Текст книги "Очевидец (сборник)"

Автор книги: Сергей Чекмаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Другие СМИ вели себя поспокойнее, кое–кто даже припомнил принца Флоризеля, но общий дух публикаций в целом доброжелательный. Один попсовый телеканал даже проанонсировал ток–шоу с участием Елагина.

И тогда руководство Анафемы решило дать пресс–конференцию, что произвело в журналистских кругах потрясающий эффект. Впервые перед камерами и микрофонами окажутся не пресс–секретари, которые, как зашоренные пони, бродят по кругу одних и тех же протокольных фраз, и не высшие церковные чины, а рядовые оперативники, контроллеры Анафемы. Да не какие–нибудь там, а самая лучшая группа – лидер по числу раскрытых преступлений!

В назначенный час конференц–зал с трудом вместил всех желающих. Казалось, стены сейчас рухнут, распираемые сотней телевизионных треножников. Когда в зал вошли Чернышов с отцом Адрианом и ведущий из отдела внешних церковных связей, блицы фотокамер слились в единый слепящий высверк.

Протоиерей Адриан представил Чернышова как руководителя лучшей из групп Анафемы (камеры тут же нацелились на Артема), потом зачитал небольшое вступление. Дальше ведущий предложил задавать вопросы. Он был не новичок в словесной дуэли – несколько лет назад подающий надежды выпускник Духовной Академии прославился шумихой вокруг своей дипломной работы. Щекотливая тема истории российского мусульманства вызвала яростные нападки и такие же яростные защитные акции со стороны представителей многих конфессий. Потому сейчас, под прицелом телекамер и огнем фотовспышек, он уверенно вел пресс–конференцию, по мере возможности избегая острых вопросов.

– Ваш вопрос.

– Василий Теменников, газета «Новые времена». Скажите, Артем Ильич, не вызвано ли внимание Анафемы к Приюту Елагина некими ритуалами, которыми он сопровождает излечение своих пациентов? При желании их можно истолковать как попытку создания секты. Спасибо.

– Мы проводим расследование в отношении Реабилитационного кружка помощи потенциальному суициду, а не Приюта. Это официально зарегистрированная организация, в уставе которой указан вид деятельности. И в нем вы не найдете упоминания о какой–либо конфессиональной принадлежности, равно как и намерения зарегистрировать кружок как новую, нетрадиционную религию. Но ритуалы, как вы верно заметили, проводятся. Поскольку это противоречит сразу двум законам – о религиозных и о неправительственных организациях, Спецгоскомитет по религии инициировал проверку.

– Теперь вы, – ведущий указал на полного юношу с диктофоном.

– Евгений Стеценко, телеканал «Молодежный». Насколько утверждает сам Елагин, он читает своим пациентам проповеди в полном соответствии с христианскими канонами и к тому же имеет на это полное право, так как учился в духовной семинарии. Вы можете это прокомментировать?

– К сожалению, у вас неверная информация, – сказал протоиерей Адриан. – Елагин семинарию не заканчивал, сан не получал и, естественно, не может служить проводником божественной благодати, то есть служить, совершать церковные таинства и уж тем более читать проповеди.

На мгновение показалось, что всё пройдет гладко, что объяснения приняты и все в зале на самом деле готовы поверить: Реабилитационный кружок помощи потенциальному суициду привлек к себе внимание грозной Анафемы исключительно по причине несоответствия буквы устава его духу и некоторых сомнительных финансовых операций. И даже не сам замешан в них, а лишь как объект для мошеннических действий нечистоплотных жертвователей.

И всё же ведущий не уследил. Нашелся юный гений, разом повернувший отношение аудитории к контроллерам.

– Ди–джей Глагол. Радио «Свободный мир». Скажите, уважаемые борцы со свободой вероисповедания, вы преследуете Елагина так как он, после исключения из семинарии, посмел доказать себе и всем окружающим, что является лучшим исповедником и духовником, чем любой из ваших хваленых попов?

Артем взял микрофон, секунду помолчал, постаравшись унять гнев.

