Текст книги ""И не было нас печальнее..." (СИ)"

Автор книги: Сергей Верник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

  Сергей Верник

  «И не было нас печальнее...»

  Этот рассказ может показаться чрезмерно жестоким, но он не о ненависти и злобе. Он о слабости и беззащитности...

   1.

  Дети решили драться,

  В слезах потеряв терпенье

  С уродами расквитаться

  За первый свой день рождения

  Дети стали врагами

  Нежных самцов и самок

  Душили их проводами

  От игровых приставок.

   Андрей Лысиков

   Небо над посёлком вспыхнуло, потом ещё раз, и затем раздался оглушительный двойной раскат. Сквозь пелену низких туч заходящего на посадку транспорта видно не было, но Пашка хорошо знал, что означают такие вспышки и грохот. Он десятки раз наблюдал одну и ту же картину, повторяющуюся, до тошноты однотипную. Если везло, то в разрывах облаков или над бетонной стеной периметра, когда дождь чуть стихал, показывался слегка вращающийся вытянутый силуэт. Показывался, и сразу же исчезал. Секунда, мгновение... Крохотная частица той жизни, что текла и процветала где-то там, в недосягаемой дали.

   Пашка начал считать.

   Раз, два, три...Транспорт всегда оставался на планете ровно четыре минуты или двести сорок секунд. Именно столько времени хватало, чтобы вышвырнуть в жижу посадочной площадки очередного заключённого, задраить шлюз, и свечой пронзить низкое серое брюхо, нависшее над этим обреченным миром. А небесная рана с новой силой начинала кровоточить...

   Пятьдесят три, пятьдесят четыре... До окруженного высоченной бетонной стеной поселения было два километра выжженной до белизны почвы. Жгли химикатами, убивающими всё живое. Но джунгли никак не хотели сдаваться, напирая со всех сторон, пытаясь затянуть ядовитую плешь. Раз в неделю поселок «чихал». Это кто-то из совсем мелких так выразился, но слово намертво прилипло. Пчих...и тягучий синеватый туман плотным кольцом расходился от серых стен. Через два километра он испарялся, оставляя позади себя мёртвую пустыню. Только седой пепел, и ничего больше. Постоянные дожди размывали его, яд тёк белёсыми ручьями сквозь заросли, выжигая чудовищные шрамы. Наверное, с высоты поселение выглядело гигантской расползающейся кляксой.

   Сто двадцать шесть, сто двадцать семь... Пашке было уже пятнадцать. Он появился на свет там, в поселке, а спустя какое-то время его выкинули наружу. Детей всех выкидывали, чтобы сохранить баланс. Кто-то выживал, кто-то нет. Всё зависело от смены охранников, и от везения, конечно. Чаще всего свертки с младенцами бросали прямо из бойниц, с высоты пяти метров, и прямо в едкий пепел. За пару часов крохотное тельце полностью растворялось. Но было несколько гуманистов, которые относили свою живую ношу за пределы мёртвой зоны, клали на траву, и поспешно возвращались. Одного такого Пашка даже начал узнавать по яркой нашивке на рукаве скафандра, и дал себе обещание убить его последним. Если, конечно, свои не расстреляют.

   Двести три, двести четыре...

   – Паш, смотри, – сидевший рядом девятилетний мальчишка дёрнул Пашку за рукав. Тот ударил наотмашь, разбивая ему губы в кровь. Пусть знает, сопляк, как старших отвлекать от важного занятия. Ведь если транспорт взлетит с тремя вспышками, можно будет загадать желание.

   Двести тридцать, двести тридцать один... Возле стены что-то происходило. Приглядевшись, Пашка увидел, как откинулся тяжёлый пандус, и на него, грохоча гусеницами, выехал здоровенный вездеход со странного вида прицепом, – не то цистерна, не то вагон. Раньше такие здесь не появлялись. Поднимая клубы химического пепла, машина быстро покатила к кромке леса.

   – Что это, Паш? – мальчишка размазывал по лицу кровавые сопли. Он выглядел ничуть не обиженным.

   – Сам не знаю, – буркнул тот, провожая взглядом машину. – Идём за ними.

   – Но как же пост? – заупрямился мальчишка. – Мы ведь дежурим. А если вынесут малька какого? Не успеем, так грагсы сожрут.

