Текст книги "Часть той силы"

Автор книги: Сергей Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

11. После этого…

После этого он уже не мог спать. До трех часов утра он не сомкнул глаз, он ложился и вставал, пил кофе, включал телевизор и выключал его снова, каждый час смотрел на глиняную руку, пытаясь заметить изменение, но ничего не замечал.

Затем он уснул прямо за столом.

Он проснулся с колотящимся сердцем, проснулся от страшной и нелепой и совершенно абсурдной мысли, которую невозможно было выразить словами. Чтобы прийти в себя, понадобилось несколько минут. Ложкин выпил холодной воды из холодильника и пошел смотреть на глиняную руку. Осмотрел ее со всех сторон и заметил явное изменение: сейчас линия сердца на глиняной ладони резко прерывалась, что могло означать, например, смерть или болезнь любимого человека. Ложкин даже не удивился, он понял, что ждал этого. Более того, он был уверен, что этим дело не кончится.

– Надо же, – сказал он. – Всего лишь десять процентов с мелочью, и уже такой эффект. А что, если… Черт побери, я же обязательно попробую!

У него было такое чувство, словно он выиграл в лотерею.

Когда взошло солнце, он снова отправился в подвал. Спустился, открыл обе двери и поднялся по тридцати пяти ступенькам, оставляя отпечатки своих ног в пыли.

Он увидел знакомый двор знакомого дома, и солнце сияло в ослепительном воздухе над лесом. В противоположной стороне был серый каменный город. Неужели действительно город без людей, обещанный дедом?

Ложкин вышел за ограду. Я этому верю? – спросил он сам себя. – Ты спускаешься в подвал, пройдя тридцать пять ступенек, затем идешь метров двадцать пять по подвалу, после чего снова поднимаешься по точно таким же ступеням, – и вдруг оказываешься в совершенно чужом мире? Возможно ли это? Почти точная копия нашего мира, но без людей? Еще минута – и кто-нибудь появится на улице, и тогда все станет просто фантастическим розыгрышем.

Но минуты шли, а никто не появлялся. Ложкин неторопливо перешел через пустую улицу, вошел в чужой пустой двор, поднялся на крыльцо и вдавил кнопку звонка. Потом еще раз и еще. Повернул ручку, и дверь открылась.

– Эй, хозяин! – позвал он.

Но в доме никого не было. Здесь все выглядело так, будто хозяева ушли несколько часов назад. Срезанная роза в вазочке на столе выглядела свежей. Мягкие игрушки были разбросаны на полу. В серванте – кошелек с деньгами и с вырезанной из картона детской ножкой, чтобы примерять туфельки на базаре.

Целый мир без людей – это пока еще не укладывалось в его голове. Мир, соприкасающийся с нашим в единственной точке, и эта точка прямо под домом. Если это целый мир, то в нем есть и свои Курилы и своя Африка. Есть своя туманность Андромеды, свои скопления метагалактик в миллиардах световых лет от Земли. Нет, это нереально, этого не может быть. Эта штука должна быть устроена как-то иначе. Он аккуратно положил кошелек на место. Проблема в том, что деньги выглядят совершенно настоящими. Это большая проблема. Скорее всего, деньги и есть настоящие. В этом городе-двойнике должны быть магазины, кассы, обменные пункты, банк, в конце концов. Все это не охраняется, а значит, этот город просто рай для воров и грабителей. Здесь можно грабить, угонять автомобили, взрывать здания и подкладывать бомбы в самолеты. Если взорвать бомбу здесь, то что произойдет там?

Если два мира одинаковы, – подумал он, то каждое мое движение должно отражаться там, в той реальности. Кто я для них: привидение? Полтергейст, перекладывающий предметы с места на место? Я брал в руку кошелек, открывал его и пересчитывал деньги. Двигался ли кошелек в том мире?

Он зашел еще в два дома, и везде было то же самое: двери не заперты, хозяев нет. Затем город ему надоел; он свернул в противоположную сторону и направился к лесу, той самой дорогой, которой прошлым вечером. Здесь все оставалось тем же, не было лишь людей, копавших землю. Впрочем, земля была вскопана, в ней торчала лопата. Это означало, что два мира и на самом деле тесно связаны. Если что-то происходит в одном из них, это сразу же отражается в другом. Эту идею стоило бы проверить.

Он добрался до колодца, в который вчера бросил лягушку; лягушка была на месте, она была точно такой же и точно так же лежала в углу, на меловом дне.

