Текст книги "В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г."
Автор книги: Сергей Обручев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
На второй день пути по Индигирской долине мы достигаем устья Хатыннаха, небольшого правого притока, вытекающего из хребта Тас-Кыстабыт. По этой речке когда-то поднимался Черский, чтобы перевалить через хребет и попасть в бассейн Неры.
Еще через два дня мы дошли до верхнего конца Оймякон ской долины, где находится громадный тарын, до пяти километров в поперечнике. Здесь Индигирка собирается из нескольких речек. Нам надо подняться по правым верховьям Индигирки, выходящим из хребта Тас-Кыстабыт.
Выше тарына стоит одинокая юрта "последнего Жителя". На северо-востоке Якутии, где якутами в то время были населены только долины крупных рек, а пространства между ними шириной в несколько сот километров посещались только коче выми эвенами, каждое встреченное на пути жилье приобретало большое значение. От одной жилой юрты, где можно остановиться путнику, до другой расстояние иногда достигало 500 километров. "Последний житель" Оймяконской долины был очень беден.
От этой юрты мы двигаемся на юго-восток, пересекая наискось широкие долины речек, вытекающих из Тае-Кыстабыта. Сам хребет тянется на северо-востоке высокой стеной, покрытой еще остатками зимних снегов.
На первой же стоянке, у подножия Тас-Кыстабыта, утром опять недосчитываемся шести лошадей. Они убежали обратно в Оймяконскую долину, где трава была им. больше по вкусу. За ними едут проводники. Но уже с десяти часов утра в той стороне, куда они уехали, мы увидели густые клубы дыма. Это загорелись от брошенной ими спички сухие луга. Сначала мы ждем спокойно, думая, что речка, отделяющая нас от пожари ща, предохранит караван. Но вскоре загорается лес вблизи самой реки, и затем пожар начинает перекидываться на наш берег. В густом дыму приходится спешно вьючить караван, и едва-едва мы успеваем выйти из приречного леса, как он загорается. Когда мы переваливаем долину следующей речки, пожар захватывает уже всю широкую долину между холмами перевала и передовой цепью хребта Тас-Кыстабыт.
Проводники вернулись часа через два после начала пожара, объехав его кругом, и отнеслись очень равнодушно к нашим переживаниям. Для них это было самое обыкновенное происшествие; они даже считали, что сделали хорошее дело: после пожара новая трава будет лучше расти.
Мы переваливаем в долину большой речки Баягап-Юрях с рядом тарынов. Совершенно неожиданно верховья реки пере ходят в плоскую долину на противоположном склоне хребта, Оказывается, что Баягап похитил часть речек, текших по дру гому склону хребта, и. выходит своими верховьями уже на северо-восток. Я думал, что после перевала мы попадем в бас сейн Колымы, но оказалось, что перед нами расстилаются верховья Неры – большого правого притока Индигирки, впадающего значительно ниже Оймякона; мимо устья Неры, как вы помните, мы проплыли в 1926 году на лодке.
Северо-восточное подножие Тас-Кыстабыта полого падает к широкой долине, за которой на горизонте тянется обширное, очень низкое и плоское плато. Только километрах в двухстах за ним видна в дымке цепь снеговых вершин, уходящих на се веро-запад. Это передовые цепи хребта Черского.
Значит, здесь так же, как и в верховьях Эльги, хребет Черского отделяется от южных цепей обширным плоскогорьем.
Но не только Баягап обкрадывает верховья Неры, с другой стороны к ней подобрался один из истоков Колымы, Аян-Юрях, и похитил у Неры и озеро на перевале и большую долину, в ко торой мы останавливаемся на ночлег. Эта речка называется Борочук, в честь какого-то легендарного топографа, проезжав шего здесь много лет назад и поставившего "столб". Ни в одном из отчетов о прежних экспедициях нет упоминания об этом то пографе. Единственный путешественник, проезжавший по этой дороге до нас, – это сотник Березкин, который в 1901 году прошел с Охотского побережья в верховья Колымы и отсюда в Оймякон в поисках путей для грузов, предназначенных для снабжения края. Березкин в своей краткой статье описывал бесконечные болота, по которым ему приходилось итти, и широ кие болотистые долины между горами. Он жаловался, что иногда целые десятки километров не найдешь места, чтобы поставить палатку – так мокро и топко везде.
