Текст книги "Бог жесток"

Автор книги: Сергей Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11. КОРЕША

Из «офиса» я сделал несколько звонков. Сначала в детский дом. Жанна Гриневская сообщила, что о Саше Стрелкове у нее до сих пор нет никаких известий, и я в свою очередь тоже не смог ее особенно обнадежить.

– В любом случае будем поддерживать связь, – сказал я.

– Будем, – вздохнула она.

В ее голосе пробивались нотки отчаяния. Честно говоря, я не ожидал, что эта красивая деловая женщина способна так глубоко переживать. Тем более речь шла о чужом ребенке, и знала его Гриневская всего лишь два месяца.

Иванов недовольным сонным голосом поведал мне, что среди клиентов Вальки Гуляевой никогда не было человека с внешностью навестившего меня лжесутенера и что отпечатки пальцев, снятые с куска арматуры, принадлежат недавно освободившемуся Александру Петровичу Солонкову. Также он мне подсказал, по какому телефону я смогу связаться со следователем Голубевым. Я позвонил, и Валерий Игоревич мягким интеллигентным голосом выразил желание непременно со мной встретиться. Но прежде чем навестить его, я решил совершить еще один малоприятный визит.

Я отомкнул дверцу стоявшего в моем кабинете сейфа и в завалах винно-водочной стеклотары нашел наручники и пистолет. Лицензию на оружие я получил совсем недавно, но еще ни разу не стрелял из своего ИЖа, а брал его с собой лишь в экстренных случаях. Сейчас я подозревал, что такой случай наступил.

Удары ногой по дощатой калитке в частоколе. Рыжий монстр, захлебнувшись лаем, кидается на меня, растягивая во всю длину стальную цепь. Вскоре из дома появляется воспитатель, опустившийся, небритый и нечесаный. По его отекшему лицу непонятно, с похмелья он или только что проснулся. Впрочем, он мог легко совместить то и другое.

Пес присмирел и забился в угол участка под навес, поджав хвост. Судя по поведению собаки, придурковатый Побер был вовсе не безобиден и не смешон.

– Кого еще носит?

– Телеграмма.

В тот момент, когда Пырин отодвинул засов, я что есть силы рванул калитку на себя. Не успев отпустить скобу, он оказался на улице и налетел грудью на ствол пистолета, зажатого в моей руке.

– Здравствуйте, Федор Яковлевич, – как можно ровнее произнес я. – Вы один?

Он обернулся куском серого дряблого теста и сполз мне под ноги.

– Ну? – Я пощекотал ему шею холодной сталью ИЖа.

– А кто еще может быть?.. – обрел дар речи Пырин.

– Вам это знать лучше. Учтите, выстрелить я в любом случае успею. И на мушке все время будете вы. А теперь – в дом.

Подчинился он сразу. Шел нетвердой походкой, подволакивая ноги, несколько раз вступая в залитые грязной водой рытвины. Кавказец, ощетинившись, наблюдал за нами, но голоса не подавал.

Из сеней, пропахших гнилью, мы попали на маленькую кухоньку, сохранившую все следы долгого загула. Под ногами похрустывали осколки битой посуды, стол был залит рассолом и щедро удобрен пеплом. К ножке стола я и пристегнул наручниками Побера. Дрогнувшие бесцветные губы на мгновение обнажили щели в мелких желтых зубах.

– Это произвол. Вы за это ответите.

Его трясущаяся рука разгребла мусорный завал на обеденном столе, выудила подмоченный в рассоле окурок. Я пристально смотрел на Пырина, стараясь понять, что же это за человек.

– Чего уставились? – не выдержал наконец он. – Чего еще откопали? Думаете, меня не трясли в милиции? Трясли, да ничего нету. Ну, подписка о невыезде… так мне и уезжать некуда… Привязан… Мать в доме инвалидов… без ног…

– Что же вы так боитесь?

По всему его щуплому телу пробежала нервная дрожь.

– Да ничего я не боюсь! Достали… Вот вы уже где со своими вопросами! – Федор нанес себе короткий рубящий удар по шее и закашлялся. – Мало – с работы прут. Со света сжить хотят. Отслужил верой-правдой, стал не нужен. Какие же люди подлые!

