Текст книги "Памятник неизвестному манагеру"
Автор книги: Сергей Шведов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
7 Приход полярного лисенка
Как-то все подкралось незаметно.
Однажды мой партнер Анвар… То есть игровой партнер, а не то, что вы подумали. Мы с ним в офисе режемся по сетке в «Альду, пожирательницу городов»… Так вот, однажды мой партнер Анвар мне сказал:
– Слушай, что творится, а? Я оформил документацию по отправке на большую землю больше тысячи компрессорных турбин.
– Обычное дело – профилактика и плановая замена оборудования.
– Ага, щас тебе… Ни одного нового криогенного насоса не поставили на эксплуатационные и буровые вышки, ни одного на насосные станции криоагентопровода. С ума они там посходили, что ли?
– Кинь дурное и не загоняйся по мелочам.
– Ага, кинешь тут, когда десятью спецрейсами перебросили всех газовиков на Аляску.
– Правильно. Зачем держать такую ораву халявщиков, если кругом автоматика? Снижение непроизводительных расходов, экономия на выплатах.
– А газоналивные причалы демонтируют тоже из экономии?
– Ты бы к психоаналитику сходил, – посочувствовал я.
У Анвара был пунктик на предчувствии конца света. Сказалось его прошлое увлечение запрещенным православием. Вот же до чего зловредное вероучение! Хорошо, что эта зараза мимо меня прошла.
* * *
Потом как-то разом с крыш офисных зданий поисчезали светящиеся вывески добывающих компаний ExxonMobil, RoyalDutchShell и ConocoPhillips. Местные хомячки в них, правда, все еще обитали, но весь иностранный топ-менеджмент улетел с концами.
– Наверное, режим жесткой экономии. Что-то не так в мире финансов. Новый кризис, боюсь, на подходе.
– Новый старый кризис, – собачился Анвар. – Ты как хочешь, а я завтра же улетаю в Пакистан.
И улетел так поспешно, даже со мной не попрощался. Партнер еще называется.
После его отлета весь Хындэган-Сити, деловой квартал в центре города-праздника, вздыбился и зашевелился, как подожженный муравейник.
Уехали все банки со своими банкирами. Остались только «Сбербанк», «Хындэганпостройбанк» и еще несколько захудалых банчиков.
Заметно поредел поток секс-туристов и экстремалов-охотников за шкурами белых медведей. Ведущие авиакомпании мира аннулировали маршруты в аэропорт Хындэгана. Цены на редкие чартеры подскочили до небес.
Судя по документации, которую я оформлял, наша компания «ХындэганЭнерджи» еще продолжала качать сжиженный газ из терминальных хранилищ в танкеры, но экспорт неуклонно снижался.
Неясные слухи и досужие домыслы наконец материализовались до признания неоспоримого факта – Хындэганское месторождение истощилось всего за пять лет чудовищной эксплуатации. Ну, не совсем, конечно, но годовой дебит скважин достиг уровня, когда производство и добыча хындэганского газового сырья по себестоимости сравнялась с годовым дебитом обычного газового месторождения. В принципе, извлекать из-под земли газ в интересах народного хозяйства можно было еще долгие десятилетия, но в условиях либеральной экономики норма прибыли стала слишком мала, чтобы содержать такую дорогую цацку, как город-праздник Хындэган.
* * *
Где-то в середине мая я проснулся у себя в апартаментах от холода, чего прежде никогда не было. Кинулся к кондиционеру – на панели управления еле мерцает сообщение: «Электропитание отсутствует». Я позвонил на вахту нашего кондоминиума. Ответ дежурного был краток:
– Вчера ночью две из трех городских генерирующих компаний объявили о банкротстве и прекращении подачи электроэнергии.
– Могли бы сообщить заранее.
– Компании не обязаны отчитываться перед потребителями электроэнергии. Таковы законы бизнеса.
В начале июня в окрестностях Хындэгана меж сопками в ложбинах еще лежит последний снег, что уж говорить про погоду в мае. Первыми в зимних садах замерзли огромные тропические бабочки и крохотные колибри.
