Текст книги "Око Соломона (СИ)"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– К ночи доедем, – обнадежил его печенег.

– В таком случае – в путь.

Глава 8. Комит Радомир.

Крепость Святого Георгия была обычным приграничным укреплением, если и способным выдержать нападение, то разве что шайки разбойников. Построена она была наспех, далеко не в лучшие для Византии времена, когда империя теряла свои земли в Малой Азии и только чудом удержала за собой несколько городов на этом берегу Босфора. В крепости был небольшой гарнизон, предназначенный для сторожевой службы во главе с топотритом Арапсием, немолодым сирийцем, родом из Антиохии. Арапсий вот уже лет двадцать служил Византии в дальних гарнизонах и, похоже, утратил всякий интерес к жизни. Появление в крепости, вверенной его заботам, комита Радомира, заставило топотрита встряхнуться, но толку ни от Арапсия, ни от его подчиненных не было в сущности никакого. Радомиру приходилось самому вникать во все дела, включая заботу о продовольствии. Самые большие хлопоты выпали на его долю, когда пришлось встречать и принимать жен и детей султана Кылыч-Арслана с их многочисленной и ни к чему не приспособленной свитой. Дабы избежать всяческого риска, Радомир выделил для их сопровождения половину своих архонтопулов, чем значительно ослабил гарнизон крепости. Избыв с великими трудами, султанскую родню, комит принялся сортировать прочих никейцев, руководствуясь не столько их амбициями, сколько собственным здравым смыслом. И если сельджукские беки и их ближайшие родственники, получали от него почетную охрану в лице отважных архонтопулов, то купцов он отправлял в Пелекан в сопровождении простых пельтастов. Людей катастрофически не хватало, и Радомир проклинал протовестиария Михаила, который вместо того, чтобы лично явиться в крепость Святого Георгия и принять здесь султанскую казну, которой были нагружены пять барок, прислал нотария Мефодия с огромным обозом, но без охраны. Сделано это было якобы из соображений секретности, на которой помешались все чиновники из свиты императора.

– А где я тебе людей возьму? – орал в полный голос Радомир, на обиженного приемом нотария. – Ты о чем думал, когда сюда собирался? Здесь ценностей на миллионы денариев, а меня под началом осталось только тридцать человек!

Казну султана с превеликими трудами удалось выгрузить на пристань, но легче комиту от этого не стало. У Мефодия оказалось слишком мало телег, чтобы вывезти весь ценный груз за один раз. Приблизительно треть сокровищ пришлось спрятать в подвалах крепости, дабы они не мозолили глаза жителям предместья.

– Дай мне, комит хотя бы двадцать архонтопулов, – канючил нотарий, пухленький человек невысокого роста, с толстыми как у африканца губами. – Вдруг на меня нападут? Я в жизни не видел столько золота.

– А я видел?! – взвился комит. – Чтоб оно заржавело все это барахло!

– Золото не ржавеет, – печально вздохнул Мефодий. – Но если мы его потеряем, то нам с тобой снимут голову.

Положим, Радомир знал это и без Мефодия, а потому, скрепя сердце, выделил перетрусившему чиновнику пятнадцать архонтопулов и десять пельтастов, к ужасу топотрита Арапсия, оставшегося практически без гарнизона.

– А что я могу?! – рявкнул на сирийца Радомир. – Прикажешь, отправить обоз совсем без охраны?

– Крепость набита золотом, – зашипел Арапсий, – а у нас скопились две сотни никейцев, что с ними прикажешь делать? Вдруг они взбунтуются.

– К вечеру в крепость вернуться архонтопулы, сопровождавшие султанскую семью, а до темноты мы как-нибудь продержимся, – вздохнул Радомир. – Собери всех своих людей, топотрит, и выстави усиленный караул у входа в подвал.

– Соблазн, – поморщился Арапсий. – Люди у меня ненадежные, а тут столько золота под боком.

– Сам встань, – прорычал Радомир, – но чтобы ни одна монета не пропала!