Я опасался, что его исповедь выльется в очередную истерику, и поспешил сказать сам:

– Здесь вы правы, Федор Яковлевич. Мне тоже приходится чаще сталкиваться с человеческой подлостью, чем с благородством. А еще больше на меня вываливают лжи. Одни лгут, чтобы выгородить себя, своих близких, другие просто так, без злого умысла. Но если передо мной находится даже кристально честный человек, я все равно остаюсь настороже. Он не будет врать, однако будет что-то недоговаривать, самостоятельно посчитав, что это лишнее и к делу отношения не имеет. И сколько вопросов мне следует задать, сколько времени потратить, прежде чем я докопаюсь до этих кажущихся пустяковыми вещей! А ведь как раз в них может таиться разгадка.

Не думайте, Федор Яковлевич, что в милиции работают поголовно дураки. Просто у них такой метод работы. На каждом следователе висит по десятку нераскрытых дел. Нет ни времени, ни желания, ни материального стимула. А вот мне платят деньги. Не особо большие, но на жизнь их хватает. За них я рою носом навоз. Тащу грязь отсюда в шикарные особняки, а оттуда – обратно. И там и здесь грязь одинакова. Только там могут отмыться, а у вас и душа путевого нет. И висит ваша свобода на волоске. И с прокурором вы не на короткой ноге. И мэр за вас слова не замолвит. Поэтому утопить вас ничего не стоит. Хотите, я шепну следователю, чтобы он проверил вашу связь с пропавшим мальчиком?

Лицо Побера свело судорогой, но больше никаких заметных проявлений волнения я не заметил.

– Конечно, связь между вами на первый взгляд незаметная и непрямая, – сказал я. – Но вот отца мальчика вы знали прекрасно. И мать его – тоже неплохо. Мне продолжать или закончите сами?

Пырин молчал.

– Только не заставляйте меня рассказывать про вашу студенческую жизнь. Вы знаете ее лучше, – информировал я воспитателя. – Начнем с того, как после освобождения к вам зашел старый кореш, как вы крепко выпили, как пустили за встречу скупую мужскую слезу, как после он предложил вам обтяпать одно маленькое дельце…

– В гробу видал я вашего кореша! – взорвался Пырин. – Вы доказательства, доказательства давайте, а закон я знаю, не три класса образования!

– Доказательства, Федор Яковлевич, вас будут ждать в прокуратуре. И мы туда сейчас поедем, – спокойно сказал я.

– Никуда я не поеду! Пусть сами забирают! И отдуваться за всех не намерен! – оскалился воспитатель. – Я не дурак, отнекиваться не буду, знал я этого Солонкова. Только ничего общего у меня с зэками нет. И не видел я его черт знает сколько!

– Когда вы с ним познакомились?

– Как только учиться стали, он в универе, я в педагогическом. Для Ленки его место в студенческой общаге нашлось, а Солонкову деваться некуда, снял комнату в коммуналке, по ночам то сторожил, то вагоны разгружал, то еще как-то калымил. Дурак, ему уже четвертак стукнул, а он учиться задумал. Я к нему тоже подселился, чтоб не так накладно за угол платить было. С матерью жить не мог, заела она меня. Вот так и подружились, если это дружбой назвать можно.

– Уже лучше, Федор Яковлевич.

– А вы не зубоскальте. Что знаю – скажу, хоть вам, хоть под протокол, а сочинять не научили. Слышал я, потравилась его Ленка газом, потом пацана к нам. Да и куда же его, раз родственников нет? Но для меня что сынок старого приятеля, что любой другой с улицы – разницы никакой. А то, что именно он сбежал той ночью, я не виноват. Мало ли каких совпадений не бывает?

Я чувствовал, что твердая почва уходит у меня из-под ног; мне не удалось взять Пырина на испуг, расколоть с ходу, а факта знакомства было недостаточно, чтобы силком тащить человека в прокуратуру. Моя версия по-прежнему оставалась версией без доказательств, а явиться с подобным к следователю значило выставить себя на посмешище. Могло оказаться, что в конторе знают уже то же самое.