Стеганого одеяла у меня не было. Следующей ночью я спал под ворохом одежды. Манагеры – не газовики, ни у кого из нас не было теплых курток и ватных штанов, которыми снабжали только работяг вне зеркальных стен города. По садам Хындэгана все разгуливали в маечках, шортах и шлепанцах.
Спецооблачение для туристов-охотников манагеры расхватали с поножовщиной. Мне не досталось ничего. Я снял с убитого охранника его спецовку и обмотался бархатной портьерой, которую сорвал в бездействующем теперь борделе.
По ночам случались сильные заморозки. Деревья зимнего сада стояли без листвы, как опаленные из огнемета. Система вентиляции без электричества не смогла задраить внешние воздухозаборники. Ледяные сквозняки гуляли по просторным холлам.
Птички не чирикали на ветках, потому как передохли, а пташки из индустрии секс-туризма всей стаей упорхнули в аэропорт ловить нечастые теперь чартерные рейсы в теплые края.
Остановились эскалаторы и лифты. Еле мерцало аварийное освещение. Хорошо еще, что уже последняя декада мая – скоро весна, а летом начнется круглосуточный полярный день.
Реальный манагер не заботится о дне грядущем. В моих апартаментах не было ничего съестного, кроме выпивки и орешков на закуску. Я нагреб в огромный баул из занавесей кучу консервов из разграбленных ресторанов и забегаловок и еле дотащил волоком до своего номера. Это на девятый-то этаж!
Обслуга строений еще пыталась поддерживать хоть видимость порядка. Спасибо, убрали с проходов все трупы после дележки последней жратвы со складов. Куда они их сбрасывали, не знаю, но вонь под нашим куполом стояла невыносимая.
Всем заправляли вооруженные охранники и инструкторы-егеря из службы экстремального туризма, у которых были охотничьи карабины. Но настоящей власти не было, как не было и связи. Об информации я уже не говорю – только домыслы и слухи.
Резервные генераторы еще подавали электричество на четыре часа в сутки, но только по аварийным линиям. Едва хватало энергии, чтобы закачать воду хотя бы на цокольные этажы. В подсобках у уборщиков можно было набрать воды для питья, про канализацию же сразу забыли. Гадили, где приспичит. Чтобы как-то проветривать огромное помещение от нестерпимой вони, на первых этажах выбили стеклопакеты, отчего по ночам на полах намерзали лужицы.
* * *
Однако никто не унывал. Все жили надеждой на скорый конец финансового кризиса и возвращение прежнего образа жизни. Я не верил в предсказания о конце света. У рыночной экономики всегда включаются резервные механизмы. Просто один бизнес замещается другим, другой – третьим, и нормальная жизнь продолжается. На то она и рыночная экономика, чтобы само регулироваться. На место прогоревшей корпорации приходит новая, более перспективная. Это вам не социалистический застой, а живая предпринимательская инициатива. Не могут убежавшие хозяева предприятий вот так все кинуть, а не продать здания и сооружения по остаточной стоимости новым владельцам, которые наладят нам человеческое существование.
Так мы всем скопом и решили на том сборище манагеров и прислуги, которое никак нельзя было назвать всеобщим собранием местных жителей. Манагер – хомячок запредельно индивидуализированный, все тащит в свою норку подальше от чужих глаз и предпочитает закупориться в ней, чтобы его не тревожили. В стаи не сбивается, коллективов по интересам не образует, общественной жизнью не интересуется.
* * *
Новость о том, что навсегда закрылся аэропорт и улетел последний самолет, ввергла оставшееся население в состояние безумия. В своей ненависти всех ко всем хомячки готовы были порвать друг друга зубами от бессильного отчаяния, а ненавидящая манагеров городская обслуга пошла громить жилища дармоедов, выгребая у нас последние запасы консервов.