   И тут над стеной громыхнуло. Пашка резко обернулся в сторону посёлка, но транспорт уже исчез в пелене облаков. Лишь слабое марево держалось пару секунд, а потом обрушился ливень.

   – Ты пойдёшь, Сопляк, – приказал Пашка, накидывая капюшон. – И не вздумай упустить. Шкуру сдеру!

   Мальчишка не стал спорить. Развернулся, и быстро исчез в кустах. Он знал цену словам старшего, и не раз видел, как наказывали упрямцев. Как правило, одного урока вполне хватало.

   Оставшись один, Пашка достал из-за пазухи корень арка, и принялся неспешно жевать. Язык приятно защипало. Он вспомнил вдруг старого Капитана, его водянистые выпученные глаза, тонкие трясущиеся губы. И скрюченный указательный палец, больно бьющий промеж глаз.

   «Ты пойми своей безмозглой башкой, щенок», – твердил он, брызжа слюной. – «Вы живы только до тех пор, пока в ваших жилах кипит ненависть и злость. Вы должны ненавидеть тех уродов, что породили вас, затем выкинули, словно мусор. Вы должны ненавидеть меня, и друг друга. Как только вы дадите слабину, этот сраный мир вас утопит в дерьме. Я всю жизнь жил среди мрази, по их законам... И знаешь, что самое страшное? Знаешь? Самое страшное – это убивать, и чувствовать себя виноватым. Убивать с жалостью в сердце. Я прошел две войны, и видел, как здоровенные мужики спиваются, а в глазах их ничего нет. Пустота в глазах, бездонная пропасть. Им оставалось только пулю себе в висок пустить... Это страшно, поверь. Если нет любви, остаётся лишь ненависть. Но любовь – это утопия. Там, в поселении, сотни пустоголовых дебилов, которые только и умеют, что собирать грибы и трахаться... Ради первого их тут держат, а если лишить второго, – сразу чахнут и перестают работать. Раньше хоть эскулап был, пока в пьяной драке не зарезали, аборты делал. А теперь всех новорождённых за периметр, чтобы ресурсы не жрали...»

   Обычно после долгих и пылких речей Капитан доставал тонкий железный прут, и начинал лупить кого-нибудь из младших учеников. При этом он то смеялся, как сумасшедший, то неистово матерился. Старшие не вмешивались, зная, что попадёт. Они ненавидели его на расстоянии, как он и велел. А ведь любой из них мог с лёгкостью убить. Уж этому Капитан их научил в совершенстве.

   Пашка хорошо помнил тот момент, когда избитый до полусмерти шестилетний сопляк вдруг кинулся на Капитана и перегрыз тому глотку. Все передние молочные зубы оставил, но разжал челюсти только после того, как тот перестал хрипеть. А ученики стояли и смотрели на мёртвого учителя, на лице которого застыла счастливая улыбка победителя. Рядом сидел беззубый мальчишка, пускал кровавые пузыри, и весело гыгыкал. Не было жалости, не было благодарности за то, что Капитан когда-то спас младенцем, принёс в дом и вырастил, как и сотни других детей. Он всё-таки смог завершить свою работу, создал жизнеспособное общество чудовищ, и оттого ушёл со спокойной душой. Вот только не было покоя его ученикам, и тем, кого те в свою очередь спасали. Его лачуга до сих пор стояла посреди джунглей, поросшая лианами, но все обходили её стороной. Учивший ненависти получил в ответ свою порцию, не выдержал, подавился...

   Сквозь шум дождя Пашка услышал быстрые хлюпающие шаги, чуть привстал, положив ладонь на рукоять ножа. Но это был Сопляк.

   – Готовы, – смотря мимо Пашки, быстро проговорил он. А глаза пьяные-пьяные. Такой дурман бывает только от чужой крови.

   – Много? – спросил Пашка, невольно сглатывая. Растёт, Сопляк, растёт... Того гляди, года через два на поединок мог бы вызвать, чтобы убить и забрать себе имя.

   – Трое было, – шмыгая носом, ответил тот. – Копали что-то в лесу, машину свою запустили. Но я Малого встретил, и вместе мы их... Всё как учил: лезвием на три пальца ниже застёжки скафандра, и резко вниз...

