Текст книги "За рекой Гозан"

Автор книги: Сергей Суханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

2

На четвертый день отряд подошел к Тармиту, после чего переправился по наплавному мосту на левый берег Амударьи.

Весенний ветер шевелил волосы, забирался под воротник, холодил шею. Впереди лежала враждебная горная страна Паропамис, которую эллины называют «Индийским Кавказом», а персы – «Саттагидией».

Сразу за мостом заточенными бревнами ощетинилась застава Гондофара. Угрюмые бородатые воины в кольчугах и остроконечных скифских колпаках с башлыком угрожающе окружили кушан.

Они мало чем отличались от воинов Тахмуреса: такие же льноволосые и светлоглазые, на таких же приземистых степных конях. Командир в доспехах катафракта с показной небрежностью развалился в седле, смотрит исподлобья, ухмыляется. У бедра на волосяном жгуте висит вяленая голова с открытым ртом: безглазая, сухая кожа натянута на скулах, белые зубы ощерились. Тахмурес покосился на нее, по серебряной серьге в ухе он узнал сотника, боевого товарища.

«Дорожит трофеем, сволочь, – негодующе подумал кушан. – Видать, получил за убитого хорошую награду».

По команде ассакены[30]30
  Ассакены – скифское племя, которое наряду с другими племенами ираноязычных кочевников Центральной Азии – саками, дахами, а также частично сарматами – в конце первого тысячелетия до нашей эры вторглось на территорию Ирана, Бактрии и Индии.


[Закрыть] разом натянули луки, целятся прямо в лицо. Казалось, еще мгновение – и тягостная тишина сменится свистом летящих стрел. Кушаны словно окаменели, ни один не дрогнул. Тахмурес заранее предупредил своих, что прием будет холодным – еще зимой здесь шли бои.

Он примирительно поднял руку, а затем, стараясь держаться непринужденно, сказал:

– Мы идем в Бактру на игры Анахиты. Я – старший сын Герая. Это мой брат, – Тахмурес показал рукой на Куджулу. – Он останется заложником у Гондофара, потому что так решили оба царя.

Катафракт внимательно оглядел кушан. Оценил куртак[31]31
  Куртак – персидский короткий распашной кафтан.


[Закрыть] Тахмуреса из фригийской парчи, широкий кушак, украшенный жемчугом и золотыми бляшками со вставками из сердолика, бирюзы и лазурита, пунцовый шелковый сарапис[32]32
  Сарапис – персидская мужская длинная нераспашная рубаха.


[Закрыть] Куджулы под стеганым халатом, дорогое оружие у обоих. Но он медлил из мести, чтобы унизить непрошенных гостей.

Наконец спросил:

– Тамга[33]33
  Тамга – племенной или родовой знак; в данном случае дипломатическое письмо.


[Закрыть] есть?

Повисла тяжелая пауза. Ни один из командиров не хотел двинуться первым, это было бы оскорбительно. Наконец Тахмурес, сохраняя каменное выражение лица, тронул поводья. Его конь сделал несколько шагов вперед и приблизился к командиру разъезда. Тот даже не шевельнулся, насмешливо глядя в глаза кушану. Скрипнув от досады зубами, Тахмурес достал заткнутый за пояс деревянный футляр. Затем перегнулся с седла, чтобы протянуть ассакену письмо. Тот развернул обшитый красной бахромой кусок пергамента с личной печатью Герая, неторопливо прочитал послание, снова свернул его и передал кушану.

Приказал воинам опустить луки.

– До Бактры два дня пути. Пойдете под конвоем, а то можете и не добраться, – сказал он, криво усмехнувшись. – Вам тут не рады.

Потом зло зыркнул на кушанский штандарт: золотая собачья голова, сзади полощется длинный матерчатый хвост.

– Дракон зачем? Чтоб определять направление ветра, когда из луков палить начнете? Так ведь не война, или…?

Каверзный вопрос повис в воздухе.

Тахмурес спокойно ответил:

– Царский знак. Может, нам и мечи выбросить? Мы не военнопленные, пришли добровольно и без злого умысла. В тамге все написано. Хочешь, чтобы я вслух прочитал?

Катафракт презрительно сплюнул. Он помнил шелест кушанской стрелы, которая оставила на скуле длинную рваную рану, оторвав кусок уха. Но царская тамга делает непрошеных гостей неприкосновенными, поэтому придется подчиниться обстоятельствам.