Несмотря на раннюю весну, уже и сейчас начинают появляться кое-где болота, и когда мы с рабочим едем в сторону от тропы, вверх по Борочуку, чтобы проникнуть в среднюю группу хребта Тас-Кыстабыт, наши лошади часто проваливаются на топких берегах ручьев.
Выше границы леса горы еще покрыты снегом, но между пятнами снега уже появились первые цветы – низкорослые желтые рододендроны. Мы поднимаемся на гору, с перевала видим, наконец, долины речек, текущих в Аян-Юрях – левый из истоков Колымы.
Что-то готовит нам эта река? Как мы пройдем ее пороги и далеко ли они?
К вечеру спускаемся в верховья Аян-Юряха и двигаемся по следам каравана, который оставил после себя широкую полосу разбитой ногами лошадей болотистой почвы. Нас догоняет самый энергичный из наших проводников, Василий Скрыбыкин. В этот день, как обычно, утром мы недосчитались нескольких лошадей, и он оставался их искать. Но когда Василий нашел последнюю лошадь и собрался гнать ее вслед за караваном, к покинутому стану подошел медведь. Человек и зверь долго сидели друг против друга у потухшего костра, не решаясь дви нуться. Скрыбыкин был без оружия, с одной только нагайкой, а медведь, наверно, был очень любопытен.
В течение нескольких дней мы идем по Аян-Юряху среди мелкогорья, лежащего у северо-восточного подножия Тас-Кы стабыта, долина реки все больше расширяется, скоро сама река принимает значительные размеры, и брод через нее становится опасным.
В 67 километрах.от верховьев в Аян-Юрях впадает большой приток Эелик. Здесь, на краю большого веселого луга, у реч ных зарослей стоит первая юрта – якута Николая Сивцова. Старик Николай принимает нас очень гостеприимно и после долгих переговоров соглашается сопровождать меня в ветке на протяжении 100 километров до большого якутского поселе ния Оротук. Сам он до порогов летом не доходил, но говорит, что внизу мы встретим знаменитого проводника Степана, который плавает через пороги.
Через пороги к Таскану
На следующий день мы расстаемся с караваном. Он под начальством Салищева пойдет по левому берегу Аян-Юряха, а мы с переводчиком Говязиным и стариком Сивцовым поплывем вниз. В ветку Сивцова мы нагружаем более объемистый груз, а сами садимся в складную байдарку. Нос и корма байдарки закрыты брезентом, точно так же может быть закрыто резиной все остальное открытое пространство, и в этой лодочке не страшны никакие волны. На носу есть даже петля, в которую можно вставить флаг, и нередко мой спутник вставляет в нее букетик весенних цветов.
Сивцов плывет впереди на своем кривом челноке. Он охотно называет нам все реки и долины: причем, когда у него не хва тает названий, он придумывает новые в честь своих родственников. Вскоре на нашей карте появились Андрюшка-Юрях, Дарья-Юрях и другие ("юрях" – по-якутски река, речка).
От Эелика Аян-Юрях уже довольно большая река, но все еще с мелкими протоками, быстрым течением и корягами, торчащими из воды. На нашей легкой лодочке мы быстро несемся вперед и несколько раз встречаемся с караваном, который тянется по тропе вдоль левого берега.
Вблизи устья Эмтегея на левом берегу и ниже его на правом Сивцов показывает нам рощи лиственниц, где казаки строили лодки для сплава по Колыме. Нижнее из этих мест носит название Ыстаннах (искаженное "Станок").