Крепость Святого Георгия была невелика по размерам. Помещений для всех никейцев не хватало. Часть из них пришлось разместить в конюшне, часть и вовсе во дворе. А ведь это были не простого звания люди, принадлежавшие к высшему сословию султаната, и за каждого из них комит нес личную ответственность перед императором. Дука Мануил Ватумит, человек на редкость дотошный, передавал их Радомиру по списку, и так же по списку комит должен был сдать их с рук на руки лагофету Иллариону, ныне пребывающему Пелекане. В списке лиц, пожелавших покинуть Никею, Радомир обнаружил имя Хусейна Кахини, и попросил лохага Алдара сообщить об этом Венцелину Гасту. Правда, у комита были большие сомнения, сумеет ли молодой боярин вовремя добраться до крепости. Радомир знал Кахини в лицо, правда в Константинополе тот предпочитал именовать себя Симоном, но исмаилит тоже не раз встречался с комитом и вполне мог запомнить его внешность. Следовало соблюдать осторожность, дабы не спровоцировать Кахини на побег. Пока что исмаилит, прибывший в крепость Святого Георгия, вел себя скромно, как это и подобает купцу, попавшему пусть и при скорбных обстоятельствах в общество беков. Разместился Кахини во дворе под навесом, в кругу торговцев, славных богатством, но отнюдь не знатностью. Радомир, проходя мимо навеса, косил на лже-Симона глазами, но тот скромно сидел на обшарпанном коврике и делал вид, что дремлет, сморенный июньской жарой. Когда-то этот человек был вхож в дом боярина Избора, служившего в имперской гвардии в немалом чине, именно тогда и пересеклись их с Радомиром пути. Но с того времени прошло уже более десяти лет, и время отыгралось не только на комите Радомире, но и на коварном авантюристе, коим бесспорно был Хусейн Кахини. Десять лет назад он выглядел куда стройнее, и пленял женщин не только сладким голосом, но и свежим красивым лицом. Ныне он отрастил густую бороду, на лице у глаз появились морщинки, а в когда-то черных как смоль волосах пробивалась седина. По прикидкам Радомира Кахини уже перевалило за сорок, возраст почтенный, что ни говори. Лже-Симон наверняка рассчитывал на поддержку своего старого знакомого протовестиария Михаила и именно поэтому предпочел покинуть Никею в византийской барке, дабы не подвергать себя ненужной опасности в осажденном городе. Конечно, осада будет снята, как только в никейской цитадели разместиться византийский гарнизон, но это произойдет только в том случае, если басилевсу удастся договориться с вождями крестоносцев. В чем Радомир сомневался. Надо полагать, франки будут страшно раздосадованы тем обстоятельством, что город, набитый сокровищами, перешел под руку императора Византии практически без всякого их участия, в результате сговора с сельджуками. Чего доброго, обозленные крестоносцы полезут на стены города, защищаемого уже не турками, а византийцами, и тогда о походе в Иерусалим можно будет забыть. Радомир не осуждал Алексея Комнина. В конце концов, Никея была и останется византийским городом. Ее население на две трети состоит из христиан, и подвергать этих людей ужасам осады, а тем более штурма было бы бесчеловечно.

На исходе дня, когда крепость уже стала погружаться во тьму, прибыли архонтопулы во главе с Сафронием, вот только их количество повергло Радомира в изумление.

– А где остальные? – грозно надвинулся он на молодого лохага.

– Светлейший Мефодий мобилизовал их для охраны обоза.

Комиту ничего не оставалось, как обругать сквозь зубы расторопного нотария, оставившего его в столь неспокойное время без надежных людей. В крепости Святого Георгия на две сотни пленных приходилось всего пятнадцать архонтопулов и почти столько же пельтастов. Конечно, следовало бы отправить часть никейцев в Пелекан, но для этого надо дожить до утра. Не погонишь же людей в ночь по разбитой дороге.

– Сколько у тебя пустых повозок?

– Пятнадцать, – откликнулся лохаг. – Еще пять у меня отобрал нотарий. У него две телеги сломались.

– Закрывай ворота, – приказал Сафронию комит. – Отдохнешь до полуночи, а потом сменишь Арапсия у дверей в подвал.