– Давайте о другом, Федор Яковлевич.

Он сплюнул сквозь щели в зубах себе под ноги.

– Ну, к чему еще прицепитесь? Видать, дел больше нету…

– Что вы можете сказать про Лену Стрелкову?

– А что о ней говорить? – неприязненно переспросил он. – Солонкова своего спрашивайте, он ее хахаль…

– Я слышал, однажды вы с Александром сильно повздорили из-за нее. У меня даже есть достоверный источник информации, поведавший об истории на прощальном пикнике.

Побер выслушал меня с гадкой ухмылкой.

– Вырыли… Да я и забыл давно… Мразь этот Солонков. Чуть что – кулаки в ход. Мужлан. Колхозник! Ленку возле себя как привязанную держал, попробуй кто тронь! А сам-то…

Он шмыгнул носом и продолжил рассказывать с обидой и злостью. Даже время не смогло залечить эту нанесенную в юности травму.

– На пятом курсе его налево потянуло. Где он подцепил эту девку, не знаю. Но приводил-то ее в нашу комнату. А меня выгонял или воздухом подышать, или пива попить. Сунет, бывало, на разливуху, как какому-то нищему… Да еще унизит при ней, мол, будь у соседа, то есть у меня, возможность телку снять, он бы тоже испарялся по первой же просьбе. А подстилка его и вовсе ни кожи, ни рожи, Ленка в сто раз лучше была… Но Солонков по этой вобле сох, единственное, на что посмотреть в ней можно было, – волосы льняные до задницы. Он сам мне признавался, что она холодная, а отвязаться не мог. Будто она его чем приворожила…

В конце концов прямолинейный неотесанный деревенщина, презирая себя за постоянную ложь, напился как свинья, рассказал все Лене и даже показал свою избранницу. На пикнике они не просто прощались со своими однокурсниками, но и хоронили свою любовь.

Федора трясло. Не волновался он так даже в тот момент, когда ему грозило обвинение в сообщничестве.

– Не вышел я лицом, что ж с того. – В голосе Побера клокотали слезы. – И похуже меня девок трахали. А я все… девственник… Таскался с этой коровой Заступиной, ни поцеловать, ни… Ленка тогда одна осталась, я и подумал… Перепихнемся, убудет с нее, что ли? А этот Солонков… тут как тут! Ему-то до нее уже какое дело? Сволочь! Собака на сене!

Он жалел себя и ненавидел окружающих. Лицо его сморщилось, постарело и блестело от соленой влаги. Он не смог назвать мне имя новой пассии Александра.

– Так и буду помнить всех шлюх, – пробормотал он с отвращением.

– Ладно, Федор Яковлевич. – Я поднялся, но направился не к выходу. – Извините, я должен осмотреть вашу конуру.

Ожидаемой реакции не последовало. Я не услышал воплей ни про права человека, ни про ордер, подписанный прокурором, ни про жалобы в Конституционный суд. Я пересек кухню, заглянул в заваленный винной посудой чуланчик, вошел в комнату.

Здесь бардак был еще похлеще, чем на кухне, обои на стенах потемнели от впитавшейся в них влаги, на полу сохранилось множество следов. В жилище Побера было принято не разуваться. А судя по заскорузлой простыне на разобранном диване, спали здесь не снимая вывоженной в глине фуфайки.

Дверь в дальнем конце комнаты вела еще куда-то. В спальню? В комнату для гостей? Я снял пистолет с предохранителя и открыл эту дверь ногой. По мне не хлестнула пулеметная очередь, под ногами не рванула лимонка. Меня не постигла участь Давыдова и Нагульнова.

Очень маленькая комнатка. Клетка. Два на два. А то и меньше. Должно быть, очень старались, чтобы втиснуть сюда раскладушку. Сейчас раскладушка пустовала, но вполне возможно, что совсем недавно на ней кто-то отдыхал. Окно было притворено плотно, но на шпингалет не закрыто. Больше ничего. Ни гусиного перышка, способного приблизить к разгадке, ни чистосердечного признания в преступлениях.

Я вернулся на кухню и отстегнул Пырина.