Верхнее течение Колымы до 1929 года было совершенно не известно географам, но простые русские люди бывали здесь давно. В XVIII веке по Колыме плавали казаки. Память об этих путешественниках сохранилась лишь в архивах, а жите ли верховьев Колымы помнят только, что когда-то сплавлялись по Колыме два паузка (большие лодки) с хлебом и что они разбились на порогах. После этого сплав был прекращен.
На старых картах в верховьях Колымы значится "Плотби ще", а у Черского показаны здесь "Хлебные магазины". Но нигде в литературе нельзя было найти сведений об этих "плаваниях", и даже Майдель подвергал сомнению существование "Плотбища" и предполагал, что оно выдумано картографом.
Экспедиции Наркомвода в 1928—1929 годах удалось в архивах Якутска, Колымска и Иркутска собрать сведения об этих древних перевозках. Они начались в половине XVIII века и продолжались до начала XIX века. Хлеб и другой провиант за возился вьюками из Якутска в верховья Колымы через Оймя кон. Сюда приезжали из Нижне-Колымска казаки, строили паузки и сплавляли на них грузы.
Казаки сначала ездили в верховья Колымы кружным путем с низовьев Колымы на запад, в Зашиверск, оттуда вверх по Индигирке до Оймякона. Потом стали ездить более прямой до рогой через Верхне-Колымск, минуя Оймякон. Они привозили с собой железные части, необходимые для постройки судов. Ежегодно для трех-четырех судов требовалось до сорока человек сплавщиков. Вместе с зимним путем сплав занимал больше полугода. Это настолько тяготило колымских казаков, что они постоянно старались избавиться от тяжелой повинности; и поэтому когда установился вьючный путь через Верхоянск, то опасный путь по Колыме забросили настолько, что даже перестали сплавлять грузы по судоходной части реки ниже Средне– Колымока. Кроме старика Синцова на Аян-Юряхе почти никто и не слыхал о прежних плаваниях.
В верховьях Аян-Юряха, на расстоянии 20—30 километров одна от другой, были раскиданы якутские юрты. Это большею частью бедные жилища. Пастбища в этих местах довольно обширные, и на них можно развести много скота.
Якуты появились в верховьях Колымы сравнительно недавно, лет сто тому назад. Сначала они поселились в урочищах Оротук и Таскан, а потом уже из этих двух центров стали рас селяться вверх и вниз по течению реки.
На устье речки Лошкалах (от русского "ложка") мы еще раз встречаемся с нашим караваном, отдаем собранные образцы горных пород и плывем дальше. Тотчас ниже Лошкалаха нас ожидает неприятное приключение. У ближайшего утеса Сив цов свертывает в сторону, в мелкую протоку, а мы, не желая перетаскивать байдарку через перекаты, обдирающие ее дно, плывем прямо к утесу. В быстрине нас подхватывает крупная волна и моментально заливает байдарку почти до края (мы не затянули ее резиной сверху). Это опаснее, чем для простой лодки, – байдарка тотчас должна потонуть. Но берег недалеко, нам удается выбиться к нему. Перевернув байдарку и вылив из нее воду, мы отправились дальше.
Несколько ниже Лошкалаха в Аян-Юрях слева впадает большой приток Бёрёлёх. Он берет начало в хребте Черского и сходится своими верховьями с истоками Неры. От устья Бёрё лёха мы увидели на востоке отдельные высокие горные группы и короткие цепи.
Как бы боясь вступить в эта мрачные горы, Аян-Юрях уходит на юго-восток. Немного ниже Бёрёлёха он сливается с Кулу (Кулу – истинное название Колымы; когда-то всю реку, до появления здесь якутов и русских, эвены называли Кулу).
От устья Кулу долина Колымы все расширяется, и островов и проток становится больше. Поселения якутов все еще редки, до Оротука я насчитал только три юрты.