   – Я спрашиваю: много крови выжрал? – в глазах Пашки полыхало пламя.

   – Паш, ты чего? – сопляк побледнел, отступая на шаг. – Не жрал я...

   – Пасть покажи, ну! – потребовал Пашка. Затем схватил мальчишку за нижнюю челюсть, резко дёрнул губу. Так и есть. Густая алая слюна, мажет зубы.

   С силой оттолкнув Сопляка, Пашка выхватил нож.

   – Малой... Он тоже?

  – Да это ты сам меня...– пытался оправдаться мальчишка. – Губы разбил...

   Пашка шагнул вперёд, затем ещё, оттесняя Сопляка к чахлым кустам, за которыми начиналось мёртвое поле. Первая волна ярости прошла, и он убрал нож, освобождая руки. К своим пятнадцати Пашка уже мог отчетливо разглядеть в человеке зверя, как бы глубоко тот ни прятался. Капитан учил этому в первую очередь. Говорил, что слепая ярость сводит с ума, лишает разума, отбрасывает во тьму... Сильный устоит, слабый превращается в зверя, и, попробовав кровь врага, он никогда не станет прежним. Таких нужно сразу душить...

   Пашка вдруг вспомнил мальчишку, убившего Капитана. Он до последнего не понимал, что с ним сделают через несколько минут. Сидел, пускал пузыри, хихикал... А потом кто-то из старших подошёл к нему сзади, достал лезвие... И детское лицо, с распахнутыми голубыми глазам... Взрыв сверхновой, ледяное пламя в зрачках... Почти каждую ночь это снилось, заставляя просыпаться. Как его звали-то хоть? Нет, у зверей нет ни прозвищ, ни имён... Канул в лету, как и десятки после него...

   Сопляк осклабился, вытащив из-за спины длинный, чуть изогнутый нож. Пьяная муть в глазах отступила, видимо, прогнал адреналин. Поздно, мальчик! Слишком поздно! Теперь, даже если ты каким-то образом сумеешь победить старшего, имя тебе не достанется. Ты стал зверем, а это диагноз, и, к сожалению, неизлечимый. Любой вправе тебя убить.

   И тут посёлок «чихнул». Нет, на чих это мало походило. Скорее, на мучительный хриплый выдох. У подножья стен заклубился синеватый туман, с каждой секундой становясь всё гуще. Потом стал расползаться. От посёлка до леса химическое облако обычно проходило минут за пять, если дождь шёл несильный. При ливне оно рассасывалось где-то на полпути.

   Воспользовавшись заминкой, Сопляк прыгнул вперёд, целясь лезвием Пашке в грудь. Тот отклонился, перехватил руку с оружием, перекинул тело через бедро, аккуратно опустив в большую лужу. И тут же коленом вдавил голову, погружая под воду. Рука Сопляка хрустнула в локте, нож выпал. Пашка ловко поймал его, перехватил за рукоять, и занес для удара. Считалось высшим мастерством убить врага его же оружием, а о зверёныша пачкать своё лезвие вообще не стоило...

   А может чуть подождать, и сам захлебнется? Лужа глубокая... Как слепого глупого щенка...

   Пашка кинул нож в кусты, мельком глянул в сторону посёлка, и замер. На миг показалось, будто сквозь стремительно приближавшуюся мутную пелену он различил силуэт бегущего человека.

   Сопляк под ним дёрнулся, но тут же получил увесистый удар кулаком в затылок, и окончательно обмяк. Нет, не показалось. Там, в ядовитом тумане кто-то действительно бежал. Тяжело, часто спотыкаясь...

   Осторожно поднявшись, Пашка двинулся в ту сторону, где по его расчетам должен был выскочить беглец. То, что человек прикрывался химическим облаком, не было сомнений. Но знал ли, глупец, что ждало его за полосой мёртвого пепла?

   Густые синеватые клубы тумана будто ударились о невидимую преграду у границы леса, и стали медленно таять. Человек выскочил в нескольких шагах впереди Пашки, пробежал по инерции метров пять, затем упал на колени. Был он в скафандре, и теперь судорожно пытался снять с головы шлем. Наконец, ему это удалось. Замок клацнул, и прозрачная сфера упала в грязь. Человек с хрипом втянул в себя воздух, закашлялся.