Оружие у пленных естественно отобрали, и если бы не сокровища, хранившееся в подвалах крепости, то Радомир в эту ночь спал бы спокойно. К сожалению, золото обладает одним скверным свойством, оно способно ввести в смущение даже очень стойких людей. В своих архонтопулах комит был уверен, а вот пельтасты Арапсия его откровенно смущали. Так уж принято в Византийской империи: отправлять в отдаленные гарнизоны людей в чем-либо провинившихся, либо не оправдавших надежд доблестных начальников. В этом ряду люди топотрита не были исключением. Сплошь мародеры, пьяницы и трусы, бегавшие с поля боя. Радомир очень надеялся, что у них хватит ума, спокойно пересидеть эту ночь, не беря на душу грех измены и откровенного разбоя. Тем не менее, он предупредил Сафрония, чтобы держался с пельтастами настороже и в случае нужды не церемонился с ними.

Трудно прожитый день дал о себе знать, и после полуночи Радомир все-таки решил дать себе послабление, ибо день завтрашний тоже не сулил ему покоя. Спал он не раздеваясь, положив под бок тяжелый меч. Сон его был глубоким, но недолгим, а пробуждение – кошмарным. Чужой клинок уперся в горло комита сразу же, как только он открыл глаза.

– Не ожидал, – спокойно произнес Радомир, глядя прямо в лицо Арапсию, держащему меч в вытянутой руке.

– Золото, – вздохнул сириец. – Не смог удержаться, комит. Ты уж прости старого воина, не заслужившего у императора теплого местечка.

– А кто прячется за твоей спиной?

– Это я, комит Радомир, – послышался из полумрака спокойный голос. – Ты ведь узнал меня сегодня во дворе?

– Сожалею, что не убил сразу, – вздохнул старый рус. – Хотел сделать подарок комиту агентов Андриану, он давно тебя ищет, Хусейн Кахини.

– Меня многие ищут, – спокойно отозвался лже-Симон, – но вряд ли найдут. Мы перегрузим султанское золото в барку и покинем крепость. А у тебя, Радомир, будет время подумать.

– О чем?

– В обмен на жизнь я возьму с тебя всего ничего – имя человека, которого жрецы Арконы послали за ведуном-изменником.

– Я христианин и с язычниками не знаюсь, – усмехнулся Радомир. – А в чем провинился этот ведун?

– Плохо держал язык за зубами, – оскалился Кахини.

– Какое мне дело до чужих тайн.

– Я знаю, что посланец жрецов находится в стане крестоносцев, – спокойно произнес Кахини. – Рано или поздно, я его все равно найду. Так ради чего тебе рисковать жизнью, комит?

– Я не знаю этого человека, Хусейн, – холодно отозвался Радомир. – Ты напрасно теряешь время.

– Свяжите его, – распорядился Кахини. – И тащите вниз. На барке у нас будет время, чтобы поговорить по душам.

Во дворе крепости царила суета. Пельтасты Арапсия метались между подвалом и телегами, перетаскивая чужие сокровища. От крепости до пристани было никак не менее мили, а потому Кахини решил поберечь своих людей. Которых, к слову, оказалось не так уж много. Более половины никейцев не пожелали примкнуть к мятежникам и теперь робко жались по углам.

– Где Сафроний? – спросил Радомир из телеги, куда его бросили расторопные пельтасты.

– Лохаг оказался дураком, – зло просипел Арапсий. – Таким же, как и его архонтопулы.

Топотрит взгромоздился на коня, принадлежавшего несчастному Сафронию. Хусейн Кахини и еще несколько человек последовали его примеру. Все остальные мятежники двинулись к пристани пешком, плотно облепив телеги с золотом.

– Открывайте ворота, – махнул рукой Арапсий.

Похоже, мятежники были абсолютно уверены в своей безопасности. И, надо признать, у них для этого имелись все основания. По меньшей мере, на тридцать миль в округе не наблюдалось ни одного вооруженного византийца. Обоз выкатился из крепости по опущенному мосту прямо на залитую лунным светом равнину. Слева чернел лес, справа поблескивала гладь Асканского озера. Накатанная за последние дни дорога пролегла от крепости, расположенной на невысоком холме, к пристани, у которой угадывались силуэты двух барок. Именно до них собирались добраться мятежники. Людей на барках не было, это Радомир знал точно. Их экипажи отправились еще с вечера в предместье, дабы провести ночь не без пользы для желудка. Но, видимо, в окружении Кахини были люди, умеющие управляться с судами на озерной волне. Помощи ждать было неоткуда, и Радомир попытался освободиться от пут. К сожалению, связали его крепко, комиту, несмотря на все старания, не удалось ослабить узлы.

