Текст книги "Помни о микротанцорах"

Автор книги: Сергей Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Там операционная, – сказал шеф, заметив его взгляд, – там еще две комнаты: операционная и «холодильник».

Гектор кивнул.

– Вы неплохо подготовились. Это и есть та проблема, которую вы собирались мне подсунуть? Это чудище из ванны?

– Это только маленький кусочек проблемы.

– Генная модификация?

– Нет. Как точно заметил господин Валин, эта штука совсем не человек, а нечто, притворяющееся человеком. Кстати, она может оказаться очень сильной. Еще и поэтому я остановилсвой выбор на вас. Вы в некотором роде военный специалист, а господин Валин – он всю жизнь занимается боевыми искусствами, это его хобби.

– Это не хобби, а способ жизни, вы неправильно сказали, – мягко возразил Валин.

Валин был небольшого роста, полноват, весь какой-то мягкий, округлый, хотя совсем не дряблый. Большие скромные глаза под стеклами очков. Не скажешь, что в этих глазах светится острая мысль, никак не скажешь. Но и тупым его тоже не назовешь. Он как бы придавлен чем-то тяжелым. Как еще живая лягушка, на которую сверху положили большое тяжелое лабораторное стекло. Шевелит лапками, но сдвинуться с места не может.

– Я это знал, – сказал Гектор, – вас сразу выдают косточки на пальцах.

Сколько часов в день вы тренируетесь?

– Четыре. С пяти до семи утра, с трех до четырех дня, с одиннадцати до двенадцати ночи. Я сплю только четыре часа.

– Это больше похоже на религиозный ритуал, чем на тренировку.

– Это и есть ритуал, – ответил Валин.

Сейчас Гектор понял, чего не хватает этому человеку, катастрофически не хватает: чувства юмора. Валин вообще не умел улыбаться. К любой жизненной мелочи, к любому слову или действию он относился с уморительной серьезностью миссионера, приехавшего в незнакомую страну и вежливо выслушивающего ту чушь, кторую несет первый попавшийся на дороге оборванец.

– Так я начинаю рождение, – сказал он, – через два часа и сорок три минуты она будет дышать воздухом.

Шеф щелкнул на кнопке вриска и развернулся виртуальный экран. Он начал говорить – и экран, следя за его словами, визуализировал все, о чем говорилось.

Там, где вриск не мог построить картинку, он пускал световые пятна.

– Представьте себе такую вещь, – говорил шеф, – представьте себе паразитический организм, который использует в своих целях нашу с вами общественную жизнь. Я называю такую штуку муравьиной королевой.

– Мне трудно представить, – сказал Гектор, – хотя я могу вообразить себе паразита, который живет в человеческом желудке, в печени или кровотоке – и в этом нет ничего нового. Но я не понимаю, как можно присосаться к общественной жизни.

– Вот что я имею ввиду. Однажды муравьиная королева встречает человека, – подолжил шеф. – Она его не убивает, не съедает и не внедряется в него, как в фильмах ужасов. Она слегка изменяет его психику. Она внедряет в человека не свою личинку и не свое яйцо, – она внедряет в наш мозг всего лишь некоторую идею-фикс.

– Этого достаточно?

– Идея – это же устройство управления. Внешне человек останется нормальным.

Но теперь это уже не человек, а муравей, – живая машина для выполнения чужих приказов. Потом тело жертвы копируется в нескольких экземплярах. Каждое из тел сохраняет остатки памяти – ровно настолько, чтобы вести себя подобно человеку: есть, пить, одеваться, разговаривать с нормальными людьми и не вызывать подозрений. Эти люди-муравьи недолговечны, они живут всего несколько дней. На самом деле они что-то вроде клонов, скопированные с первого экземпляра. И они сразу же начинают охоту за нормальными людьми. Это единственная их задача.

Когда матка наберет достаточно людей, они начинают строить муравейник.

– Муравейник? – переспросил Валин.

Муравейник – это обыкновенное нормальное человеческое здание, вначале оно будет небольшое, допустим какая-нибудь контора, склад или мастерская.

Люди-муравьи копошатся до тех пор, пока их матка не получит надежное укрытие.