   Достав нож, Пашка стал осторожно приближаться...

   2.

   Комендант Ферман налил в широкий стакан виски, пару секунд внимательно изучал содержимое, затем резким движением выплеснул янтарную жидкость в лицо начальнику охраны.

   – Дерьмо! – рявкнул он, багровея. – Что за дерьмо ты пьёшь, Хиггс?! Или только для меня держишь?! Отравить решил?!

   – При всём уважении, сэр...– Хиггс утёр рукавом лицо. Глаза жутко щипало, но он стойко терпел. – Сам пью...

  – Ну-ну, – уже спокойнее произнес Ферман, присел на краешек стола. Он был лет на десять старше своего подчиненного, на голову ниже, килограммов на двадцать тяжелее. И совершенно лыс. – Бардак у тебя в кабинете, голубчик. Впрочем, как и на всем подконтрольном объекте. Мне что, жалование тебе урезать вдвое? Ты этого добиваешься?

   – Виноват, сэр!

   – А как же, – комендант провел ладонью по лысине. – Упустил девку, и думаешь, с рук сойдет? Нет, милый мой. Ты ее найдешь, и мне лично в кабинет доставишь. Я понятно излагаю?

   – Так точно, сэр!

   – Как там геологи? Вернулись?

   – Никак нет, сэр!

   – Ну, и хер с ними. Предупреждал ведь, чтобы за периметр не совались... Сами виноваты... И разберись ты, наконец, с пятой пещерой. Почему показатели падают? Они там что, жрут грибы? Для профилактики прикончи пару-тройку уродов на глазах у остальных, в отчетах спишем по болезни. Ну, все. Давай, пошел отсюда! Иди, говорю. И чтоб к вечеру эта маленькая сучка была у меня.

   После того, как начальник охраны вышел, Ферман скептически осмотрел его кабинет, прошелся вдоль стеллажей, заставленных папками. Затем сел в кресло, открыл один ящик стола, затем другой. В нижнем ящике он обнаружил запечатанную бутылку отличного коллекционного коньяка, выматерился в адрес Хиггса, свернул пробку, потянул носом аромат. Плеснул в стакан на два пальца.

   Ему никак не давала покоя ситуация, происходящая в поселении. Он чувствовал, что теряет над ней контроль. Потихоньку, мал по малу, но теряет. Заключенные с их промытыми мозгами становятся все неадекватнее; младшие охранники занимаются самоуправством и оставляют посты во время дежурств; с каждым месяцем количество добываемых в подземных пещерах грибов неумолимо падает. В последний раз транспорт забрал лишь половину расчетной массы. А кто, спрашивается, во всем виноват?

   – На покой тебе пора, дружище, – тихо проговорил Фермен, разглядывая свое отражение в затемненном стекле окна. Он любил разговаривать с собой, когда оставался один. – На заслуженный покой. А все это дерьмо пусть другие разгребают. А тебя ждет уютный домик у южного побережья, теплое солнце, морской воздух... Прочь из этого болота...

   Тут он заметил лежавшую на столе папку, взял в руки, и в очередной раз выругался.

   – А вот и наша маленькая дрянь, – комендант поморщился, как от зубной боли. – Волкова Любовь Сергеевна, уроженка Астрофема, шестнадцати лет отроду. Закончила школу с отличием, поступила в Кайродинский информационный университет... Угу, не дурно. Папа – мелкий чиновник, мама – адвокат, младший брат...бла-бла-бла...И что же такая пай-девочка из благополучной семьи вдруг стала серийной убийцей? Столько сил в нее вложили, столько знаний...Выучилась бы, потом вышла замуж за какого-нибудь богатого хлыща, нарожала бы херову тучу спиногрызов...Счастье, да и только! А она папу с мамой прикончила, дрянь этакая, и еще одиннадцать уважаемых граждан, среди них два известных режиссера, три телеведущих, три корреспондента и один писатель. Плюс к этому уже здесь четверо пострадало, бедолаге Снупсу вообще пол носа откусила... И ведь не поддается никакой психообработке...Ну, ничего. Найдем методы, найдем... Хиггс тебя отыщет, никуда не денешься. Поселение не такое большое. Приведет ко мне, и мы уж всласть порезвимся. Люблю таких...злобных маленьких сучек... До смерти люблю...

