, он объяснит контрреволюционным прошлым активного савинковца, ставшего монархистом. Однако, в главе о разговоре Потапова с Менжинским, он привел следующую фразу возглавителя О.Г.П.У.: "В последних, полученных Трестом письмах Кутепов настаивает на том, чтобы (на свидание в Финляндии) приехал Стауниц-Опперпут, но вы знаете, что это нежелательно".

Этими словами Менжинского автор "Мертвой зыби" подтвердил, что чекисты знали, кем был в действительности Стауниц, и поэтому считали его появление за границей невозможным. {100} Кутепов рассказал мне в Париже, что во время финляндского свидания представители Треста усиленно расспрашивали его об Англии и об ее отношении к советской власти в России. Возникшее тогда в Великобритании антисоветское настроение их, очевидно, беспокоило. Они прямо спросили Кутепова, считает ли он англо-советскую войну неизбежной. Он ответил утвердительно.

Значительно позже, один из первых невозвращенцев – бывший сотрудник центрального комитета советской коммунистической партии Бажанов – сообщил, что в марте 1927 года политбюро получило "по линии О.Г.П.У." предупреждение о неизбежности войны с Англией.

Между этим сообщением Бажанова и рассказом Кутепова об его разговоре в Гельсингфорсе или Териоках – очевидная связь. Может быть непроизвольно возглавитель Кутеповской организации мнением о неизбежности войны окончательно подтолкнул Менжинского на назревавшее и по другим причинам решение о ликвидации Треста. Пойдя на это, О.Г.П.У. должно было подумать лишь о том, как обеспечить непосредственное наблюдение за тем, что предпримет Кутепов. Эту обязанность оно возложило на Опперпута.

17

Советник польского министерства финансов Леонард Леонардович Штольценвальд был остзейским немцем, ставшим польским гражданином. Службой он дорожил – она была единственным источником средств большой семьи, но Россию он любил, как бывший воспитанник петербургского Училища Правоведения, и поэтому позволил Артамонову пользоваться его адресом для почтовой переписки. Однако, его смутила и даже испугала телеграмма, посланная из Гельсингфорса 14-го апреля 1927 года. Не известная ему Мария Шульц хотела узнать, где теперь Гога и не было ли на границе перестрелки. Такие вопросы, написанные, к тому же, по-русски, могли обратить на него нежелательное внимание. Это его взволновало и он немедленно отнес непонятную телеграмму Артамонову, который вызвал меня.

Мы знали, что Мария Шульц – псевдоним Захарченко и что Гогой она называет Радковича, но терялись в догадках, почему она неожиданно из Москвы попала в Гельсингфорс и о какой пограничной перестрелке, связанной с Гогой, может {101} быть речь. Мы поняли, что случилось что-то необыкновенное, но высказать определенную догадку не смогли. Артамонов решил сообщить телеграмму штабу.

Там ему сказали, что ночью из России границу перешло трое вооруженных мужчин, назвавших себя участниками Кутеповской организации. Одним из них был Радкович.

В тот же день их привезли в Варшаву и разместили в небольшой гостинице "Виктория" на Ясной улице.

–

Радкович рассказал, что человек, известный ему под фамилией Стауница и псевдонимом Касаткина, как один из возглавителей М.О.Р., не вступив в долгое объяснение, посоветовал ему и двум другим, находившимся в Москве кутеповцам, бежать в Польшу, прибавив, что Трест пропитан советской агентурой и что только удачное бегство может спасти участников боевой организации от гибели.

Он сообщил, что сам уйдет в Финляндию и что Захарченко решила разделить его судьбу. Для несчастного Радковича это было двойным ударом – не только политическим, но и личным. Его единственным желанием было скорейшее возвращение в Россию и месть чекистам за обман и провокацию.

–

21-го апреля, на последней странице московских "Известий", появилась напечатанная петитом заметка, озаглавленная "Ликвидация контрреволюционной шпионской группы".

