Текст книги "За рекой Гозан"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

4

Гондофар разрешил Куджуле свободно передвигаться по городу с одним условием: только в сопровождении конвоира. Он не решался открыто убить заложника, понимая, что Герай ему этого не простит.

Разделаться с юнцом он всегда успеет. Зачем дразнить кушанского медведя до того, как он потеряет клыки и когти по естественным причинам – сдохнет от болезни. Сначала надо избавиться от прямого наследника. Он намеренно отправил кушанское посольство без почетного эскорта, потому что так сподручней разделаться с ним по дороге. Вслед гостям уже скачет сотня всадников. Время идет, и с каждым днем преследователи все ближе подбираются к жертве. Герай будет долго ждать вестей от сына, Андхра далеко… А в Андхре он погиб или в Арахосии – кто ж докопается?

На рассвете Куджула вышел из крепости.

Его уже поджидал Иешуа вместе с друзьями – Шаддаем и Ионой. Со стороны предместий к шахристану стекались эллины, которые по воле случая или в связи с рабочей необходимостью ночевали за его стенами. Все торопились, чтобы успеть к началу праздника. Друзья влились в общий поток и вскоре вошли в Старый город через ворота Гермеса.

В глубоком тимпане над притолокой, прислонившись бедром к стволу глиняного дерева, стоял сам олимпиец – обнаженный, в спадающем на спину плаще, который он обмотал вокруг левой руки, и петасе, широкополой шляпе, внимательно вглядываясь в проходящих под ним людей. Этой же рукой он сжимал керикион, обвитый змеями крылатый жезл, а правую руку с открытой ладонью вытянул вперед, словно приглашая прохожих остановиться, чтобы вступить с ним в беседу.

Город поразил Куджулу праздничным убранством. Из окон свешивались стебли плюща и виноградные лозы, двери были украшены сосновыми ветками, а у входа во многие дома стояли полные сушеных смокв корзины. Со стен смотрели терракотовые маски Диониса, менад и сатиров – бородатые, лохматые, с выпученными глазами, широко открытыми ртами и гримасой безумия на лице.

Возбужденные горожане направлялись к центру города – агоре – мимо увенчанных масками и увитых плющом деревянных столбов на перекрестках, весело переговариваясь в предвкушении праздничного шествия, за которым последует насыщенная удовольствиями дивная ночь.

Многие несли с собой маски, корзины с едой, кувшины и мехи с вином. Участников шествия можно было легко отличить по раскрашенным лицам, венкам на головах, музыкальным инструментам, а также тирсам – палкам с сосновой шишкой на конце – в руках. Каждому из них пришлось побороться на собрании филы, чтобы доказать, что он или она будут лучшим представителем общины на празднике.

Увидев, что у одного из актеров к бедрам прикреплен огромный бутафорский фаллос, Шаддай дернул Иону за рукав халлука:

– Глянь, соломенный «соловей»! Срам-то какой…

Оба парня зашлись в приступе с трудом сдерживаемого смеха, глядя друг на друга. Они сгибались пополам и хлопали себя по ляжкам, а когда, наконец, выпрямились, то стали тыкать Иешуа в бок, чтобы тот тоже оценил запретный атрибут. Иешуа удивленно посмотрел, но, покраснев, сразу отвернулся.

– Дураки, – недовольно буркнул он. – Нашли над чем смеяться.

Пророки подвергали острому осуждению фаллические символы языческих религий, к тому же иудеи с детства воспитывались в строгости и стыдливости в интимных отношениях.

Лишь Куджула спокойно отнесся к древнему символу плодородия: в стойбищах не стыдились проявлений человеческой природы. Кушаны вступали в брак в раннем возрасте, при этом знатному юноше не запрещалось иметь любовниц – почему нет, если можно заткнуть рот отцу или брату девушки богатыми дарами. Да и рабыни всегда под рукой – выбирай любую.