Рявкнул на солдат. От разъезда отделились десять всадников, встали сбоку от кушан. Еще один, пустив коня в галоп, помчался в темнеющую степь предупредить Гондофара о посольстве.

Отряд Тахмуреса двинулся по прибрежным пескам на запад вдоль плесов и заводей Амударьи. Шли до вечера, потом разбили шатры у воды, напоили и накормили коней, поели сами.

Над рекой бушевал багряно-красный закат. Облака словно горели, а вместе с ними горела река. Казалось, огонь поднимается из глубины, растекается раскаленными разводами под водой и вот-вот вырвется на поверхность, перекинувшись на кусты чингиля, которые вспыхнут ярким пламенем, так и не успев расцвести.

Куджула не мог заснуть. Долго ворочался под бурнусом, вспоминая злые глаза ассакенов, натянутые луки, мертвую оскаленную голову. Ему исполнилось восемнадцать, но еще не приходилось участвовать в сражениях. Каждый раз, отправляясь в боевой поход, отец брал с собой только Тахмуреса.

Сегодня Куджула впервые увидел лица врагов. Он не струсил, но в первый момент ощутил в груди странную легкость, словно сердце перестало биться. А потом им овладел юношеский азарт: вот же они – рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он может выхватить меч, с криком броситься на них, а уж остальные поддержат его порыв…

Ему хотелось драться, казалось, что он – неуязвим. Куджула был царским сыном и понимал, что рано или поздно должен стать жестоким и беспощадным, чтобы добиться повиновения друзей и заслужить уважение врагов. Этому его учил отец.

«Каково это – убить человека? Что я почувствую?»

Он так и не понял, кто из двух командиров победил в противостоянии у моста, и эта неопределенность не давала ему покоя…

Утром отряд повернул на юг, направляясь вглубь Бактрийской равнины. Заросли ивы и чингиля остались позади. Под копытами лошадей расстилался напоенный весенними дождями зеленый ковер из сочной осоки и цветов. Блекло-зеленые островки прошлогодней полыни с зацепившимися за стебли сухими шарами перекати-поля успели утонуть в красочном разнотравье, стали незаметными, потерялись.

Пропали рыжехвостые кукши и галки, зато в безоблачном лазоревом небе метались в погоне за какими-то мелкими птахами ястребы.

Так и прошел день: отряд то шагом, то рысью покрывал один фарсах за другим, изредка устраивая короткие привалы. Конвой неизменно скакал на расстоянии выстрела в стороне от колонны кушан, демонстративно вынув луки из горитов. Иногда ассакены вырывались вперед, джигитовали, показывая, кто здесь хозяева. Ночью у костров часовые в обоих лагерях не смыкали глаз, держа оружие наготове.

Наконец местность изменилась: по равнине словно прошла рябь, она стала выгибаться невысокими грядами. Покрытые зеленым налетом склоны холмов заканчивались лысыми верхушками цвета топленого молока. Степь между холмами устилал ковер из красных тюльпанов.

Под вечер из-за горизонта выросли хребты Паропамиса. Отряд подходил к Бактре. За рощицами диких фисташек и пирамидками тополей раскинулась перечерченная арыками пашня. Яблони и абрикосы вдоль каналов окутывала розовая ароматная вуаль. По колесным дорогам к городу тянулись ишаки, нагруженные саксаулом и камнями, брели фарсиваны[34]34
  Фарсиван – на языке дари «крестьянин», персоязычный житель Афганистана.


[Закрыть] с мотыгами на плечах, женщины с узелками на головах…

Вскоре кони кушан вышагивали по древним мостовым Бактры. Выщербленные серые плиты помнили многое: мощную поступь гоплитов Искандера Румийского, переименовавшего город в Александрию Бактриану и на века превратившего его в античный полис, топот восставших под началом самозванца Афинодора греков, недовольных авторитарной властью македонян, а еще жестокие, разрушительные удары снарядов, выпущенных катапультами Антиоха Великого во время двухлетней осады города.

Отряд проследовал за конвоем по главной улице под любопытными взглядами прохожих. Обычных конных путников стража не пустила бы дальше стены, отделяющей пригород с его апельсиновыми садами, караван-сараями и кварталами ремесленников от шахристана[35]35
  Шахристан – окружающая цитадель часть города, где находились казармы, лавки, ремесленные мастерские и т. д., которая обычно отделялась стеной от рабада, т. е. крестьянских предместий.