   Ферман ударил кулаком по столу с такой силой, что стоявший на нем стакан с коньяком едва не опрокинулся. Тогда комендант резко подхватил его, и залпом осушил.

   3.

  За то, чтоб не стать как они

  Били уродов дети

  Наматывая на кулаки

  Велосипедов цепи

  По десять на одного

  Ломали палками кости

  Скрипело зубов стекло

  От бесконечности злости

   Андрей Лысиков

   Это была девчонка, с короткими волосами цвета болотной травы. Пашкиного возраста, может чуть младше. Она тяжело дышала, отплевывалась, но на ноги встать не пыталась.

   Пашка осторожно подошел к ней.

   – Ruku dai, – хрипло произнесла девчонка, не смотря в его сторону. – Gluhoi, chto li? Pomogi vstat.

   Пашка не понимал ни слова. Что за язык такой?

   – Долбаный интерлинг, – уже понятно сказала она. – Так слышишь?

   – Слышу, – ответил Пашка. – Ты кто?

  – Her v palto, – она криво усмехнулась, затем медленно встала. – Люба я. Любовь. Так легче?

   – От чего?

   – От того, что имя узнал, бестолочь, – пояснила она. – Могу еще индивидуальный номер назвать.

   – Так ты из этих... – презрительно фыркнул Пашка. – Самка.

   – Заткнись! – В ее глазах полыхнуло такое яростное пламя... Люба рванула к нему, но в шаге остановилась. – А ты из стаи? Да? Как там вас охранники называют... «стая бешеных щенков»?

   Пашка не стал отвечать. Он и так все понял. Поначалу думал, что девчонка – одна из детей поселка, хоть и великовозрастная. Может, кто-то все же сумел ее так долго скрывать. А она оказалась самкой... не человеком... Одним из тех существ, что заслуживали немедленной смерти.

   Пашка резко выхватил нож... Бить в горло...чтобы быстро, и наверняка...Одним ударом...

   Спустя мгновение он лежал в грязи, а его же лезвие больно упиралось в подбородок. Осознание поражения еще не пришло, только растерянность. И ее лицо... Два бушующих солнца плавили, жгли, испепеляли ...

   – Живи, щенок, – прошипела она, убирая нож. И тут же хлестнула его ладонью по щеке. Больно и обидно. – И не вздумай еще раз на меня кидаться, – пощады не будет. Понял?

   Пашка смотрел на нее снизу-вверх, и внутри него происходило что-то странное. Еще никогда в жизни он не был так близок к краю... Перед ним был сильный жестокий враг... самка...Но убить ее теперь не хотелось, и вместо ненависти в груди начинало биться что-то неведомое... ворочалось, просыпалось...И потом уходило вниз, к животу, еще ниже...

   Пашка судорожно начал искать за пазухой остатки корня арка, затем вцепился зубами в волокнистую плоть, сглотнул терпкий сок...

   Отпустило... Капитан всегда говорил, что корень арка помогает оставаться человеком. Без него старшие на смогли бы жить в Стае, и уж тем более, терпеть по соседству вторую Стаю, девчоночью. Была бы вечная война.

   – Что ты там жуешь? – Люба склонилась над ним, резко выбила из руки корень. Подняла. – Что за дрянь? Вы этим питаетесь?

   Затем схватила Пашку за руку, и рывком поставила на ноги. Ткнула в нос огрызком.

   – Или наркота? – она посмотрела ему в глаза. – Ну, чего молчишь?

   – Это корень арка, – ответил Пашка, отворачиваясь. – Помогает не стать зверем.

   Люба вдруг громко расхохоталась. Минут пять не могла успокоиться.

   – Посмотри на себя, – отдышавшись, сказала она. – Ты же и есть грязный чумазый звереныш. Найди лучше корень, который сделает из тебя человека. Обычно он mylom называется.

   Пашка сжал кулаки. Всякому другому, назвавшему его зверенышем, перерезал бы горло. Тут же, не колеблясь... Но у нее это оскорбление прозвучало как-то иначе... мягко... бессмысленно...

   – А имя-то у тебя есть, звереныш?

   Опять в пустоту...словно пустой звук...

   – Пашка, – произнес он, счищая с ладоней подсыхающую грязь.