Весь день мы плывем в своих маленьких лодочках. Я за держиваюсь возле утесов, осматриваю их, отбиваю образцы. Вечером выбираем удобную отмель и останавливаемся на ноч лег. Ставим свою маленькую палаточку с затягивающимся в виде мешка входом. Как приятно залезть внутрь, затянуть вход и избавиться, наконец, от комаров, которые весь день так жестоко преследуют нас!
20 июня мы подплываем к Оротуку. Тогда это был главный центр всей Верхней Колымы, в нем насчитывалось до двадцати юрт. Все они расположены, как обычно якутские поселения, в стороне от реки.
В Оротуке Сивцов нас должен оставить, и мы ищем проводника через пороги. Как раз в это время сюда приехал знаменитый Степан Дягилев – знаток порогов. К вечеру он приходит к нам на берег. Это очень черный и мрачный якут высокого роста. К предложению спустить нас по порогам он относится без особого восторга. Степан рассказывает, что спускался по порогам только один раз по весенней воде на плоту и не знает, можно ли пройти, их на лодке. Он предлагает нам лучше сде лать плот и спуститься на нем, а если это будет невозможно, то объехать пороги на лошадях.
Мы решаем плыть с ним вместе до его юрты, находящейся немного выше порогов, и там выяснить, как двигаться дальше.
В присутствии посторонних старик Сивцов держит себя не обыкновенно важно. Он вдруг начинает говорить со мной по-русски, но, к сожалению, понять ничего невозможно. Когда-то он был в Средне-Колымске и выучил несколько искаженных русских слов. Особенно он любит говорить слова "немчик" (ямщик), "модалах" (модный) и "страсть" – это любимое слово колымчан, которое они часто употребляют в смысле "очень", "сильно", "ужасно".
Кроме Степана, я нанимаю в Оротуке еще одного молодого парня, Михаила Протопопова, который берется провести нас от порогов до устья Таскана и дальше до Сеймчана.
На следующий день отправляемся на Оротук. Мы двое по– прежнему в байдарке, а Степан с Михаилом и еще третьим спутником на плоту. Степан везет с собой покупки, продоволь ствие и какие-то железные предметы. Он – кузнец и приезжал в Оротук, чтобы сдать и получить заказы; теперь он везет их вниз за 200 километров, а через несколько месяцев привезет обратно заказчикам. Его плот настолько мал, что пассажирам приходится стоять над грузом, раздвинув ноги.
Тотчас ниже Оротука Колыма вступает в извилистое ущелье. Она начинает прорезать здесь южный конец хребта Черского.
Оказывается, что хребет Черского от Улахан-Чыстая вытянут не на восток, как я предполагал в 1926 году, а на юг, параллельно Верхоянскому хребту, и распадается здесь на короткие отдельные гряды. Здесь нет уже мощных непрерывных больших цепей, как на Индигирке, они размыты, уничтожены выветриванием, и остались только группы гор, разделенные долинами. Но группы эти все еще высоки.
Ущелье ниже Оротука проложено рекой в гранитных горах. Громадные темные осыпи спускаются по склонам. Кое-где сохранились от выветривания столбы гранита, так называемые кигиляхи (от слова "киги" – человек). Берег реки завален гро мадными глыбами гранита. Здесь нет еще порогов, только не большие стремнины, громадные камни у берегов и быстрое течение.
На второй день мы выходим из ущелья на юг, к расширению устья правого притока Колымы, Тянкя, где тогда было небольшое поселение якутов.
Тотчас ниже устья Тянкя Колыма уходит на север, опять прорезая тот же гранитный массив. Здесь уже появляются пер вые шиверы, предвестники будущих порогов, пока еще не очень опасные. Ниже ущелья – новое расширение с более низкими горами. Несколько якутских юрт ютится в урочище Санга– талон.
И на юг и на север от Санга-талона возвышаются отдельные горные массивы. Самый красивый из них – это Большой Ангачик, тянущийся в виде гребня, перпендикулярного к реке. Не только в крутых цирках между вершинами, но даже на по логом подножии этой цепи лежит еще снег. К сожалению, время не позволило пробраться поближе и сфотографировать изумительные пики и скалы этого гребня.