– Мы проводим проверку, а не преследуем, уважаемый Глагол. Это, во первых. Во вторых, Елагин – непрофессионал, дилетант в самом крайнем проявлении. Недоучившийся семинарист и психотерапевт с трехмесячных курсов. Обе профессии имеют дело с людьми, а значит, требуют крайней деликатности. Которой Елагин не имеет в принципе, ибо она приходит только с опытом. Результат известен – только за прошлый месяц в Приюте произошло три самоубийства. Не знаю, хороший ли он исповедник, но духовник из него получился аховый. И вместо того, чтобы признать свою несостоятельность, он продолжает упорствовать, а это приводит к новым и новым жертвам. Остается лишь сожалеть, что в Уголовном Кодексе статья о доведении до самоубийства чрезвычайно туманна, и Елагина мы по ней привлечь не сможем…

Журналистская братия зашумела. Из задних рядов послышались выкрики.

– …но обещаю вам, что моя группа использует все законные методы, чтобы остановить суицидальный конвейер и осудить Елагина.

– По какой статье? – спросил кто–то.

– В интересах следствия этого я вам, конечно, не скажу.

Проигнориров очередь, поднялась некрасивая девушка в зеленой блузке. Представилась:

– Анна Гнедова. Правозащитная газета «Честь и достоинство», – и дерзко выбросила вперед руку с включенным диктофоном: – Вы так рветесь всех осудить и посадить, Артем Ильич! Может, вы еще и смертную казнь вернете!

Артем принял вызов:

– Это не в нашей компетенции. И совсем не относится к делу Елагина. Но если вы хотите знать мое личное мнение, как человека и гражданина, а не как старшего контроллера Анафемы…

– Хочу! – Девушка тряхнула непослушной гривой.

– Пожизненно кормить, содержать, охранять маньяков и убийц – тех, кто совершил тягчайшие преступления против личности, – слишком опасно для общества. Даже при бдительной охране у заключенного всегда есть возможность сбежать. Не говоря уже о примере для будущих преступников. Мы сами развязываем им руки: пожизненное заключение – вот максимум того, что им может грозить. Плюс шанс на амнистию или замену на максимальный срок. Двадцать пять лет за решеткой – это, конечно, много, но все–таки не навсегда…

– Значит, вы считаете, что мораторий на смертную казнь нужно отменить?

– Да, считаю. Высшая мера должна существовать как очень осторожная, редко и обдуманно применяемая, но все–таки реальная возможность. Ведь в большинстве случаев пойманный и осужденный преступник жалеет не о том, что совершил, а о том, что попался. Ни о каком раскаянии речь не идет. И смертная казнь – это не только неотвратимое возмездие, но и предупреждение тем, кто захочет пройти по его пути.

– Но ведь остается шанс судебной ошибки или даже намеренной подставы. Прежде чем поймали настоящего Чикатило, к высшей мере приговорили несколько невиновных! Представьте: усталые, замороченные делами следователи подтасовали факты, лишь бы побыстрее сбагрить надоевшее дело. Или кому–то потребовалось избавиться от конкурента, врага, лишнего свидетеля. От вас, например, – девушка ткнула в Чернышова пальцем. – Всё подстроено идеально, всё против вас: улики, экспертиза, показания свидетелей. А наказание – смертная казнь. Вы этого хотите?

– Больше всего на свете, – Артем посмотрел журналистке прямо в глаза, – люди вроде вас любят доказывать свою правоту на личном примере собеседника. Это нечестный прием: мало кто останется объективным, будучи лично заинтересован в результате…

Девушка улыбалась.

– …но раз он выгоден вам, почему бы и мне им не воспользоваться? Наркоман в поисках денег на дозу попытался отнять у старушки сумочку с пенсией. Она сопротивлялась, и тогда подонок ударил ее ножом. Бабушка скончалась по дороге в больницу. Я знаю, вы скажете, что наркоман может вылечиться, перевоспитаться, стать полноправным и даже полезным членом общества, поэтому нельзя его уничтожать, даже если та старушка была не первой жертвой в его послужном списке. Пусть так. А если на ее месте окажется ваша мать? – Девушка вздрогнула. Попыталась что–то сказать, но Артем неумолимо продолжал: – Вы с такой же убежденностью защищали бы передо мной идеалы гуманности? Или всё же потребовали бы расстрелять мерзавца?