   – Да ладно, – удивилась Люба. – Russkiy, что ли?

   – Какой?

   – Ну, по natsionalnosti ты кто?

   – Не знаю, в поселке родился, – Пашка мотнул головой в сторону поселения.

   – А родители кто? – не унималась девчонка.

   – Да откуда мне знать! – взорвался Пашка. – Выкинули в лес, как кусок дерьма. Стая воспитала.

   – А имя тогда откуда?

   Пашка выдохнул. Кажется, он понял, чего она от него хотела.

   – Имена мы завоевываем, когда приходит время, – пояснил он. – Младший в честном поединке побеждает старшего, и забирает его имя, оружие, одежду. Теперь понятно?

   – Jest, – Люба вернула Пашке нож. Тот быстро его спрятал. – Ну, Pashtet, веди меня к своим что ли, в Стаю. В тюрягу я больше не вернусь.

   – Вообще-то я на дежурстве, – сообщил Пашка, и посмотрел в ту сторону, где оставил лежать Сопляка. Того на месте не оказалось. Скорее всего, тело утащили грагсы. Эти падальщики постоянно крутились вокруг поселка. Но была вероятность, что звереныш и сам сбежал. Тогда совсем худо. Нападет еще исподтишка... – Ладно, пошли. У нас ведь чрезвычайная ситуация. Только в свою Стаю я тебя не поведу. Девчонкам у нас нельзя.

   – А есть еще и девчоночья Стая? – удивилась Люба.

   – Есть, – кивнул Пашка.

   – Prikolno. Что-то вроде amazonok?

   – Я не знаю, о ком ты говоришь, – Пашка последний раз посмотрел на поселение, прежде чем уйти в лес. – Придем – сама все увидишь.

   Шли молча. Пашка впереди, ловко пролезая между кривыми стволами деревьев, придерживая ветки. Идущая следом Люба несколько раз застревала, и ему приходилось ее выдергивать. Когда присели передохнуть, он спросил:

   – Как там, по ту сторону туч? Все сыты и счастливы?

   – Не знаю, как у других, а у меня война, – спокойно ответила Люба. – Прервали на самом интересном, ушлёпки.

   – С кем война?

   – С уродами, что решают за нас.

   – Родители? – осторожно спросил Пашка.

   – Эти в первую очередь, – Люба махнула рукой. – Но я их уже победила. Именно таким образом, как учили в дебильных multikah. Там всегда появлялся какой-нибудь her в trusah поверх штанов, и решал все проблемы. Быстро и эффективно. Что в kino, что в igrah, – все одно... Они сами же диктуют методы борьбы, а потом удивляются, откуда в детях столько жестокости. Да потому что с pelenok бросают... Тебя в лес, меня в поток лживой информации... Вот когда захлебнешься всем этим, отравишься... Вывернет наизнанку... А я ведь знаю, что бывает иначе. Мне давали попробовать и lubvi, и neznosti, и laski... Слишком мало, чтобы поверить в них по-настоящему. Но даже ради этих жалких подачек я готова рвать глотки...

   Пашка сидел тихо, пока она говорила. Часть слов он не понимал. Они принадлежали тому огромному миру, что находился далеко-далеко, за пеленой облаков, за... тем, что там было...Пустота? Холод? Ему никто никогда не рассказывал подробностей, даже Капитан. Говорил только, что есть большая земля и миллиарды людей, добрых и счастливых, не знающих болезней, голода и страданий. Если не поддаваться слабости, то однажды сможешь там оказаться.

   – Я вот помню, когда была совсем маленькой, мама мне skazki на ночь читала, – продолжала Люба. – Редко, но читала. А потом zelovala в лоб, и уходила. И было хорошо, тепло и уютно. С возрастом все попытки добиться skazki заканчивались двумя решениями: или мне совали в руки planshet, либо включали тупые multiki. Но детство-то не кончилось, mat vashu v plazmu... Хочется skazki! Хочется верить во что-то хорошее! А ничего нет... и не будет.

   Люба замолчала, и Пашка глянул на неё. На этой планете можно было плакать, сколько угодно. Здесь всегда шёл дождь, и слёзы смешивались с каплями воды. Здесь плакало само небо.

   – А меня в детстве Капитан меньше других бил, – признался Пашка. – И прут потолще брал. Им не так больно.