[Закрыть], но посольская тамга открывала любые ворота. Кушан только заставили подвязать коням под хвосты мешки для навоза.

Куджула жадно смотрел по сторонам. Город напоминал ему Эвкратидею – такие же прямые пересекающиеся улицы, герооны на площадях, барельефы на фронтонах храмов, завитки коринфских капителей…

Казалось, эллинов здесь даже больше, чем бактрийцев. Мужчины одеты в длинные складчатые гиматии, а молодые женщины – в пеплосы, из-под которых виднеется хитон, схваченный под грудью лентой.

Бактрийцы в полосатых халатах и цветастых головных повязках возились возле лавок: перетаскивали корзины и тюки, убирали выставленную для продажи утварь, закрывали на ночь ставни…

Вот женщины полощут белье в тощей речке Дихас. Стайки чумазых детей носятся по улице, чудом увертываясь от коней, ныряют в темные узкие проходы. А вот возница хлещет осла при виде приближающегося отряда, чтобы вовремя убраться с дороги, пока ему самому спину не обожгла плеть.

Эллинка с корзиной слишком поздно заметила всадников, бросила ношу и отскочила, всплеснув руками. Апельсины покатились по плитам, а та беспомощно стоит, глядя, как спелые плоды лопаются под копытами лошадей, превращаясь в оранжевое месиво.

Столица оглушала разноязыкой речью, суетой, удивляла смешением греческих и бактрийских нарядов, каменными домами, обилием товаров…

Дворец Гондофара располагался в крепости Бала-Хисар на окруженном глубоким рвом холме. Над наклонным цоколем из обожженного кирпича возвышалась стена с круглыми башнями, галереями и стрельчатыми амбразурами. Солнце заливало зубцы бордовыми всплесками, при этом тени длинными языками сползали в ров, где уже сгущалась темнота. Неприветливая, мрачная громада, окрашенная в кровавые закатные тона, с висящими на комлях бревен останками преступников, производила удручающее впечатление.

Сердце Куджулы забилось – неужели придется годами сидеть за этой зловещей стеной, вдали от Сурхандарьинских степей, вдали от воли.

Отряд пересек по висячему мосту ров и прошел под скрещенными балками герсы[36]36
  Герса – опускная решетка крепостных ворот, сделанная из массивных брусьев, бревен или толстых железных прутьев.


[Закрыть], едва не задевая их головами. В туннеле за аркой звон копыт оглушил, зазвучал набатом.

Кушаны прошли сквозь вторую стену, еще выше наружной, оказавшись перед огромным прямоугольным зданием с мощными башнями по углам. Привязав коней к кольцам в стене, зашагали за командиром конвоя в царские покои. Пересекли несколько комнат, внутренний двор с обводными коридорами, после чего, миновав последний пост стражи, вступили в просторный зал.

Куджула осмотрелся. Ярко пылают светильники, закрепленные на ступенчатых пилястрах, вдоль стен тянутся покрытые коврами суфы[37]37
  Суфа – глиняная скамья, лавка для отдыха, расположенная вдоль стен.


[Закрыть], в нишах белеют мраморные статуи. Трон в центре зала. Два леопарда уставились на вошедших немигающими глазами; хвосты нервно подрагивают. Рабы-дрессировщики напряженно следят за хищниками, намотав цепь на руку.

Гондофар жестом остановил слугу, обмахивающего его веером из павлиньих перьев, и встал. Холодный взгляд царя завораживал, казалось, веки едва сдерживают бушующее голубое пламя, такое же, как в глазах сидящих у его ног хищников.

Седые волосы намаслены и гладко зачесаны назад, высокий, изборожденный морщинами лоб открыт.

То, что хозяин не вышел встречать гостей, можно было расценить как дурной знак: он вел себя так, словно выиграл войну.

Тахмурес шагнул вперед и слегка наклонил голову, прижав руку к груди. Что бы он сейчас ни думал, нужно выполнять наказ отца.

3

– Приветствую тебя, царь.

Посол намеренно не назвал ассакена «великим царем царей». Новый хвастливый титул Гондофар принял после удачного индийского похода. Сказать так – все равно что признать себя вассалом. Оставалось надеяться, что обмен сигналами на этом закончился, все-таки он сюда не ссориться приехал.