Ложкин опустил руку в ледяную воду, но не достал до дна. Потом придумал кое-что получше: поднял гвоздь и нацарапал на деревянной стенке букву "Л". Стоит посмотреть, появится ли эта буква в мире людей, – подумал он. Чем плох эксперимент?

Когда он шел обратно, то увидел кое-что новое. На траве лежала большая черная птица со сломанным и неестественно вывернутым крылом. Птица дышала, ее глаз, обращенный к Ложкину, был полуприкрыт. По форме тела птица напоминала стрижа, но была раз в десять крупнее. Ложкин нагнулся над нею и погладил шелковистую блестящую шейку. Птица вздрогнула и затрепыхала здоровым крылом.

Это было лучшим доказательством. Только сейчас Ложкин окончательно поверил в реальность этого мира. Подобных птиц в мире людей просто не было. Их никогда не существовало.

Он вдруг почувствовал головокружение. Что со мной? Что, если воздух этого мира ядовит для человека? – подумал он. – Нет, ерунда, не может быть. Так не должно быть. Просто я почти не спал ночью. Плюс, – плюс, просто слишком много впечатлений для одного дня.

Однако он и не подозревал, что еще ждет его этим утром.

12. Этим утром…

Этим же утром он снова отправился в лес. Он хотел проверить, появилась ли нацарапанная буква «Л» на стенке колодца. В этом, человеческом мире, не было руки, которая подняла гвоздь и нацарапала букву. А если буква все же появилась сама собой, никем не написанная, значит, законы природы были нарушены. По крайней мере, нарушены известные нам законы природы. Значит, все Ньютоны и Эйнштейны, вкупе с подобными им Пифагорами, оказались неправы.

У дома напротив гуляла девочка лет шести. Это был тот самый дом, в который Ложкин только что входил, – но входил в ином мире. Сейчас, разумеется, дом не был пуст. Сейчас перед Ложкиным была та самая девочка, у которой мать сняла мерку с ноги и мерку спрятала в кошелек. Только что он собственными пальцами открывал этот кошелек, чужой кошелек в чужом доме, и даже пересчитывал деньги, чужие деньги. Подушечки пальцев еще помнили его выпуклую шершавую поверхность. И если бы он случайно переложил кошелек в другое место, то что бы произошло в этом мире, – как бы это произошло? Кошелек просто бы прыгнул в воздухе на глазах у изумленной семьи? Сам собою прыгнул и приземлился на новое место? Ложкин подошел к девочке.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Станкостроительный завод, – серьезно ответила девочка.

– Ты любишь разбрасывать игрушки по полу? Твои игрушки разбросаны по полу, да? Серая мартышка, маленький красный медведь…

– Это не игрушки, а станки, – сказала девочка.

– А на столе в комнате стоит красная роза, правильно?

Девочка прищурилась и впервые посмотрела на него внимательно.

– Это производственная тайна, – ответила она.

Наверное, ее отец был каким-нибудь инженером или мастером. Ложкин отвернулся и пошел вниз по улице.

– Обязательно составьте смету! – крикнула вдогонку девочка-завод.

Молчаливые люди были на своем месте и снова молчаливо копали землю.

– Здравствуйте, соседи! – крикнул им Ложкин. – Оглохли вы, что ли? Я же с вами здороваюсь.

Один из мужчин воткнул лопату в землю и разогнул спину. Поднял на Ложкина тяжелые глаза.

– Шел бы ты отсюда, – сказал он. – А то, не ровен час, нарвешся.

– Нарвусь на что? Может быть, ты мне объяснишь? Популярно, как мужчина мужчине.

Но человек снова взял лопату и принялся сосредоточено копать.

– И все равно, здравствуйте! – крикнул Ложкин. – Бог вам в помощь!

Колодец темнел во влажном полумраке под деревьями. Ложкин был почти уверен, что увидит нацарапанную букву, большую "Л". Но он никак не ожидал того, что случилось на самом деле: буква превратилась в слово, которое он никогда не писал. Надпись была такой:

килЛер

Ложкин несколько раз перечитал написанное. Это слово, без всякого сомнения, означало «убийца». Мелкие волоски на его руках встали дыбом. Убийца? Убийца кого? Кто убийца? Не может быть, чтобы я, – подумал он.

Появившееся слово наверняка было как-то связано с его вчерашним сном. Со сном, который повторялся уже столько раз.