В этом всеобщем безумии, как-то не заметили, что охранники и турегеря устроили перестрелку. Нет, они не усмиряли взбесившуюся толпу, а дрались между собой за место в вездеходах и снегоходах, чтобы удрать на юг из остывающего приполярного рая, который неуклонно превращался в ад.
После их бегства отключился последний резервный электрогенератор из-за пожара в соседнем куполе.
По моим подсчетам, в заброшенном городе оставалось не менее миллиона человек. Запасы хотя бы макарон и постного масла не позволят населению повыздыхать в ближайшее время, пусть даже до зимы, но протянут, а там заморские хозяева Хындэгана что-нибудь эдакое обязательно придумают для спасения людей. Ну не бросят же транснациональные корпорации свою собственность посреди бескрайней тундры! Не беда, они своих не бросают. Беда была только с водой. Водопровод без электричества не работал, приходилось таскать ржавую воду из талых луж между сопками.
– Я врач! – бегал между нами взъерошенный хомячок. – Вода не пригодна для питья. Начнется эпидемия – мы не сможем вовремя похоронить всех умерших. А разложение трупов – чума, которая скосит оставшихся. Лейте в питьевую воду водку, чтобы обеззаразить ее.
Чего-чего, а выпивки, от слабоалкогольной до самой крепкой вплоть до спирта, у нас хватало – в городских борделях остались запасы на несколько лет вперед.
Из соображений гигиены даже непьющие щедро лили себе в воду виски, коньяк и водку, чтобы не маяться животом. Пили эти бурые алкогольные коктейли весь день напролет все подряд. Очень скоро весь бывший город-праздник превратился в город-призрак, по которому шатались на нетвердых ногах бледные тени. Пили с горя, пили от отчаяния, втянулись в алкогольную зависимость все. Хорошо еще, что Хындэганск был городом чайлдфри. Медицинская служба строго следила не только за предохранением от венерических инфекций, но и за строжайшим режимом контрацепции, а на случай досадных недоразумений оперативно работали абортарии. А то и детей бы подсадили на алкоголь.
* * *
Население города по-прежнему делилось на две страты, только уже по-иному – хомячки-интелехенция и работяга-прислуга, между ними разгорелась жестокая классовая борьба. Деньги еще были в ходу, потому что все были уверены, что через пару-тройку месяцев цивилизация вернется в эти края. Рукастые работяги драли с манагеров втридорога за любую пустяковую услугу, а манагеры в ответ на это обливали презрением работяжное быдло.
Самые крепкие и головастые работяги все же покидали город, чтобы за короткое арктическое лето добраться на юг до надежного человеческого жилья хотя бы с печкой и колодцем. К августу в городе остались одни перепившиеся с горя хомячки, и в августе же выпал первый снег. Все манагеры мгновенно протрезвились и кинулись бежать на юг. Кто-то из нас не забыл, что юг там, где выше всего днем поднимается солнце
* * *
День за днем убегая от наступающего снежного покрова, оборванная толпа пробиралась к ближайшему человеческому жилью. Одеты все были кое-как, ведь, как вы помните, основная форма офисной одежды у большинства хомячков в Хындэеганске – майка, шорты и шлепанцы. Теплой одежды не держали даже на случай летнего отпуска. Ну зачем шуба и валенки на пляжах теплого Средиземного моря или Индийского океана? А до аэропорта тебя отвезут по отапливаемому застекленному коридору.
За ордой беженцев потянулись волки и вОроны. Хомячки не приучены поднимать упавших и нести на себе обессилевших. Каждый день волки устраивали свое кровавое пиршество и победным воем созывали со всех окрестностей оголодавших сородичей, чтобы разделить с ними трапезу.
По глубоком мху, в котором тут же под ногами проступала вода, убежать от голодных зверей было не под силу детренированному хомячку.
Шли не вместе, а порознь, чтобы не делиться с другими попавшимися на пути грибами и ягодами. Когда дошли до первых корявых и ржавых елочек лесотундры, в живых оставалась только половина хомячков.