– Я не…

– Насильник затащил в машину вашу младшую сестру, привез ее на заброшенную дачу и три месяца держал прикованной к батарее, унижая и измываясь над ней. Потом убил, расчленил и закопал в лесу. Его взяли быстро, а в ходе расследования выяснилось, что маньяк уже привлекался к ответственности за изнасилование, отсидел треть срока и вышел по амнистии, за хорошее поведение. Так не лучше ли с первого раза сделать так, чтобы он никому и никогда больше не смог причинить зла, чем раз за разом доказывать на конкретном примере ему и всем, кто, возможно, захочет повторить его путь, что за подобные омерзительные деяния последует лишь недолгий… хорошо, пусть даже очень долгий, но всего лишь тюремный срок?

Журналистка растерялась. Она открыла рот, но заготовленные обличительные фразы показались ей теперь ненужными и даже глупыми.

– Вас пугают непоправимые ошибки правосудия, вы готовы с ними бороться, и это похвально. Но есть и другие ошибки – ошибки милосердия, но с ними вы почему–то воевать не желаете. На сегодняшний день у закона есть возможность совершить обе, но исправить можно только первые. По–моему, это не совсем справедливо. Знаете, Анна, почитайте на досуге статистику преступлений, совершенных рецидивистами. Поверьте мне, она того стоит.

Правозащитная девушка пробормотала несколько слов и села, ее лицо, и так не слишком привлекательное, пошло красными пятнами. Сосед слева наклонился к ней, что–то спросил. Она отмахнулась.

– Следующий. Вот вы, – ведущий указал на толстого, вальяжного мужчину с седеющими висками.

– Журнал «Власть». Вопрос к вам, отец Адриан: вы разделяете позицию господина Чернышова, своего подчиненного? Насчет смертной казни.

Протоиерей помедлил с ответом:

– Нет. Ни лично, ни как руководитель одного из отделов Спецгоскомитета. Господь дает человеку жизнь, и забрать ее может только Он. Но я понимаю и уважаю мнение Артема Ильича – в отличие от меня он каждый день имеет дело с людьми, преступившими законы. Как людские, так и… высшие. Долг любого православного человека – постараться вернуть их к Свету, увести с ложного пути. К сожалению, далеко не все люди готовы открыть свою душу перед господом. Некоторые прячут внутри скверну, некоторые намеренно уничтожают в себе семена божественной благодати. Земной суд может покарать их или проявить снисхождение, но не стоит забывать, что есть еще один, Высший суд, и каждому из нас однажды доведется предстать перед ним и нести ответственность за свои поступки.

Нагловатого вида парень в жилетке и сетчатой крупноячеистой майке спросил, не вставая:

– А что же ваш господь, отец… – он сделал чуть заметную паузу, презрительно скривив губы, – …Адриан, не покарает всех преступников?

– Представьтесь, пожалуйста, – сказал ведущий.

– Арнольд Бельминский, интернет–портал «Недоверие».

Протоиерей ответил спокойно.

– Сказано: нечестиво возлагать на господа то, что может быть сделано хорошей юстицией. В нашем мире много зла и несправедливости. Но с основной массой мы в состоянии справиться сами, своими силами. Апостол Лука предупреждал, кто будет сберегать душу свою, тот погубит ее, а кто станет тратить – оживит. Недостойно православного и, – отец Адриан быстро взглянул на Артема, – вообще любого хорошего человека стоять в стороне, наблюдая, как зло владеет чужими душами.

Зима–Весна. Одно за другим

Андрей Сергеевич вышел из лифта на лестничный пролет, привычно вытер ноги о половичок, привычно повесил сумку на дверную ручку. Расстегнул ворот пальто. Фу–у, запарился.

Привычно нажал кнопку звонка, раз, другой. И стал терпеливо ждать, когда откроют: если Танечка на кухне – то не сразу, ей ведь надо притушить плиту, вытереть, а может, и вымыть руки…

И вспомнил, что ждет зря. Таня у мамы, второй месяц уже, заезжает раз в неделю с одним и тем же вопросом: ну как? А что отвечать? Ничего нового, а в их положении и это плюс. Нет новостей – нет изменений, всё по–старому.