Куджула уже познал женщину. Несколько лет назад отец приказал ему помочь рабыне в конюшне. Он выгребал старую подстилку из денников, а хорасмийка, подоткнув подол рабочей эскомиды, разбрасывала охапки свежего сена. Оба разгорячились, вспотели, раскраснелись.

Он не мог оторвать глаз от ее смуглых лодыжек, грациозной шеи под собранными в пук волосами, обтянутой тканью груди… Хорасмийка, словно чувствуя на себе его взгляд, оборачивалась, смотрела странно, с интересом и поволокой в глазах.

Когда, закончив работу, она устало опустилась на сено и как бы случайно оголила бедра, Куджула не смог совладать с собой… Их жаркие встречи стали регулярными – в сеннике, среди скирд свежескошенных луговых трав, в зарослях тамариска на берегу Сурхандарьи…

Потом уже он догадался: отец специально все подстроил, чтобы младший сын, наконец, стал мужчиной, так что хорасмийка просто выполняла волю Герая.

Вот и агора.

Со всех сторон ее окружали толпы празднично одетых горожан. Рядом с площадью возвышался пританей[68]68
  Пританей – здание, в котором проводились совещания пританов, членов Городского совета античного полиса.


[Закрыть]. На высоком стилобате[69]69
  Стилобат – верхняя ступенька стереобата, цоколя античного храма.


[Закрыть] среди колонн расположилась эллинская аристократия в белоснежных или пурпурных гиматиях: филархи, архонты, главы купеческих факторий, гимнасиархи[70]70
  Филарх – глава древнегреческой филы, общины, который в военное время выступал в роли военачальника; архонт – высшее должностное лицо в Городском совете античного полиса-государства; гимнасиарх – глава гимнасия.


[Закрыть]…

Солнце едва поднялось над горизонтом, и воздух еще не успел прогреться, поэтому жены и дочери почетных гостей спасались от утренней свежести, кутаясь в пестрые пеплосы. На шеях и запястьях аристократок поблескивали оправленные самоцветами украшения.

Куджула разглядел в толпе Деимаха с семьей. Аглая тоже его заметила и приветливо помахала рукой, а стратег жестом пригласил наверх. Кушан разрывался – ему хотелось подойти к ним, но бросать спутников было как-то не по-товарищески.

Иешуа подтолкнул друга в сторону пританея – иди уже, нам и тут хорошо, вечером встретимся.

Растолкав зрителей, Куджула вышел к лестнице. Охрана из городского ополчения сначала преградила ему путь, но затем по приказу стратега пропустила на ступени. Конвоир остался внизу, прекрасно понимая, что пленник никуда не денется.

Аглая подхватила кушана под руку и тут же, проигнорировав округлившиеся глаза матери, притянула поближе к себе и сестре.

Куджула украдкой любовался македонянкой: нежно-голубой хитон с едва заметными серыми полосками спускается до пят, открывая носки темно-синих крепид[71]71
  Крепиды – сандалии.


[Закрыть] из мягкой кожи, а плечи прикрыты алым пеплосом с золотой фибулой. Гладко зачесанные назад волосы схвачены лентой из парчи в греческий узел, лишь с висков – как и тогда, на скачках – спускаются кокетливые завитые локоны. Тонкие запястья увиты золотыми браслетами. По случаю праздника она украсила прическу миртовым венком.

Почувствовав, что юноша на нее смотрит, Аглая внезапно обернулась, обожгла искрящимся радостью взглядом. Парфянский лук губ изогнулся кокетливой улыбкой.

Издалека послышались звуки музыки.

Сначала лишь глухо гудели тамбурины и тимпаны, но чем ближе процессия подходила к агоре, тем яснее различались нежные стоны авлосов и сиринг, мелодичный звон кифар и самбук.

Толпа зашумела, заволновалась, подалась ближе к центру площади. Токсоты[72]72
  Токсоты – букв. «стрелки из лука», полицейская стража в Древней Греции, состоявшая преимущественно из рабов; гиппотоксоты – конная стража.