Впервые Ложкин увидел этот сон зимой, шесть месяцев назад. В тот раз еще не было убитой девушки, а была лишь тягостная уверенность в том, что он кого-то убил, и в том, что ему удалось кое-как замести следы. Сон был настолько отчетлив и мучителен, что Ложкин не мог прийти в себя несколько дней. То, что он чувствовал, это было не долгое рассасывание горького леденца сна, как то часто бывает, это были самые настоящие угрызения совести. Сколько он ни говорил себе, что сон это всего лишь сон, совесть не успокаивалась. Но вот прошло шесть месяцев, зима сменилась летом, и страшный сон начал воплощаться в реальность.

Он чувствовал это, но не мог найти объяснения этому. Слово «килЛер» было абсолютно реальным, но, чтобы убедиться в этом, Ложкин провел по нему пальцами. Он почувствовал себя так, будто увидел громадную черную волну, катящуюся на него и уверенно сносящую все на своем пути. Это слово появилось не случайно.

Вдруг он услышал шаги за своей спиной.

– Ты чей, мужик? – спросил незнакомый голос. В голосе слышалась явная угроза.

Он резко обернулся, испугавшись не голоса, а его неожиданной близости.

Рядом стояли два парня лет двадцати пяти, оба в одинаковых кепках с длиннейшими козырьками, очень похожие друг на друга, настолько, что вначале Ложкин принял их за близнецов. Один из них смотрел по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости. Когда он повернулся, Ложкин понял, что столь сильное сходство двум лицам придавали не одинаковые черты, а одинаковые выражения. И выражения эти не сулили ничего хорошего.

– Я свой, – ответил Ложкин.

– Своих я всех знаю. Я спрашиваю, ты чей? Шо, мужик, испугался?

Видимо, волнение последних секунд еще отражалось на его лице.

Ложкин сделал шаг к говорившему.

– Я свой собственный, – ответил он, – ты что, еще не заметил?

Мелкие пузырьки бешеной ярости заискрили в его крови, вспенивая ее, как шампанское.

Вдруг парень ударил Ложкина в грудь. Любое рукоприкладство всегда смущало Ложкина; именно из-за этого смущения, а не из-за страха или слабости он не любил давать сдачи, когда на него нападали в школе. Впрочем, он всегда любил смотреть бокс по телевизору. Бывшая жена его, остроносая Эльвира, тоже любила смотреть бокс по телевизору, а в запале супружеской ссоры она однажды разбила о стену стул. Это был, пожалуй, единственный раз, когда Ложкин замахнулся на кого-то кулаком. Замахнулся, но все же не ударил. А подонок сосед снизу не в счет. Он давно напрашивался.

Сейчас Ложкин пошел дальше. Он сочно ухнул негодяя по лицу, целясь куда-то в область глаза; удар пришелся в нос, из которого сразу же закапала красная струйка. Бить было радостно и здорово, как прыгать в воду головой вниз. Это уж точно дед сказал. Настоящая драка, как и настоящий секс, – два древнейших обязательных, потрясающих наслаждений мужчины, и даже неизвестно, что из них лучше. Мы просто созданы для этого, черт бы нас побрал!

Второй удар рассек парню щеку. Тот прикрыл лицо руками, а Ложкин продолжал, разбивая костяшки пальцев, лупить его по голове, которая опускалась все ниже. Когда первый из противников упал, Ложкин обернулся ко второму. Однако, тот держал в руках нож.

У колодца валялось немало всякого мусора, как в любом месте, где пророй останавливаются люди, но где никто не собирается убирать. Было несколько осколков кирпича, разбитая бутылка и обрезок оцинкованной трубы со сломанным краном на одном конце. Все это сгодилось бы как оружие. Ложкин поднял трубу, и глазенки у нападавшего сразу пригасли. Сейчас ты, скот, узнаешь…

– Э, – сказал парень, – давай я бросаю нож, а ты бросаешь это.

– Не-а, – возразил Ложкин и уверенно двинулся на него. – Нет, сволочь, сейчас мы с тобой порезвимся.

– Эй, бросай, я сказал!

– Если ты принял меня за ангела, то ты ошибся, – ответил Ложкин и замахнулся.

Парень отступал, пятясь в растерянности. Он поскользнулся на влажной глине и потерял равновесие. Ложкин ударил и попал по руке, державшей нож. Нож упал в траву; парень хотел что-то сказать, но Ложкин ударил его ногой в пах, а затем, когда тот согнулся, как переломленный, еще коленом в лицо. Удар получился с хрустом, как в кино.

– Чё, быдло, еще вопросы будут? – спросил он.

