Текст книги "Преломление. Обречённые выжить"

Автор книги: Сергей Воробьёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Сандуны

В знаменитых Сандуновских банях в Москве мне приходилось бывать всего один раз. Это было в начале 90-х, когда у большинства людей денег не было не только на баню, но и на хлеб насущный. Ну разве что за исключением Чубайса с Гайдаром и их приспешников. Но они в Сандунах вряд ли мылись. Не до этого. Надо было срочно распродавать страну оптом и в розницу, отмывать будто упавшие с неба бешеные деньги. А Сандуны для этого никак не подходили.

Поскольку в те времена я ещё ходил в моря, моей зарплаты вполне хватило на вояж в Москву и на поход в Сандуны. В советские времена в неё так просто было не попасть: желающих оказывалось всегда больше, чем могла вместить баня.

Останавливались мы обычно у родственников, которые жили во 2-м Неглинном переулке. Их квартира больше походила на балаган с импровизированными застольями, песнями под гитару, алкогольными возлияниями и бесконечной суетой: походами в магазин за водкой и докторской колбасой, с жарками, парками, с пирогами, беляшами и приготовлением салатов и винегретов из того, что Бог послал.

Главой этой большой семьи, состоящей из него самого, жены, двух дочерей, их иногородних мужей, внуков и чёрного ризеншнауцера Чары, числился патриарх рижской сцены Агрий Робертович Аугшкап, сын известного красного латышского стрелка Роберта Яновича. Актёр, родившийся в театральном хитоне, обладавший воистину внушительной внешностью и несомненной харизмой. Как сказали бы в старину – был очень авантажным мужчиной. Он стоял в ряду таких мастеров сцены, как Качалов, Ильинский, Кторов. Однако никто его в этот ряд официально не ставил, но среди публики было немало его фанатов. И особенно фанаток. Сыгранный им Хлестаков из гоголевского «Ревизора» был особенно хорош – непревзойдённый сценический шедевр. Не говоря уже о других сыгранных им ролях.

И вот с этим любимцем публики мы отправились в Сандуны.

В «тёмное» дореволюционное время Сандуны заявляли о себе следующим образом.

САНДУНОВСКIЯ БАНИ,

на Неглинномъ проѣздѣ в Москвѣ,

ОТВѢЧАЮТЪ ВСѢМЪ ТРЕБОВАНIЯМЪ ГИГIЕНЫ.

РОСКОШНЫЯ ОТДѢЛЕНIЯ ВЪ 50 И 30 КОП.

съ ирландскими банями, бассейнами, разнообразными

душами и усовершенствованiями по послѣднимъ

указанiямъ науки

НОМЕРНЫЯ БАНИ

отъ 40 к. до 5 р.

(СЕМЕЙНЫЯ № № ОТДѢЛЕНЫ).

Соблюденiе всѣхъ санитарныхъ требованiй

устраняетъ возможность зараженiя въ баняхъ.

В советское время такой вывески на бане уже не было. Всё держалось на старом авторитете. Недаром их называли ещё царь-банями. Сандуны – это бренд, как сказали бы в наше время, и рекламировать его не надо. Хотя в 90-е этот «бренд» переживал упадок. Можно было наблюдать только остатки былой роскоши.

Итак, мы стоим в кассу. Очереди почти нет. Берём билеты. Входим в храм пара, омовений и релаксации. Внутри предбанника ряд занавешенных материей кабинетов. Перед ними выстроились чёрные кожаные диваны с высокими спинками, поверху украшенными резьбовым орнаментом по дереву, покрытому чёрным же лаком. Диваны расставлены напротив друг друга в три ряда, как по ранжиру. Между ними – низкие столики, на которых то здесь, то там выставлена нехитрая снедь, приобретённая тут же в буфете или у банщика: пиво в классических пол-литровых кружках, вяленая рыба, иногда водка. Всё это употребляется посетителями, собравшимися в свои тесные компании, в перерывах между заходами в парилку.

Мы с Агрием Робертовичем занимаем первый свободный диван, вешаем на крючки одежду. Мимо взад и вперёд прохаживается известный по «Мосфильму» Семён Фарада. В глазах и поджатых под чёрные усы губах узнаваемая ирония. Боковым зрением, как ворон, посматривает на сидящих по обе стороны прохода.

– Семэн! – сильным театральным голосом восклицает Агрий Робертович. – Помнишь, как мы с тобой в Барнаул на гастроли в одном купе ехали?

Фарада повернул голову и сделал вид, будто что-то припоминает.