[Закрыть] заметались по брусчатке, оттесняя зрителей с пути процессии.

Вскоре шествие выплеснулось на площадь. Впереди, исполненные важности, вышагивали городские чиновники: агораномы, метрономы, ситофилаки[73]73
  Агораном – рыночный надзиратель, который также контролировал городские сборы и тарифы, например, размер платы проституткам за услуги; метроном – весовщик на рынке; сит о фила к – контролер качества продаваемого на рынке зерна, а также цен на него.


[Закрыть]…

За ними в окружении музыкантов шли дадуки – жрецы Диониса, держа в руках атрибуты бога вина и безумия: увитые плющом тирсы, педумы – загнутые крючком пастушеские жезлы, наполненные вином терракотовые канфары с двумя ручками по бокам.

Они истошным голосом выкрикивали во все стороны: «Призывайте Бога! Призывайте Бога!..»

Следом двигались богатые горожане, оплатившие расходы по содержанию хора, а также сами певцы. Красивейшие девушки Бактры несли корзины с финиками и инжиром, символами плодородия. По агоре, подхваченные сотнями голосов, разносились протяжные и величественные звуки гимна в честь Диониса.

За хором катилась повозка на четырех колесах.

Нос корабля украшала голова осла: рот открыт, глаза выпучены. Вспотевшие рабы с красными от напряжения лицами тянули махину, перекинув через плечо широкий ремень.

Борта были задрапированы черной тканью, а в центре возвышалась мачта с огромной деревянной маской Диониса вместо паруса, вся в стеблях плюща и виноградных листьях. Из-под бороды истукана свисало длинное одеяние, которое от движения колыхалось так натурально, словно это сам бог пританцовывает на повозке. Сквозь пустые глазницы просвечивало синее небо, казалось, он смотрит не на людей, а охватывает пристальным взглядом все сущее.

Внутри корабля бесновались сатиры в черных козлиных шкурах с искусственными фаллосами и нимфы в полупрозрачных шелковых одеяниях. Одни из них играли на свирелях, смеялись, кричали, бесстыдно танцевали, задирая хитоны и оголяя грудь. Другие наполняли вином ритоны, чтобы передать их окружившим повозку спутницам бога – менадам, ленам и фиадам. Те пили сами и поили людей на площади.

Менады дергали за веревочку сшитый из кожи фаллос на поясе: когда он поднимался, они кричали: «Бог родился!», а когда опускался: «Бог умер!»

Фиады воздевали к небу руки с зажатыми в них живыми змеями, а затем водружали рептилий себе на голову, позволяя обвиваться вокруг рогов, или вешали на шею.

Лены исступленно выкрикивали, размахивая тирсами: «Приди, о Дионис, сын Семелы! Даруй нам богатства!»

Другие девушки с воплями бросались на зрителей, хватали за одежду, да так резко, что те отшатывались, а толпа взрывалась хохотом.

Некоторые из спутниц Диониса вели себя словно безумные: тряслись, бессвязно мычали, топали ногами. Были и такие, что просто шли, безвольно опустив руки, свесив голову набок и глядя перед собой широко раскрытыми невидящими глазами.

Несмотря на ранний час, многие женщины были уже пьяны или одурманены. Когда одна из них падала, ее тотчас уносили, а на ее место вставала другая актриса из труппы, которая следовала за повозкой. Их поведение казалось настолько естественным, что иудеи перестали понимать, кто из свиты бога искусно играет роль, а кто действительно впал в религиозный экстаз.

За кораблем шли горожане в венках из плюща, мирта и фиалок. Внезапно шум прекратился, музыка стихла, даже ликующая толпа замолчала, словно выполняя команду невидимого распорядителя. Повозка резко остановилась, и все замерли на месте. На площадь опустилась неожиданная, томительная тишина, но через мгновение тысячи глоток завопили в едином порыве – вакханалия продолжилась.

– Что означает корабль? – спросил Куджула, не очень понимая, что происходит на площади.