"ОГПУ в Москве раскрыта и ликвидирована монархическая группа, называвшая себя сторонниками б. вел. кн. Николая Николаевича. Группа, как видно из захваченных материалов, не имела связи ни с какими слоями населения и занималась, главным образом, военным шпионажем в пользу некоторых наиболее активных военных разведок. Следствием установлено, что контрреволюционная группа получала денежные средства из иностранных источников. Руководителем группы являлся находившийся в Париже б. генерал белых армий, монархист-николаевец Кутепов. Документы, попавшие в руки следствия, и показания арестованных лиц указывают на большую заинтересованность иностранных разведок не только в отношении получения источников для ведения военного шпионажа, но и в отношении поддержки попыток создания антисоветской организации внутри СССР. Однако, из материалов {102} следствия видно, что эти попытки никакого успеха не имели. Следствие обещает дать новый материал в смысле разоблачения финансовых махинаций и заграничных связей провалившейся монархической группки б. генерала Кутепова".

Это сообщение изобразило, таким образом, М.О.Р. подлинной тайной монархической организацией и было, очевидно, напечатано для укрепления доверия Кутепова и других эмигрантов к таким агентам "легенды", как Якушев и Потапов.

–

5-го мая кто-то протолкнул в парижские "Последние Новости" дезинформацию, полученную, по словам редакции, от ее рижского корреспондента:

"Провал монархической организации николаевцев вызван предательством и провокацией некоего Эдуарда Штауница, поступившего около 4-х лет тому назад в организацию монархистов под фамилией Касаткина.

Названные две фамилии являются вымышленными, как и ряд других. Так в провалившейся в 1921 году организации покойного Савинкова он значился под фамилией Опперпута и под этим именем выступал вместе с Гнилорыбовым, как главный свидетель, во время слушания дела Союза защиты родины и свободы.

Позже Штауниц-Касаткин-Опперпут, кажется, под фамилией Савельева состоял в организации Таганцева, которую также предал.

После разгрома таганцевской организации предатель был переведен в Москву, где и установил связь с николаевцами. В монархической – ее еще называют кутеповской – организации Касаткин-Штауниц постепенно пролез в центральный орган, где играл крупную роль. От имени организации Штауниц вел переговоры с антисоветскими правыми группировками заграницей. Передают, что был вхож в парижские союзы николаевцев. Держал тесную связь с представителями генеральных штабов ряда государств, снабжая их материалами о красной армии. Как курьез сообщают, что совсем недавно он вел переговоры со штабом одной страны о доставке в Россию оружия для готовящегося восстания.

Предательство Штауница-Касаткина привело к многочисленным арестам в Москве, Петрограде, Киеве, Харькове, Нижнем-Новгороде и других городах. В Петрограде расстреляно 16 человек без суда, отказавшихся от дачи каких-либо {103} показаний. Среди расстрелянных – четыре моряка и несколько красных командиров.

По некоторым данным, Касаткин-Штауниц Опперпут-Савельев в действительности латыш Упелинц, чекист, занимавшийся в 1918 году расстрелами офицеров в Петрограде и Кронштадте".

Парижская газета прибавила к этому сообщению из Риги примечание, в котором написала:

"По слухам, Касаткин-Штауниц опознан и арестован в Финляндии, куда он явился сразу после провала монархистов в двадцатых числах апреля и пытался получить визу в Англию".

–

Никто или, вернее, почти никто не обратил внимания на странное противоречие между разоблачением чекистской биографии Опперпута и его появлением в Финляндии.

Никто или почти никто не заметил, что "информация" рижского корреспондента "Последних Новостей" переложила всю вину за провокацию в М.О.Р. на одного Опперпута, обеляя этим остальных создателей "легенды".

Теперь не подлежит сомнению, что эта дезинформация была тактическим ходом чекистов в их игре, имевшей двоякую цель – либо добиться доверия эмигрантов и иностранцев к Опперпуту и сделать его участником их антисоветских начинаний, либо очернить его в их глазах разоблачением прошлого и этим облегчить восстановление М.О.Р., как тайной монархической организации, пострадавшей по вине Опперпута, но не раскрытой до конца.