– Попомните мои слова, Федор Яковлевич, – сказал я напоследок. – Если вы с Александром Солонковым в одной связке, то вы единственный, кто может расколоться и сдать его. Просекаете? Он не хочет обратно на нары. Так что вы не такой и живучий. А тело… Тело можно утопить в выгребной яме…

Только удалившись от дома воспитателя на приличное расстояние, я убрал пистолет. Мне в очередной раз повезло – оружие не пригодилось. Но почему-то на память пришли слова классика про ружье, которое должно обязательно выстрелить.

Глава 12. ФИЛОСОФИЯ УЛИЦ

Если слишком глубоко погрузиться в свои мысли, светлые или мрачные, достойные базарной торговки или философствующего шизофреника, если полностью раствориться в них и не смотреть себе под ноги на выщербленную грудь мостовой, то есть большой шанс стать жертвой мелких пакостей, уготованных улицей для невнимательных прохожих: можно вступить в серо-водородную реку, вытекшую из прорванной канализации, поскользнуться на использованном презервативе, выброшенном из окна школы, или неосторожным шарканьем ботинка спугнуть мух с посиневшего лица бродяги, лежащего поперек тротуара. Если же идти, тупо устремив свой взгляд в землю, то на каждом шагу будешь налетать на ни в чем не повинных прохожих: вежливых, смиренных, раздражительных и откровенных хамов. Бульвар кишит народом: подвыпившими работягами, чопорными служащими, разнузданными молодыми бездельниками, шлюхами, бизнесменами, пенсионерами, религиозными фанатиками, потенциальными и патологическими преступниками.

В какой-то момент я отвлекся от занимавших меня туманных мыслей, поначалу не понимая произошедшего в моих мозгах сдвига. Серое размытое пятно спешащих по своим делам горожан приняло вдруг очертание одной-единственной фигуры. Взгляд мой сфокусировался на размашистой походке, широкой кожаной спине, посеребренной сединой голове человека, уже долгое время идущего впереди меня. Неприятный холодок пробежал между лопаток: передо мной – убийца и киднеппер, преспокойно разгуливающий по центральной улице города. Время от времени он сплевывал сквозь зубы, и слюна, подхваченная ветром, кропила асфальт рядом с моей туфлей. От мужчины исходил резкий, неприятный запах – его заношенная, распираемая на плечах куртка была густо промазана гуталином. Моя рука непроизвольно опустилась на рукоятку пистолета.

Коротко стриженный остановился у коммерческого ларька, купил сигареты, а затем, лавируя между движущимся транспортом, перебежал дорогу и втиснулся в отходящий от остановки автобус. Я бросился в погоню, сопровождаемый скрежетом тормозов, пронзительными автомобильными сигналами и проклятиями водителей, понимая, что риск – дело вовсе не благородное, а в высшей степени глупое, и преследовать скоростной экспресс на своих двоих абсолютно бесполезно. И все-таки мой кретинизм был вознагражден самым неожиданным образом. Грязный уазик задел меня бампером, водитель ударил по тормозам и, высунув перекошенное лицо в окошко, хрипло завопил:

– А ну, сюда, козел, ща башку оторву!

Я дернул на себя ручку дверцы и бросился на сиденье рядом с шофером:

– Я здесь, шеф. Держитесь вон за тем драндулетом.

Водитель отвалил челюсть на грудь, поразившись подобной наглости, но был вынужден подчиниться – сзади напирал поток машин.

Мы пристроились за автобусом, в котором скрылся объект моего преследования. Шофер, не сводя напряженного взгляда с дороги, исходил ругательствами в мой адрес, на что я ответил как можно дружелюбнее:

– Лучше не открывайте рот. От вас за версту несет перегаром.

Он заткнулся, потом произнес на полтона ниже:

– Ты не мент, случаем?

– Наполовину. Но закладывать никого не собираюсь.

Теперь у него появилась возможность припарковаться у обочины и окончательно прояснить отношения, однако он продолжал вести машину, лишь буркнув виновато:

– Получка была.

Дальше мы ехали в абсолютном молчании.