Аглая с готовностью пояснила:

– Однажды, когда Дионис пировал на берегу реки Стримон во Фракии вместе со своими жрицами, на него напал царь эдонов Ликург. Женщины разбежались, побросав священные сосуды, а сам бог нашел спасение на морском дне у нимфы Фетиды…

– Что же это за бог, если он испугался смертного? – недоуменно бросил кушан.

Хихикнув, македонянка пожала плечами.

– Послушай, это легенда… наверное, он просто сильно захмелел. Но за него вступился отец, Зевс. Он наказал Ликурга: лишил зрения и укоротил ему жизнь. А ваши боги – что же, совсем не пьют вина?

– Почему, пьют… У нас тоже есть обряды, похожие на ваши, только жрецы наливают богам не вино, а хауму – это такой ритуальный напиток из дурманящих веществ, молока, жира и ячменной муки.

– Так вот, – продолжила македонянка, – корабль – это символ морских путешествий Диониса. Некоторые народы даже считают его властелином моря и побережий. По одной из легенд, его похитили тирренские пираты, но он превратился в льва и растерзал капитана. Затем превратил мачту и весла корабля в змей, а остальных разбойников в дельфинов. Кроме того, считается, что он прибыл в Грецию из Фракии на корабле… Появление бога на корабле весной означает, что он вернулся.

– Откуда?

– Со дна Лернейского моря, из царства мертвых. Он вообще постоянно то исчезает, то появляется. Когда он возвращается, зацветает виноград.

– Ты хорошо знаешь биографию Диониса. Он ваш семейный бог?

Аглая покосилась на мать, потом сказала, понизив голос:

– Вообще-то, мы – македоняне, и наш семейный бог – Аполлон. Дионис считается покровителем греческой черни. Но папа обязан присутствовать на всех городских праздниках как главный военачальник.

Тем временем процессия пересекла агору, после чего направилась по центральной улице к окраине. Большинство зрителей двинулись следом.

– Куда они идут? – спросил Куджула.

– К Балху. На берегу установят мачту с маской, чтобы справлять ночную Дионисию.

– А что это такое?

Македонянка покраснела, потом нехотя ответила:

– Да разное рассказывают… Я ни разу не была. И не пойду, там всякие безобразия творятся! В общем, девушке из приличной семьи там делать нечего. Да и, когда стемнеет, по улицам без провожатого страшно ходить. А нам с сестрой еще возвращаться в усадьбу. Папины ополченцы будут всю ночь охранять порядок в городе, потому что в праздники токсоты не справляются. Он сказал, что отдаст нам личную охрану.

– Зачем, давай я вас с Миррой провожу. Я не один – с конвоиром, а он вооружен.

Куджула указал на ассакена, который терпеливо ждал подопечного под лестницей. Македонянка радостно кивнула.

– А сейчас вы куда? – спросил кушан.

– Никуда. Папа устраивает симпосий[74]74
  Симпосий – мужское застолье в Древней Греции, куда часто приглашались акробатки, флейтистки и кифаристки, не отличающиеся скромным нравом.


[Закрыть] для городских магистратов, он прямо здесь состоится, в пиршественном зале пританея. Мы должны быть с ним.

– Ну, тогда я пошел, меня друзья ждут.

– Возвращайся перед закатом.

Куджула попрощался с Деимахом и Кандис, кивнул Аглае, после чего отправился искать иудеев.

5

Друзья не стали сопровождать ритуальную повозку к Балху, слишком уж непотребной показалась им Дионисия из-за повального пьянства, драк и безобразного поведения горожан. Но, как оказалось, и в самом городе эллины продолжали предаваться разнузданному веселью. Собирались в группы, устраивали шумные застолья не только в тавернах, а везде, где придется – на ступенях храмов и героонов, возле нимфеев, в гимнасиях…

На одной из площадей юноши устроили соревнование поцелуев. Они жались друг к другу, похотливо засовывая в рот партнеру язык, а зрители гоготали, подбадривая конкурсантов.