Другим ходом в той же игре было письмо, которое Потапов 10-го апреля написал Кутепову. Как ни в чем не бывало, за пять дней до сообщения "Известий" о раскрытии антисоветской организации и аресте ее участников, это письмо было вручено в Москве поддерживавшему связь с Трестом польскому офицеру для доставки в Варшаву дипломатической почтой.

–

Ставший советским провокатором бывший генерал императорской службы обратился к Кутепову, как к другу:

"Дорогой Александр Павлович! Сообщаю Тебе подробности наших печальных событий. {104} 3-го апреля один из сослуживцев Александра, Оттовича Упелинца по Красной Армии в Гомеле в 1920 году, Махнов, недавно вовлеченный в одно из наших предприятий, опознал в нашем Касаткине известного провокатора Опперпута – правда, указав, что Опперпут в 1920 году не носил бороды. Об Опперпуте нет надобности распространяться – его имя упоминается в известной Красной Книге ВЧК.

Ты должен понять, как нас ошеломила невероятность подобного предположения, и не будешь нас очень ругать за те глупости, которые мы наделали и которым, строго говоря, нет оправдания при всякой другой обстановке.

Вместо того, чтобы немедленно лишить Касаткина возможности действовать, мы стали наводить справки и занялись проверками. Между прочим, и он сам был спрошен о некоторых – на наш взгляд, невинных – вещах, выяснению которых, в целях проверки, мы, придавали большое значение. Однако, по-видимому, где-то мы совершили ошибку, вследствие которой он понял, что его подозревают. Дальше, мы не придали достаточного значения его нервному состоянию, в котором он находился последнее время. Мы объяснили его тем раздражением, котор. получил Касаткин в связи с отклонением правлением Треста (центральным комитетом М.О.Р.) его слишком рискованных коммерческих операций. Не ожидая такого страшного удара изнутри самого правления, мы, очевидно, недостаточно спокойно взялись за дело и дали повод Касаткину почувствовать, что под ним горит почва. Недостаточно быстрое расследование дало возможность этому негодяю скрыться, весьма хитро предварительно обдумав план побега, и использовать для его осуществления ни в чем не повинных людей.

К несчастью, дело запуталось, благодаря одной – тоже крайне неприятной для нас – случайности. Именно, 5-го апреля племянник (Радкович) – как теперь выяснилось, по поручению Касаткина и без нашего ведома – вел переговоры о продаже своей сварочной мастерской. Угостив покупателя и напившись сам, он попал в милицию, имея на руках некоторые наши счета (документы). На другой день он был выпущен, получив поручение от высокого учреждения оказать содействие по розыску. Вернувшаяся к этому моменту (из Финляндии) племянница (Захарченко), возмущенная поступком племянника, предложила ему немедленно покончить с собой. В результате обсуждения этого вопроса {105} мы решили, что племянник – вместо того, чтобы исполнить требование учреждения – должен немедленно выехать к фермерам (в Финляндию). Ввиду случившегося, мы нашли пребывание самой племянницы опасным и предложили ей также временно отправиться к фермерам, назначив для этого специальное окно на 12 апреля. 10-го она выехала в Вильну (Петроград), где должна была встретиться с Гогой (Радковичем), но 11-го Касаткин получил от племянницы телеграмму, примерно такого содержания: "Зверев (Радкович) не прибыл, волнуюсь, получила очень важное поручение от фермеров, необходимо решение, немедленно приезжайте". Здесь мы совершили нашу главную ошибку. Касаткин, ошеломив нас известием об исчезновении Зверева, вызвался ехать в Вильну. И мы на это согласились, рассчитывая в его отсутствие проверить подозрение.