В переводчике присутствующие не нуждались – ассакены говорили на степном диалекте, понятном кушанам. После формальных вопросов о здоровье близких и таких же формальных ответов Тахмурес обернулся к свите и жестом показал, что пора вручить царю пишкеш.

Двое воинов вынесли вперед хурджуны[38]38
  Хурджун – переметная сума.


[Закрыть] из красной сафьяновой кожи. Разложили на ковре подарки: золотую посуду, инкрустированные самоцветами клинки из узорчатой булатной стали, рулоны ханьского шелка – ровно девять предметов, согласно этикету.

Гондофар улыбнулся одними губами.

– Спасибо за подарки, я посмотрю их позже. А сейчас я прошу тебя и брата разделить со мной трапезу. Твоих воинов накормят в казарме.

Царь хлопнул в ладоши, и тотчас из боковых дверей высыпали слуги, в считанные секунды внесли и накрыли длинный стол, подставили три кресла. Виночерпий разлил по ритонам вино.

Хозяин первым начал беседу: расспросил о дороге, поинтересовался, нет ли в посольстве больных, раненых. Разговор терял официальный тон по мере того, как наполнялись и опустошались сосуды.

– Ну что, понравился мой город? – Гондофар самодовольно ухмыльнулся.

Видимо, считал, что необъятные размеры столицы и ее величественная архитектура, которая создавалась веками, должны произвести на гостей неизгладимое впечатление. Его не смущало, что город был построен эллинами, а не ассакенами. Он перенес сюда резиденцию из Массаг всего несколько лет назад.

– Да, – сдержанно ответил Тахмурес. – Мы заметили, что ты не испытываешь недостатка в камне.

– Город большой, подданных много: в основном греки и македоняне, я их поселил в шахристане, есть также бактрийцы, иранцы, карийцы… Всем нужна крыша над головой, в том числе рабам и их семьям.

– Хорошо, когда рабочих рук в избытке.

– В избытке? – переспросил царь с деланным удивлением. – Да у меня каждый каменщик на счету. Тяжелый труд, грязная работа – где я возьму столько ремесленников?

– Ремесленников? – теперь удивился Тахмурес. – А обычные горожане разве не подлежат принудительному набору?

Гондофар досадливо поморщился.

– Бактра – не просто город, это полис. Я так договорился с эллинами, потому что они иначе не могут. Зачем мне волнения? Они все – клерухи, то есть землевладельцы, а значит, обязаны служить в ополчении. Вернее, думают, что клерухи: земля-то теперь моя… они за пользование наделами платят мне ренту. Царских рабов мало, потому что я, как и великий Искандер Румийский, покоренные народы не разоряю. Эллины не хотят, чтобы их храмы строились из глины. А бактрийцы с камнем работать не умеют, привыкли все строить из самана и пахсы. Только мы, ассакены, умеем все. Но мы – воины. Лучшие!

Царь довольно расхохотался. Он уже опьянел от выпитого, а может быть, только хотел казаться пьяным. Тахмурес мотнул головой и что-то невнятно буркнул, схитрил – вроде бы и согласился, но ничего конкретно не сказал, не придерешься.

Куджула, который не вмешивался в разговор старших, на этот раз не удержался:

– Эллины пропитаны духом Платона и Аристотеля. Для них полис – это выражение божественных законов мироустройства, идеальная форма общественной организации… А быть свободным – означает быть гражданином, участвовать в суде и народном собрании. Искандер Румийский отверг стремление колонистов к греческому образу жизни, и это закончилось восстаниями Филона и Афинодора, которые диадохам пришлось потопить в крови.

– Ты хорошо осведомлен, – заметил Гондофар, бросив на юношу внимательный взгляд. – Селевкиды считали полисы опорой царской власти, поэтому я тоже позволил Бактре сохранить автономию, а также освободил македонское и греческое население от всех налогов, кроме земельного. Разумеется, царь стоит над собранием общины. Я держу в узде эллинов, а они – всех остальных… Но я прервал тебя, прости.

Куджула продолжил:

– Я не согласен с Аристотелем в том, что мы, «варвары», как он нас называет, – прирожденные рабы. Он считает, что в основе тирании у «варваров» лежит склонность к подчинению. Этой идеи придерживались также Исократ и Демосфен. А я лично считаю, что раб-грек ничем не отличается от раба-«варвара» – он так же заискивает перед господином и так же со временем привыкает к неволе, как и другие. При этом философ утверждает, что тираническая власть «варваров» стоит прочно только потому, что ее основой служат традиции и закон. Так что же в этом плохого?