Здесь же актеры-любители с густо намелованными лицами в окружении толпы горожан играли трагедию Эсхила «Лай». Громко декламируя текст, они сдабривали его пошлыми шутками, при этом нагло выхватывали у зрителей кубки. Вскоре Лай и Хрисипп слились в страстных объятиях. Царственный Пелоп сначала бестолково топтался вокруг любовников, но затем вытащил из толпы какого-то подростка и под хохот зрителей подмял его под себя.

Иудеи, глядя на извращенцев с омерзением, ускорили шаг, лишь бы побыстрее покинуть место восставшего из пепла Содома.

В другом месте эллины затеяли пьяную забаву: вскакивали на мехи, заполненные вином и обмазанные маслом, а потом прыгали на одной ноге, пытаясь удержаться. Парни принимали забавные позы, чтобы не упасть, неуклюже соскальзывали с меха. При этом больно ударялись о мостовую, но, подбадриваемые нетрезвыми друзьями, вновь и вновь повторяли попытки.

А вот собрались исполнители дифирамбов в компании с авлетами и кифаредами. Голоса были разными – и чистыми, и просто сильными, – но это доморощенных певцов не смущало. Если гимн Дионису звучал красиво – торжественно, величаво, радостно, а голос казался слушателям приятным, то исполнителю тут же вручали кубок с вином, после чего он под общие аплодисменты и крики одобрения должен был выпить его до дна. А если песня получалась так себе, в неудачника бросали орехи и кожуру от апельсинов.

Из дверей инсул то и дело вываливались шумные ватаги.

Греки бродили по улицам, задирали прохожих, наливая из мехов всем подряд, заставляли пить. На каменных плитах валялись пьяные в перепачканных вином и рвотой хитонах, в том числе женщины. Никто их не трогал. Вокруг слышался хмельной хохот, бессвязные крики. Мелодичный звон кимвалов и трели флейт казались какими-то чужими, инородными звуками среди разнузданного гама вакханалии.

Несмотря на царящее вокруг безобразие, домой друзьям идти не хотелось – старики, что ли, взаперти сидеть в такой день, зачем тогда вообще пришли.

Они отправились бродить по городу. Ну, выпили, конечно, но в меру, а как же – праздник все-таки, хоть и в честь языческого истукана. Несколько раз друзья чудом избежали серьезной драки, когда греки хотели их силой напоить.

Выручал конвоир Куджулы – его боялись как представителя злой, враждебной силы, с которой лучше не связываться. Узкие кожаные штаны ассакена, длинные висячие усы, большая серьга в ухе и выбритый череп с косичкой на затылке защищали лучше, чем царская тамга. Да и акинак воина внушал уважение. Оккупанты не разрешали жителям захваченных крепостей носить оружие в мирное время, только нож и топор, да и то, если едешь за дровами. Найдут меч или лук – не сносить нарушителю головы, с этим строго.

Конвоир оказался не дурак выпить: сначала отказывался, потом махнул рукой. К закату он нарезался до поросячьего визга, так что остаток пути Куджула тащил его на себе.

Вечером уставшая компания вернулась к пританею. Друзья опустились на нагретые за день ступени лестницы и принялись обсуждать увиденное, по очереди прикладываясь к меху. Конвоир лежал пластом – то ли спал, то ли просто был в беспамятстве. Иешуа подложил ему под голову халлук, оставшись в куттонете.

Солнце скатывалось к горизонту, выплескивая на город остатки дневного жара. Тени на агоре вытягивались, наползали на винные пятна, осколки амфор и бесчувственные тела почитателей Диониса.

Безумный бог словно взял город приступом, только утопил его не в крови, а в вине.

Наконец участники симпосия начали расходиться. Тоже хороши: кто-то еле идет, но самостоятельно, а кого-то поддерживает раб, товарищ или жена. Магистраты остались довольны приемом. Они громко выражали благодарность Деимаху и Кандис, восторгались красотой их дочерей и навязчиво зазывали к себе на праздник в честь домашних духов.