– Зря стараешься, рус, – прозвучал из темноты насмешливый голос. – От Хусейна Кахини еще никто не убегал.

– Я буду первым, – зло просипел Радомир.

Смех исмаилита оборвал пронзительный свист, донесшийся со стороны леса. А следом послышался топот копыт. Если Кахини собирался отдать приказ своим растерявшимся людям, то явно запоздал с реализацией этого решения. Всадники, вынырнувшие из ниоткуда, обрушились на мятежников словно ураган. Сопротивление им пытались оказать только пельтасты. Остальные бросились врассыпную, без всякой надежды на спасение. Куда делся Хусейн Кахини, Радомир не успел заметить. Зато изменник Арапсий был убит на его глазах расторопным всадником с секирой в руке. Далеко не сразу, но комит все-таки опознал в своем спасителе Венцелина Гаста. Отряд сына Избора уступал мятежникам численностью более чем вдвое, но все его люди были хорошо снаряжены и вооружены, так что победа досталась им без больших усилий. Уцелевшие пельтасты побросали мечи и попадали на колени, выражая тем самым полную покорность.

– Где Хусейн Кахини? – послышался голос из темноты голос Венцелина.

– Ушел, мерзавец, – отозвался с телеги Радомир. – Выскользнул как налим из рук рыболова.

Венцелин, видимо, узнал старого руса по голосу. Во всяком случае, через мгновение он был уже у телеги и окровавленной секирой разрубил веревку, опутавшую не только руки, но и ноги старого комита.

– Обидно, – вздохнул Венцелин, помогая Радомиру выбраться из телеги. Комит готов был разделить его огорчение, но радость от собственного спасения была все-таки сильнее.

– Ты ничего не сказал мне о ведуне-изменнике, – тихо произнес Радомир.

– Это не моя тайна, – столь же тихо отозвался Гаст.

– Кахини ищет человека, посланного за отступником, прогневившим волхвов Арконы. Ему известно, что этот человек находится среди крестоносцев, а ты слишком похож на руса, чтобы искушенный человек перепутал тебя с саксонцем. К тому же он видел тебя в доме Избора. За двенадцать лет ты изменился, но все же не настолько, чтобы тебя нельзя было узнать.

– Спасибо за предупреждение, Радомир, – сказал Венцелин. – Я приму меры.

– Это тебе спасибо, Гаст, – усмехнулся старый комит. – И за мою спасенную жизнь, и за султанские сокровища.

Первым о взятии Никеи византийцами узнал Гуго Вермондуа. Просветил его на этот счет никто иной, как Глеб де Руси, у которого среди византийцев были, оказывается, свои осведомители. Если говорить честно и откровенно, а уж тем более в узком кругу, то благородный Гуго на месте императора Алексея поступил точно так же. Но это вовсе не означало, что граф Вермондуа готов простить басилевсу нанесенную обиду и сделать вид, что ничего существенного не произошло.

– Золота в султанской казне было столько, что потребовалась почти сотня телег, чтобы доставить захваченные сокровища в Пелекан, – подлил масло в огонь Лузарш.

– Сто телег?! – ахнул Вермондуа.

– Если быть уж совсем точным, то – девяносто восемь, – поправился шевалье. – Две телеги сломались по дороге.

– А сколько же это будет в ливрах или золотых марках?

– Спроси что-нибудь попроще, благородный Гуго, – усмехнулся Лузарш. – Вероятно, речь идет о миллионах.

Граф Вермондуа имел смутное представление о том, что означает слово «миллион». Зато он знал, что Роберт Короткие Штаны, отправляясь в поход, заложил своему брату королю Англии Вильгельму все герцогство Нормандское за десять тысяч марок. Да что там Нормандия, если сам Гуго совсем недавно прикупил к своим владениям город Вевле всего за тысячу ливров. Конечно, Вевле не шел ни в какое сравнение с Никеей, но тем не менее. При зрелом размышлении, Вермондуа вынужден был с прискорбием констатировать, что басилевс нагрел своих союзников, честно разделивших с ним все трудности осады, на очень крупную сумму. В конце концов, разве не крестоносцы разгромили армию Кылыч-Арслана и тем самым обрекли его столицу на поражение? А теперь вдруг выясняется, что хитроумные византийцы обвели благородных баронов вокруг пальца, воспользовавшись плодами их победы.