– Мы ещё тогда бутылку спирта с тобой приговорили из моих домашних запасов.

Лицо Фарады стало проясняться и разглаживаться.

– Да-да-да, вроде припоминаю… Из какого театра?

– Из Пушкинского.

– Из Пушкинского? Конечно, конечно… Тогда в каждом купе угощали. Не то что в нынешние времена. А у вас, я смотрю, вообще голый вассер: ни выпить, ни закусить.

– Мы сегодня с племянником паримся без всяких прицепов. Так здоровее будет.

– Это да, кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, – соглашается Фарада. А сам поворачивает нос в сторону, где выпивают и закусывают.

Но никто его почему-то не приглашает. Или не узнают, или делают вид, что не узнают, или самим мало. И на вечно ироничном лице актёра постепенно проявляется маска сарказма и лёгкого презрения.

Заходит разговор о том, почему тянет актёров именно в Сандуны, а здесь Агрий Робертович повстречал их немало. Всё дело в том, что Сандуны были названы в честь построившего их Силы Сандунова – актёра, игравшего при дворе Екатерины II. Там же выступала и его будущая жена – певица Елизавета Уранова. По слухам, их талантами императрица была восхищена так сильно, что подарила невесте к свадьбе украшения. Впоследствии благодаря продаже этих украшений и были построены бани. Сам Шаляпин был завсегдатаем этих бань. Не обходили стороной Сандуны и известные поэты, такие как герой Отечественной войны 1812 года Давыдов, Пушкин, Маяковский. Видели здесь и Чехова, и Рахманинова, и Гиляровского. Всех не перечислишь.

Из предбанника входим в банные залы. Старый кафельный пол совершенно не скользит. На отдельных участках его заменили новым – белого или голубого цвета, – диссонирующим с прежним. На новом – легко поскользнуться и упасть. Посетителей встречает шикарный в римском стиле бассейн: метров 15 в длину, окружённый четырнадцатью некогда белоснежными колоннами с лепными капителями. За колоннами – прогулочная полоса, ограждённая стенами из красного италийского мрамора. Вода в нём холодная, без признаков подогрева. В бассейне никого. Агрий Робертович настоятельно рекомендует перед парной окунуться, потому что в парилке будет жарковато. Он уже заметил в предбаннике трёх-четырёх фирменных парильщиков, которые держат жар на предельно высоком градусе.

После холодного бассейна захотелось сразу погреться. Парное помещение было огромным. Большую часть занимал крутой полок с рядом высоких ступеней, с каждым маршем поворачивающих направо и поднимающихся под самый потолок. Верхний ярус был выполнен в виде небольшой открытой беседки с П-образной скамейкой. Такое хитроумное расположение полка я видел впервые. Народу на этой «вавилонской башне» было довольно много. Разомлевшие люди напоминали дозревающие фрукты на ветвистом древе, готовые вот-вот сорваться и упасть. Некоторые так и делали, а их места занимали другие.

Не успели мы расположиться на втором ярусе, как тут же появились четыре здоровенных волосатых мужика в войлочных банных шапках а-ля Наполеон. Каждый держал под мышкой по дубовому венику. Один из них специальной кочергой приоткрыл железную дверь печного зева, а двое его напарников стали по очереди набирать в тазики горячую воду из расположенного в стене крана и закидывать её на раскалённые камни печи. Камни шипели, изрыгая перегретый пар. Народ, находившийся в верхней беседке полка, посыпался из неё как горох, прижимая уши и ругаясь матом. Вошедших мужиков это нимало не смущало, и они только продолжали поддавать жару. Причём при каждом очередном вбросе воды на раскалённые камни тот, что с кочергой, ритмично закрывал-открывал железную дверцу печного зева, благодаря чему жар быстро заполнял парное помещение.

– Сейчас, ребята, – подбадривал один из них, махая веником над головой, – ещё пару бросков – и можно будет по-человечески париться. А то сидите как варёные мухи.

«Варёные мухи» сползали всё ниже и ниже, а некоторые пулей вылетали из парной, где жар становился действительно невыносимым. После холодного бассейна мы ещё как-то держались. Я даже попытался подняться в беседку. Подняться достойно мне так и не удалось, я вполз в неё буквально на карачках, придавленный адовым жаром. Сколько так можно продержаться – не ведал. Решил на счёт «одиннадцать» уходить с позиций. На счёт «шесть» я уже чувствовал опалённые плечи, а на «девять» уши начали сворачиваться в трубочку. Волосы нагрелись, словно керамика в муфельной печке. На счёт «одиннадцать», уже не осознавая, что вообще происходит вокруг, я по инерции сполз с полка и галопом побежал в бассейн. Вот теперь только до меня дошло, для чего в бассейне столь холодная вода. С шипением охлаждаемого металла я бухнулся с головой в это римское роскошество, лёг спиной на его кафельное дно, открыл глаза и увидел сквозь холодную прозрачную воду уходящие в небо белые колонны. Поскольку потолок над бассейном был стеклянным, то видение было столь чистым, что оставалось только ждать явления ангела небесного.