Только вот Таня устала ждать. Каждый день и каждую ночь мучиться неизвестностью, плакать, запершись в ванной, глотать таблетки. Утром, выбрасывая мусор, Андрей Сергеевич всегда находил в ведре одну–две цветастые коробочки антидепрессантов. Пустые. Он и сам устал, к тому же и знал куда побольше жены, но пока еще справлялся. Мужчина должен отдуваться за всех.

Он вздохнул, достал из кармана ключи. Дверь немного поупиралась разболтанным замком, как будто не хотела пускать, и отворилась. Из квартиры пахнуло спертым, каким–то нежилым запахом, так что Андрей Сергеевич в первую секунду даже отшатнулся.

Раздеваясь в узкой и темной, как подземный ход, прихожей, он подумал, что еще весной всё было совсем по–другому. Таня и Нюшка радостно встречали его, когда он приходил с работы. Но даже если и не встречали – настроение ни к черту или просто дулись из–за чего–то – всё равно Андрей Сергеевич чувствовал, что его ждут.

А теперь… Даже вспоминать не хочется.

Сначала они с женой подумали: да, ерунда, детское увлечение. Директор театрального училища, вальяжный и седой, и юная студентка, – сюжет для тупого сериала, в жизни такого не бывает! Да он в три раза ее старше!

Но опекаемая с детства, привыкшая, что именно она всегда находится в центре внимания, дочь никак не могла поверить до конца, что ее не замечают. Списывала всё на собственную внешность – отсидела три диеты, одна другой жестче, потом занялась шейпингом, бог знает чем еще, торчала в училище чуть ли не до закрытия, соглашалась дежурить, мыть, убирать, в общем, на всё, лишь бы поближе к директорскому кабинету.

Характером Нюша пошла в отца. Раньше Андрей Сергеевич думал, что к счастью, а теперь что? Упорство – это хорошо, но ведь у всех свой предел. Ему самому еще не приходилось сталкиваться с крайней чертой, неизвестно чем бы закончилось.

А дочь наткнулась на нее с разбегу, в самый разгар бесплодных попыток обратить на себя внимание. Что–то там было в случайно подслушанном телефонном разговоре, про «надоедливую толстушку, бездарную, как и все остальные».

Кумир рухнул в одночасье, а с ним и смысл жизни.

Той же ночью Нюша наглоталась феназепама. Скорая и промывание желудка поспели вовремя – дочь откачали. Врач настойчиво посоветовал обратиться к психиатрам, сказав, что при вызове на суицид это обычная практика.

Только тогда перепуганные родители поняли, что Нюша попыталась покончить с собой.

Андрей Сергеевич отнес на кухню сумку, вывалил на столик покупки. Хлеб, два пива, полкило колбасы, пачка макарон, десяток яиц.

«Настоящий холостяцкий ужин, – подумал он. – Какой типаж! Мужик сорока лет, профессия не из последних, не беден, а живет один, бобыль бобылем при живой жене. Интересно много ли таких?»

Разозлился на себя, хватанул кулаком по столу.

«Жалеть себя устал, теперь сам себе хвалиться будешь!»

Глухо звякнули бутылки на столе, и тут же, словно он только того и ждал, проснулся сотовый телефон.

Чуть не выронив сумку, Андрей Сергеевич судорожно бросился искать трубку по карманам. Лишь бы заткнуть побыстрее эту проклятую мелодию – заставку из любимых Нюшиных «Секретных материалов». Сама нашла где–то в Интернете, сама записала на мобильники всей семье.

А теперь каждый раз – словно шилом в сердце. Андрей Сергеевич давно бы сменил – плевать, что не знает как, научился бы, невелика наука! – но почему–то боялся. Ему казалось, стоит только что–то поменять, переставить в Нюшиной комнате, убрать за ней книжку, сложить поаккуратнее брошенные джинсы, как случится непоправимое. И телефон сыграет свою мелодию в последний раз, ибо зачем он нужен потом? После?

Но пока звучат «Икс–файлз», надежда остается. А сердце всё равно будет замирать на каждый звонок – какую мелодию не поставь. Вдруг это та самая новость, которой Андрей Сергеевич боится больше всего?