Ниже Большого Ангачика Колыма идет по узкой долине, часто по ущелью, окруженному обрывами высоких террас, подобных тем, которые мы видели на Индигирке.
В одном из маленьких расширений этой узкой долины, на террасе среди темных лиственниц расположена юрта Дягилева. Здесь мы останавливаемся для ночевки. Скрепя сердце Дягилев соглашается сплавить нас вниз через пороги не на плоту, а на лодке. Для груза он продает нам одну из своих долбленых душегубок, немножко кособокую.
До начала порогов Колыма идет в таких же мрачных ущельях. Начались дожди, тучи спустились низко и закрыли всю верхнюю часть гор. Нам приходится остановиться перед началом порогов: Степан не решается начинать спуск во время дождя.
На следующее утро дождь не прекращается, и наша палатка, которая слегка протекала, постепенно наполняется водой, заливающей вшитый наглухо пол.
Только в полдень Степан решается выступить. В нескольких километрах ниже начинается ущелье порогов. При входе в него с одной стороны гранитные башни, носящие название "Ампартас" ("Амбар-камень"), а с другой, на устье бурного ручья, с пеной скатывающегося по крутому руслу, – большая наледь.
Ниже первого порога Степан решает заночевать: все еще идет дождь, и он боится итти дальше. Весь вечер мы сидим у костра, греясь и просушивая одежду, а Степан рассказывает нам о своих похождениях. Особенно живописен рассказ о встре че с медведем. Медведь напал на него, когда с ним был только нож, с которым якуты никогда не расстаются. Медведь схватил Степана за плечо, но он догадался схватить медведя левой рукой за морду, затем вытащил нож и заколол его. Степан изображает чрезвычайно живо, как медведь. вытягивал губы и хотел схватить его за лицо. В доказательство Степан завертывает рукав рубашки и показывает глубокий шрам на левом плече.
Утром погода становится лучше, и мы проходим остальные пороги. Степан с Михаилом и третьим помощником, малень ким стариком якутом, переносят груз по берегу и затем осторожно проводят душегубку между прибрежными камнями.
Ущелье, где лежат пороги, Колыма проложила в высоких гранитных горах, с большими осыпями, и лишь кое-где среди осыпей торчат останцы – кигиляхи. Подножие гор у воды за валено громадными глыбами гранита, но все же вдоль реки можно пробраться пешком.
Порогов всего пять, и между ними несколько шивер. Они расположены на протяжении 10 километров, и промежутки со спокойной водой очень незначительны. Самые скверные из этих порогов – первый и пятый; здесь река очень узким потоком ударяет о правый берег и затем поворачивает вдоль него, обра зуя громадные валы. Вдоль левого берега остальная часть реки перегорожена гранитными глыбами, торчащими из воды. Эти два порога для больших лодок опасны: вдоль левой стороны на лодке из-за камней нельзя спускаться, а вдоль правой – течение несет лодку на утесы, и отгрестись от них очень трудно. В маленькой же лодке соваться в большие валы и вовсе опасно – зальет.
Мы проводим лодку Степана вдоль левого берега. Байдарку я спускаю в некоторых порогах по главной струе. Но так как валы слишком велики и могут перевернуть ее, я проскальзы ваю на краю струи. В первом и пятом пороге приходится держаться все же ближе к левому берегу.
Ниже последнего порога мы ночуем. Впереди остается одна шивера, и Степан должен был нас провести назавтра через нее. Но утром, когда мы просыпаемся, Степана и его спутника нет. Куда же они исчезли? Михаил так же проспал, как и мы, и ничего нам не может объяснить. По-видимому, Степану надоело возиться с нами, и он решил лучше оставить недополученную часть условленной платы, чем терять еще день. Через послед нюю шиверу мы благополучно спустились сами.
Ниже порогов Колыма выходит из последнего гранитного массива в широкую долину. Справа впадает большой приток Бохапча.