Вопросов не было. Уходя, он пнул под ребра одного из лежавших. Только сейчас он почувствовал боль в груди. Оказывается, самый первый удар был не таким уж и слабым. А костяшки пальцев кровоточили.

Драка доставила ему удовольствие, она освободила что-то теснившееся внутри, ему сразу стало легче, одни проблемы отступили на задний план, а другие сразу же потеряли важность. Мир стал в десять раз проще и в десять раз прочнее. Надпись на стенке колодца уже не волновала его совершенно. Была бы возможность, дрался бы каждый день, – пошутил он про себя. – Ну, черт побери, а я ведь и вправду не ангел! Откуда во мне это? Неужели только жало сморва? Или дело во мне, или это я сам такой?

Последняя мысль доставила ему странную радость.

Он вошел в ближайший к дому магазин и попросил полкило колбасы и копченую куриную ножку, которая хвастливо именовалась окороком. Продавщица, молоденькая девчонка в штанишках, живописно облегающих худую попку, не обратила на него внимания.

– Эй, я к вам обращаюсь! – громко сказал Ложкин.

– Я вас не обслуживаю, – ответила продавщица, глядя в сторону.

– Почему это вы меня не обслуживаете?

– Потому что не хочу. Уходите и не мешайте мне работать.

– Нет, я это так не оставлю.

– Оставите, оставите, – сказала женщина, стоявшая поблизости и рассматривавшая кусок говядины с внимательностью старателя, моющего золотой песок.

– Почему это?

– Давайте выйдем, и я вам объясню, – она плюхнула драгоценный кусок мяса обратно в лоток.

Они вышли на порог магазина, и Ложкин спрятал руки за спину, вдруг застеснявшись своих разбитых кулаков.

Женщине на вид было около двадцати или чуть больше, но назвать ее девушкой не повернулся бы язык: в ней ощущалась спокойная женская опытность, ее круглое приятное лицо светилось почти материнским, слегка покровительственным выражением. Такое лицо бывает у женщин, познавших трясину жизни еще в детстве, и сумевших благополучно из нее вырваться.

– Вы ведь живете в сорок седьмом доме по нашей улице? – спросила она и Ложкин согласился.

– Вас не любят как раз поэтому. Вы живете в доме колдуна, который мы привыкли обходить десятой дорогой.

– Вы верите в колдовство?

– Да не знаю, – протянула женщина, глядя в пыльный солнечный воздух, так, словно вспоминала что-то, – просто ваш дед сделал многое, чтобы заслужить свою дурную славу. Никто поэтому здесь не будет с вами разговаривать. Никто с вами даже не поздоровается.

– Но как же мне купить колбасу?

– Пройдите два квартала к центру. Вот такой вам совет. Там есть большой продуктовый магазин со многими отделами. Здание с желтой крышей, вы сразу его увидите. Вас там никто не знает. Но на вашем месте я бы уехала прямо сегодня. Жизни вам здесь не будет, даже если вы и не колдун, – она мило улыбнулась, повернулась к нему и подала маленькую тонкую ладонь. – Валя, будем знакомы. А вы Андрей Ложкин.

– Откуда вы знаете?

– Я бывала в доме вашего деда.

– И вы верите, что он колдун?

Она округлила глаза и ответила шепотом.

– Конечно, он колдун. Можно подумать, что вы в этом все еще сомневаетесь.

– Мне не хватает вашей уверенности, – откровенно сказал Ложкин.

Сейчас у него было такое чувство, что он знает Валю давно; что-то очень знакомое сквозило в этой приятной невнимательности, в закругленности интонаций, в…

– Эта уверенность не дается просто так, – сказала Валя, – вы бы не бросались словами, если бы знали, как она дается. Кстати, когда мне было тринадцать лет, я была в вас влюблена как дура. Я убиралась в доме вашего деда, а вы там гостили и очень умно говорили об искусстве. А я была темная и наивная, как не знаю кто. Вот я и влюбилась. Так что мы очень давно знакомы. Только не напрашивайтесь меня провожать, я убегаю. Всего хорошего.

Она спустилась по ступенькам и оставила вспоминающего Ложкина тупо стоять на пороге. Никакой Вали он не помнил. Но это был приятный сюрприз.

13. Сюрприз…

Сюрприз ждал его и дома. Еще издалека он услышал бешеный захлебывающийся лай Полкана, а подойдя, увидел, что стекла двух окон на первом этаже выбиты, и клумба вытоптана.