Наконец сотовый нашелся. «Секретные материалы» заснули до следующего раза.

– Слушаю.

– Андрей Сергеевич? – риторически спросила трубка.

В груди опять защемило. Этот голос с недавних пор он узнавал всегда.

– Да, я. Здравствуйте, Игорь Анисимович, – и, с трудом выждав паузу, спросил, как выпалил: – Что–то случилось?

– Нет–нет, не волнуйтесь, всё в порядке. Надюша чувствует себя хорошо. Когда я уходил из Приюта – она спала.

– Ох, слава богу! Даже не знаю, как вас благодарить! Вы просто волшебник!

В трубке сдержанно усмехнулись.

– Я просто делаю, что умею. Андрей Сергеевич, у меня к вам большая просьба…

– Конечно–конечно, всё, что скажете!

– Вы знаете, наш Реабилитационный кружок сейчас попал в поле зрения Анафемы. Они очень настойчиво проверяют финансовые операции, и, боюсь, мне понадобится ваша помощь.

– Что, они всё еще наседают на вас?! Безобразие! Произвол! – Андрей Сергеевич в негодовании махнул рукой, едва не свалив со стола продукты. В пальто стало совсем жарко, и он не глядя скинул его куда–то на пол. Пробежался по кухне, как загнанный в клетку хищник. Сжатая пружина эмоций нашла, наконец, выход. – Мракобесы проклятые! Что нужно делать? Выступить где–нибудь, как в прошлый раз! Без проблем! В любое время, в любом месте я буду защищать вас.

– Нет, – голос в трубке звучал на удивление сухо, особенно по контрасту с бушующим Андреем Сергеевичем. – Мне нужна помощь иного рода. Видите ли, Анафема арестовала наши счета, и мы не можем пользоваться средствами. А детей нужно поить, кормить, одевать, покупать лекарства. В общем, я лично, пациенты Приюта, а особенно Надюша, будем вам очень признательны, если вы сможете оказать небольшую финансовую помощь. Мне неприятно обращаться к вам с такой просьбой, и я бы никогда этого не сделал, но… обстоятельства, как обычно, сильнее нас. Я даже боюсь представить, что будет, если из–за нехватки средств придется закрыть Приют. Куда денутся дети? Ваша Нюша и все остальные?

* * *

Савва приехал в контору пораньше – во первых, отчет надо дописывать, а во вторых, очень хотелось хотя бы раз появиться раньше Артема. Но как только он подошел к дверям кабинета, то понял, что опередить командира не удалось: из–под щели пробивалась полоска света.

– Сав, ты? – удивленно спросил Чернышов. – Что так рано?

– Я вообще–то тебя о том же хотел спросить.

– А я и не уезжал, – судя по голосу, Артем едва сдерживался, чтобы не зевнуть. – Кое–что по кружку елагинскому накопилось, остался посидеть с документами.

Савва украдкой посмотрел на него, поджал губы: командир выглядел очень усталым, веки набрякли и посинели, глаза явно слипались. Он и раньше засиживался на работе по ночам, иногда, во время особо тяжелых дел, даже несколько дней подряд, но таким утомленным Корняков его никогда еще не видел.

– Дома, небось, и не помнят, как ты выглядишь. Может, тебе съездить, поспать хотя бы?

Артем помотал головой, все–таки зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Мои на югах. Забыл? А поспать я успею, кое–что интересное наклевывается. Ты так рано приехал, чтобы меня на боковую отправить?

– Нет, отчет хотел дописать.

– Отлично, дописывай. В десять приедет отец Адриан, пойдем к нему, есть пара умных мыслей. – Чернышов встал, потянулся, пару раз согнул–разогнул руки. – А пока давай мы с тобой кофейку сбацаем. Иначе я и в самом деле прямо тут, на столе прикорну. Как будто в муровские времена вернулся.

Протоиерей Адриан приехал только около одиннадцати. Когда контроллеры вошли к нему в кабинет, он поздоровался и сразу же начал извиняться:

– Прошу прощения за опоздание. Задержался на совещании у владыки Александра, рассказывал о недавней пресс–конференции.