– Вот именно, – довольно подтвердил царь, ход беседы ему явно нравился.

Он подался вперед, оперся на локти и, переводя взгляд с одного гостя на другого, безапелляционно заявил:

– Бактра – полис только потому, что я грекам это позволил, хотя мог бы сделать их всех рабами, а землю отобрать. Так я мудрый царь или нет, справедливый или нет? Может, я не дальновидный, не милосердный? Считают себя особенными, а не понимают, что пользуются привилегиями исключительно благодаря моей милости. Раз так, мне легко доказать обратное, если начну вешать греков наравне с другими. Сразу оценят то, что имеют!

Высказавшись, Гондофар снова откинулся на спинку кресла.

Куджула все не мог остановиться, вино ударило ему в голову.

– Аристотель считает живущие в холодных странах народы мужественными, но глупыми и не способными к самоорганизации, а тех, кто живет в теплых, – рассудительными и склонными к искусствам, но трусливыми. Греки, находясь в сердце ойкумены, сочетают в себе все самое лучшее, а значит, способны властвовать над другими народами. Им лишь не хватает политического единства.

– Хорошо, – сказал Гондофар. – Греки были объединены при Искандере Румийском, да, завоевали полмира – и что? Время не пощадило ни их самих, ни греческую культуру на завоеванных землях. Кстати, он ведь из Македонии, а значит, для греков – варвар. А теперь ими управляю я. Тогда чем я отличаюсь от него?

Тахмурес отмалчивался, делая вид, что поглощен едой. Он был воином и хорошо дрался, а ученые разговоры вести не умел. Но начитанность брата его сильно удивила – так вот чему он учился у Ипполита.

Наконец, заметив, что посол заскучал, царь перевел разговор на другую тему.

– Пора о деле. Мы с Гераем заключили мир еще зимой. Что привело тебя сюда… или он хочет мне что-то сообщить?

– Отец просил передать, что останется верен слову.

– Хорошо, а я со своей стороны окажу Куджуле должное уважение. Ты будешь участвовать в играх?

– За меня остается он, – Тахмурес хлопнул брата по плечу.

– Пойдешь домой? – продолжал расспросы хозяин.

Теперь предстояло самое трудное: Тахмурес должен сообщить, что двинется за пределы Паропамиса, не раскрывая, куда именно. Гондофар – союзник парфян и, если заподозрит неладное, то не пропустит посольство к Синдху. Из Барбарикона кушан собирался на корабле пересечь Индийское море, чтобы добраться до Александрии Египетской и отплыть в Рим. В Александрии он должен быть до начала месяца Атар[39]39
  Атар – месяц древнего зороастрийского календаря, соответствует месяцу азар современного иранского календаря, т. е. ноябрю – декабрю.


[Закрыть], когда закрывается навигация по Средиземному морю, так что времени в обрез.

– Нет. Отправлюсь через Брагуйские горы[40]40
  Брагуйские горы – южные отроги Гиндукуша (Хиндукуха).


[Закрыть] за Синдх, в Пайтан, столицу Андхры, чтобы встретиться с царем Пулумави из династии Сатаваханов[41]41
  Сатаваханы – династия правителей индийского государства Андхра, занимавшего в первом веке нашей эры значительную часть плоскогорья Декан вплоть до реки Нармада на севере.


[Закрыть]. Отец поручил мне договориться о поставках черного перца, пряностей и сахари – тростникового меда. Ты сможешь брать с караванов хорошие пошлины. Герай просил в знак дружбы не задирать их слишком высоко – золото и так потечет в твою казну рекой. Надеюсь, ты позволишь мне пройти через твои земли?

Это был удачный ход. При упоминании о золоте глаза Гондофара зажглись алчным огнем.

– У нас говорят: каждый смотрит в свой карман. Но я поступлю как добрый сосед, Герай не останется в накладе. Когда ты вернешься, мы обсудим размер пошлин.

Аудиенцию пора было заканчивать. Гости поблагодарили царя, после чего в сопровождении стражников отправились в предоставленные покои.

Как только их шаги смолкли, в опустевший зал вошел воин, молча встал за спиной Гондофара. Тяжелый, такой же, как у отца, взгляд из-под густых бровей, борода заплетена в толстую короткую косу, а обритое темя иссечено ритуальными шрамами.