Стратег с трудом держался на ногах. Мирра и Аглая поддерживали его с обеих сторон, пока не подошли дежурившие у входа ополченцы. Передав отца, сестры спустились к ожидавшей их компании.

Шаддай предложил отправиться на реку, чтобы посмотреть, как эллины будут приносить жертвы Дионису. Иона с Куджулой были не против, Иешуа колебался, а Аглая точно не хотела. Но Мирра отвела ее в сторону и начала что-то горячо обсуждать, то и дело бросая загадочные взгляды на Куджулу.

Когда сестры вернулись, Мирра заявила, что они тоже пойдут.

Иудеи подхватили пускающего пузыри ассакена под руки, после чего компания двинулась к Балху. Воин начал приходить в себя: таращился вокруг бессмысленными глазами, что-то мычал на степном наречии.

Чем быстрее сгущались сумерки, тем заметнее становилось метание бесчисленных факелов у реки. Друзья остановились на холме, с которого берег был виден как на ладони. Затем уселись на траву, оживленно переговариваясь и передавая друг другу мех. Чтобы спастись от прожорливых летучих муравьев и мошек, приходилось непрестанно обмахиваться наломанными по дороге ветками бузины.

Солнце скатилось за горизонт, окрасив небо в нежно-фиолетовые тона. На реку опускался ночной туман, цепляясь за ветви фисташковых и миндальных деревьев, растворяя в дымке невысокие тамариски и накрывая белой шапкой кусты багрянника.

Ничто не предвещало беды.

Вскоре у воды началось нечто невообразимое.

Мачта корабля теперь торчала в земле, а Дионис мрачно озирал окрестности почерневшими глазами. Сотни людей с факелами сгрудились вокруг деревянного помоста, на котором плясали неровные тени. Мужчины были в набедренных повязках, женщины – в небридах, ритуальных звериных шкурах.

Казалось, все чего-то ждут.

Сначала раздавались отдельные выкрики, но вскоре пьяная толпа начала скандировать нестройным хором: «Эвое! Эвое!..»

Аглая сидела между кушаном и сестрой. Куджула чувствовал теплое бедро, и ему показалось, будто девушку бьет дрожь.

Он заметил, что она хмурится.

– Холодно?

Аглая отрицательно покачала головой.

– Тебя что-то тревожит?

– Дионис – жестокий бог. Он наслал безумие на дочерей царя Миния, и те растерзали Гиппаса – сына одной из них… В Аргосе он тоже покарал женщин безумием, после чего они пожрали собственных детей… В Аркадии во время Дионисий женщин полосуют бичами – так ему угодно. А на острове Тенедос в его честь топором убивают новорожденного теленка…

Македонянка опустила голову, прижалась к кушану:

– Прокна и Филомела… Агава и Пенфей… Я боюсь увидеть что-то страшное.

– Ничего не бойся, я не дам тебя в обиду, – Куджула выпалил это, не успев подумать.

И удивился сказанному.

Аглая благодарно посмотрела на него, а Мирра завистливо покосилась на сестру. Иона воспользовался темнотой, чтобы обнять ее за талию и притянуть к себе.

– Кто это? – спросил Куджула, не понимая, почему участники ритуала так странно одеты.

– Горожане. Теперь они все жрецы и жрицы Диониса, – прошептала македонянка.

Темнота сгустилась, огни факелов в ночи горели еще ярче. Над речной долиной стоял тревожный гул толпы, отраженный и усиленный поверхностью воды. Люди раскачивались, пританцовывали, протяжно пели хором дифирамбы Дионису, подчиняясь ритму тамбуринов и мелодии флейт.