Пока их немного. Но как только муравьиная королева обоснуется глубоко в подвале под этим домом, как только она выроет для себя надежную нору, они начнут привлекать новых людей и муравьиха станет превращать их в новых муравьев. Дом начинает расти, он перестраивается и перестраивается, а работников становится все больше. Все они нормальные люди, каждый с отпечатками пальцев, со своей биографией, со своими документами, со своими индивидуальными привычками. Это совсем не зомби. Просто они работают сообща и уверены, что делают полезное общее дело. Поговорите с каждым – и он объяснит вам, почему и для чего он так старается. Они уверены, что работают по своей воле. Они не знают о существовании муравьихи. Если кто-то расскажет им, они не поверят. Так продолжается много лет. Но со временем они тупеют, все сильнее утрачивают старые привычки, их психика сужается – до одной единственной мысли, в конце концов. Когда они станут совсем тупы, муравьиха их покидает.

– Она уходит? – спросил Гектор.

– Нет. Она размножается.

– Но все равно остается одна вещь, которую не скроешь, – сказал Гектор. – Муравьиный идиотизм. Сообщество идиотов обязательно привлечет внимание.

– Ничего подобного, – возразил Валин. – Если вы спросите мое мнение, я скажу, что наше общество наполовину состоит из идиотов.

– А это самое интересное, – сказал шеф. – Во-первых, эти насекомо-человеки становятся идиотами лишь настолько, чтобы беспрекословно выполнять приказы муравьиной королевы. Во-вторых, они не знают, что служат паразиту, они уверены, что служат своим убеждениям. Убеждения ведь могут быть какими угодно, у нас же свобода. А в-третьих, она часто маскирует муравьиный идиотизм под бюрократический идиотизм. А бюрократический идиотизм – это уже совершенно нормальная вещь для человека. Любой, кто заинтересуется муравейником, встретив бюрократический идиотизм, сразу же потеряет всякий интерес. Он или уйдет, или из него сделают нового рабочего муравья.

– Только так? – спросил Гектор.

– Не только. Иногда это религиозный или любой другой идиотизм. Любые религиозные секты, которые отличаются особенным идиотическим рвением, на самом деле муравейники. Террористические организации и, может быть, военные. Мелкие политические диктатуры. И особенно – крупные. Преступные синдикаты.

Националистические группы. Любые группы, считающие себя лучше остального человечества. Их просто, их совсем просто узнать. Первое: у них всегда есть одна-единственная священная идея, не допускающая никаких сомнений. Каждый сомневающийся – преступник. Муравьиха не допускает сомнений: любой сомневающийся – смертельная угроза для нее. Во-вторых, эта идея всегда воюет с другими идеями, то есть, разные муравьиные королевы сражаются между собой за жизненное пространство. То, что мы воспринимаем, как войны или любые сражения идей… Ключевое слов во всем этом – «смерть». Когда королева уходит, большинство муравьев умирают. Те, что выживут, останутся психическими калеками.

Сектанты совершают групповое самоубийство, например. Военные и террористы гибнут в бою. Преступники уничтожают друг друга. Диктаторы и их их соратники гибнут при дворцовых переворотах. На самом деле матка покидает ненужных людей, которые стали слишком глупы и, потому, не нужны. Молодые матки будут искать новые жертвы. Как только человеку очень сильно захочется стараться ради какой-нибудь новой идеи, о которой он раньше вообще не слышал, нужно подозревать муравьиную королеву. Она толкает нас на самопожертвование ради чего-то. На самом деле – только ради нее самой.

– Интересная теория, – сказал Гектор. – особенно интересны картинки, которые показывал ваш вриск. Я узнал и Гитлера, и Сталина, и этого, как его, который в начале века взорвал международный торговый центр. Сильные кадры массовых самоубийств. Но это всего лишь слова и картинки. А теперь, для чего вы нам это рассказали?

– Я обещал вам рассказать правду, и вот я рассказываю. Вам, господин Пущин, я обещал интересную проблему. Получайте. Эта муравьиная королева сейчас перед вами. Еще немного – и она выйдет из клоновой ванны.

Муравьиная королева в клоновой ванне уже получила порцию успокоительного и теперь брыкалась не так часто. Уровень питательной жидкости начинал снижаться.

– Как она размножается? – спросил Валин. – Откладывает яйца? Это невозможно физиологически. Если нет, то как?

– Это половое размножение? – спросил Гектор. – Если так, то они должны как-то встречаться. Тогда, чтобы вид не вымер, на территории страны должно быть не меньше тысячи особей. Это значит, не меньше ста тысяч муравьев. Если оно размножается неполовым путем, их может быть намного меньше. Их может быть всего несколько штук. Или одна штука. Или уже не осталось ни одной. Вы позаботились о нашей защите?