Не оборачиваясь, царь задумчиво произнес:

– Боги снова помогают нам. Купцы из Эрши[42]42
  Эрши – древнее название современного узбекского города Коканд.


[Закрыть] сообщили, что Герай серьезно болен и долго не протянет. Такой момент упускать нельзя. Оба наследника у нас в руках…

Лицо Гондофара вдруг стало жестоким, казалось, он решился.

Искоса взглянув на сына, резко бросил:

– Вот что, Пакора, через пять дней игры. Подумай, как помочь младшему щенку неудачно свалиться с лошади. О старшем я позабочусь сам. Путь до Андхры неблизкий, по дороге всякое может случиться. Это мои земли! Когда Герай умрет, наследовать трон будет некому. Начнется борьба за власть, мы воспользуемся неразберихой и нападем первыми. А пошлины… Завладев Кушаншахром, я получу неизмеримо больше.

– Отец, ты дал слово…

Гондофар затрясся от бешенства и грохнул кулаком по столу. С перекошенным лицом, глядя снизу вверх на сына, заорал:

– Кто ты такой, чтобы попрекать меня? Слово – это оружие. Дал его – прикрылся как щитом, а забрал – все равно что всадил меч в грудь врага. В бою все средства хороши! Ты мой наследник, подумай, кем ты хочешь стать – данником Артабана и Герая или хозяином земель от Синдха до Сырдарьи, с которым будут считаться.

Пакора выслушал тираду отца с каменным выражением лица.

Отпустив сына движением руки, царь грузной походкой усталого человека отправился в спальню.

4

Спустя два дня Тахмурес отправился в путь.

– Гость до трех дней дорог, – сказал он, прощаясь с Гондофаром.

Царь выписал посольству дорожную тамгу, но почетный конвой не предложил. Он не стал задерживать кушан: чем раньше те покинут пределы столицы, тем скорее он сможет осуществить свой план. Перспектива разделаться с сыновьями Герая, чтобы после его смерти захватить земли по правому берегу Амударьи, пьянила лучше вина, возбуждала до дрожи, до сердцебиения, наполняла восторгом. Скоро все несметные богатства Кушаншахра достанутся ему, потянутся в Бактру караваны с самоцветами, нефритом и лазуритом…

В последний перед играми день Куджула и Октар с рассвета находились в царской конюшне, где для их лошадей выделили стойла. Помещение отличное: светлое, с высоким потолком, переборки из дерева, пол устлан сухой просяной соломой.

Куджула проводил здесь почти все время после приезда, ухаживая за гнедой аравийской кобылой и караковым степным тарпаном.

Аравийка из далекого Неджда была хороша: с красивой сухой головой, широкими ноздрями и выпуклыми, полными огня глазами. Наклоненные назад лопатки, косые бабки, тонкие крепкие ноги – казалось, природа создала ее специально для стремительного изнуряющего бега. Ни один рысак не мог сравниться с ней в быстроте и выносливости. Единственный недостаток – боялась воды, похоже, натерпелась страха, пока арабы перевозили ее на утлой тариде[43]43
  Тарида – арабское парусное судно для перевозки тяжелых грузов, в том числе лошадей, которых на борту помещалось до сорока голов; существовали также гребные тариды.


[Закрыть] через Персидский залив.

Тарпан был пониже в холке, жилист, с короткими сильными ногами, а главное – норовист и буен, подпускал к себе только Куджулу. Плотный, приземистый – не красавец, зато на таком сподручней подхватывать с земли тушу козла. Его специально готовили для бузкаши – козлодрания – и не выхолащивали, чтоб был злее.

Конь для бузкаши – это всегда особый конь, надежный и сильный, поэтому ценится очень высоко. Он не отступит под напором соперников, вынесет хозяина из любой свалки, может с места рвануться в карьер и мгновенно развить бешеную скорость. Хозяин никогда не позволит сесть на такого коня постороннему человеку, женщине или ребенку и ни за что не станет использовать его для домашних работ.

Любой взрослый тарпан – это, по сути, выродок, урод с железным здоровьем. Лишь каждый десятый дикий жеребенок доживает до пятилетнего возраста. Остальные гибнут от стужи, непогоды, бескормицы и волчьих зубов. Но зато какой боец! Если тарпан выжил в степи – ему не страшны никакие невзгоды, он вытерпит все.