– Можешь мне поверить, Лузарш, я это так не оставлю, – заявил граф. – По меньшей мере, треть этих сокровищ должна принадлежать крестоносцам.

– Я бы потребовал половину, – задумчиво проговорил де Руси. – И не кричи так громко, Гуго, нас могут услышать.

– И что с того? – возмутился Вермондуа. – Я в своем праве!

– О взятии Никеи бароны еще не знают, – понизил голос почти до шепота Глеб. – И в данных обстоятельствах очень важно, кто первым предъявит счет к оплате.

– Так ты считаешь, что я должен ехать в Пелекан, к Алексею Комнину?

– Немедленно, Гуго. Дело слишком важное, чтобы оставлять его на потом. Ты предъявишь басилевсу свидетелей, которые видели султанское золото собственными глазами и даже смогут описать некоторые из этих ценных вещей.

– У тебя есть такие свидетели?

– Разумеется, – кивнул Лузарш. – Иначе я бы не пришел к тебе в такую рань.

– Так чего же мы ждем, шевалье? – всплеснул руками Гуго. – Седлайте коней и в путь.

Протовестиарий Михаил с самого начала выбрал неверную тактику в разговоре с графом Вермондуа. Возможно, на него подействовала непривычная обстановка. Все-таки городишко Пелекан, это вам не Константинополь. И разместить здесь с удобствами многочисленную императорскую свиту, дело в высшей степени ответственное и сложное. К сожалению, басилевс допустил ошибку, поручив важную миссию кесарю Никифору Мелиссину. А тот не нашел ничего лучше, как поселить чиновника, ответственного за императорскую казну, в убогом домишке, принадлежащем какому-то местному торговцу. Естественно, Михаил нервничал, тем более что разговаривать ему пришлось не с просвещенным человеком, вроде нотария Мефодия, а с грубым варваром, не привыкшим скрывать свои чувства. Протовестиарий признал, что переговоры с жителями Никеи ведутся, но делается это в интересах не только Византии, но и крестоносцев, уже потерявших под стенами города более трех тысяч человек. Что же касается султанской казны, то о ней вообще речи не было. Хотя, не исключено, что дука Мануил упомянет о ней в договоре, который, правда, только предстоит заключить.

– А по моим сведениям, – набычился Вермондуа, – жены и дети султана находятся в Пелекане под покровительством императора Алексея. Мне указать тебе, Михаил, где они размещены, или ты вспомнишь сам?

Шевалье де Лузарш с ехидной улыбкой на хорошо очерченных губах перевел эти слова графа рассеянному протовестиарию. Сиятельный Михаил бросил зверский взгляд на Мефодия, провинившийся мышкой затаившегося в углу, но тот лишь развел руками. Скрепя сердце, Михаил вынужден был признать, что султанская семья уже переправлена в Пелекан, но из соображений безопасности об этом не говорят вслух.

– Безопасность – дело святое, – согласился Вермондуа. – Я тоже не стал бы распространяться о миллионах денариев, попавших мне в руки.

– Какие миллионы? – ахнул протовестиарий.

– Те самые, для переброски которых в Пелекан потребовалось пять барок и сто телег, две из которых сломались по дороге. Я прав, благородный Мефодий?

На нотария было страшно смотреть. На лице несчастного Мефодия читался такой ужас, словно его приговорили к смертной казни через повешение. Лицо Мефодия сначала побелело, потом покраснело и, наконец, пошло красными пятнами. Он промямлил что-то совершенно невразумительное, не поддающиеся переводу.

– Мне не хотелось в этом признаваться, дорогой граф, – тяжело вздохнул Михаил. – Но случилось несчастье. Казна султана действительно была переправлена в крепость Святого Георгия, но там произошел мятеж. Пельтасты топотрита Арапсия сговорились с пленными сельджуками, перебили охрану и скрылись, прихватив с собой все золото.

– Во-первых, не все, а лишь треть, – поправил протовестиария осведомленный варвар. – Во-вторых, мятеж был подавлен комитом Радомиром, и золото возвращено в императорскую казну до последнего денье. Я бы на твоем месте, сиятельный Михаил, спросил со своих подчиненных, похоже, они скрыли от тебя очень важные сведения. Надеюсь, не из корыстных побуждений, Мефодий?