   – Пошли, – Люба вдруг вскочила. – Нечего сидеть.

   Они снова двинулись в путь. Прошло около получаса, когда лес стал редеть, а затем резко кончился. Перед ними была усыпанная седым пеплом плешь, и вдалеке виднелись серые стены посёлка.

   – Ты издеваешься?! – Люба нехорошо посмотрела на Пашку. – Какого hera мы делали круг через эти grebanye заросли?

   – Так надо, – ответил тот. – Обходили «мёртвую реку». А вот здесь начинается территория девчонок, и нужно сейчас дождаться, пока подойдут их дежурные. Нас уже заметили, можешь не сомневаться.

   4.

  – Брать боевые патроны, тупицы! – ревел Хиггс, вращая на пальце ключи от оружейки. – Шутки кончились. Все будет как у взрослых. Эй, Кузьменко, какого хера копаешься?! Боевые, сказал, брать! Боевые, в рот тебе ноги! Не слышишь?!

   Рослый парень с озадаченным видом почесал затылок, затем повернулся к Хиггсу.

   – Но ведь внутри периметра боевыми стрелять нельзя, босс, – сипло проговорил он. – Правила есть правила.

   – А кто тебе сказал, что мы внутри стрелять будем? – начальник охраны смерил его презрительным взглядом. – Бери обойму, и вали отсюда! Не мешай следующему! Давайте, парни! Давайте! Шевелитесь!

   Хиггс глянул на часы. Времени оставалось на так много. С каждой минутой девчонка уходила все дальше и дальше от поселения, если, конечно, выжила. Он-то сразу сообразил, куда она скрылась. Просто коменданту не доложил. Нечего старому придурку знать подробности. Пусть сидит в своей норе, глушит контрабандный вискарь, да с голограммами развлекается. У него все хорошо, – и это правильно. А о том, что развел в лесу диких щенков, бросающихся на любого, кто выйдет из поселения, даже голова не болит. И какого хера пустил тогда на планету сумасшедшего извращенца Билла Горсби со своими идеями? Хиггс случайно наткнулся на видеофайл сообщения, которое пришло на почту коменданта. Тот часто забывал выходить из аккаунтов, и личные данные оставались доступны по местной сети.

  «То, что было на Сарголе, это все только цветочки, дружище Джо», – говорил Горсби, тряся с экрана пальцем. – «У тебя я смогу закончить работу, и мы пожнем плоды. Дети – это отличный материал, пластичный, податливый... При той рождаемости, что в твоем поселке может быть по прогнозам, за несколько лет мы создадим небольшую, но хорошо подготовленную армию возмездия. Каждый из маленьких солдат будет способен голыми руками убить любого взрослого, и не вызовет подозрений даже у охраны президента. Цветы жизни, мать их так, способные в нужный момент ощетиниться стальными колючками... „Милые Кактусы“. Как тебе название? А? По-моему, вполне. Так что давай, Джо. Решайся. Вся надежда только на тебя...»

   И какого хера Ферман решился? Настоящей власти захотелось? Или Горсби денег перевел? Хотя, денег у него у самого как грязи, – сидит ведь на плантации ценных природных афродизиаков. Но, как бы то ни было, в лесу сейчас бегали сотни злобных щенков, – плоды старого неудачного эксперимента. А сам экспериментатор, он же Билл Горсби, он же Капитан, не оставил от себя даже костей, – падальщики давно растащили. Так, наверное, бывает со всеми, кто пытается сам себя укусить за жопу. Физиологию не обманешь...

   Хиггс смотрел на ленивое стадо баранов, коих видел в своих подчиненных, и его нещадно мутило. Пастух и стадо. Да, наверное, так. Они ведь немногим отличались от тех безмозглых грибников в пещерах. Разве что не совокуплялись друг с другом постоянно под воздействием грибных феромонов. Лодыри и тунеядцы. Уж лучше бы Горсби с ними поэкспериментировал, мозгов бы добавил... Хотя, кто еще станет наниматься в охрану тюрьмы категории Z, для безнадежных отбросов общества, как не патологические дебилы. Нормальный человек здесь не выдержал бы и недели.