Вскоре собравшиеся расступились, пропуская погонщиков, которые с двух сторон тянули на веревках буйвола. Тот упирался, бил копытом и шумно фыркал, раздувая ноздри. Погонщики тоже упирались, медленно, но верно подводя его к помосту. Наконец им удалось втащить жертву на мостки, а потом на бревна платформы. Здесь они на мгновение ослабили хватку, но разъяренный буйвол, почувствовав слабину, вдруг неожиданно рванулся в сторону. Соскочив с помоста, он налетел на группу жрецов. Длинный кривой рог вонзился одному из них в горло. Буйвол мотал головой из стороны в сторону, при этом висящий на роге жрец болтался в воздухе, словно тряпичная кукла. Подбородок несчастного задрался вверх, а конец рога торчал из широко открытого рта с выбитыми зубами.

Толпа взревела.

Волнами прокатился единый крик ужаса и восторга. Адепты жаждали крови, и то, что первой жертвой обряда стал один из них, лишь усилило состояние всеобщего экстаза. Они сомкнулись вокруг буйвола, сжали телами. Животное в бешенстве ревело, но десятки рук схватили его за рога. Одни жрецы не давали ему поворачивать голову, другие обхватили ноги, сковав движения. Буйвол лягался, поводил мощными плечами. Уже несколько раненых валялись на земле, но толпа продолжала напирать – опьяненная, охваченная священным безумием.

В воздухе замелькали ножи и остро отточенные тирсы. Сотни ударов обрушились на несчастное животное. Потерявшие рассудок эллины исступленно вгрызались в кожу жертвы зубами, царапали ногтями.

Наконец умирающего буйвола перевалили с мостков на платформу, где избиение продолжилось. Вскоре он испустил дух, но на этом тавроболий[75]75
  Тавроболий – обряд жертвоприношения быка во многих древних религиях.


[Закрыть] не закончился. Обезумевшие люди продолжали рвать тушу на куски. Многие адепты полезли в яму под помостом, чтобы омыть тело стекающей по бревнам кровью, а значит, получить искупление грехов и вечную жизнь.

Теперь помост походил на огромный муравейник: по нему ползали окровавленные люди, выхватывая друг у друга из рук куски плоти и внутренности животного. Иерофанты[76]76
  Иерофанты – в Древней Греции наставники, жрецы, которые руководили действиями посвящаемых во время мистерий, а также раскрывали им священное знание.


[Закрыть] поднимали к черному небу головы, с безумным хохотом засовывали еще дымящееся мясо в рот.

Вывалявшись в крови и останках буйвола, жрецы и жрицы воспылали похотью. Они срывали друг с друга одежду, совокуплялись прямо на скользких бревнах помоста. Вскоре сам помост и земля вокруг него напоминали ковер из слипшихся тел. Люди сплетались в клубки, как змеи в сезон спаривания. Над долиной разносились стоны наслаждения, истеричные выкрики и рыдания счастья…

Казалось, среди адептов нет одиночек, все они теперь составляют одно целое, слились с самим Дионисом: тела стали его плотью, а души – единой душой божества.

Маска зловеще, но удовлетворенно взирала на происходящее с высоты мачты. Туман растворился в воздухе. Полная луна заливала долину мертвенным светом, подсвечивая тусклую бронзу копошащихся окровавленных тел.

Аглая давно не смотрела на оргию. Она сидела, уткнувшись лицом в плечо Куджулы, для пущей верности еще и зажмурила глаза. Остальные наблюдали обряд молча, потрясенные его невероятной жестокостью и разнузданностью.

Мирра глубоко дышала, все теснее прижимаясь к Ионе, а молодой иудей открыл рот от изумления и сидел словно в ступоре, не замечая ни волнения эллинки, ни того, как она сжимает ему руку.

Иешуа встал.

– Пошли отсюда, – резко сказал он, обращаясь ко всем.

Друзья словно очнулись от морока и тоже поднялись. Никому не хотелось оставаться рядом с местом проведения отвратительного ритуала. Мирра пришла в себя: смущенно косилась на Иону, гадая, что он теперь о ней подумает.

Куджула растолкал спящего ассакена. Оглушенная увиденным, компания отправилась по тропинке к городу. Сначала шли молча.