В помывочном отделении меня уже ожидал Агрий Робертович, который поведал следующее:

– Когда ты скатился с полка и как угорелый выскочил за дверь, фирменные парильщики всей гурьбой забрались на самую верхотуру и стали хлестать друг друга большими дубовыми вениками с таким остервенением, что я подумал: могут эдак и забить себя, если не до смерти, то наверняка до инфаркта с миокардом. – Так он выразился. – Продолжалась эта экзекуция минут десять. Кто их знал, уходил из парной заранее. Там как в преисподней сейчас. Правда, грешники все разбежались. Теперь в парную можно не ходить, потому что меньше пяти-шести ходок они не делают.

После бассейна мы решили взять тайм-аут и, завернувшись в простыни, отсидеться в предбаннике на прохладных кожаных диванах. Мимо опять продефилировал Семён Фарада. В этот раз он был в меру пьян, и на лице у него появилась маска полного благодушия. Похоже, что кто-то его всё-таки узнал. По всем статьям было видно, что ни париться, ни мыться он уже не собирался.

– Пушкинский театр, говоришь? – пропел Фарада. – Барнаул? Помню-помню, как спирт пили, а вот Пушкинский, скажу честно, не помню.

– Память нужно тренировать, – наставительно заметил мой неподражаемый актёр, – и закусывать не огурцом, а чёрной икрой.

– Ролей больших не дают, – пожаловался Фарада, – а на маленьких разве память разовьёшь. Да и гонорары не под чёрную икру калькулированы. Уже восемьдесят ролей на себя примерил, и только две главные. Я больше артист эпизода. Но характерный! – добавил он, подняв вверх указательный палец.

– Это точно! – заметил я.

– Во! – обрадованно воскликнул наш собеседник. – А вы из какого театра, простите? Что-то не припомню… Внешность заметная. Не из «Лейкома», случайно? У Марка Захарова не мог вас видеть?

– У Захарова дочь Агрия Робертовича служит, – поправил я. – А я – у Марка Исааковича Рабиновича.

– Кто таков? Не слышал ни разу. Какой-нибудь районный театр, наверное?

– Да, именно районный, – подтвердил я. – Район ЦВА.

– И где ж такой? Не припомню.

– Центрально-Восточная Атлантика.

– Что, и там играют? – не понял Фарада.

– Ещё как играют! Особенно в Мавританской зоне. Трал закинут, через час – сорок тонн скумбрии. Успевай только шкерить.

– А Рабинович при чём тут? – удивился Фарада.

– А он у нас капитаном.

– А-а-а! Так вы моряк?! Моряков ни разу не играл. Фактура не та. Хотя вот Рабинович же моряк. А я чем хуже?

– Сё-ёма! – послышалось из ближайшего к нам кабинета, завешенного сморщенной тёмно-синей материей. – Пропускаешь! Мы уже за твою «Таганку» выпили. Теперь давай за Любимова, а потом, наконец, и за тебя.

Сёма сделал губы буквой V, извинился и пробурчал:

– Затянули, гады, не хотел. Теперь приходится отдуваться. Вот оно – бремя славы! – И быстрым боковым шагом юркнул в кабинет, откуда были слышны голоса и звон посуды.

Через минуту за сморщенной занавеской дружно запели:

 
Уно, уно, уно, уно момента,
Уно, уно, уно комплимента…
 

Мы с Атрием Робертовичем под аккомпанемент навязшей у всех в зубах песни пошли на последнюю запарку. Как он выразился – «чистым паром». Это когда без веника, с коротким заходом и после окончательной помывки. Потом – холодный душ и пол-литра жигулёвского.

– Дорожи этим моментом, – сказал мне Агрий Робертович, поднимая кружку с пивом. – Он никогда не повторится.

Фарада из кабинета уже не выходил, слышен был только его голос. Пиво было кислым, с быстро оседающей пеной и недостаточно холодным. За занавеской что-то говорили про Высоцкого, про Караченцова, про Горбачёва и Ельцина.