* * *
По берегам рек теперь все чаще попадались не стойбища, а уже постоянные поселения хындэганов. Оголодавшие хомячки с ненасытностью грызунов сметали все подряд – сушеную рыбу, сухую крупу, горстями сыпали в рот сушеную картошку, а потом корчились в предсмертных судорогах в лужах, которые проступали тут на каждом шагу из-за подтаявшей за лето вечной мерзлоты.
После нескольких таких удачных встреч с аборигенами дальше по дороге они уже встречали начисто опустевшие поселки. Местные жители заблаговременно покидали жилье вместе со съестными припасами, лишь издали завидя голодную орду. Хотя это была не сплошная толпа, а жидкая цепь беженцев. Манагеров даже общая беда не сплотила. Разрозненные группки и одиночки держались на расстоянии прямой видимости, чтобы не сбиться с курса.
Совсем иное дело, когда закончилась лесотундра и началась настоящая тайга. Тут уже хочешь-не хочешь, а придется держаться вместе, чтобы не заблудиться и в одиночку не нарваться на волков. В наивные заблуждения, что ствол дерева обрастает мхом исключительно только с южной стороны и что летом в лесу волки сытые и на человека не нападают, уже никто не верил. Сытый волк не отважится напасть летом и ранней осенью на здорового человека, но не откажется от легкой добычи, которая оставляет за собой кровавый след от стертых до мяса мозолей. Кроме волков за беженцами неотступно следовала зима, часто обрушивая на зеленый еще лес снежные заряды.
* * *
Таежные поселки лесоразработчиков и бывшие колхозные усадьбы оказались не пустыми. В них уже поселились опередившие манагеров хындэганские работяги из тамошней прислуги. Они гнали манагеров подальше от своих заборов, потому что намеревались обосноваться тут на зиму и перезимовать до следующего лета.
К тому же они знали – если хомячки сбивались в кучу на ночевку в редких заброшенных домах, избы в ту же ночь сгорали ясным пламенем. Никто из манагеров не умел безопасно топить дровами печи.
Поздней осенью немногочисленные остатки офисного населения бывшего города-праздника добрались до заброшенных шахтерских поселков. Уголь тут валялся буквально под ногами, нормальный человек не погиб бы от холода в рано наступающую тут зиму, но только не манагеры. Те, кто научился разжигать огонь в печи, просто угорали до смерти из-за неумения вовремя закрыть заслонку в дымоходе.
Смерть от голода никому не грозила – тут оставались еще нетронутые зверьем продовольственные склады со всякой консервированной снедью вплоть до бульонных кубиков. Прежние хозяева бросили эту примитивную жвачку для бедных, когда подались в богатый Хындэганск за длинным рублем. При желании и умении тут можно было обустроить импровизированную столовую и прокормиться всем вместе до первой весенней травки. Но у манагеров не было ни желания, ни умения жить в едином человеческом общежитии. Каждый предпочитал выживать в одиночку.
В конце ноября ударили жестокие морозы, и горстка полуживых доходяг кинулась укрываться в угольных шахтах. Под землей на глубине горных выработок не замерзала вода, температура постоянно держалась в пределах 8-11ОС. Беда была только с едой, которую добывал себе каждый по отдельности, с одеждой кое-как перебились, когда натолкнулись на склад протирочной ветоши.
Я урвал там солдатский бушлат, ватные штаны и пару почти не дырявых свитеров. На голову натянул подшлемник сварщика и полушерстяной платок. На свалке мне попались добротные рабочие сапоги. Но самая большая удача – пара солдатских рукавиц с двумя пальцам – для большого и указательного. Правда, обе перчатки на правую руку, но это полбеды.
Беда была с едой, когда выпал глубокий снег и засыпал продовольственные склады, стоявшие почти без крыш. Суп в пакетиках и брикеты с кашами, пусть даже просроченные и попорченные мышами я выискивал на развалинах столовой для шахтеров, где в снегу ковырялись палками и мои коллеги по несчастью.