Нотарий, услышав столь страшные обвинения из уст графа Вермондуа, немедленно обрел утерянный было дар речи:

– Все ценности доставлены в Пелекан, включая и те, которые были захвачены изменником Арапсием!

Если бы взгляд мог убивать, то несчастный Мефодий сейчас бы лежал бездыханным. Увы, Бог не дал сиятельному Михаилу таких чудесных способностей. И протовестиарию ничего другого не оставалось, как шевелить губами и посылать беззвучные проклятия на голову оплошавшего чиновника.

– К сожалению, я не знал об этом, – промямлил Михаил и поморщился – уж слишком очевидной была ложь, прозвучавшая в его словах.

– Возможно, ты, протовестиарий, забыл и о распоряжении императора? – сочувственно вздохнул Вермондуа.

– О каком еще распоряжении?

– Мне кажется, что мой дорогой друг и сюзерен, Алексей Комнин, которому я верю как самому себе, уже поделил султанскую казну на две равные части. Одна из которых будет передана баронам со всеми положенными в таких случаях церемониями.

– Половина?! – взвился Михаил. – Ты в своем уме, благородный Гуго?! Речь идет о трех миллионах денариев по меньшей мере!

– А сколько это будет в ливрах? – полюбопытствовал Вермондуа.

– Откуда мне знать, как они выглядят, эти твои ливры! – в сердцах воскликнул пойманный с поличным протовестиарий.

Честно говоря, благородный Гуго и сам не помнил, как выглядят ливры. По слухам, они были в ходу еще при Каролингах, тогда как сменившие их Капетинги чеканили только одну монету – серебряный денье. Вермондуа мог бы объяснить протовестиарию, сколько денье составляет один ливр, но того, похоже, это нисколько не интересовало. Сиятельный Михаил вцепился пухлыми руками в султанское золото, и готов был лечь костьми, но не отдавать его лютому врагу, в коих он числил благородного Гуго.

– У меня под рукой есть каноник, по имени Фрумольд, – доверительно сообщил протовестиарию Вермондуа. – На удивление сведущий человек. Уж он-то точно способен перевести султанское золото в ливры. А если с этим не справиться Фрумольд, то я пришлю тебе в помощь папского легата Адемара де Пюи.

Император Алексей Комнин, в отличие от протовестиария Михаила отлично понимал, сколь велико будет разочарование крестоносцев, когда они узнают о взятии Никеи. Но отдавать им город на разграбление он не собирался. Басилевсу нужен был плацдарм в Малой Азии, с которого можно начать отвоевание византийских земель, захваченных сельджуками. И он этот плацдарм получил. Теперь Никею следовало удержать любой ценой, не дав крестоносцам закрепиться в Вифании. Именно поэтому, в отличие от протовестиария Михаила, Алексей Комнин не только не огорчился по поводу притязаний Гуго на казну султана, но уж скорее обрадовался его предложению. Граф Вермондуа, во второй раз подсказал императору выход из трудного положения. Заплатить! И заплатить немедленно, дабы погасить волну недовольства и направить усилия крестоносцев в нужное русло. Пусть идут в Сирию, в Палестину – лишь бы подальше от Вифании, которую басилевс уже считал своей.

– Заплатите Гуго Вермондуа и его рыцарям столько, сколько они потребуют, – приказал Алексей своим опешившим чиновникам. – И оповестите об этом всех франкских баронов. Объявите так же, что долю получат только те бароны и рыцари, которые уже принесли мне вассальную присягу. Все прочие могут это сделать здесь в Пелекане и получить то, что им причитается по праву.

Протовестиарий Михаил был потрясен распоряжением императора до такой степени, что допустил бестактность, издав раскрывшимся от удивления ртом звук, который вполне могли расценить как неприличный.

– Что-нибудь еще? – удивленно покосился на него басилевс.

– Франки просили пустить их в Никею, – мгновенно обрел себя под недоумевающим взглядом басилевса сиятельный Михаил.

– Ни в коем случае!

– А если небольшими группами? – предложил находчивый лагофет секретов. – Человек по десять. Все же франки более месяца стояли под стенами города. Чего доброго, они сочтут себя оскорбленными.