13-го жена Касаткина получила от него письмо, в котором он называет себя "международным авантюристом" и сообщает, что через месяц будет в Америке. Одновременно мы получили от Касаткина письмо с сообщением об его бегстве и с наглым шантажным предложением: выслать в трехдневный срок деньги за молчание, из чего видно, что есть некоторая надежда, что он еще не все предал.

Этот тактический промах Касаткина дал нам возможность предпринять кое-какие шаги прежде, чем начались протесты (аресты). Хладнокровию и распорядительности Рабиновича (Якушева) мы обязаны тем, что кое-как овладели положением. В настоящий момент Рабинович находится, по-видимому, в относительной безопасности – связь с ним имеем. Готовясь скрыться, еще на своей квартире получил звонок по телефону из Гельсингфорса от Касаткина. Касаткин ультимативно требовал денег и грозил раскрытием всего. На другой день он прислал телеграмму с требованием перевести деньги по адресу: Анны Упелинец, Рига, ул. Барона Кришьяна.

Уже 13-го и 24-го начались массовые протесты векселей (аресты), как рассказывал бежавший из Вильно Серов (Дорожинский). Участь Денисова (Лангового) не известна. Серов рассказал подробности бегства Касаткина. Сам Серов, привыкший с давних пор исполнять беспрекословно приказания Касаткина и ничего не зная о наших подозрениях, крайне растерялся, видя, как Касаткин, вместо того, чтобы только помочь, как он заявил Серову, племяннице нести ее {106} чемодан, сам ушел к фермерам (в Финляндию). Орсини (Демидов), который вместе с Серовым провожал племянницу, тоже был поражен и только потом сообщил о странной фразе, которую ему, уходя, сказала племянница: "Это делается по категорическому приказанию Бородина (Кутепова); в тайне даже от Серова; что бы ни случилось, не удивляйтесь; приходите, мы примем Вас..."

Неужели Ты дал такое приказание? Что может значить эта странная фраза? В голове не укладывалось первое невероятное предположение, что и она – его сообщница. И как иначе объяснить ее вызов по телеграфу Касаткина? Однако, проанализировав все события, мы пришли к единственному возможному выводу, что она является, только его жертвой. Очевидно, он сумел уверить племянницу в том, что после разгрома активной оппозиции в Тресте сторонникам ее стала невозможной дальнейшая работа и он решил конспиративно от правления (центрального комитета, М.О.Р.) уехать к тете Саше (Кутепову) и ей рассказать о линии оппозиции (сторонниках немедленного террора). Только при этом предположении становится понятным великодушие Касаткина по отношению к некоторым своим сторонникам (находившимся в Москве кутеповцам), которых он благородно предупредил о "провале" и помог благополучно уехать – хоть на этом спасибо! Ясно, что это сделано для того, чтобы сохранить благородный вид перед племянницей, на помощь которой он, очевидно, рассчитывает у фермеров.

Нашу первую телеграмму, которую Ты, вероятно, уже получил, мы послали также через огородников (эстонский генеральный штаб) к фермерам (финляндскому генеральному штабу). Крайне опасаемся, как поступят фермеры и, в особенности, сама племянница с этим сообщением, не имея необходимых доказательств. Ей-то, вероятно, фермеры покажут телеграмму. Находясь под сильным влиянием Касаткина, она – мы боимся – не поверит сообщению и, возможно, предупредит его о наших шагах. Было бы крайне необходимо поскорее повлиять на племянницу, чтобы она прекратила с Опперпутом всякие сношения, если нельзя рассчитывать на ее активное участие в борьбе против него. Из нашей телеграммы Тебе уже известно постановление правления о нем необходимо его выполнить.

В настоящий момент еще совершенно невозможно учесть размеров убытков. Однако, уже сейчас есть основание {107} полагать, что Опперпут вел очень сложную игру с конкурентами (коммунистами) и в своих собственных интересах. Он давал конкурентам, видимо, не все, что знал, ибо иначе нельзя объяснить сравнительно ограниченные размеры, протестов (арестов). Пока нужно сказать, что окончательно скомпрометированы главное правление Треста и привлечена к делу почти вся связь, непосредственно обслуживавшая главное правление. Все линии торговцев (участников М.О.Р.), к которым Касаткин почти не имел отношения, пока не подверглись никаким ревизиям (репрессиям). Провинциальные отделения почти все предупреждены. Кроме здешних (московских), сведения о протестах (арестах) только в Вильне (Петрограде).