Во дворе топтались трое мужчин. Один из них был высоким, здоровенным мужиком с широким, будто вдавленным лицом и каким-то темным мутным взглядом. Второй экземпляр, явно восточной национальности, был крепко под градусом и блаженно улыбался. Третьим был один из парней, с которыми Ложкин столкнулся полтора часа назад.

– Бес, позволь я его убью, – сказал парень, – прямо сейчас.

– Заткни хавальник, – ответил Бес, – я поговорю с ним сам. А потом и тебе что-нибудь дам. То, что от него останется.

– Мужики, это, кажется, называется проникновение со взломом, – начал Ложкин. – Вы сбили замок. Это мой дом, и если вы отсюда не уберетесь… Для начала я просто вызову милицию.

– Ты смотри, он просто вызовет милицию, – сказал пьяный, – он думает, что это будет просто!

Приподнятое настроение последнего часа еще не совсем улетучилась, и все происходящее казалось Ложкину нереальным и невозможным.

Бес схватил его за рубашку на груди и прижал к забору. В его пальцах чувствовалась такая сила, что сопротивляться было просто нереально. Плюс весовая категория: Бес весил чуть ли не в два раза больше Ложкина.

– Петька, поищи в сарае, – приказал Бес кому-то из своих, – может быть, найдешь что подходящее.

– Там вилы есть, – ответил парень с перебитым носом. – Принести?

– Вилы подойдут, – ответил Бес.

Не хватало еще, чтобы меня накололи, как бабочку, – подумал Ложкин. – Интересно, этот сброд способен на такое? Да нет, не может быть! Несколько местных дебилов, рассердившихся на городского пижона, который ухитрился надавать им по мордасам… За это не убивают.

В этот момент Бес обернулся и чуть отстранился, не отпуская его. Ложкин изо всех сил ударил его ногой в колено, в тот же момент дернулся вниз, пытаясь вырваться, и ударил еще раз, в солнечное сплетение. Ощущение было такое, будто бьешь в толстую стену из гипса. Свободной рукой Бес потер коленку.

– Погоди, щас будет весело, – сказал он. – Не спеши.

После того, что сказала женщина в магазине, надеяться на снисхождение не приходилось.

Бес взял вилы и приставил их к животу Ложкина. Затем надавил так, что Ложкин едва не задохнулся.

– Нравится? – спросил он. – Вижу, что нравится! Только не дергайся, а то проколю как помидор. Петька, бей его. Разрешаю три удара. Но так, чтобы не увечить, пока еще рано. По Дерибасовской гуляют постепенно.

После третьего удара колени Ложкина подогнулись, и он свалился в пыль. В голове вращалась сломанная карусель, а один глаз вообще ничего не видел. Бес убрал вилы, а затем с размаху ткнул ими в забор, прямо над головой Ложкина.

– Поэтому смотри, змея, – сказал он, – пока что я разрешаю тебе уехать отсюда самому. Пока разрешаю! Если ты не послушаешься, тебя отсюда увезут в машине скорой помощи. А если ты появишься и после того, тебе дорога только на кладбище. Никто тебе не поможет. Никто не поможет, если тебе пообещал это я.

Всю весомость угрозы Ложкин понял только тогда, когда оклемался и с превеликим трудом выковырял вилы, торчащие в досках забора. Четыре зубца пробили доски насквозь и сидели прочно, как гвозди.

Как только гости ушли, глупый Полкан успокоился и уснул в своей конуре. Ложкин вошел в дом. Под ногами ерзали битые стекла.

– Сволочи! – громко сказал он, взглянув на свое отражение в зеркале. Левый глаз заплыл так, что теперь целый месяц нельзя будет показаться людям. А население, живущее по соседству, будет хихикать в тряпочку и с интересом следить за развитием событий, все, как один, болея против него. Он ударил кулаком в стену; боль успокоила его.

– Нет! Я понял! – вдруг сказал он вслух. – Какой же я дурень!

Только сейчас до него окончательно дошел смысл происходящего. Вторая драка вовсе не была возмездием за первую. Оба раза его пытались избить и вытурить из Еламово! Кому-то его присутствие здесь здорово мешало. И этот кто-то способен на многое. И Валя говорила то же самое: просила уехать! Ну, теперь-то уж он не уедет. Не уедет ни за что, вы и не сомневайтесь! Вы, ребята, выбрали самый дряной путь, если хотели меня прогнать.

Когда в дверь постучали, он вздрогнул.

На пороге стояла девочка – станкостроительный завод.