Первым молчание нарушил Шаддай:

– Даааа… – протянул он, словно разговаривая сам с собой. – Эллины ничуть не лучше сирийцев. Те даже собственных детей приносят в жертву Баалу.

– А еще считается, что эллины вытащили народы Азии из тьмы невежества к свету знания, – поддержал друга Иона. – Ничего себе просветители – живьем сожрали буйвола!

– Я, когда Эврипида читал, не верил, что все так происходит, как он описывает, – подавленно пробормотал Куджула.

Иудеи и кушан вели себя так, будто с ними сейчас не было представителей той самой нации, о которой они так неуважительно отзываются. Но сестры молчали, виновато переглядываясь. А что скажешь – зрелище действительно оказалось мерзким.

Наконец Мирра не выдержала и заявила с обидой в голосе:

– Как будто вы сами не приносите животных в жертву. А кушаны даже коней режут, чтобы пить их кровь…

Все заговорили разом, словно надеясь, что звуки голосов прогонят ужасные образы. Каждый отстаивал собственную точку зрения. Аглая, бледная и опустошенная, шла рядом с Куджулой, крепко держась за его руку. Ее тошнило.

– Подожди. Мне плохо, – прошептала она, опускаясь на землю.

Увлеченные разговором иудеи и Мирра не сразу заметили, что Куджула с Аглаей отстали. Они успели пройти несколько плетров, когда сзади послышались крики и шум. Тут только хватились, что их нет рядом, и бросились назад.

Куджула отбивался от полуголых людей.

До смерти напуганная Аглая сидела под кустом тамариска, закрыв лицо руками. Один из нападавших – грек в измазанной кровью набедренной повязке – валялся в траве лицом вниз. Рядом на спине лежал конвоир с торчащим в боку обломком тирса. Получив смертельное ранение, он все-таки успел вытащить меч и всадить его в фанатика.

Двое остервенело наседали на кушана, размахивая ритуальными жезлами. Вот один бросился вперед! Куджуле удалось перехватить руку, а затем локтем ударить в челюсть. Клацнув зубами, грек осел на землю. Куджула не стал ждать, когда он придет в себя – коленом врезал по голове.

Второй с криком налетел, замахнулся тирсом. Удар пришелся на плечо. Кушана пронзила острая боль, но он со всей яростью ударил нападавшего кулаком в лицо.

Из зарослей выскочили еще несколько иерофантов, бросились на иудеев. Теперь дрались все. Иешуа и один из фанатиков катались по земле, каждый старался оказаться сверху, чтобы пустить в ход кулаки. Шаддай размахивал горящим факелом. А Иона вырвал из руки ассакена акинак и с криком бросился на греков. С оскаленными лицами, потрясая тирсами, жрецы Диониса пятились, пока не скрылись в кустах.

Подбежали сестры. Каждая, рыдая, повисла на шее избранника. Куджула скривился от боли. Осторожно отстранив Аглаю, он ощупал рваную рану на плече. Иешуа оторвал кусок ткани от подола куттонета, чтобы перевязать ему руку. Остальные не пострадали, если не считать мелких ссадин, синяков и ушибов.

Наконец вспомнили про конвоира. Он тяжело дышал и скреб пальцами землю. Иешуа опустился на землю рядом с ним, но ассакен вдруг затих, обмяк, перестал дышать.

Ночевать отправились к Деимаху, потому что еще раз испытывать судьбу в эту страшную ночь никому не хотелось. Вилла стратега как раз была по дороге. Кандис распорядилась, чтобы служанки принесли горячей воды и горшок меда. Рану Куджулы Иешуа зашил полученной от хозяйки иголкой с льняной нитью.

Девушки ушли спать в дом, а юношей уложили в сеннике, выдав им шерстяные одеяла. Деимах пообещал утром уладить вынужденное отсутствие кушана во дворце Гондофара. Все равно придется оправдываться перед царем за смерть конвоира.