– Пожалуй, – задумчиво произнес Алексей. – Передайте дуке Мануилу, чтобы не чинил препятствий любопытным, но в то же время не допускал никаких эксцессов ни перед воротами города, ни, тем более, за его стенами.

Каноник Фрумольд, потратив на это почтенное занятие несколько дней, все-таки сумел перевести в ливры часть добычи, доставшейся графу Вермондуа при разделе. К счастью для благородного Гуго, боявшегося слова «миллион» как черт ладана, речь шла всего лишь о семи тысячах золотых ливров. Но даже эта цифра до того поразила Вермондуа, что он строго настрого запретил Фрумольду переводить эти ливры в серебряные денье, дабы не сойти с ума от выпавшей на его долю удачи. Простым шевалье перепало, конечно, поменьше, чем благородному Гуго, но недовольных среди французов не было. Зато нашлись люди, которые решили не искушать далее судьбу и повернуть коней к дому. И только вмешательство папского легата Адемара де Пюи утихомирило страсти. Епископ пристыдил малодушных, напомнил им о принесенной клятве и, между прочим, намекнул, что Никея далеко не последний богатый город на пути крестоносцев к Палестине. И кто знает, во сколько раз возрастет их добыча, когда они, наконец, достигнут стен Иерусалима.

После этого заявления разговоры о возвращении среди крестоносцев прекратились сами собой. Зато все сразу заговорили об Антиохии, огромном городе, расположенном где-то в далекой Сирии и ныне захваченном безбожными сельджуками. Об Антиохии бредили все, не только бароны и рыцари, но даже простолюдины. Не слишком-то разбогатевшие, к слову, после взятия Никеи.

В Пелекане, куда съехались едва ли не все сколько-нибудь значительные участники похода, произошло еще одно взволновавшее всех событие. Племянник Боэмунда Тарентского благородный Танкред вынужден был в числе других рыцарей принести оммаж императору. Среди баронов по этому поводу прозвучало немало шуток, однако практически все они явились к храму святого Петра, дабы отдать дань уважения Алексею Комнину. Церемония получилась на редкость пышной. Похоже, басилевс пытался сделать все возможное, чтобы отправляющиеся на завоевание Сирии крестоносцы не забыли о своем сюзерене. Площадь перед храмом была буквально забита вооруженными людьми. В храм, где служился молебен во славу Христова воинства, освободившего Вифанию от неверных, попали немногие. Зато все могли наблюдать за пышной процессией знатных вельмож во главе с императором, которые сначала вошли в храм, а потом какое-то время спустя его покинули в сопровождении бравых варангов и архонтопулов.

Венцелин в храм не пошел, остался на площади в кругу своих сержантов и знакомых шевалье. Гаст рассчитывал перекинуться несколькими словами с комитом Радомиром, сопровождавшим императора. Ничего подозрительного Венцелин не заметил. Собравшиеся на площади люди громкими криками на разных языках приветствовали императора и своих вождей. Алексей Комнин отозвался на приветствия величественным взмахом руки и стал медленно спускаться по ступенькам вниз. Гвардейцы, облаченные в кольчуги, стояли плотной стеной по обеим сторонам лестницы. Комит Радомир шел по правую руку от Гуго Вермондуа в нескольких шагах позади императора. Внезапно варанг, стоявший поодаль словно статуя, качнулся вперед, в руке у него блеснул нож. Венцелин издал предостерегающий крик, но опоздал – клинок уже вошел в ничем не прикрытую грудь комита Радомира. Площадь в ужасе замерла. Граф Вермондуа выхватил меч и наотмашь рубанул по голове убийцы. Это случилось так быстро, что Радомир и варанг упали почти одновременно. Когда Гуго склонился над комитом, тот еще дышал.

– Передай Венцелину, – с трудом прошептал Радомир, – пусть отомстит. И за меня, и за несчастного Сафрония.

– Кому он должен отомстить, комит? – попытался Гуго криком удержать отлетающую чужую жизнь.

– Он знает… – прохрипел Радомир. – Знает… Кахини…

Свита окружила императора стеной. Бароны обнажили мечи, но более ничего примечательного не случилось. Жизнь Алексея Комнина не нужна была убийце, он охотился за другим человеком. И эта охота оказалась удачной.