Наконец автобус остановился, извергая из своего металлического брюха многочисленную человеческую плоть, среди которой оказался и мой знакомец. Я выскочил из уазика, едва похмельный шеф успел затормозить, и, уже удаляясь, слышал его хриплый окрик:

– Мы в расчете, псих! На сиденье было машинное масло.

Коротко стриженный отправил сигарету в рот, поозирался по сторонам и вдруг направился ко мне, жестами показывая, что желает прикурить, но пока не узнавая. Запаниковав, я воткнул взгляд в асфальт, влажной дрожащей рукой протянул ему зажигалку. Кажется, он рассматривал меня с высоты своего немалого роста, правда, я не мог за это поручиться. Зажигалка возвращена, меня окутывает зловонными клубами дыма, и я испытываю безумное, невообразимое желание раствориться в этом сизом тумане. Затем следует сухое «Благодарю» и звук удаляющихся шагов, но я до сих пор не вижу ничего вокруг, во всей Вселенной нас только двое.

Неужели он не узнал меня? Я продолжал механически следовать за рослым кожаным мужчиной. Все произошло внезапно, и я в очередной раз проклял свою невнимательность и нелепость. Я налетел на женщину, несущую картонку с яйцами, ахнув, она уронила ее. Моя нога скользит в прозрачно-желтой смятке, коротко стриженный кидает взгляд назад, привлеченный случившейся свалкой, и вдруг срывается с места. У меня нет времени ни на извинения, ни на возмещение материального ущерба, бросаюсь за ним, уже не думая о маскировке.

Погоня напоминала вялотекущий боевик. За все ее время кожаный опрокинул всего лишь один лоток, мне всего лишь раз досталось клюкой от нищенки, просящей милостыню у магазина. По одну сторону мельтешили однотипные громады домов, усыпанные вывесками нового времени, по другую – гудело запруженное автомобилями шоссе, до ближайшего подземного перехода – метров двести.

Преодолев это расстояние, преступник нырнул внутрь, но тут же как ошпаренный выскочил наружу. Поравнявшись со спуском в переход, я успел заметить, что оттуда поднимались двое патрульных, волоча под руки пьяного.

Добежав до перекрестка, мужчина перемахнул через дорожное заграждение и выскочил на проезжую часть. От меня его скрыл огромный грузовик, но даже за ревом дизеля я услышал исступленный нечеловеческий вопль и глухой удар. Грузовик проехал, и тут выяснилось, что спешить мне больше некуда.

Движение парализовано, на проезжей части собралась толпа зевак, я протиснулся в центр, слыша возбужденные голоса со всех сторон.

– Машина выскочила из-за поворота… «Жигули»… Не остановилась… На полной скорости…

Кто-то сказал, что запомнил номер, и назвал его. Кто-то возразил, что номер был совсем другой, и не «жигулей», а «москвича». Но для меня это не имело уже никакого значения. Машина скрылась, и то, что произошло здесь, вовсе не обычное ДТП. Только что неизвестные хладнокровно расправились с человеком, подозреваемым в убийстве и похищении.

Лицо, запрокинутое назад, напоминает огромный окровавленный синяк, кожаные руки раскинуты, словно в стремлении загрести весь мир. Но тут ледяной озноб пробегает по моему телу, свинцовая тяжесть сдавливает сердце – на его руке нет татуировки МИЛА. Получается, это не он. Не он!

Я выбрался на ватных ногах из толпы и побрел прочь не разбирая дороги. «Почему же он побежал от меня? – мучительно размышлял я. – Есть ли разумное объяснение поступку, который стоил ему жизни? Страх… Слишком много людей чего-то боятся. Слишком у многих неспокойна совесть…»

Глава 13. ЛИБЕРАЛ

Следователь Голубев Валерий Игоревич производил впечатление человека опрятного и вежливого. Среднего роста, сложенный без изъянов, в темных отутюженных брюках и свободном свитере ручной вязки. На пальце поблескивало обручальное кольцо, стол украшала рамка с фотокарточкой, вероятно жены и ребенка. Несколько утопленные голубые глаза смотрели умно и доброжелательно, лоб шишковатый, лицо, слегка сужающееся книзу, имело приятный здоровый цвет, губы – чуть полные и чуть обветренные. Он носил очки без оправы и походил больше на усидчивого студента, нежели на человека, расследующего тяжкие преступления.