Над галечником на устье Бохапчи, на одной из лиственниц белеется затес. Мы с любопытством выскакиваем посмотреть, что это такое. На затесе надпись – письмо, настоящее письмо, адресованное мне! Это первая весточка от экспедиции геолога Ю. Билибина, которая в прошлом году начала работать на Колыме. Билибин просит определить астрономический пункт на устье Бохапчи. Но это невозможно, так как Салищев идет с караваном где-то далеко на севере, в горах.
От устья Бохапчи Колыма течет в одном русле, без островов, в широкой долине. Только от устья следующего большого притока, Дебина, начинаются снова острова, покрытые строевым лесом, лиственницей и тополем. До сих пор, начиная от самого Оротука, в узких ущельях Колымы мы не видели другого леса, кроме плохой горной лиственницы, растущей на склонах. Редко-редко попадался белый стволик березы.
Дебин течет в такой же широкой долине, как и Колыма. Когда мы выезжали из Оймякона, предполагалось, что караван выйдет к устью Дебина. Но потом выяснилось, что Сеймчан ская тропа – единственный путь в этом районе – пересекает Дебин слишком далеко от устья и пройти по нему вниз почти невозможно из-за больших болот. Другой вариант – итти по тропе вдоль левого берега Колымы, огибая пороги по боковым долинам, еще более труден из-за тяжелых перевалов. Поэтому пришлось отнести место встречи с караваном еще дальше на восток, к устью следующего большого притока Колымы – Таскана.
Устье Таскана должен показать нам наш новый проводник Михаил Протопопов, которого мы взяли с собой из Оротука. Это маленький, очень медлительный и флегматичный якут, ко торый уже от самого устья Бохапчи стал обнаруживать полное незнание местности. Между тем найти устье какой-нибудь реки здесь бывает часто довольно трудно из-за множества островов. Никогда не знаешь, что это – река или только протока. У нас была с собой карта Шарина, полученная в Оймяконе, и мы надеялись с ее помощью как-нибудь отыскать устье Таскана, так как против него находился длинный узкий хребет Басы канья.
Я предлагаю перейти на левый берег и итти по самым крайним протокам; Михаил успокаивает меня, говоря, что до устья Таскана еще далеко, не менее 10 километров.
Но вскоре после того, как мы все-таки по моему настоянию подошли к левому берегу и поплыли вперед, отыскивая левую протоку, Михаил, плывший на своей ветке отдельно, стал вдруг кричать, что из протоки выходит вода другого цвета и что, мо жет быть, Таскан остался позади. Он пробует выйти на берег и пройти немного влево, но там только непроходимая болотистая тайга.
Мы плывем еще немного дальше, пока река не подходит опять к подножию Басыканьи. Я взбираюсь на несколько сот метров по ее склону, и передо мной открывается широкая пло ская долина Таскана, уходящая на север в леса; кое-где блестят изгибы реки. Далеко на северо-востоке лежит высокая скалистая гряда, отделяющая Таскан от Сеймчана, – это по следняя восточная цепь хребта Черского, Туоннах.
Надо возвращаться обратно. Мы понуро впрягаемся в бечеву и тащим свои лодки вверх по течению. Пришлось тащить шесть километров, пока мы добрались до той протоки, из которой выходила светлая вода.
Только мы останавливаемся передохнуть, как неподалеку раздается стук топора. Говязин хватает ружье и несколько раз стреляет. Сейчас же в ответ совсем близко раздаются выстре лы, и через несколько минут из-за тальников показывается ветка. Но это не наши спутники. В лодке сидит уполномоченный, от которого мы принимали лошадей в Оймяконе, и два незнакомых якута. Оказывается, что наш караван не мог дойти до устья Таскана из-за отсутствия дороги и болот и остановился в 20 километрах выше. Один из якутов послан на устье Таскана, ч тобы караулить нас здесь и показать дорогу до стоянки.