И всё было у нас ещё впереди.

Извивы моды в стиле «а-ля Петрович»

Наш учитель физкультуры и тренер секции юных футболистов Петрович не утруждал себя поисками дефицитных кроссовок. Ему просто повезло: кто-то из родителей его подопечных привёз тренеру в подарок китайские белые суперкеды «Два мяча», достать которые в те времена было практически невозможно. «Два мяча» – это мечта каждого школьника или студента Советского Союза в конце 60-х.

Петрович эти кеды почти не снимал – был в них и в спортивном зале, и в нескончаемой сутолоке города, и в школьных классах, и на стадионах во время тренировок и футбольных матчей. Было подозрение, что он в них и спать ложился. Но поскольку этого никто не видел, то последнее предположение всё-таки оставалось на уровне гипотезы, тем более что жена Петровича эту гипотезу не подтверждала.

В итоге уже через полгода кеды потеряли свой натуральный белый цвет и приобрели «натуральный» буро-землистый. Никакие стирки или чистки зубным порошком не помогали, и в один удобный момент, когда жена в большом эмалированном тазу проваривала в ядовито-красном анилиновом красителе свою старую битловку, Петрович бросил туда и любимые кеды.

Результат превзошёл все ожидания: бурый брезентовый верх кедов приобрёл густой бордовый цвет, а битловка пошла разводами самых причудливых форм, размеров и оттенков – от слегка розового до густо-малинового в крапину.

Вероятно, с этого момента и начался отсчёт времени для моды на яркие цвета. Но мало создать культовые вещи – их ещё надо продемонстрировать публике, запустить в массы на уровне подсознания, а потом уже сделать предметами вожделения.

Культовые вещи пока в единственном варианте были уже готовы: бордовые кеды вместе с живописной битловкой жены ждали своего звёздного часа в спортивной сумке Петровича. Жена посмеялась: «Раз ты такой умный, тренируй детей теперь в том, что сам и сотворил».

– А почему бы и нет, – по-спортивному отразил удар муж, – в нашем деле важна не форма, а содержание. До Олимпийских игр пока далеко. А тренировать детей можно даже в бордовых кроссовках и цветастой водолазке.

– В битловке… – поправила жена.

Когда дети в первый раз увидели Петровича в столь необычной форме, пошли смешки и шушуканья. Но потом привыкли и на новую одёжку Петровича не обращали внимания. Тем более что тренер он был классный: его футбольная команда стала призёром района и метила в чемпионы. А это было главным.

Как-то раз Петрович пришёл на педсовет в своём, ставшем привычным, спортивном виде: бордовых кедах на босу ногу, узких «тренингах», доходивших ему до щиколоток, и в пятнистой битловке с высоким, закатанным у подбородка воротом.

Педагоги встретили коллегу непроизвольным возгласом удивления, граничащего с затаённым восторгом.

Петрович оценил ситуацию, смутился и стал оправдываться:

– Товарищи, не обращайте внимания на мой «гарнитур». Куда-то пропал ключ от шкафчика с одеждой, пришлось идти вот так, не переодеваясь… – И он, оттянув в сторону «тренинги», как клоун на манеже, раскланялся перед достопочтенной публикой, сопроводив поклон пронзительной трелью судейского свистка.

Учительница по пению от восторга захлопала в ладоши, но на первом же хлопке осеклась и стала откашливаться в платочек, чтобы как-то сгладить конфуз и смущение. Появление физрука в столь экстравагантном виде произвело сногсшибательное впечатление. Особенно на даму из гороно, присутствующую на педсовете по случаю вручения Петровичу грамоты за лучшую тренерскую работу среди школ района. Оттого ждали его с особым нетерпением.

Поискав свободное место, Петрович сел рядом с учительницей пения, довольно молодой и привлекательной. Единственно, что её портило, так это очки в пластмассовой оправе с выпуклыми объёмными линзами, делавшими её глаза похожими на глаза лемура. Когда Петрович обосновался рядом, учительница сняла очки, порозовела от смущения и превратилась просто в красавицу. Тренер это сразу оценил. И тут же признался шёпотом, что если бы не был женат, то прямо сейчас предложил бы ей руку и сердце. Наша красавица ещё больше зарделась и деликатно высморкалась в кружевной платочек. Петрович же, положив ногу на ногу, случайно задел впереди сидящего учителя химии.

На что химик, обернувшись всем корпусом, наставительно заметил:

– Эдуард Петрович, если вы надели красные штиблеты, то это не значит, что ими нужно пинать кого-то в спину.