– Она не опасна.

– Надеюсь. Потому что я не хочу превращаться в муравья и начинать прямо здесь рыть новую нору для этой длиннорукой матки. Что именно она делает с людьми?

– Перестраивает.

– И после этого вы говорите, что она безопасна?

– Выражаясь вашим собственным языком, господин Пущин, – сказал шеф, – она вставляет микросхему в наши гены. Ту самую, из-за которой вы чувствуете себя роботом Васей. Ту самую, которую вы открыли и назвали своим именем. Ту самую микросхему, из-за которой вас выгнали из университета. Ту самую, из-за которой вас несколько раз хотели убить, если я не ошибаюсь. Вы не знали, кто ее вставил в человека – вот вам ответ.

– Но это неправильный ответ.

– Почему?

– Структура Пущина-Беева была найдена в восьмидесяти восьми образцах крови из ста. Это значит, что примерно девяноста процентов людей заражены.

– Именно так.

– Но я почему-то вижу нормальных людей на улицах.

– Просто эта микросхема имеет несколько режимов работы. Она не всегда включена полностью. И все же девяноста процентов людей проявляют бюрократический, армейский, сектантский, политический или любой другой идиотизм.

Очень редко встретишь человека, который служит сам себе, а не посторонней идее, которая сидит на нем, как наездник и высасывает из него соки. Я правильно говорю?

– Нет, я возражаю! – возмутился Валин. – Идеи бывают разные. Не надо всех валить в одну кучу.

– Разные – это какие? Моя правильная, а все остальные – нет? Но то же самое может сказать о себе каждый человек. Господин Валин увлечен какой-то философией, некто другой увлечен поиском привидений. И все считают правильной свою идею, только свою собственную. Но правильной идеи не существует. Есть только наездники, которые живут нашими усилиями.

– Но тогда государство – это тоже огромный муравейник, – заметил Гектор.

– Может быть. Потому что каждое государство озабочено некоторой идеей.

Сначала идеей, а уже потом людьми, которые должны этой идее соответствовать.

– Если государство это муравейник, то где муравьиха?

– Скорее всего, – сказал шеф, – государство это множество муравейников, которые не мешают жить друг другу. Например, военный муравейник, похоже, живет собственной жизнью. А матку вы найдете в том месте, которое для государства священно. В том месте, которое лучше всего защищено. Например, египтяне строили священные питрамиды, строили так хорошо, что они дожили до наших дней.

Коммунисты строили мавзолей. Остальные тоже что-то строили, и строили крепко.

Представьте себе, например, каменный памятник, какому-нибудь народному поэту, который стараниями государства возведен в ранг идола. И представьте себе государство, которое пропитало людей своей идеологией. Допустим, кто-нибудь покусится на этот памятник – допустим, просто отобьет от него кусок. И представьте, какая поднимется иррациональная, животная, идиотическая волна гнева – и только потому, что от камня отбили кусок. Вы спрашиваете, где может жить матка – вот вам ответ. Она живет там, где ее защищают. Она заставляет себя защищать.

Красное лицо рождающейся муравьихи приникло изнутри к прозрачному пластику ванны. Казалось, что глаза смотрят на людей. Зрачки то замирали, то начинали двигаться, но это было беспорядочное движение. Руки, которым было тесно, застыли в неестественно вывернутом положении. Каким видится мир ей оттуда? У нее своя точка зрения. Свое зрение, свое ощущение мира. И может быть, даже ощущение красоты или справедливости. Она тоже хочет жить. И она тоже имеет право на жизнь, так же как и мы, так же как и те бесчисленные мириады существ, которых мы уничтожаем для удовлетворения своих прихотей, капризов или нужд. Еще немного – и она родится.

– Что вы будете с ней делать дальше?

Сейчас ванна была почти пуста. Лишь на дне струился поток желтой темной жидкости, которая сейчас слегка пахла йодом как дикие морские пляжи, заваленные гниющими водорослями. Длиннорукое существо лежало на дне, обтянутое прозрачной пленкой.

– Сейчас мы ее вынимаем, делаем все анализы, усыпляем и везем в операционную.

– А потом?

– Потом нам прийдется ее кое-куда отвезти.

Валин разгерметизировал ванну и отодвинул боковую стену.

– Может быть, усыпить ее сейчас?

– Не надо. Тащите за ноги.

– Как в каменном веке.