Утром якуты сделали плот из сухих тополей, связали его ветками тальника, и уполномоченный вдвоем с одним из якутов отплыл в Средникан, а мы потянули свои лодки вверх по Таскану.
После Колымы Таскан кажется нам очень маленьким, хотя это довольно большая речка, достигающая 300 километров длины. Подниматься по ней очень трудно: все время встречаются мелкие острова, покрытые тальником, быстрые протоки, за ломы, мешающие подниматься как бечевой, так и на шестах. За весь день мы не могли пройти 20 километров, которые отделяли нас от стоянки каравана.
Караван остановился вблизи последней юрты тасканских якутов. Главное их поселение, составляющее четырнадцать юрт, расположено в нескольких десятках километров выше по реке, где есть большие луга. Здесь же, в глухой тайге, посели лась семья братьев Сивцовых. Возле их юрты Салищев и расположился для определения астрономического пункта.
Путь нашего каравана по Сеймчанской тропе, которая сре зает большое колено Колымы к югу, между устьем Бёрёлёха и Таскана, был очень труден. По-прежнему приходилось все вре мя вести борьбу с лошадьми. Ямщики ни за что не хотели путать лошадей, да это было и почти невозможно: в Оймяконе мы не могли достать достаточного количества волосяного аркана для пут, а делать веревочные путы в болотах очень опасно – мокрые путы стягиваются и портят лошадям ноги. Поэтому проводники предпочитали отпускать лошадей на свободу и утром отыскивать их по следам. Пятнадцать худших лошадей, самых сухих, шли без груза, и их гнали маленьким табуном, который все время разбегался по сторонам или по боковым тропинкам в поисках лучшего корма. Иногда часть этого косяка убегала совсем.
Большей частью караван выступал только после полудня, и кто-нибудь из проводников еще оставался позади, чтобы отыскивать, убегавших лошадей. Начали таять болота. Когда мы вышли из Оймякона, они были еще крепкие и легко проходимые, а к началу июля оттаяли совершенно. Пошли дожди, и передвижение день ото дня становилось труднее. Наконец по явилось множество комаров и слепней.
На берегу Таскана мы выбрали место с достаточным коли чеством строевого леса и с удобной площадкой для постройки большой лодки.
Мы хотели построить большую лодку, которая подняла бы больше трех с половиной тонн груза, привезенного караваном. Михаил Перетолчин, наш главный судостроитель, остановился на ленском типе лодки – большая плоскодонная посудина с острым носом и кормой. Длина ее должна была равняться де сяти метрам, а ширина – трем. Для лодки надо заготовить длинные доски и целый ряд упругов (шпангоутов). Для упру гов Михаил отыскал среди принесенного водой леса на берегу реки подходящие кокоры (так называют корни деревьев вместе с нижней частью ствола).
Для пилки досок мы захватили с собой продольную пилу, но первый же опыт показал, что в это время года пилить ли ственницу продольной пилой очень трудно: дерево слишком вязко из-за обилия смолы. Можно пилить только тополя, лег кие и хрупкие, доски из которых решили ставить вперемежку с лиственничными для облегчения веса лодки. Больше половины досок пришлось вытесывать первобытным путем: дерево раскалывали вдоль клиньями и затем каждую половину обтесывали; получались две толстые доски.
Вся эта работа сейчас, в самую жаркую пору, довольно тяжела, тем более, что из-за тучи комаров, которые не дают нам ни минуты покоя, приходится работать все время в сетках– накомарниках и в толстых рубашках. Давно уже стоит сухая погода. Уровень воды в реке падает, и мы каждый день с ужасом думаем о том, что до осени, может быть, нам не удастся выбраться из Таскана из-за мелководья.
На "верфи" сначала появляется большое толстое бревно – киль, к которому присоединяются вскоре изогнутые кокоры на носу и корме. Затем к ним прибиваются поперечные упруги (шпангоуты), сделанные из корней лиственницы. После этого упруги начинают обшивать досками. Потом появляются борта, и лодка почти закончена. Предстоит ее конопатить: лежа на спине забивать паклю плоской конопаткой в пазы. После этого заваривают пазы варом и смолить лодку. Это самый ответствен ный момент.