– Я все–таки сказал что–то не так? – спросил Чернышов. – Пресса наверняка нас пропесочила по самое не балуйся.

Отец Адриан улыбнулся:

– Как ни странно – нет. Позицию по Елагину вы высказали правильно, а мнение насчет смертной казни… вы же сразу оговорились, что высказываетесь как простой человек и ни в коей мере не выражаете официальную позицию Спецгоскомитета. Конечно, кое–кто из прессы предпочел этого не заметить, но их, – протоиерей улыбнулся еще раз, – быстро поставили на место.

– Хорошо, – с видимым облегчением сказал Чернышов, – а то я уж думал, что не к месту ляпнул про смертную казнь. Простите, отец Адриан, но это у меня еще в МУРе наболело.

– Понимаю. И даже не буду просить вас в следующий раз резать правду–матку поаккуратнее. Каждый из нас имеет право на собственное мнение, к тому же Спецгоскомитет – государственная структура, хотя некоторые интерпретаторы склонны объединять позицию Анафемы и Церкви.

В голосе куратора группы Чернышову послышалась какая–то недосказанность. Может, на этом самом совещании протоиерею Адриану посоветовали больше не брать на пресс–конференции чересчур прямого старшего контроллера, может, и вовсе запретили в них участвовать. По крайней мере, до тех пор, пока группа находится под прицелом СМИ. То есть до завершения дела Елагина.

Или – как теперь становилось понятно – до окончания противостояния с фондом «Забота, порядок, достаток». То есть с неуловимым Тристахиным.

– Не уверен насчет следующего раза.

Отец Адриан поднял бровь:

– Что вы имеете в виду?

– Думаю, в открытую воевать на ТВ с Елагиным и его финансистами нам больше не придется.

Савва поудобнее устроился в кресле и приготовился слушать. Стало быть, командир не шутил, когда сказал: «кое–что интересное наклевывается». Опять накопал ниточек, связал из них кружево новых версий. Все–таки он профи, каких поискать. Корняков мог лишь мечтать, что когда–нибудь, со временем, он станет хотя бы вполовину таким же опытным следаком, как Чернышов.

– Мы тут пару недель назад говорили с Саввой о сайте Суицид. нет. Кто его сделал, зачем, с какими целями? Помнишь, Сав?

– Конечно. Ты еще сказал тогда: Елагина, мол, консультировал уникальный спец.

– Да, двойного назначения – по детскому суициду и психологии толпы. Слоганы подобраны так, что любая рекламная контора позавидует. А весь сайт, как мне объяснили парни из подразделения «Д», – это буквально квинтэссенция психологического давления. Оружие массового поражения. И я попытался представить, кто еще кроме психологов может разбираться и в том, и в другом одновременно. Кто может словом менять настроение целой группы прихожан, и исповедовать заблудшую душу так, что она немедленно раскается?

Протоиерей и Корняков в один голос воскликнули:

– Священник!

– Да! – Артем кивнул. – Только священник… э э… настоящий – не совсем правильное слово… опытный, а не полусеминарист недоучившийся. Тот, кто управлял несколькими деревнями, сплотив их в единый феод, и влюблял в себя людей с первого взгляда.

– Вы думаете… – Отец Адриан выпрямился в кресле. – Тристахин?

– Очень может быть. Что ему какой–то сайт, если он умудрялся убедить в чем угодно целые деревни и фабрики? Так, небольшая смена деятельности. Переход от личных выступлений к массовой электронной пропаганде. Проба сил на новом уровне. И надо признать – весьма успешная.

Звякнул внутренний телефон. Протоиерей снял трубку, несколько секунд внимательно слушал, потом обратился к Чернышову:

– Это с проходной. Говорят, пришел некий Андрей Сергеевич Цесаркин, рвется именно к вам, Артем Ильич. Знаете такого?

Чернышов на мгновение задумался, вспоминая:

– Нет, никогда не слышал. Но фамилия знакомая. Да! Конечно! Надя Цесаркина – постоянная пациентка Приюта! А это, значит, ее отец, тот самый, что клеймил нас по телевизору.

– Думаете, пришел отношения выяснять?