– Мама велела передать вам зеленку, – сказала девочка, поставила пузырек на пол и ушла, насвистывая песенку.

Пузырек с зеленкой. Веселое издевательство.

Ложкин в ярости хватил по столу рукой. Глиняная модель руки свалилась на пол и рассыпалась в черепки.

– Ничего, я вам еще покажу! – пообещал он и толкнул ногой черепки. – Я вам еще праздник устрою!

Потом он умылся, выпил пива, которое еще оставалось в холодильнике, и спустился в подвал. Его все еще обуревало желание кому-то что-то показать и доказать, он не сомневался, что так и сделает, хотя и не знал пока, каким образом. Он был уверен, что в его руках оказалась сила, способная стереть в порошок любую толпу любых негодяев. Теперь дело было лишь за малым: научиться этой силой пользоваться.

Он взбежал по ступенькам, ведущим к той двери, которая никогда не может быть закрыта, и снова оказался в мире без людей. Сейчас здесь дул ветер, неожиданный прохладный ветер, которого не было в человеческом мире. Это что-то означало, и Ложкин остановился, чтобы подумать. "Разгулялося синее море", – вспомнил он слова из сказки.

Что я могу? – думал он. – Конечно, действуя отсюда, я могу менять ту, настоящую, реальность, но ведь изменения будут не теми, которые мне нужны. «Л» и "убийца", это совсем не одно и то же, хотя слово и выросло из буквы. Пока я не знаю законов этих превращений, было бы глупо что-то предпринимать. Думай, голова, думай! Так что же я еще могу? Стоп, стоп, почему умер дед? Несколько переломов, внутреннее кровотечение и отбитые почки. Кажется, яснее ясного. Теперь то же самое грозит и мне? Но почему дед умер так спокойно – и даже весело? Так ведь не умирают. А ведь дед не из тех, кто может простить обиду. И еще одна невероятная вещь: дед надеялся вернуться. Дед был уверен, что вернется! Вот поэтому он умирал спокойно! Это хорошо, это я понял, но вернемся к началу: что же мне делать?

И вдруг его осенило: глина. Та самая глина, из которой Господь слепил Адама. Если и не та же самая, то очень близкая по свойствам. Что произойдет, если вылепить фигуру не из десятипроцентной смеси, а из чистой глины? Из чистой глины! Без примесей! Чем станет эта фигура? Что она мне даст?

На последние вопросы у Ложкина не было никакого ответа, не было даже догадки. Единственное, во что он верил твердо – нечто особенное произойдет. И чем бы ни было это нечто, оно явится достаточной силой в его руках.

Он снял с плеча сумку и вынул из нее лопаточку для глины.

Для начала стоит попробовать вылепить что-нибудь небольшое, – думал он, – не больше десяти килограмм. Времени немного, потому что ребята обязательно вернутся. Но не стоит сразу же жать на кнопку, не зная, какой механизм эта кнопка включает. Имея дело с неизвестной силой, нужно быть осторожным.

У самой глиняной ямы лежала большая черная птица, может быть, та же самая, которую Ложкин видел этим утром, либо очень на нее похожая. Большая птица с перебитым крылом.

– Не горюй, птаха, я тебя вылечу, – сказал Ложкин. Птица открыла затянутый серой пленкой глаз и посмотрела на него оценивающе, так, словно поняла его слова.

Ложкин нагнулся над ней.

– Больно тебе? Подлечим. Хочешь есть? – накормим. Не знаю, кто ты такая, но чувствую, что ты мне пригодишься. Спасу тебя, как Иван-Царевич спасал щуку. Или какую там рыбу он спасал? Камбалу?

Птица сделала попытку приподняться на лапы и тяжело переползла к самым ногам Ложкина. Затем уцепилась когтями за его брюки и с неожиданным проворством взобралась ему на спину, а оттуда на плечо.

– Конечно, дед мне приказывал ничего не брать отсюда. Но он не говорил мне о птицах. Если быть точным, я уже брал многое: я дышал здешним воздухом и пил здешнюю воду. А что, если я съем здешнее яблоко? А вдруг я беру птицу, чтобы общипать еще и поджарить, а, что ты думаешь, птица? Ты ведь на самом деле еда, а на еду, на воздух и питье запрет деда не распространяется. Хотел бы я быть в этом уверен.

Птица попыталась взобраться ему на голову и оцарапала шею когтями.

– Тихо, чижик, тихо, – сказал Ложкин. – Лучше спускайся сюда. Вот тебе моя рука.