   Хиггс последним натянул скафандр, на рукаве которого была прикреплена яркая отличительная метка принадлежности к командирскому составу. Проверил системы фильтрации кислорода, потом связь. Хорошо, когда приходилось работать на кислородных планетах, – не было необходимости таскать за спиной тяжеленые баллоны.

   – Ну что, охотнички?! – проорал Хиггс в микрофон радиопередатчика. –Даю десять минут на проверку оружия и амуниции. Обязательно проверьте связь. Если кто не услышит мой приказ во время боевых действий – пристрелю на месте. Всем ясно?!

   В ответ раздалось разноголосое блеяние.

   – Итак, цель: – одинокая фигура в скафандре с логотипом нашего всеми любимого заведения. Остальная фауна планеты меня не интересует. Если кто проявит агрессию – стреляйте, но помните, что за каждый потраченный патрон у вас высчитывают из жалования. В том случае, если цель решит снять скафандр, внимательно изучите ее наглядно, – Хиггс вывел на большой экран фотографию девчонки. – Сразу хочу предупредить: если какая-нибудь из вас сволочь ее вдруг подстрелит, – насажу задницей на ствол, и спущу курок. Я без шуток. Услышали?

   На этот раз в наушниках послышалось сопение, да кто-то тихо выматерился.

   Хиггс довольно усмехнулся. Двадцать семь здоровенных жлобов как завороженные смотрели на портрет симпатичной светловолосой девчонки с большими серыми глазами, а та улыбалась. И улыбка была у нее такая загадочная, словно только что взломала центральный информаторий.

   Хиггс единственный знал, что она взломала на самом деле. И информаторий был бы куда меньшей из бед. Времени, чтобы все исправить, почти не оставалось... Догнать, и любыми способами выбить из нее пароль. А потом уже все не важно...

   Он хорошо помнил, как две недели назад она здесь появилась, – заключенный с особым статусом Х. Корабельные мордовороты ее бережно выпроводили наружу, сняли транспортировочные кандалы и, глядя ему в глаза, нагло заржали. «Любовь, говорят, к вам пришла. Принимайте». Один из них еще жопу показал из шлюза, пока тот закрывался.

   Она не поддавалась никаким психотропным препаратам, а также прочим механизмам воздействия. Такую защиту ставили только особо важным персонам Федерации, к которым девчонка явно не имела никакого отношения. Биография ее была непримечательной даже для студентки. Выдающихся способностей не обнаружила, как и тяги к тому или иному предмету. Ранее ни по каким правонарушениям не привлекалась. А потом вдруг – раз, и пошла убивать. Словно услышала чей-то приказ. Нет, так не бывает. Хиггс чувствовал, что с этой девчонкой не все просто. В зону категории Z ссылают лишь тех, кого не могут убрать по закону, но и среди живых видеть не желают. Значит, так ее и не раскусили...

   Короткая автоматная очередь, хоть и приглушенная шлемом, заставила Хиггса вздрогнуть. Правый верхний угол экрана разлетелся вдребезги, и обнаженные внутренности стали сочиться дымом. Видимо, кто-то из баранов решил проверить оружие.

   – Так, кто стрелял?! – заорал Хиггс, выходя в центр помещения. – Молчите, раздолбаи?! Я вам сейчас устрою тир, мать вашу! На выход! Живо! Открыть шлюз!

   Тяжелый люк медленно уполз вниз, пропустил стадо, затем встал на место. Бараны переминались с ноги на ногу, вертели в руках оружие, бодались шлемами, проверяя на прочность... Когда давление выровнялось, и наружная створка открылась, навстречу им хлынули нескончаемые потоки дождя.

   Хиггс почти сразу увидел на экране шлема одинокую мигающую точку. Сигнал скафандра был слабый, параметры телеметрии не прочитать, только географическое положение. Что ж, по крайней мере, девчонка его не сняла. Значит, был шанс всё сделать быстро...

   5.

  Под яростным солнца пламенем

  В небесах голубых отражаясь

  С облаками на ветра знамени

  Старели дети сражаясь

  За данные им обещания,

  За вечность любви полной

  За невозможность секунд расставания

  И за котят в коробке картонной!

   Андрей Лысиков

  – Эй вы, двое! – далекий писклявый оклик заставил Пашку обернуться. – Стойте на месте! Иначе будем стрелять!