– Скорее наоборот. Если я всё правильно понимаю, Тристахин Елагина вот–вот выбросит, как драную перчатку, – Базилю он больше не интересен. Пробный шар и так в лузе, куда уж дальше. Скажите, пусть выпишут пропуск прямо к вам. Послушаем, что Андрей Сергеевич нам скажет.

Не прошло и двух минут, как в дверь кабинета постучали.

– Войдите, – сказал отец Адриан.

Сказать, что гость выглядел ужасно – значит, не сказать ничего. Солидный, когда–то уверенный в себе мужчина с идеальным пробором, заказным костюмом и недешевыми часами сейчас выглядел абсолютной развалиной. Наспех застегнутое, давно нечищеное пальто, кое–как повязанный галстук, гримаса, страшно исказившая лицо, и дрожащие руки.

– Я Артем Чернышов, – старший контроллер поднялся, – это контроллер Савва Корняков и куратор группы протоиерей Адриан.

Вошедший сдержанно кивнул:

– Я… я смотрел пресс–конференцию. Здравствуйте. Э э… – Он повернулся к отцу Адриану. – Простите, я не знаю, как нужно приветствовать духовное лицо, я неверующий.

– Можно просто поздороваться. Садитесь, рассказывайте, что у вас случилось.

Цесаркин в два шага прошел кабинет, рухнул в гостевое кресло, вытянул ноги в грязных ботинках.

– Вы, наверное, узнали меня. Видели это дурацкое выступление. Понимаете… я…

Он растерянно замолчал, сгорбился и уставился в пол.

– Не волнуйтесь, – сказал Чернышов. – Мотивы вашего выступления понятны, никто не посмеет осудить отца, вставшего на защиту спасителя дочери. Но, раз вы пришли, значит, что–то изменилось.

– Да, – Цесаркин мучительно выдавливал из себя слова. Судя по всему, ему было страшно, невероятно тяжело и стыдно одновременно.

Протоиерей Адриан тоже решил помочь странному посетителю:

– Мы вас внимательно слушаем.

Тот взял себя в руки, выдохнул и заговорил быстро–быстро, словно опасался, что его решимость вот–вот закончится.

– Раньше я был против расследования, писал какие–то письма во все инстанции, даже вот выступал по телевизору. Мне казалось, что Елагин – практически святой, не знаю, правда, можно ли употреблять подобные слова в этих стенах. Он спас мою дочь, и я бы сделал для него всё. А теперь я готов дать против него показания. В прокуратуре, в суде, где хотите.

Дальше, запинаясь и перескакивая с пятого на десятое, Андрей Сергеевич сумбурно описал события последних дней. Елагин, похоже, и в самом деле почувствовал скорый конец Приюта – и от недостатка финансирования, и от внимания Анафемы. И потому решил делать деньги буквально из всего. Последней каплей стал шантаж. Защитник несчастных звонил родителям своих «пациентов» и требовал пожертвований, якобы для того, чтобы ему было на что содержать Приют. Дайте, мол, денег, иначе ваш ребенок умрет в нищете, голоде и холоде.

– …А Нюша снова пыталась уйти из жизни. Сейчас в больнице. На вопрос «почему» Елагин раздраженно ответил, что, мол, таблетки кончились, а денег нет. И повесил трубку.

– Мы вас поняли, Андрей Сергеевич. Ситуация мерзостная, но мы и раньше настаивали на аресте Елагина. Так что ваша помощь нам очень кстати. Сейчас вас проводят в кабинет, запишут показания. Потом, если вы понадобитесь, мы вас вызовем. И не волнуйтесь насчет Нади – у нас есть, кому с ней поговорить. Думаю, этот человек лечит души намного лучше Елагина.

Когда Цесаркин вышел, Чернышов кивнул Савве:

– А ты говоришь – «поспать». Подождем пока с этим. Недопсихолог, наконец, зарвался. И теперь мы можем сделать вот так, – Артем до хруста сжал кулак, повторив месячной давности жест Корнякова. – Время пришло. Хватит ему кружками заправлять. Звони в ОБНОН за поддержкой и по коням. Отец Адриан, нам нужна санкция.