Сначала Куджула по очереди «проехал» обоих коней по двору – то шагом, то рысью. Потом отвел к Балху, где на мелководье очистил стрелки и роговицу копыт от грязи деревянным ножом, обмыл копыта и берцы, а затем полностью окатил водой из бурдюка. От удовольствия тарпан заржал, подняв морду к небу… и похотливо покосился на стоящую рядом кобылу. Куджула со смехом потрепал его по жесткой торчащей гриве. Пришлось развернуть жеребца в сторону, чтобы отвлечь, пока тот не забаловал. Неподалеку Октар соломой обтирал двух бактрийских скакунов. Купать лошадей не стали, вода еще холодная.

В конюшне, разумеется, имелось все необходимое: скребницы, суконки, крючки для чистки копыт, банки с мазями, костным салом и прочее. Чувствительная кожа аравийки не терпела грубого ухода, поэтому он чистил ее конским хвостом, а не щеткой. С тарпаном дело обстояло проще – недавно объезженный трехлеток был покрыт волнистой, почти курчавой шерстью, так что не боялся никаких скребниц.

Разведя коней по стойлам, Куджула напоследок каждому положил на подошву копыт свежего коровьего навоза, а сверху обмазал смесью из желтого воска, сажи и дегтя. Зачерпнул из яслей овса, пожамкал в руке, понюхал. Хорош: с тонкой, ровной и блестящей шелухой, при разломе белый, не пахнет. Еще раз подошел к гнедой, ласково и довольно похлопал по крупу – готова!

Наконец наступило новолуние.

На рассвете за стеной шахристана загрохотали литавры, послышались призывные крики, а затем громкое хоровое пение. Ворота распахнулись. Оттуда вывалилась толпа мобадов в фетровых шапочках и длинных белых рубашках, подпоясанных священным поясом кусти. Они облепили створки ворот, заполнили всю площадь, размахивая пучками ивовых прутьев и расталкивая зевак.

Когда путь был расчищен, показалась торжественная процессия эрбадов.

Жрецы шли в окружении барабанщиков, которые охаживали ладонями подвешенные на шею цилиндрические дамамы и прижатые к боку, похожие на огромные чаши томбаки, виртуозно били в большие плоские дафы.

Сазандары цепляли ногтями струны грушевидных тамбуров и дотаров, водили смычками по струнам каманч, извлекая из них тончайшие звуки, которые сливались в затейливую, пронзительную мелодию.

Духовые деревянные неи издавали чарующее жужжание – словно где-то над головами кружится огромный пчелиный рой. Музыка завораживала, гипнотизировала, проникала в самое сердце.

Праздничная процессия, состоящая из священников и знати, двигалась от храма Артемиды-Анахиты к предместьям. Впереди вышагивал Мобад мобадов в длинном белом одеянии и высоком остроконечном колпаке с башлыком. Двое эрбадов держали над его головой привязанные к шестам страусовые перья, через каждые несколько шагов торжественно и строго выкрикивая: «Дастур! Дастур![44]44
  Дастур – букв. «облеченный властью», один из титулов верховного жреца бехдинов.


[Закрыть]»

В центре толпы четверка волов тянула украшенный дорогими тканями помост на колесах с большой деревянной фигурой Анахиты. Богиня плодородия была изображена обнаженной, лишь на голове возвышался круглый колпак, с которого на спину свешивался длинный шелковый шлейф. Руками она поддерживала маленькие груди, перетянутые лентой с золотыми бляшками и стилизованной маковой коробочкой в центре перекрестия.

Толпа росла по мере продвижения по рабаду, сквозь сады, мимо эргастериев, искусственных прудов. В нее вливались горожане, паломники, жители окрестных сел. Бактрийцы, греки, чужеземцы… Народ радовался празднику, предвкушая конные игры.

В долине Балха все было готово к состязаниям.

Вскоре статую Анахиты втащили на заранее приготовленный холм из самана, обложенный дерном и политый водой, перед которым установили алтари, да еще навалили кучу хвороста. Возле походных алтарей стояли заранее освященные кувшины для ритуальных возлияний, а также чаши для подношений.

На покрытых коврами дощатых трибунах разместились свита царя и знать.

Поодаль расположился лагерь паломников – над многочисленными шатрами курился сизый дымок. Гонимый ветром, он метался по долине, сливаясь в вышине в полупрозрачное марево. Еще дальше, уперев оглобли в землю, теснились тысячи повозок – с большими колесами, крытые шкурами или рогожей.