Никто из хомячков даже не пробовал охотиться, хотя дикие козы и лоси почти каждый день забредали в поселок. Про зайцев и белок даже говорить нечего. Но, чтобы охотиться сообща и загонять добычу, нужно иметь хотя бы примитивные навыки совместной жизни в согласии с другими, чего манагеры не знают при всей их напускной корпоративной солидарности – «наш офис – дружная семья».
Сосновые почки, хвоя да остатки пищеконцентратов со свалки составляли весь рацион беженцев.
В феврале грянули самые трескучие морозы. Полуживые от голода манагеры даже нос боялись высунуть из своих укрытий под землей, чтобы разжиться съестным на свалке.
И тут случилось неизбежное.
Однажды из дальнего конца подземной горной выработки потянуло нестерпимым для голодного человека запахом жареного мяса.
Я сразу все понял. И когда в штреке передо мной замаячили крадущиеся тени, я крепче сжал в руке прут стальной арматуры и рванул вверх по крутому шурфу к светлому пятну – там был выход на поверхность, засыпанный снегом.
Я не знал, куда бегу по заснеженному лесу, но лишь бы подальше от людоедов. Пусть уж меня сожрут волки или заломает медведь-шатун, но только не наполовину беззубые от цинги челюсти моих коллег по прошлой офисной жизни.
К концу дня лес поредел, и багровые лучи заходящего солнца превратили стволы вековых сосен в столбы из розоватой меди, какой она бывает на свежем срезе медного прутка. На самом нижнем суку разлапистой сосны, но все же достаточно высоко над землей, висел на толстой веревке массивный сундук, слаженный из тонких бревнышек. Тут даже офисный хомячок догадался бы, что передо мной был тот самый лабаз, где охотник-промысловик хранит съестные припасы от прожорливого зверья.
До самой темноты я перепиливал перочинным ножиком веревку, пока лабаз не сорвался и буквально пропал под снегом. Я спустился с дерева, шагнул к тому месту и сам как сквозь землю провалился.
Это была глубоченная яма, вырытая для ловли зверя или просто глубокая промоина. Она была под завязку засыпана сухой хвоей и листвой. На самом низу ямы было так тепло, что я буквально испытал блаженство, как у теплой печки. Хвоя и листва, перегнивая, выделяли это благостное тепло, которое спасло меня от замерзания в лютые морозы.
От голода меня спасало содержимое лабаза – мешок мороженых пельменей, три пласта свиного сала и стеклянная банка с каким-то незастывающим жиром – барсучьим и рыбьим, не офисному менеджеру в этом разобраться.
На чужих припасах я продержался до апреля. Хозяин их так и не объявился. С приходом солнечных дней я стал чаще выходить из моей берлоги по твердому, как лед, снежному насту полюбоваться на яркое солнышко.
Позавчера сюда на опушку леса забрел северный олень, подранный волками. Наверное, тот самый, которого вы искали, потому что на нем оставались обрывки упряжи. Я погнался за ним со своим перочинным ножичком. Олень – от меня. Хоть он и сам едва стоял на ногах, но я шагал ничуть не тверже. Потом я споткнулся и упал в сугроб, где меня и нашли. Вашего оленя волки съели, а мной побрезговали…
Вот я вам уже все о себе рассказал. И теперь выслушайте самые главные слова, которые я прошу передать любому менеджеру из большого города, какого только встретите… Человек не может жить один… Человек не сможет выжить неумехой… И вообще экзамен на гордое звание человека он сдаст только тогда, когда своими руками смастерит хотя бы табуретку, вставит капсюль в гильзу, насыплет в нее пороху, запыжит его, потом туда – дробь и снова пыж. И под конец запрессует патрон, возьмет ружье, пойдет в лес и подстрелит зайца, чтобы накормить себя и других. Я об этом только смотрел по видео, но никогда не пытался проделать сам. Или на худой конец пусть он или она весной вскопает сотку земли, отборонит почву и выберет из нее сорняки, посадит картошку и осенью соберет урожай, чтобы сохранить его в погребе до следующего лета. Только когда он хоть что-то сделает своими руками, лишь тогда его можно назвать человеком. А так это просто беззащитный хомячок или хищник-людоед, заедающий чужие жизни… Я все сказал… Уже – все…
8 Огненное погребение
Охотники-хындэганы в оленьих парках и торбасах терпеливо выслушали последние слова последнего манагера и закрыли ему глаза, хотя умирающий еще дышал.