– Устраивайтесь. – Легким жестом он указал мне на стул напротив себя. – Сразу же скажу, после вашего звонка я навел некоторые справки о вас. Все-таки мне нужно знать, с кем предстоит работать.

– Если не секрет, у кого?

– Не секрет, – отвечал Валерий Игоревич. – Этого человека вы очень хорошо знаете. Я тоже стажировался у него, когда вы начали работать самостоятельно.

– Как дела Григория Владимировича? – догадался я.

– Он и жена – живы-здоровы, – душевно отозвался Голубев. – На пенсии. Старик купил садовый участок, хлопочет по хозяйству…

– Какую же характеристику он выдал мне? – поинтересовался я. – Следователь Макаров не приемлел лесть.

– Это уж точно. Зато он был настоящим профессионалом, его рекомендации много значат.

– Вот и странно, почему вы не указываете мне на дверь?

– Не вижу ни малейшего смысла, – говорил словоохотливый следователь. – Конечно, Григорий Владимирович был скуп на похвалы, но о вас отзывался вполне благосклонно.

– Не можете процитировать?

– Пожалуйста, – рассмеялся Голубев непринужденно. – «Галкин? Вспоминаю. Значит, опять во что-то ввязался. Это в его стиле. Не во всех вопросах компетентен, о корректности вовсе умолчу, но чего не отнять – фанатизма и настойчивости в расследовании дел».

– И вас такая рекомендация устроила?

– Вполне.

Беседа принимала слишком уж дружеский оборот. Был риск, что закончится она совместным распитием и горячими лобзаниями в ближайшей подворотне. К счастью, следователь перешел к сути дела, но все в той же либеральной манере.

– Насколько я понял из телефонного разговора, вы расследуете убийство сторожа по просьбе его внучки, которую подозревают в этом преступлении, и заинтересовались другой семейной драмой. В частности, исчезновением мальчика и несчастным случаем, произошедшим с его матерью. Вы проследили здесь какую-то связь? – На лице Голубева появилась осторожная заинтересованность.

– Сейчас я перейду к этому. Вот только могу ли рассчитывать в будущем на ваше содействие?

– Я это уже учел, – сказал Валерий Игоревич, взлохматив жесткий рыжий ежик. – Уверен, что мы сработаемся.

Я рассказал ему все с самого начала и по сей момент, с самыми незначительными мелочами и нюансами, не упоминая в своем повествовании лишь о поступке Марии Семиной. Слушал Валерий Игоревич с вежливой понимающей улыбкой, по-птичьи склонив голову набок. Дождавшись завершения моего рассказа и ничем не выразив чувств охватившего его интереса или скуки, он начал неторопливо прохаживаться по кабинету.

– Да… крайне смелое предположение. И не лишенное логики. Вот только… вырванное откуда-то из середины. Сашу похищают, потому что он что-то знал о смерти своей матери. Но то, что ее убили, писано вилами на воде. Все выглядело как несчастный случай. Найди мы прощальную записку, то рассматривали бы смерть Елены Стрелковой как самоубийство. Но не больше.

– Или кто-то обставил это так.

Голубев встретил мою реплику согласным наклоном головы.

– Именно об этом я и подумал, когда исчез Саша Стрелков, – признался он. – Пытался донести эту мысль до начальства, но там и слушать не захотели. Считают, что я все усложняю. Вот и приходится работать на свой страх и риск.

Но то, что вы нащупали связь Федора Пырина и Александра Солонкова – большая удача. Это заставляет по-новому взглянуть на дело. Однако… Есть ли убедительные доказательства, что отцом ребенка действительно является Александр Солонков? То, что мальчик по отчеству Александрович, значит совсем немного. И зачем он его похищает?

Ответ давно вертелся у меня на языке.