Не все скифские племена, завоевав чужую страну, перешли на оседлый образ жизни и построили города. Многие продолжали заниматься скотоводством, кочевали в кибитках вместе со стадами овец и табунами лошадей по межгорью Паропамиса да пустынным равнинам Арахосии. В Бактру они пришли с зимовок в низовьях Хирменда.

За трибунами слуги разбили шатер для провизии, амфор с вином и посуды. Царские повара прямо на земле рубили освежеванные бараньи туши на куски, закидывали мясо в большие котлы, размешивали варево палками.

Едкий дым костров смешивался с дразнящим запахом вареной баранины, щекотал ноздри людей, сводил с ума голодных псов.

Шум, гвалт, ржанье лошадей, лай собак – долина продолжала заполняться людьми и животными. Воины окружили поле кольцом, не позволяя зрителям подойти вплотную к манежу, удерживали их тычками палок, взмахами плетей, грозными окриками.

Перед трибунами выстроились участники скачек.

Куджула огляделся: бока лошадей покрывают попоны с вышитой тамгой рода, узда украшена золотыми и серебряными пронизями, позолоченными налобниками, на ветру развеваются цветные штандарты с изображением культового животного или священного символа. У саков из Арии на попонах – круг со стрелой, а на флаге – грифон, у парфян – буква арамейского алфавита и фаравахар[45]45
  Фаравахар – главный символ зороастризма в виде распростертых птичьих крыльев, птичьего хвоста и человеческой фигуры в центре, держащей кольцо.


[Закрыть], у хорасмиев – знак Анахиты: три черных кружка, а также маковая коробочка, у гандареев из Таксилы – свастика и слоновья голова, у согдийцев – греческая буква и синий волк.

Все наездники из княжеских родов, молодая поросль, рядом с каждым оруженосец. Куджула сжимал в руке древко копья с флажком, на котором скалила пасть собачья голова, тотем Герая. Тамгой рода служил круг с топорами, символизирующий объединение под властью асиев четырех других кушанских племен.

Бок о бок с молодым хозяином находился Октар. По лицу кангюйца никогда не скажешь, что он чувствует: всегда спокоен и уверен в себе.

Справа от Куджулы в нетерпении фыркали кони Пакоры и его слуги, потрясая гривами с вплетенными в них лентами. Царский сын сидел на бактрийской кобыле неподвижно, словно каменный, а мощный, как будто раздутый, оруженосец с бычьей шеей то и дело бросал на кушана косые взгляды. Его чалая лошадь была под стать всаднику: рослая гривастая колхидка с полугорбатой головой, широкой грудью, ноги с короткими бабками – некрасивая, но жуть какая сильная. Где только раздобыли такую?

Наконец загрохотали дамамы, затем вступили дафы, постепенно ускоряясь, сбиваясь то на ритмичный дробный рокот, то на рассыпчатый звон, то на все сразу, и из задрапированного красной тканью прохода в центре трибуны появился Гондофар.

Полы голубого халата были обшиты золотыми ромбиками и пирамидками, а ворот обсыпан самоцветами. На голове царя красовался мягкий кулах[46]46
  Кулах – мужской головной убор из мягкого фетра с нащечниками и башлыком.


[Закрыть] с вышитой канителью птицей Варган. В руке он держал железный шестопер с позолоченным втоком – символ власти.

Благосклонно выслушав ликующие крики толпы, Гондофар опустился на покрытый львиной шкурой трон. Справа от него восседала ассакенская знать: родственники царя и главы кланов. Эта часть трибуны поражала роскошью одежды, лисьими и собольими мехами, блеском золота.

По левую руку располагались вожди эллинской диаспоры: архонты, зажиточные клерухи, гиппархи[47]47
  Гиппарх – начальник конницы в древнегреческой армии, командующий пятью филами, который избирался только из числа обеспеченных граждан, поэтому не получал жалованья из городской казны.


[Закрыть], настоятели храмов. Золотые фибулы с крупными самоцветами, схватывающие ткань у шеи, говорили о достатке и высоком положении македонян, однако в однотонных гиматиях они выглядели скромно – кичиться богатством перед варварами считалось среди коренных жителей Бактры неприличным.

Зато их жены и дочери не уступали ассакенским женщинам в обилии и изяществе золотых диадем, брошей и браслетов. Некоторые закрывали лица и плечи от яркого солнца широкими полями соломенных шляп.