Наконец наступает торжественный день 22 июля, когда лодку можно спускать. С большой осторожностью, под постоянные окрики Михаила, который боится, что слишком расшевелят лодку и лопнет вар, мы стягами спихиваем лодку со стапелей. Она соскальзывает и плывет.
К вечеру этого дня Михаил начинает опять волноваться. Вар вздувается пузырями и из-за жары плохо пристает; кроме того, в Якутске нам сделали его слишком жидким. Вода начинает выступать снизу сквозь пазы. Опять приходится вытаскивать лодку на берег и заваривать ее еще раз. И только через два дня мы, наконец, можем покинуть место нашей трехнедельной стоянки.
По Колыме до Средне-Колымска
Отплываем мы без проводника, потому что из-за горячей сенокосной поры никто не соглашается сопровождать нас до Средникана; якута Михаила, нашего неудачного проводника из Оротука, не было смысла везти дальше.
До самого устья Таскана проходим благополучно, сев на мель только три раза. К вечеру все препятствия реки как будто уже пройдены, в мы ночуем близ устья. Но на следующий день, едва отплыв от места ночевки, снова попадаем на необыкновенно широкий и мелкий перекат. Он тянется наискось через реку, и после того, как мы благополучно отгреблись от ее правого берега, основательно садимся на мель у левого.
Здесь нам суждено было провести весь этот день. Вскоре начинается проливной дождь, и до четырех часов вечера мы всячески стараемся протащить нашу громадную лодку через мель. Сначала поднимаем лодку стягами, потом заводим оплеухи – это две большие доски, привязанные одним концом к носу лодки, которые ставятся наискось к течению, с тем чтобы вода бросалась под лодку и поднимала ее. Ничто не помогает, и мы пробуем прорывать лопатами канаву в гальке для прохо да лодки, но быстрое течение сейчас же заваливает ее снова. Наконец приходится прибегнуть к единственному верному спо собу – начать свозить груз на берег. После того как половина груза свезена и мы совершенно промокли, лодка, наконец, трогается. Пришлось остановиться тут же на берегу и сушиться у костра.
После этой ночевки мы выплыли на главный фарватер Колымы и двинулись дальше почти без приключений. От Таскана до Сеймчана Колыма течет в пределах последних восточных цепей хребта Черского. На реке довольно много островов, по крытых лесом, но долина ее сравнительно узка.
На второй день пути после Таскана по правому берегу реки в устье небольшой речки внезапно показалась палатка. Высадившись на берег, я вхожу в нее и вижу человека с большой бородой, сидящего на земле, поджав по-турецки ноги в широких черных шлепанцах. В нем очень трудно узнать геолога Ю. Билибина, которого я видел до этого в Ленинграде в городской одежде и тщательно выбритым.
Билибин со своей экспедицией приехал в предыдущем году с Охотского побережья на Колыму. Здесь его четыре партии работали зимой. Весной он отправился вверх по Бохапче, что бы доставить сплавом по ней продовольствие, недостаток в котором зимой остро чувствовался. Бохапча, так же как и Колыма, пересекает гранитные массивы хребта Черского и образует множество порогов; поэтому сплав по ней даже по весенней воде довольно труден. Билибин уже кончал свои геологические исследования и осенью должен был выехать на Охотское побережье. Я привез ему совсем "свежие" письма, написанные в январе, но это была первая почта, которая вообще пришла к нему, с тех пор как он выехал полтора года тому назад из Ленинграда.
На следующий день у левого берега показалась тяжело на груженная лодка с несколькими сотрудниками Билибина и двумя собаками. Люди имели очень странный вид: одеты в ши рокополые шляпы, высокие резиновые сапоги с раструбами на голенище, ковбойские рубашки; у некоторых на шее были завязаны яркие платки, а на голове покрыты цветные платки.