В Приюте многие еще не пришли в себя от вчерашней дозы, когда неожиданно раздался звонок в дверь. Елагин только–только вошел, даже сумки не успел разобрать. Он очень удивился столь раннему посетителю – утром вроде бы никто не собирался. Разве что из прежних пациентов кто решил проведать.

Он распахнул дверь и, не успев вымолвить ни слова, сразу всё понял. На лестничной клетке, обоих пролетах и даже на нижнем этаже – везде теснились люди. Молодые и пожилые, в форме, с оружием и без.

– Игорь Елагин? – спросил тот, что стоял впереди всех. – Анафема. Я старший контроллер Артем Чернышов. Вы в нашей юрисдикции.

– Анафема всё же решила меня арестовать, – спокойно ответил Елагин, хотя сердце екнуло и провалилось едва ли не в пятки. Он вальяжно и даже с некоторым вызовом прислонился к стене, перегораживая вход в квартиру. – К финансам подкопаться не удалось, и вы решили вот так, нахрапом. Но должен сказать, что вы, похоже, кое–что упустили. Это негосударственная благотворительная организация, частная территория. Вы нарушаете неприкосновенность…

Один из контроллеров, бородатый крепыш в камуфляже, усмехнулся, шагнул вперед.

– Зачем так усложнять, говори просто – негосударственный наркотический притон. И мы нарушаем его неприкосновенность. Наследники кровавых палачей КГБ и всё такое…

По спине Елагина пробежала холодная волна. Нет, не может быть! Они не посмеют!

– Вы слишком много себе позволяете… – пробормотал он. – Это произвол! Какие–то неслыханные обвинения, совершенно ложные к тому же. И на основании этих нелепых подозрений вы являетесь сюда и… я буду жаловаться!

– Подозрения вполне обоснованные, Игорь Анисимович. У вас богатый послужной список. Шантаж, религиозное мошенничество, создание деструктивного культа, незаконный оборот наркотических веществ. Возможно, я что–то упустил, но и этого хватит с головой. – Чернышов протянул Елагину лист бумаги. – Вот ордер на обыск.

– У меня есть право на один звонок!

– Пожалуйста, – сказал Чернышов. – Звоните. Только вот кому? Вашим финансовым покровителям не стоит: уверяю вас, служба информации у них поставлена очень хорошо, обвинения против Реабилитационного кружка им давно известны, и, скорее всего, от вас уже отреклись. Возможно, прямо сейчас кто–нибудь делает заявление в прямом эфире.

Слова контроллера сразили Елагина едва ли не наповал. Он обмяк, уверенность слетела с него, как осенние листья в ноябре. Слушая Артема, он пытался вчитаться в формулировку ордера, но вряд ли понял хотя бы строчку.

Савва смотрел на него с усмешкой.

– А если вы надумаете позвонить своим друзьям с телевидения, – Чернышов сделал небольшую паузу, – ну что ж, ради бога. Но я бы не советовал.

– Почему? – тихо спросил Елагин.

Приданные группе оперативные работники ОБНОНа, контроллеры Анафемы, врачи наркологической «скорой» бочком, прижимаясь к стене коридора, обходили мирно беседующую троицу, рассыпались по комнатам. Те, кто не знал Елагина в лицо, с интересом косились на благообразного, чуть побледневшего Учителя, даже кивали. Видимо, принимали за священника.

Тот провожал их тоскливым взглядом, а когда увидел штатную следственную камеру, змеящиеся вслед за ней провода, оператора, что с деловым видом щелкал переключателями, покачнулся и закрыл лицо руками.

– Почему? – глухо переспросил он.

– Вы ведь никогда не приглашали телевизионщиков в Приют, да, Елагин? Я имею в виду – внутрь, в комнаты, на кухню, в ванную. А мы пригласим. И покажем абсолютно всё: где у вас таблетки, где водка, а где погибли Пустин, Линчуковская и Ракитин. Вряд ли это пойдет в эфир, конечно, но и половины того, что они наснимают, хватит с головой. Ваш имидж спасителя серьезно потускнеет. Но вы звоните, если хотите, мы мешать не будем. Сав, проводи Игоря Анисимовича к телефону.