Пленка лопнула и на людей хлынул поток резко пахнущей жидкости. Существо закашлялось и стало, изгибаясь, скакать по мокрому дну, как рыба, выброшенная на берег. Оно выкатилось из ванны и упало на пол, поползло и спряталось между ножками стола.

– А она веселенькая. Отличные рефлексы, – сказал Гектор, вытирая руки о полотенце. – Поздравляю папашу.

Существо завыло. Это было нечто среднее между плачем младенца и воем сумасшедшего. С обеих сторон стола торчали его длинные руки, растопыренные как клешни.

– Вам ее не жаль? – спросил Гектор.

– Мне жаль не ее.

– Кого же?

– Ее тело, – сказал шеф, – ее тело в основном скопированно и сделанно по генам одной моей подруги, которая погибла тридцать шесть лет назад. И я при этом, можно сказать, присутствовал. Той девушке ей было всего двадцать один, она была очень молодая и очень счастливая. Страшно молодая и счастливая – как глупый теленок на бойне. А эта гадость ее сожрала ее и приняла ее облик. Вот ту девочку мне жаль. В тот день, когда ее сьел муравейник, она просто поехала отдохнуть на природу. Она ничего такого не ожидала, как ничего не ожидали и другие люди, кто погиб вместе с нею. У муравьихи, которую мы клонировали, в точности ее лицо. Когда муравьиха научится говорить, она получит и ее голос.

Когда научится ходить – ее походку. Когда научится плакать – ее плач.

Понимаете – ее голос, походку и плач. Я человек сдержанный, но меня это бесит.

– Она научится говорить?

– Да, и что?

– Значит, мы имеем дело с разумным существом. Альтернативный разумный вид.

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Это существо – на девяноста девять процентов человек. И только на один процент паразитический организм. Поэтому она сможет ходить и говорить. Но это не делает разумным самого паразита.

Существо завыло снова.

– У вас есть грудь, к которой можно приложить этого младенца?

– У нее уже есть зубы и она может есть любую пищу. Но в первые два дня мы не будем ее кормить.

– Почему?

– Все правильно, – сказал Гектор, – я изучал отчеты о человеческих нуль-клонах. Все правильно. Ее не нужно кормить. Но мне не нравится этот вой.

Она чего-то требует от нас.

– Я знаю что ей нужно, – сказал шеф. – Подежурьте пока здесь, я вернусь через пять минут. Мы это дело уладим. Пусть пока посидит под столом. На всякий случай не подходите. От греха подальше.

– Вы дадите ей то, что она просит?

– Именно так.

Они помолчали, глядя на руки, торчащие из-под стола. Руки медленно опускались, так, будто их хозяйка начинала клевать носом, потом резко поднимались и снова начинали опускаться. Хорошая доза успокоительного давала о себе знать.

– Ваша дочь, – сказал Гектор, когда шеф ушел. – Как это было?

– Зачем вам моя дочь? – устало спросил Валин.

– Потому что я ее видел. Это клон. Зачем вы это сделали?

– Не надо меня спрашивать. Я очень устал. Не физически. Я устал так, что любой вопрос царапает меня как ножом. Вам это знакомо? Это даже не усталость, а я не знаю как назвать.

– Безисходность, – сказал Гектор. – Это всегда от безисходности.

– Все просто, – сказал Валин. – Это случилось из-за моей матери. Она умирала, а я обещал ее спасти. Спасти ее было невозможно, я это понимал, все это понимали. Она это понимала. Но я обещал. Иногда, в отчаянии, бывает так, что обещаешь просто чтобы подтолкнуть судьбу. И что-нибудь на самом деле происходит. Просто, когда обещаешь или клянешься, то связываешься с космической энергией.

– Я не верю в космическую энергию, – перебил Гектор, – люди, которые о ней говорят, просто плохо представляют себе, что такое энергия. Удобно назвать этими словами то, чего не можешь понять или объяснить. Значит, вы пообещали ее спасти и создали клона? Но зачем?

– Как только я пообещал, поклялся, что спасу ее, я стал ждать знака. Знак – это нечто необычное, подсказка, может быть. Я шел домой и всю дорогу думал, что я почувствую, если вдруг меня собьет машина (то был последний или предпоследний год автомобильных дорог), я думал и отвечал себе, что это было бы облегчением. Я так хотел покоя, что согласился бы и на могильный покой. Но я не мог позволить себе смерть, на мне лежала ответственность. Я пришел домой и еще в дверях услышал радио. Сообщали о новом открытии, о новом прорыве в биологии и медицине. Помните, эффект Мережковского? Перезапись сознания с одного мозга на другой? Я понял, что смогу спасти мать, переписав ее сознание на ДРУГОЙ мозг.