– Хороший человек. Русский человек, однако?
– А может, не русский.
– Все равно похоронить надо. Похоронить по-человечески, а то дух его будет по лесам и тундре шататься, как медведь без сна. Опасно, однако. Вон сколько злых духов из мертвого города вышло! Уже тесно от нечистой силы. Духам наших предков от них покоя не будет, если всех беглых не похороним.
– Он ведь еще живой.
– Помрет, пока довезем.
– А куда повезем?
– В полудне пути на лыжах на теплую сторону неба готова погребальная поленница. Хоронить будем с песнями для духов умерших предков.
– Для себя дрова рубил?
– Однако, для себя. Но для хорошего человека не жалко.
– А где же ты гореть будешь, если помрешь? Может, завернем его в шкуры и подвесим на веревке у тонкой березки на самом верху? Росомаха не подберется. Летом вернемся, закопаем.
– Нет, летом мы откочуем в холодные края. Кто его заберет? Пошли за мной.
– Туда, где военные когда-то стреляли?
– Точно.
* * *
Через полдня они действительно вышли на голое пространство, где когда-то был военный полигон. На подтаявших прогалинах можно было заметить воронки от разрывов снарядов.
Погребальная поленница была сложена под торчавшей из-под снега хвостовым оперением вверх неразорвавшейся ракетой класса «земля-земля».
– Пусть эта железяка будет памятником хорошему человеку.
– Однако, и место легко запомнить по этой штуке. Не жалко тебе дров?
– Придется еще долго жить, пока новую погребальную поленницу сложу.
Они уложили мертвого на дрова черным обмороженным лицом кверху.
– Пусть на небо смотрит, куда сейчас уйдет. Это ведь последний русский в наших местах. Других уже не будет. Жалко, бубна не захватили.
– Жалко, что русскому народу духи так мало воды и соли отмеряли, шибко помирают, однако.
– Да, мы, хындэганы, жили тут до них и после них жить останемся, чтобы их похоронить по-человечески.
– Всех похороним, а сами останемся, однако. Русский был народ добрый. Старики рассказывали, как русские их учить в Ленинград возили.
– Ага, когда хындэганка в чуме рожала, от русских вертолет с доктором прилетал. Еще доктор зубы щипцами рвал, а не оленьим сухожилием, как шаман. От русских у нас была сгущенка.
– А что это такое?
– Как молозиво оленухи с сахаром, только слаще.
– Может, кто еще вместо русских к нам придет, доктора и учителя пришлет.
– Нет, в наших краях только русские прижиться смогли. Да и чужие нам доктора не пришлют, это русские были слишком добрые когда-то.
– Пошли, однако, назад к себе. Нельзя смотреть, как угли погребального костра рассыпаются. В них можно дух мертвого увидеть, а кто его приметит, тот сам скоро к духам отправится.
Когда охотники отошли достаточно далеко, полупрозрачное, с фиолетовыми прожилками пламя от ровной кучи сухих березовых поленьев уже лизало изъеденный коррозией корпус неразорвавшейся ракеты. Искры от жарких углей разлетались во все стороны. Из-за их треска даже человек с чутким слухом не услышал бы, как внутри ракеты что-то щелкнуло, а потом тоненько затикало.
Когда охотники обернулись на грохот разрыва, они над местом могилы увидели только облако дыма и вздыбленной земли. Дым уходил вверх и быстро рассеивался, а частицы почвы еще быстрее осыпались на землю, превращая белый снег в грязное месиво.
Конец.