– Отцовская любовь, граничащая с безумием, – сказал я. – Когда родился мальчик, отца уже посадили. А как он мог, освободившись, доказать свое отцовство? И какие права он, бывший зэк, имел на сына, которого ни разу не видел? Однако инстинкт отцовства и неверие в справедливость оказались сильнее, и Александр Солонков даже не задумался о попытке обрести сына законным путем. Но вы почему-то забываете другую сторону этого дела. Александром могла двигать, напротив, ненависть. Ненависть к своей невесте, которая ему изменила, и к ее ребенку, который получился в результате связи с другим мужчиной. Вы намеренно избегаете произносить имя Олега Пастушкова? Совсем недавно он бахвалился, что прокурор и мэр – его люди.

Красивая голова Голубева дернулась вбок, гладкая матовая кожа на щеках вспыхнула, словно от серии сильных хлестких пощечин.

– Я не человек Пастушкова, – прошептал следователь пересохшими губами. – И нахожусь здесь не для того, чтобы покрывать махинации этого зарвавшегося нувориша. Спрашивайте, что вас интересует по поводу несчастного случая.

– Все.

– Понятно, – отреагировал он сухо. – Были ли посторонние отпечатки на вентилях плиты? Нет. Только самой пострадавшей, подруги, которая обнаружила тело, и соседки по квартире. Если бы кто-то попытался стереть свои, то непременно смазал бы все остальные.

Я заметил, что убийца мог быть в перчатках.

– Елена легла отдохнуть и по какой-то причине не до конца перекрыла газ в духовке. Кстати, дверца была приоткрыта, – рассказывал Голубев. – Все это мы знаем со слов ее подруги Марии Семиной. Вскрытие же установило, что в организме пострадавшей не было ни снотворного, ни алкоголя.

– А что говорили люди, живущие поблизости? Не мелькал ли в день смерти там кто-то посторонний?

– Этим занимались участковый и оперативники из районного отделения. Но их опросы не дали никаких результатов.

Что-то во всем этом деле мне казалось странным, и я наконец понял что.

– Валерий Игоревич, – обратился я к следователю. – Лена Стрелкова была простой смертной – и вдруг такая возня. Судмедэкспертиза необходима, но тут еще пальчики, поиск свидетелей, опросы местных милиционеров. Вроде бы при обычных несчастных случаях такое не практикуется. Или там было что-то подозрительное?

– Ничего подозрительного там не было, – ответил Голубев. – Но почему-то прокурор взял дело под свой личный контроль. Вот так все и расстарались.

Я догадывался, кто приложил здесь свою руку, оставалось лишь непонятно, что двигало моим школьным приятелем, ведь согласно одной из моих версий он, напротив, должен был быть заинтересован в скорейшем сворачивании расследования.

– В самом начале вы сказали, что дело в моем раскладе вам кажется откуда-то вырванным, – произнес я. – Действительно, конец нам пока неизвестен. Зато начало… Мне кажется, что эта история имеет свои корни в прошлом. В том времени, когда Александр Солонков обчистил квартиру Пастушковых. Как уверяют сами потерпевшие, склонности к воровству у него не было. Зачем же абсолютно нормальному человеку забираться в чужую квартиру? Значит, там хранилось что-то, представляющее для него или для кого-то из его близких особенную ценность. Допустим, какая-то важная улика, – упоенно размышлял я вслух. – Тогда становится ясным, почему Олег Пастушков отказался сообщить мне что-либо определенное по этому делу. Александр же перед арестом мог передать эту вещь своей невесте, и Лена Стрелкова все это время шантажировала счастливую семейную пару. За это ее в результате…

Голубев, выслушав мои домыслы, укоризненно покачал головой.

– Хотите, сообщу еще одну подробность? – спросил он. – Лена Стрелкова работала в библиотеке, и ее зарплаты едва хватало, чтобы сводить концы с концами. А умерла она вообще нищей. У нее не было ни счета в банке, ни сберегательной книжки, а в кошельке денег осталось, чтоб только пройтись до булочной. Вот и весь ваш шантаж… – с горечью закончил Валерий Игоревич.

Я ощутил внезапный приступ тошноты.

– Так каким же будет ваш ответ? – выдавил я, пятясь к двери.

– А что вы хотите услышать? Позвоню домой, пусть не ждут к ужину, – ответил Голубев. Затем подозрительно быстро уселся за стол и протянул руку к телефону.