– Это не штиблеты, – обиженно поправил футбольный тренер, – а кеды «Два мяча», по незнанию покрашенные анилиновым красителем.

– Предполагаю, что по химии у вас была двойка, – едко заметил химик.

Петрович хотел было уже возразить, что не двойка, а твёрдая тройка, но в это время дама из гороно, корпулентная женщина, одетая по неписаным номенклатурным правилам в синий кримпленовый костюм, встала из-за стола и прогудела, как туба из духового оркестра:

– А сейчас, товарищи, разрешите мне вручить грамоту Слёзкину Эдуарду Петровичу. Его команда стала победителем футбольного первенства среди школ нашего района.

– Ура… – непроизвольно вырвалось из уст учительницы пения.

– Вот именно – ура! – поддержала дама из гороно. – Эдуард Петрович достоин этой почётной грамоты!

Петрович наклонился к уху восторженной учительницы и громким шёпотом произнёс:

– Лучше б деньгами!..

Все зааплодировали. Петрович гордо поднялся на авансцену. Дама в кримпленовом костюме долго жала и трясла руку награждённому, и присутствующим выдался шанс детально рассмотреть необычную форму коллеги. Петрович был неподражаем. Он напоминал южноамериканскую водоплавающую птицу коскоробу с красными перепончатыми лапами и красным же клювом. Вечно красный «клюв» Петровича был следствием длительного пребывания на сыром и часто промозглом воздухе. Ну а «красные перепончатые лапы», как уже стало всем известно из пикировки с химиком, явились результатом неудачной покраски спортивных кедов марки «Два мяча». У всех на языке вертелся вопрос: где Петрович достал такого необычного окраса битловку? Но задать его никто не решился, даже сама дама из гороно.

Вернувшись на своё место, тренер опять что-то прошептал на ухо соседке. Её лицо ещё более зарделось и приобрело цвет спортивных кедов нашего награждённого. Машинально взяв грамоту из рук Петровича, соседка стала нервно обмахиваться ею, как веером.

Тем временем дама продолжала докладывать о повышении среднестатистической отметки по школам города.

Петрович, несколько раз посмотрев на часы, резко встал:

– Пардон, товарищи, но мне срочно нужно бежать в детсад забирать детей. У меня их четверо. И все мальчики, – зачем-то добавил он. – Эдуардычи…

Не успела представитель народного образования отреагировать на незапланированный спич, как Петрович, мелькая своей яркой обувкой, молнией выскочил за дверь.

Минуту стояла тишина, после чего учитель химии произнёс:

– Вот что значит спортивный дух и регулярная тренировка! Это вам не «аш два эс о четыре»!

Мода на красное развивалась медленно. Сначала появились красные носки. В конце шестидесятых носить их считалось большим шиком.

Пятнистые футболки появились позднее, в семидесятые. Ушлые «цеховики» белые футболки бросали в чан с кипящим красителем, предварительно завязав на них множество узлов. На месте развязанных узлов появлялись узорчатые пятна. После этого «фирменный» товар пятикратно поднимался в цене, принося немалый доход. Однако мода на него довольно быстро прошла. Образовалась длительная пауза. Но в начале 90-х появились малиновые пиджаки. Именно в них облачились представители криминального и делового мира.

И наконец-то новый, XXI век «вспомнил» Петровича!

Все, кто хоть немножко уважал себя, стали носить обувку именно в стиле «а-ля Петрович». Это могли быть и красные туфли, и оранжевые мокасины, и розовое нечто без каблука, но больше всего, конечно, полюбились красные спортивные кроссовки всех оттенков. Кеды ушли в прошлое. Причём такие кроссовки уже не считалось зазорным носить с элегантным костюмом. Это стало принадлежностью дресс-кода участников богемных вечеринок и деловых раутов. И если ты, не дай бог, надел с костюмом дорогие ботинки из крокодиловой кожи – это считалось уже моветоном.

Красные кроссовки! Они открывали двери в любые престижные клубы и самые респектабельные заведения, являясь метой эпохи, универсальным кодом и паролем.

Я встретил Петровича через много лет, постаревшего, поседевшего. Бывший тренер стоял в стоптанных нечищеных ботинках неопределённого цвета, да и сам был под стать ботинкам – помят и будто покрыт пылью минувшего. Он меня не узнал. Помнили ли его ученики? Трудно сказать.

Тем не менее, сам того не ведая, никому не известный Петрович стал в один ряд с самыми известными законодателями моды. Жаль, его имя – PETROVICH – не выбито на подошве канувшего в Лету времени.