– Эффект Мережковского был доказан только для однояйцевых близнецов.

– Да, но клоны еще более близки, чем близнецы. Поэтому я надеялся, что у меня получится.

– Как вы сохранили ее сознание?

– Я заморозил ее. Ее замороженное тело до сих пор лежит в холодильнике. При быстром замораживании до квантовых температур вся информация сохраняется. Я собирался вырастить клон, годный для перезаписи, и записать на него сознание своей матери. Она бы умерла и родилась снова, и даже не заметила этого. Она бы только увидела меня постаревшим… И мир вокруг, еще более интересный и замечательный. Красочный. Она бы получила молодое или детское тело.

– При быстром замораживании информация не сохраняется, – возразил Гектор, – кристаллы льда в любом случае принимают форму микроскопических ножей и разрезают перегородки между клетками. Разве что глюкотиновый шок?

– Это само собой.

– Тогда возможно, – неопределенно сказал Гектор.

– Нет, невозможно. Я вырастил это тело. Но я воспитывал Миру как родную дочь. Она не знает, кто она на самом деле. То есть, она подозревала, но я убедил ее, что она на самом деле моя дочь. У меня даже есть справка генетической полиции. И уже не в этом дело. Просто она нормальный маленький человек. Если я запишу на нее чужое сознание, она сама умрет. Я не могу этого сделать. Она любит петь и рисовать. Она заразительно смеется и поздно встает по утрам. Она умная и способная. Как же я могу ее уничтожить? Вопрос стоит так: моя дочь или моя мать, жить может лишь одна из двух. И если об этом узнают… Тем более, что они принимают кодекс о генетических преступлениях.

Зачем они это делают? Они боятся вымирания?

– Вы уже прочли?

– Да. Запрещено все, что только можно придумать. За все – максимальное наказание. На нас катит средневековье. Скоро людей начнут сжигать на кострах. Вы думаете, что они это примут? Зачем?

– Затем, что человечество уже вымерло, – ответил Гектор. – Наши гены отличаются от генов шимпанзе всего на один процент. Но в прошлом веке уровень загрязнений и радиации повысился настолько, что начались спонтанные мутации. И общий генофонд человечества начал меняться. Мы уже на две трети процента отличаемся от людей девятнадцатого века. Пройдет несколько тысяч лет, наши гены перемешаются и люди будущего станут совсем непохожи на нас. Поэтому я говорю, что мы с вами уже вымерли. Есть лишь одно средство замедлить процесс: выбраковка всего генетически нестандартного и искоренение генетической преступности. Вы читали положение тринадцатое к новому кодексу?

– Нет, – ответил Валин.

– Любые клоны будут усыпляться без всякого судебного разбирательства. Только тройная экспертиза – и укол в вену. Клоны уже давно объявлены не-людьми. С ними никто не церемонится. Убийство клона не считается преступлением. Но до сих пор соблюдались хотя бы какие-то формальности. Теперь не будет даже суда. Просто эспертиза и смерть. И не обошлось без церкви.

Церковь одобряет. В каком-то смысле они правы. Сейчас каждый сумасшедший способен изменить свои гены и даже передать испорченные гены по наследству.

Поэтому малейшее послабление – и человечество вымрет мгновенно. Теряется перспектива, теряется смысл жизни. Люди перестанут творить, если узнают, что через сто лет человечество исчезнет. Если они перестанут творить, они начнут разрушать – и вымрут гораздо быстрее. Поэтому законы будут только ужесточаться.

– Этого следовало ожидать. Но мы будем драться.

– Драться бесполезно. Нужно прятаться.

– Как?

– Для начала вам нужно выспаться, – сказал Гектор. – Как только вы проспите двенадцать часов подряд, вы увидите мир в другом свете. Долгий сон прекрасно действует на мыслительные способности.

– Каждый раз, когда у моей дочери приступ болезни Гордона, – сказал Валин, – умирает один человек. Человек, которого она ненавидела. Мира всегда знает, кто будет этим человеком. Она знает почему это происходит, но никогда не скажет.

Дело не в том, что люди боятся смерти всего человечества. Они боятся иметь клона рядом с собой. Клон приносит смерть. Они сами боятся умереть.