Конечно, нам пришлось поработать по приведению в порядок всех дел наших предприятий. К счастью, кажется, никаких архивов правления у Касаткина никогда не было. Он мог только записывать. Трудно сейчас говорить о выводах, но, вспоминая и взвешивая всю роль Касаткина в Тресте, совершенно немыслимо объяснить наше существование без предположения, что провокатором применялась в нашем случае какая-то сверх-азефовская тактика. Но не будем себя утешать и подготовимся к возможным дальнейшим событиям. Ближайшее будущее должно все разъяснить.

Горячо обнимаю Тебя. Твой Волков".

–

Теперь мы знаем, что Потапов, несомненно, был советским агентом-провокатором и что его письмо было дезинформацией, исходившей от О.Г.П.У. Ею чекисты – в своей двойной игре – хотели застраховаться от неудачи посланного ими в Финляндию Опперпута. Подрывая доверие Кутепова к нему и, одновременно, к Захарченко и Радковичу, они создавали положение, в котором глава эмигрантской боевой организации должен был поверить если не Опперпуту, то Потапову. Поэтому они включили в письмо утверждение, что М.О.Р. пострадало лишь частично и что его, известные Кутепову, возглавители – Якушев и Потапов – уцелели. Этим они открывали себе лазейку к восстановлению Треста, если не в прежнем, то в новом виде и составе, с возложением на Опперпута всей вины за обнаруженную провокацию и, может быть, и за передачу подложного документа польскому генеральному штабу. В случае же недоверия Кутепова к письму Потапова, оно должно {108} было стать доказательством разрыва Опперпута с его преступным прошлым.

Случилось именно это. Поэтому рижская газета "Сегодня" смогла напечатать 17-го мая 1927 года письмо в редакцию, начинавшееся так:

"Ночью 13 апреля я, Эдуард Опперпут, проживавший в Москве с марта 1922 года под фамилией Стауниц и состоявший с того же времени секретным сотрудником контрразведывательного отдела ОГПУ – ИНО ОГПУ – бежал из России, чтобы своими разоблачениями раскрыть всю систему работы ГПУ и тем принести посильную пользу Русскому Делу..." Задуманная чекистами новая, "сверх-азефовская" провокация пустила первые ростки.

18

Нужно было московское письмо доставить Кутепову. В создавшейся обстановке Артамонов не хотел отлучиться из Варшавы. Он попросил меня съездить в Париж.

С моим эмигрантским, нансеновским паспортом я туда выехать не мог хлопоты о французской визе продлились бы недели, если не месяцы. Помог генеральный штаб – я получил польский заграничный паспорт, в котором все сведения обо мне были верными, за исключением того, что я был назван польским гражданином. Более того, мне было сказано, что от министерства иностранных дел я получу удостоверение дипломатического курьера и "почту", которую должен буду сдать в Париже польскому посольству.

–

"Дипломатическая почта", адресованная польскому военному агенту в Париже, оказалась большим, но легким чемоданом, покрытым красными сургучными печатями. В поезде из Варшавы в Париж этот багаж стал стеснительной помехой – расстаться с ним я не решился, а тащить с собой в вагон-ресторан не захотел. Пришлось питаться бутербродами, купленными на рассвете 23-го апреля, на платформе одного из берлинских вокзалов. В Париж я приехал 24-го утром.

Города я не знал, увидел его впервые. Артамонов на прощание назвал небольшую, скромную гостиницу, в которой – как я позже узнал – Якушев остановился в свой последний {109} приезд за границу. Оттуда, часов в одиннадцать, я по телефону спросил Кутепова, когда к нему можно явиться. Он ответил: